Read the book: «Мальчишки сорок пятого»

Глава 1. Запах весны

Первое мая сорок пятого. Берлин. Город-призрак, город-рана. Я веду нашу полуторку сквозь каменное крошево улиц, и каждый поворот руля отдаётся болью в голове – проклятая контузия под Кюстрином до сих пор не даёт забыть о себе. В ушах звенит, словно где-то рядом бьют в колокол. Справа Ванька Петров, мой земляк дремлет, привалившись к дверце. Лицо осунувшееся, с тенями под глазами, но по-детски безмятежное во сне. А ведь ему всего двадцать.

Грузовик подпрыгивает на очередной воронке, и Ванька вздрагивает, хватается за винтовку с отполированным от частого использования прикладом. Пальцы его, в ссадинах и мозолях, белеют от напряжения.

– Спи, – говорю ему.

Он трёт глаза кулаком, как делал и я в детстве, когда мать будила в школу.

– Борь, а правда, что скоро конец? Что Гитлер того… капут?

Я достаю помятую пачку из-под трофейных сигарет, вытряхиваю последнюю щепотку махорки. Бумага липнет к пальцам – руки чёрные от машинного масла и пороховой гари, въевшейся так глубоко, что кажется, она уже в крови.

– Кто ж его знает, – отвечаю, прикуривая от уголька в самодельной зажигалке из гильзы немецкого патрона. – Может, завтра, может, послезавтра. Но скоро, это точно. Наши уже у Рейхстага.

Дым наполняет лёгкие, горький, терпкий. Как эти четыре года. Как вся моя жизнь с сорок третьего, когда я впервые увидел смерть так близко, что она дышала мне в затылок. Выдыхаю сизую струю, и она растворяется в воздухе, пропитанном запахом гари, пыли и страха.

Впереди – баррикада из перевёрнутых трамваев, похожих на огромных мёртвых насекомых. Притормаживаю. Из-за груды кирпичей, когда-то бывших чьим-то домом, появляется наш лейтенант Савельев, машет рукой. Гимнастёрка в пятнах пота, планшетка болтается на боку. Молоденький совсем, как и мы все. Только глаза старые, усталые – в них отражается вся география войны от Волги до Шпрее.

– Сержант! – кричит он, перекрывая далёкий грохот артиллерии, бьющей по центру города. – Давай сюда, только осторожно! Снайпер работает!

Я киваю, выжимаю сцепление. Полуторка рычит, словно раненый зверь, но ползёт вперёд, оставляя за собой шлейф сизого дыма. Ящики с патронами и гранатами в кузове позвякивают, будто колокольчики.

А дома сейчас всё цветёт, наверное. Урюк, яблони, сирень под окнами.

Пуля щёлкает по капоту, оставляя вмятину, словно от удара молотком. Ванька вжимает голову в плечи, лицо становится белее извёстки.

– Твою мать, – шепчет он побелевшими губами, крестясь украдкой. – Не доеду, чую…

– Не дрейфь, – говорю ему, хотя у самого холодок между лопаток ползёт. – Не из такого выкарабкивались.

Из подвала разрушенного дома выбегает девчонка лет шести. Белобрысая, в грязном платьице, заштопанном в нескольких местах. Косички растрёпаны, на щеке полоса сажи. Застывает посреди улицы, смотрит на нас огромными глазами цвета весеннего неба. Я резко бью по тормозам, машина юзом идёт по булыжнику, визжа изношенными покрышками.

– Киндер! – кричу, высовываясь из кабины. – Уходи! Шнель! Опасно!

Девчонка не двигается. Стоит, как фарфоровая статуэтка. И вдруг улыбается – робко, неуверенно, обнажая щербинку между передними зубами. Достаёт из кармашка платьица что-то маленькое, зажатое в кулачке, протягивает мне.

Я спрыгиваю на землю, пригибаясь – снайпер не дремлет. Подбегаю к ней, хватаю за худенькие плечики:

– Нельзя здесь, понимаешь? Опасно! Где твоя мутти? Мама где?

Она смотрит на меня без страха. И вдруг вкладывает мне в ладонь леденец – маленький, обсосанный наполовину, с прилипшими крошками. Смотрит доверчиво, лопочет что-то по-немецки. Я не понимаю ни слова, но понимаю всё – каждым нервом, каждой клеточкой солдатской души.

Сердце сжимается так, что гимнастёрка становится тесной. Дрожащими пальцами достаю из нагрудного кармана кусок сахара – последний, заветный, завёрнутый в обрывок письма из дома. Берёг для особого случая, для той самой минуты, когда силы на исходе. И вот он, этот случай – в глазах немецкой девчонки с растрёпанными косичками.

– Бери, маленькая, – голос хриплый, как у контуженного. – Бери и беги домой. Шнель, нах хаузе.

– Данке, – шепчет она, хватает сахар, прячет за щеку и убегает.

Только платьице мелькает между развалинами. А я стою, сжимая в кулаке липкий леденец, и чувствую, как что-то ломается внутри. Броня, которую я наращивал от Белорусских болот до Берлина, трескается и осыпается как штукатурка.

– Борька! Ложись! – крик Ваньки возвращает меня в реальность.

Инстинкт срабатывает раньше мысли – падаю на брусчатку, вжимаясь в камни всем телом. Над головой проходит очередь. Пули высекают искры из камней, визжат рикошетом, впиваются в стены домов, оставляя белые оспины. Перекатываюсь по-пластунски, прячусь за колесо полуторки. Сердце колотится, как движок на холостых оборотах, того гляди выпрыгнет.