Серая мать

Вот ведь старая слабоумная…

Чувствуя, как сжимаются зубы, Олеся одернула себя, не додумав непривычно злую мысль. Алла Егоровна была испуганной, растерянной, но никак не слабоумной. По крайней мере, до чаепития. Что-то поменялось в ней только теперь, и оставалось лишь надеяться, что это временно. В любом случае, злиться на нее из-за этого было неправильно.

– Алла Егоровна, – произнесла Олеся чуть медленней и отчетливей, чем обычно, – вы ведь тоже заметили, что на улице что-то не так, помните?

– Да, – хозяйка квартиры кивнула, и взгляд, обращенный теперь к Олесе, слегка прояснился.

– Вы видели там что-то еще? Что-то необычное?

– Двор стал какой-то… – она замешкалась, мучительно подыскивая подходящие слова.

Молчавший Семен снова с громким скрежетом отодвинул стул и подошел к кухонному окну. Вслед за ним, кряхтя, из-за стола вылез и Виктор Иванович.

– Никого, – сухо прокомментировал Семен и повернулся к Олесе. – Ты сегодня людей на улице видела?

– Нет.

– А машины?

– Нет. В том-то и дело.

– Надо с лоджии посмотреть, там обзор лучше, – сказал Виктор Иванович, отлепившись от окна. Кажется, он до сих пор не мог поверить в полное исчезновение других людей, и Олеся его понимала. Глядя утром в окно, она испытывала то же самое.

Все последовали за Хлопочкиным сначала в гостиную, а потом на лоджию, где растянулись цепочкой вдоль окон.

Прижав ладони к узкому подоконнику из белого пластика, Олеся рассматривала изменившийся двор. На ум приходило только одно слово: руины. Припорошенные сухим серым песком обломки асфальта, неровный пунктир развалившихся поребриков, покосившиеся остовы детской горки и гаражей – все выглядело буквально истлевающим от старости, словно прошла не одна ночь, а целое столетие. Не состарились только окружающие дома. Построенные из зернистых серых плит, они все так же возвышались вокруг, и вертикальные ряды лоджий (больше не светлые, не остекленные, не облицованные изнутри плиткой или панелями) зияли чернотой пустых окон. Слишком незнакомо. Слишком неправильно.

– Какой-то другой мир… – пробормотала Олеся себе под нос. Похоже, ее никто не услышал, но повторять погромче она не стала. Эта мысль казалась ей чересчур безумной, чересчур… Чересчур страшной. Так не могло быть.

– Не может такого быть… – Виктор Иванович никак не мог оторвать взгляд от непривычно угрюмого двора, лежащего в полном запустении под пасмурным небом. – Куда-то ведь все подевались! – Он стиснул кулак и стукнул по подоконнику. Его жена, неотрывно глядящая куда-то перед собой (на темные лоджии, еще вчера застекленные, а сегодня – нет), вздрогнула. – Не могли же мы все проспать!

– Я видела женщину из нашего дома, – медленно произнесла Алла Егоровна, указывая во двор. – Вон там, у гаражей.

– Какую женщину? – спросил Хлопочкин, повернувшись к жене.

Алла Егоровна неприязненно поджала губы, снова сделавшись похожей на прежнюю себя.

– Ту бабку.

– Психическую? – уточнил муж. – Которая на тебя наорала?

– Да.

– Значит, выход наружу есть! – горячо заявил Семен и выскочил с лоджии, по пути чувствительно задев Олесю локтем.

Да чтоб ты…

– Но она ведь не с нашего этажа… – запоздало добавила Алла Егоровна. Семен уже не слышал.

Холодящая сердце пасмурная апатия будто приковала всех троих к месту. Прошло больше минуты, прежде чем они смогли оторвать взгляды от пустого (неправильного) двора и медленно побрели за Семеном.

Когда Олеся и Хлопочкины вышли в подъезд, он сидел на ступеньках, привалившись к перилам и тяжело дыша. Несколько темных прядей прилипли ко взмокшему лбу. Похоже, по лестнице он не шел, а бежал. Но раз он до сих пор здесь…

Олеся подумала о мухе, бестолково бьющейся в стекло. Вот он – мир, но невидимая преграда не пускает наружу. А если и пропустит, то в какой именно мир они попадут? Нормальный – или тот, который видно из окон?

– Все то же самое! – зло бросил Семен, увидев остальных. – Вашу мать! – Вскочив на ноги, он саданул кулаком по перилам, и те содрогнулись с глухим металлическим стоном. – И лифт этот долбаный тоже не работает! – Парень метнулся к лифту и несколько раз безрезультатно ударил по кнопке на стене, а потом с грохотом пнул сомкнутые створки.

Олеся отступила подальше и наткнулась спиной на противоположную стену. Наблюдая за Семеном, она чувствовала, как внутри что-то неприятно сжимается, давит сзади на глазные яблоки невидимой пока чернотой. Как во время ссоры с Васей.

Ни на кого не глядя, Семен подошел к двери Олесиной квартиры и дернул ручку. Дверь не поддалась – Олеся заперла ее перед тем, как они отправились к соседям.

– Олесь, дай ключи, – попросил он уже нормальным голосом, – у меня сигареты в рюкзаке остались. Я что-то… вышел из себя, – Семен торопливо пригладил волосы на затылке, метнув быстрый взгляд в сторону остальных. – Извините.

Олеся вытащила из кармана связку и протянула ему.

– Спасибо.

По-прежнему не поднимая взгляда, Семен взял ключи, открыл дверь и скрылся в квартире.

Неловкую паузу нарушил Виктор Иванович.

– Так, – пожилой сосед нарочито громко хлопнул в ладоши, – что мы имеем? Выйти пока нельзя, связи нет. – Он заложил руки за спину, прошелся по площадке и повторил: – Так. Людей тоже нет, кроме той бабки, – в этот момент Алла Егоровна, вновь провожающая его полным надежды взглядом, мелко закивала, – и та ушла куда-то, ищи ветра в поле. Так, – еще раз «такнув», Хлопочкин остановился. – Аллочка, у нас вода есть?

– Утром была.

– Иди проверь, если есть – набирай во все тазы!

Алла Егоровна, шурша тапочками, скрылась в тамбуре.

– И вы тоже наберите воды, – сказал Виктор Иванович Олесе. – Мало ли что, в самом деле. Сколько нам тут…

Не закончив фразу, он отвернулся и зашаркал следом за супругой. Поникшие плечи под обрамленной сединой лысиной смотрелись по-стариковски, но сухое, как удар по дереву, «таканье» все же внушило Олесе немного уверенности. По крайней мере, теперь было ясно, чем стоит заняться в ближайшее время.

Подумав о времени, Олеся автоматически подняла к глазам руку с часами и тут же вспомнила, что они остановились. На половине первого, точно. Присмотревшись еще раз к циферблату, она заметила, что минутная стрелка показывает тридцать две минуты. Видимо, раньше она не придала этому значения, округлив время до половины.

Первым, что Олеся увидела, вернувшись к себе в квартиру, были ботинки Семена на коврике в прихожей. Ему придется оставаться у нее, пока все это не закончится. Не выгонять же его в подъезд.

Наклонившись, чтобы стащить с ног кроссовки, Олеся ощутила подступившую к горлу тошноту. Горький ком, состоящий целиком из липкой тревоги, закупорил пищевод и сдавил сердце. Что же, в конце концов, случилось? Как все могло стать таким всего за одну ночь?

Другой мир. Она сама так сказала.

5

В квартиру Хлопочкин вошел с тяжелым сердцем – буквально: за грудиной неприятно тянуло, как будто кто-то подвесил к нему груз на веревке. И теперь эта веревка врезалась в сердечную мякоть, болезненно давила, тянула вниз. Вдобавок гудела голова. Шум воды в ванной только усилил это неприятное ощущение. И все-таки он пошел на звук – посмотреть, как там справляется Аллочка.

В ванной жены не оказалось. Струя из крана, почему-то сероватая («слишком много хлорки», – решил Хлопочкин), била в наполненный пластиковый таз, и драгоценная вода (драгоценная и в обычной жизни – потому что счетчик!) переливалась через край и утекала в слив.

– Алла!

Шум в голове усилился, но Хлопочкин уже не обращал на него внимания. Ответа не последовало, и он, сильнее, чем нужно, закрутив кран, отправился вглубь квартиры. В ванне остался стоять полный таз с медленно оседающей на дно серой взвесью.

Аллочка обнаружилась в гостиной. Сжимая в левой руке край еще одного тазика, принесенного с лоджии, она склонилась над подоконником с фиалками и пальцами правой перебирала свесившиеся безжизненными лоскутами листочки.

– Алла! – От нового выкрика в висках запульсировало. Наверняка давление опять поднималось, но Хлопочкин был слишком зол, чтобы беспокоиться об этом.

– Ви-ить, – жена медленно обернулась к нему, будто и не слышала гневного окрика, – фиалки погибли… Все… Ты только посмотри…

– Да и черт с ними! Другие потом посадишь! – Почти сразу устыдившись внезапно вырвавшейся грубости, Виктор Иванович порывисто протянул руку к тазику. – Давай сюда, нужно еще воды набрать, – он постарался говорить мягче, но получилось плохо.

Алла Егоровна отстранилась вместе с тазиком и, не сказав больше ни слова, вышла из гостиной. Вскоре в ванной снова зашумела вода.

Обиделась. Из-за него. Вот старый дурак! Знал ведь, что она над этими цветами трясется, и все равно… само как-то вырвалось.

Помиритесь, не впервой.

И правда, не впервой. Немного успокоившись, Хлопочкин потер налившийся свинцом затылок. Точно, давление. Давления он боялся и всегда держал и дома, и на даче, и в машине запас таблеток «скорой помощи». Похоже, самое время принять одну.

Таблетки хранились в спальне, в специально отведенном ящике комода. Медленно волоча отяжелевшие ступни по полу, Виктор Иванович вдруг ощутил слабый укол в области сердца – там, где прежде была натянута веревка с тяжелым грузом.

Один-единственный укол, длившийся всего секунду, но… Он был.

Из-за этой заразы все… Цветы дороже мужа…

Нет, конечно же, он не должен был называть Аллочку заразой, даже мысленно! Никогда раньше он себе такого не позволял. Но сейчас она действительно перегнула палку с этими цветами. Обиделась, видите ли! А он? Ведь знает, что он будет переживать, что у него давление и, не дай бог, сердце! Это не шуточки! Сама же для него таблетки пачками скупает…

И что? В ногах теперь у нее ползать? Даже в мыслях пылинки сдувать? Ну да, была по молодости фарфоровой куколкой, но теперь-то уже старая баба. Должна понимать, как себя с мужем вести.

И все-таки надо будет извиниться. Принять таблетку и извиниться. В самом деле.

Вот так сразу? И еще выслушивать, какой ты сухарь? Поберегся бы… Сердце-то не железное… Ну ее к черту, заразу эту!

Снова грубо. Но сам по себе ход мыслей правильный. Пожалуй, стоит сначала прилечь, отойти немного, а уж потом…

И то верно.

Успокоенный внутренним голосом, Виктор Иванович подошел к комоду и выдвинул «лекарственный» ящик. Внутренний голос (несомненно, голос разума), грубоватый, но зато здравый и непредвзятый, уже звучал сегодня у него в голове. Во время чаепития. О чем-то таком Виктор Иванович думал… О чем-то действительно важном… И голос тоже принимал участие в размышлениях, советовал, направлял, но вот беда – все начисто выветрилось из памяти! Склероз начался, что ли?

– М-да, возраст уже не тот… – тихо пробормотал Хлопочкин, перебирая прямоугольные упаковки лекарств.

На мгновение окно спальни за его спиной перекрыла быстро промелькнувшая тень, но Виктор Иванович, поглощенный поиском нужных таблеток, ее не заметил.

6

На лоджии, расположенной с другой стороны дома, курил Семен. Услышав, как хлопнула входная дверь, он последний раз затянулся и выбросил окурок на улицу. Раздвижная балконная рама с шорохом прокатилась по рельсе. Клацнула защелка. В чертовой тишине все звуки были раздражающе громкими. Семен так и не определился, что его больше нервирует: эти резкие звуки, ставшие какими-то зернистыми, чуть ли не осязаемыми, или абсолютная тишина в их отсутствие.

Пожалуй, плохо было и так и сяк. А хуже всего – то, что он вообще попал в эту передрягу. И все из-за собственной глупости! На хрена надо было ночевать у незнакомой девчонки?

Думал, трахнешь ее?

Семен по-собачьи отфыркнулся и судорожно замотал головой, гоня прочь внезапную мысль. Что за бред лезет в голову? Ни о чем таком он вчера точно не думал! Он просто был вымотан, мысленно уже располагался в гостях у Васька, а тут вдруг… Надо было взять себя в руки и поехать на вокзал!

Из глубины квартиры доносился шум воды. Чем бы ни занималась Олеся, Семен был только рад немного побыть в одиночестве. Вздохнув, он потер ладонью затылок и снова уставился в окно. Незнакомый пейзаж не вызывал ничего, кроме уныния.

И почему он не повернул обратно с самого начала, как только увидел эту сумасшедшую старуху с кошачьим трупом? Старуху с кошачьим трупом, которая к тому же откуда-то знала, что он

(торчок гнилой)

наркоман! Разве это нормально? Каким идиотом надо быть, чтобы после такого сесть в лифт и поехать дальше?

Испуганным идиотом.

Не стоило вообще сюда приходить!

Тревожный зуд вернулся, и Семен снова открыл пачку. Пять сигарет. Негусто. Если они застряли здесь надолго… Нет. Ненадолго. Какая бы чертовщина тут ни творилась, не может же все это…

Барахтаясь в загустевших обрывках мыслей, Семен все-таки убрал сигареты. Вместо них он достал из другого кармана зажигалку. Раньше она принадлежала отцу, но после его смерти хотелось иметь хоть что-то, что будет напоминать. Потому что, как ни крути, именно отец вытянул его из болота. Все остальное, что нельзя было унести в рюкзаке, так и осталось на съемной квартире. Судьба этих вещей Семена не волновала.

Вот бы можно было оставить там и воспоминания. О подвале, о холодных Ленкиных губах, об острых ножницах в руках мамы, метящих прямо в лицо…

Щелк.

Звук, более громкий, чем обычно, вернул его к действительности. Впрочем, краткой отключки Семен не заметил.

Просто задумался, вот и все.

Снова тряхнув головой, Семен посмотрел через окно в комнату. Диван, обитый гладкой экокожей, с которой ночью постоянно соскальзывала простыня, притягивал взгляд как магнитом. Утром, в очередной раз заталкивая край простыни в щель между диванными подушками, Семен нащупал внутри что-то шуршащее. Скудного света едва хватило, чтобы разглядеть маленький прозрачный пакетик с мелкими кристаллами. Васек и до этого сидел на солях. Семен в свое время тоже пару раз пробовал…

Пальцы, держащие пакетик, почти сразу взмокли, и Семен поспешно затолкал его обратно. Неважно, что внутри! Ему это больше не нужно.

Конечно, следовало сказать о пакетике Олесе, но он промолчал. Подумал, что тогда девушка точно поймет, кто он. Теперь ясно, что зря. Нормальный человек сразу сказал бы.

А ты разве нормальный?

Гоня прочь воспоминание о пакетике, Семен прошелся по лоджии. Снаружи громоздились шершавые прямоугольники домов с непроницаемо-темными окнами. Хмурое небо давило, вид пустынной улицы лишь подпитывал тревогу. Вроде бы ничего там и нет, ничего не видно, но… Что-то все же есть. А что именно – никак не объяснить, даже самому себе.

Тревожный внутренний зуд слишком сильно напоминал кое-что другое. Тягу к наркотику. Но он ведь сменил среду, как и учили в Центре. Уехал из той дыры. И с тех пор ни разу не прикасался…

Нет, прикасался.

Запнувшись о какую-то неосязаемую преграду внутри собственной головы, Семен снова уставился на диван.

Если кто-то еще узнает о заначке Васька, тебе ничего не достанется.

Осознав ход своих мыслей, Семен, вопреки привычке, яростно взъерошил волосы.

Бред, бред, бред! Никому не известно про тот пакетик в диване. И вообще это неважно! Семен никогда не притронется к этой дряни, потому что с ней покончено раз и навсегда!

Ты уверен?

Да!

Нет…

Не совсем.

Семен хотел бы быть полностью уверенным, но не мог. Не мог, пока чертов пакетик лежит прямо здесь, в свободном доступе. Сменить среду действительно важно, но смысл этого заключается в том, чтобы оградить себя от соблазна. Сколько людей срывались из-за таких вот случайных находок?

Он не станет одним из них.

Продолжая сжимать в правой руке зажигалку, Семен подошел к дивану, пошарил между подушками. Когда пальцы поймали комок полиэтилена, он быстро вытащил его и не глядя сунул в задний карман.

Выбрасывать пакетик в мусорное ведро на кухне Семен не собирался. Слишком заметно и… Бессмысленно. Какая разница, где он лежит: в диване или в ведре? Если вдруг накатит, человек полезет за дозой хоть в выгребную яму.

Смыть в канализацию – надежнее всего. Надо только подождать, пока Олеся выйдет из ванной.

Иначе она узнает.

Нет.

Узнает, что ты просто гнилой торчок. Что на самом деле ты никто.

Нет!

Вытащив руку из кармана, Семен вытер ее о штанину, будто она была испачкана в чем-то.

Олеся ни о чем не узнает.

И он не никто.

7

Единственный имеющийся в хозяйстве тазик наполнился до краев. Бегущая из крана вода отдавала какой-то серостью, и теперь мелкая пепельная взвесь оседала на дно. Она состояла из тех самых песчинок, которые Олеся заметила во время мытья посуды. Только сейчас их было больше. Такую же воду она использовала утром для кофе. Можно ли ее вообще пить?

«А есть другие варианты?»

Поразмыслив, Олеся взяла ведро для мытья пола, сполоснула и тоже поставила под кран.

Звук текущей воды напомнил, что ей нужно в туалет.

Когда Олеся спустила воду в унитазе, струя над ведром сначала истончилась, а потом и вовсе иссякла. Шума, который бывает при наполнении бачка, тоже не последовало.

«Только не это».

Она открыла кран над раковиной. Раздался короткий металлический хрип, а затем все стихло. В раковину упала пара капель чего-то напоминающего жидкую серую грязь. Олеся еще несколько раз открывала и закрывала кран. Бесполезно. Воды больше не было. Еще недавно блестящую серебристую поверхность теперь покрывал матовый налет, и каждое прикосновение к ручке крана отзывалось неприятным шершавым ощущением на коже.

Олеся перевела взгляд на тазик и ведро, заполненное на две трети. Почти половину объема ведра занимала сгущающаяся ко дну сероватая жижа.

Если бы Виктор Иванович не сказал им набрать воды, ситуация была бы еще хуже.

Но он сказал кое-что еще, и эти слова не шли у нее из головы: «Сколько нам тут…».

И правда, сколько?

Долго.

От всплывшего в сознании слова Олесю передернуло, будто по телу пропустили ток. Это был тот же самый внутренний голос, к которому она прислушивалась вчера вечером в прихожей. И он же – девушка осознала это только теперь – нашептывал те дикие мысли во время чаепития.

Интуиция? Или…

Мелькнувшая вдруг мысль о сумасшествии была сама по себе слишком безумной. Никто в их семье не страдал душевными болезнями.

Кроме тебя. Разве не ты бросила учебу в вузе только потому, что твой дед умер и больше не поможет зубрить? Разве не тебя закрыли в психушке на три недели?

Олеся обхватила запястье левой руки и сжала так сильно, что часы до боли впечатались в кожу.

Во-первых, она оказалась не в настоящей психушке, а в отделении неврозов. Во-вторых, это еще ничего не значило. Любой мог…

Нет, не любой. Разве припадки с галлюцинациями случаются у любого?

Чувствуя неприятную скованность в теле (слишком похожую на мертвую скорлупу паники, как перед появлением той черноты, как… да, перед припадком), Олеся отвернулась от ванны. Бездумно и тщательно расправила висящее на батарее махровое полотенце. Труба на ощупь оказалась прохладной, хотя в квартире холода пока не ощущалось.

Пока.

Стараясь игнорировать очередную тревожную мысль, Олеся еще раз провела пальцами по короткому ворсу полотенца, обвела взглядом стены, облицованные светло-розовым кафелем. Это по-прежнему была ее ванная комната. Ничего не изменилось. Никакого сумасшествия не было. И тем более – никаких галлюцинаций. Просто аура. Просто эпилепсия. Единичные приступы, такое бывает. Она и отключалась-то по-настоящему, надолго, всего дважды в жизни! А то, что происходит сейчас вокруг… Это другое, внешнее. И, как любое внешнее явление, оно должно иметь объективную причину. Этиология, патогенез – так ее учили в университете, а потом в колледже.

– Все наладится. Хватит паниковать! – прошептала Олеся своему отражению в зеркале над раковиной и, запоздало сообразив, что разговаривает сама с собой (как сумасшедшая), поспешила выйти из ванной.

На пороге гостиной нервно прохаживался Семен. Олесе не понравился его метнувшийся в сторону взгляд. Это напомнило ей о недавней вспышке раздражения в подъезде. Конечно, в нынешней ситуации любой (любой ли?) мог сорваться, но в начале их знакомства Семен производил совсем иное впечатление.

А ты так хорошо разбираешься в людях?

Нет. После истории с Васей ясно, что нет.

Вот именно. Семен – хороший слушатель? Да ему просто надо было где-то переночевать, вот и все. А ты растаяла, всю жизнь ему пересказала…

– Воды нет, – объявила Олеся.

Собственный голос с трудом рассек поток навязчивых мыслей, словно затупившийся нож.

Семен остановился. Его ладони поползли вверх вдоль бедер, как будто он собирался убрать руки в карманы, а потом дерганым движением скакнули выше, к поясу.

– Фигово, – наконец отозвался он, уперев руки в бока и опустив взгляд под ноги. Несмотря на омрачившееся после Олесиных слов лицо, он по-прежнему выглядел погруженным в себя. Как будто главная проблема состояла в чем-то, касающемся только его, а все остальное – так, ерунда. Это начинало бесить.

Тупой самовлюбленный…

Проклятый внутренний монолог! Когда же он прекратится!

Едва сдержавшись, чтобы не обхватить голову руками, Олеся усилием воли подавила глухое раздражение.

«Сколько нам еще тут…»

Вот именно. Семен застрял здесь так же, как и она. Это не его вина.

Тягучая неизвестность душила. Нужно было разорвать ее, чтобы действительно не начать сходить с ума.

– Есть идеи, что нам теперь делать? – с надеждой спросила Олеся.

– А у тебя?

Олеся внутренне съежилась. Неужели нельзя ответить нормально? Она привыкла, что те, к кому она обращалась за помощью – дедушка, родители, преподаватели, – всегда шли навстречу.

Здесь ты одна.

– Не знаю, – вынужденно признала она (можно подумать, он знает!). – Но какой-то выход ведь должен быть. Вышла же как-то та старуха.

– А с чего ты взяла, что она вышла? – в вопросе Семена сквозила легкая издевка.

– Алла Егоровна ведь сказала, что видела ее во дворе…

– А ты сама ее видела? – Семен повысил голос. – Нет? И я не видел! Извини, но, по-моему, эта твоя Алла Егоровна немного того, – он крутанул пальцем у виска. – Тут и без той бабки какая-то дичь творится! У меня от этого уже башка трещит! Я вообще не должен был тут оказаться!

На небритых щеках Семена проступили желваки. Парень с присвистом выдохнул и сильнее обычного потер затылок.

– Извини. Не обращай внимания, – он выдавил кислую полуулыбку. – Просто курево кончается, а без сигарет я… немного нервным становлюсь. Ты ведь не куришь?

– Нет.

– Вот и правильно. И не начинай, – голос Семена звучал устало. – Ладно, я пойду тогда… Попробую еще раз.

Олеся продолжала стоять посреди маленького коридора возле двери ванной, и парень, не поднимая глаз, протиснулся мимо нее в прихожую.

А ты думала, первый встречный будет нянчиться с тобой, как мать родная?

Именно так Олеся не думала, но… откуда тогда эта глупая обида на Семена?

«Тут творится фиг знает что, а я…»

Действительно, какого черта она стоит тут и рефлексирует? Сейчас есть проблемы поважнее!

Ты не в себе.

Злость на себя, на пугающий бардак в собственной голове и заодно на Семена застряла в горле кислой отрыжкой: не проглотить, не выхаркнуть.

– Думаешь, что-то изменится, если просто бегать по лестнице туда-сюда? – наконец произнесла Олеся, глядя, как Семен снова надевает ботинки.

– А что ты предлагаешь? Сидеть сложа руки?

Ответить было нечего.

Прислонившись к стене подъезда в том самом месте, где стояла до этого, Олеся следила за перемещениями Семена по лестнице.

Вниз, вниз, вниз, еще раз вниз, потом снова вниз. По кругу.

Родители всегда были против домашних животных, и Олеся с удовольствием тискала кошек и собак, когда случалось бывать в гостях у одноклассников. А у одной девочки жил хомяк. Олесе не нравился противный запах, исходивший от клетки, но иногда она подолгу наблюдала за тем, как хомяк крутит колесо.

Сейчас Семен напоминал ей этого хомяка: точно так же бежал по кругу, перебирая ногами одни и те же ступени. Но из колеса нет выхода. Сколько ни беги вперед – останешься на том же месте.

Вниз, вниз, вниз.

Шорк, шорк, шорк.

Каждый шаг Семена по капле добавлял противной, бессильной вялости Олесиным ногам. Перестань девушка опираться о стену – и они сами собой согнулись бы под весом тела.

«Что же происходит? Что же тут такое происходит?» – мысленно повторяла Олеся одну и ту же фразу, напоминающую испуганные причитания Аллы Егоровны, и никак не могла остановиться. Они все застряли в бетонном футляре одного-единственного этажа, и выхода не было. А снаружи…

Снаружи в пыльные окна подъезда слепо глядело все то же пепельное небо.

А если не слепо? Что если прямо сейчас кто-то наблюдает за ними так же, как она сама наблюдала за крутящимся в колесе хомяком? Что если для кого-то они и есть тот хомяк в колесе – глупая зверушка-игрушка?

Такое могло прийти в голову только сумасшедшему. Конченому параноику.

Слабость в ногах сменилась вязким ощущением полного бессилия, охватившим Олесю целиком: и снаружи, и изнутри. Она непроизвольно задержала дыхание, замерла, на мгновение сделавшись частью бетонной стены, такой же мертвой и неподвижной.

Из ледяного оцепенения ее вывело резкое шарканье споткнувшегося шага и низкий гул потревоженного металла.

Семен остановился на середине верхнего марша, бессильно привалившись к вздрогнувшим перилам и хватая ртом воздух. Переведя мутный взгляд на Олесю, он медленно сполз на ступеньки. Блестевшее от пота лицо было бледным.

Олеся бросилась к нему, уверенная, что ноги – мягкие, будто переваренные макароны, – подведут, но они двигались как обычно. Подскочив к Семену, она опустилась на ступеньки рядом с ним.

– Что с тобой?

– Голова… – вяло выдавил он. – Кружится…

В этот миг Олеся снова почувствовала это. Эффект калейдоскопа. Лестница под ногами качнулась, а картинка перед глазами – пятый этаж внизу и пятый этаж вверху – начала едва заметно вращаться, скручиваясь в исковерканную спираль.

– Надо уйти с лестницы! – Олеся помнила, что в прошлый раз головокружение прекратилось, как только она отошла в сторону.

Обхватив Семена за торс и закинув его руку себе на плечи, Олеся кое-как перетащила его вниз, на площадку. Тяжело дыша, оба привалились к стене рядом с дверью Олесиной квартиры и сползли по ней на пол.

– Ты как? – Олеся высвободилась из-под руки Семена.

– Ничего… – выдохнул он.

Дыхание Семена становилось тише, а окружающее их безмолвие – гуще. Они продолжали сидеть на холодном полу, вытянув ноги и уставившись перед собой. Говорить было не о чем.

Олеся вяло подумала о мелком песке на полу, о том, что он пачкает ее новые джинсы, но так и не нашла в себе сил сдвинуться с места. Что-то придавливало ее к полу, к стене, к плечу сидящего рядом Семена – что-то настолько душное, аморфное и тяжелое, что даже само намерение пошевелиться увязало в нем.

Ее охватила апатия.

Выхода нет.

Олеся позволила отяжелевшим векам опуститься.

«Это невозможно… так не может быть… просто не может…»

Выхода нет.

Живот скрутило, в желудке поднялась болезненная изжога. Так бывало всегда, когда Олеся сильно волновалась. Или боялась. Особенно перед экзаменами или контрольными. «Что самое страшное может случиться?» – спрашивал дедушка. И становилось ясно, что все это – двойка, пересдача – на самом деле не так уж и страшно. Не конец света. А сейчас…

«Что самое страшное может случиться?»

Все что угодно.

Резь в животе так усилилась, что пришлось обхватить его руками.

«Все что угодно».

Пугающая неизвестность лишала воли. Немели руки, пекло в груди. Еще немного, и дышать станет трудно. А потом по краям начнет наползать чернота.

Сделав глубокий вдох, Олеся открыла глаза. Взгляд блуждал по притихшему подъезду. Блеклый свет с улицы был все же лучше темноты под веками, маскирующей подступающую черноту.

К счастью, никакой черноты на самом деле не было. Даже боль в животе ослабла, стала тупой, ноющей. Олеся опустила руки и по привычке коснулась часов, рассматривая цифры под стеклом.

Без пятнадцати час.

«Но…»

Олеся вперилась взглядом в циферблат. Мысленно отсчитала секунды. Нет, стрелки не двигались.

«Может, если не смотреть…»

Олеся опять закрыла глаза, сосчитала до шестидесяти, открыла. Стрелки стояли на прежних местах. Даже тоненькая секундная не сместилась ни на одно деление, по-прежнему указывая на единицу.

– Ты чего? – очнулся Семен.

– Помнишь, я сказала утром, что мои часы остановились? На них была половина первого, я точно помню. А сейчас – без пятнадцати час! – Олеся вытянула руку с часами, чтобы Семен увидел. – И при этом они снова стоят.

Брови молодого человека сдвинулись к переносице, веки несколько раз быстро моргнули, убирая с глаз стеклянную пелену. Словно Семена только что разбудили и сразу заставили решать какую-то задачу.

– Думаешь, это как-то связано с… со всем, что тут творится? – наконец спросил он.

– Может быть. Не знаю. Но время на часах изменилось, это точно.

– Ты уверена?

– Да!

Выражение вялого сомнения на все еще бледном, как спросонок, лице Семена рассердило Олесю. Он готов был нарезать круги по чертовой лестнице, а когда появилась хоть какая-то зацепка, сразу усомнился!

Опираясь о стену, Олеся поднялась на ноги и снова заговорила, обращаясь то ли к Семену, то ли к самой себе:

– Мне кажется, что мы не можем спуститься по лестнице, потому что она – как колесо. В смысле, ты бежишь по ней, как хомяк в колесе, но в итоге не двигаешься с места. И кажется, что выхода нет… Но выход из колеса – не впереди, а сбоку! То есть совсем в другом месте. Может, и тут так же? Нам кажется, что мы видим лестницу, идем по лестнице, а она никуда не ведет. Что если настоящего выхода мы просто не видим?

– И где он тогда? – спросил Семен, так и не поднявшись с пола.

– Не знаю, – вздохнула Олеся, привалившись лопатками обратно к стене.

Хватит фантазировать.

Невидимое покрывало апатии снова накрывало ее. Торчать в подъезде и дальше не было никакого смысла. Все равно ничего не прояснится. Все равно…

…выхода нет.

– Пойдем отсюда, – заворочался на полу Семен, словно подслушав ее мысли.

Олеся оттолкнулась от стены и снова взглянула на часы.

– Подожди!

Она поднесла циферблат почти что к носу, поворачивая его то так, то этак. Золотистая секундная стрелка больше не указывала на единицу. Теперь она стояла ближе к тройке.

– Так, так, так, так, так… – вполголоса зачастила Олеся, незаметно для себя подражая Хлопочкину. – Что мы сейчас делали? Что сейчас было? Я сидела, потом встала… Стояла у стены… У этой стены…

Повернувшись, она коснулась ладонью стены.

– Я стояла здесь… – снова забормотала она и вдруг выкрикнула: – Идут!

От этого резкого выкрика Семен, вновь погружающийся в состояние полусна, вздрогнул, но Олеся этого не заметила. Она смотрела на свои часы. Секундная стрелка медленно – гораздо медленнее, чем должно было быть, – начала чертить круг по циферблату.

– Они идут!

Олеся сместила ладонь сперва в одну сторону, потом в другую.