Мой ледяной принц

Глава 1

– Оксфорд.

– Ни в коем случае.

– Интересно почему?

– Ты еще не готова к такому испытанию.

– Испытанию? Мама, мне пора жить по-настоящему! Я хочу учиться, хочу развиваться, хочу увидеть мир, в конце концов! Ты не можешь держать меня в этих четырех стенах вечно!

– Между прочим, я поступила в университет только в двести шестьдесят пять лет.

– Это были темные времена патриархата. Не сравнивай те эпохи с современной!

– Миша, мы уже много раз разговаривали об этом, и я все равно остаюсь при своем мнении: ты не поедешь в Оксфорд.

– Ну, хорошо, а куда ты предлагаешь меня отправить?

– Если ты горишь таким горячим желанием учиться, что ж… Поезжай в Прагу. Карлов университет ничем не уступает Оксфорду.

– В Прагу? Поближе к Маришке?

– Да. Я буду спокойна, если она будет присматривать за тобой.

Я закатила глаза, полная неловкой насмешки над словами мамы, а еще от разочарования и негодования на ее недоверие ко мне и моим личным качествам.

«Я буду спокойна, если она будет присматривать за тобой» – эти слова были так смешны и нелепы! И так обидны…

– Мама! – Я просто не могла найти слов, чтобы поколебать настойчивость матери.

Она сидела передо мной: красивая, молодая, с крепко сжатыми тонкими губами.

– Если честно, милая, я не понимаю, откуда у тебя взялась эта навязчивая идея поступить именно в Оксфорд и никуда более, – прищурившись, сказала мама.

Я вновь закатила глаза: с тех пор, как я добровольно взяла на себя роль избалованной девчонки, это действие словно прилипло ко мне, и я уже с трудом сдерживала себя, когда оставалась одна и отсутствовала необходимость играть дальше.

Ну, как объяснить маме свой выбор?

С тех пор, как брат Маркуса – моего зятя, посоветовал мне «Оксфорд, для начала», я не могла отделаться от охватившего меня желания учиться именно там.

Почему слова Седрика Моргана так повлияли на меня? Я сама не знала ответ на этот вопрос, но мне казалось, что его слова имели магическое воздействие на мое мировоззрение, ведь их сказал он – странный, нелюдимый, страдающий от любви мужчина. Именно страдающий – он сам сказал это, и с тех пор я видела любовь только в черном свете и полной страданий. Его речи напугали меня: я не хотела страдать так же сильно, как он. Страдать вообще. Я считала себя слишком чувствительной, чтобы стойко противостоять страданиям, которые являются неотъемлемой частью любви. Но я не хотела… Я всей душой не хотела этого!

Этот Седрик поразил меня до глубины души: серьезный, угрюмый, молчаливый. И в то же время, его личность восхитила меня тем, что он живет той жизнью, которой хочет жить – он, а не его близкие или родители. И его любовь к какой-то девушке… Такой контраст ошеломлял меня: его серьезная строгая натура оказалась зависимой от любви.

Я вернулась в Прагу всего неделю назад, но уже все уши прожужжала маме насчет Оксфорда. Она тоже не осталась на охоте-развлечении после свадьбы Маришки и вернулась со мной в Варшаву.

«Оксфорд. Только Оксфорд! Седрик не может ошибаться!» – упрямо думала я.

– Ты считаешь, что у меня не может быть собственного мнения? – недовольно спросила я, желая обмануть маму.

– Конечно, может, но не в твои годы, – спокойно возразила она.

– Ну, это уже слишком! – Меня захлестнуло сильное раздражение.

«Нет, ну это смешно! Мне, что, до конца жизни слушать родителей?» – раздраженно подумала я.

– Не горячись. Подумай о Праге, может, тебе там понравится.

– Нет, не понравится! Я хочу учиться в Оксфорде! И точка! – Я резко поднялась со стула и вышла из столовой, в которой мы подкреплялись бокалами с кровью. Меня охватило бешенство.

Мое мнение не считается! Как же! Меня ущемляют даже в таких элементарных вещах!

Войдя в свою комнату и назло маме, не выносившей музыку, которую я слушала, я включила свой любимый инди-рок, выжав из моего музыкального центра и колонок всю громкость – я знала, что, как бы моя родительница не старается, она не может не слышать ее, и эта мысль немного остудила мое негодование. Конечно, эта маленькая месть – всего лишь детский поступок, но мне было плевать на это.

Открыв ноутбук, я с болью в сердце в сотый раз просмотрела сайт Оксфордского университета, с горькой обидой на весь мир: поступить туда, в это далекое, но такое желанное учебное заведение стало моей мечтой. Мечтой всей моей жизни.

Я в сотый раз зашла на сайт факультета философии и горько вздохнула, сдерживая слезы.

– Миша, пожалуйста, выключи музыку! – Вдруг услышала я голос мамы за дверью моей комнаты.

– Ты считаешь меня ребенком? Вот я и веду себя так, в угоду тебе! – с обидой крикнула я ей.

– Миша!

– Нет!

Мама тяжело вздохнула, но отошла прочь от моей комнаты.

Я вновь уставилась в монитор ноутбука.

«Что за жизнь? Я молода, красива, у меня есть личный счет в банке, на который еще до моего рождения родители положили огромные суммы евро, но я не могу трогать ничего из того, что имею! Мне восемнадцать лет, через пять месяцев будет девятнадцать, а я до сих пор живу с родителями, у меня нет друзей, кроме ноутбука и музыкального центра, я почти никогда не была в обществе, среди людей и вампиров. Даже в одной из престижных английских школ я училась онлайн и ни разу не была там физически! Я могу только сидеть в нашем огромном доме в стиле модерн, гулять в саду, искусственно созданном специально для меня, кататься на велосипеде… И все. Нет, я могу поступить в Прагу, но жить в замке моей сестры, чтобы она следила за мной. Как это унизительно! Мы живем в двадцать первом веке, а родители до сих не могут понять правил современной жизни, где барышни моего возраста учатся в колледжах и университетах, устраивают личную жизнь и находят друзей. Мои родители не понимают, что я не подобна им самим: между нами стоят более пяти веков, и им никогда не понять меня, дочь современного мира. То, что они считают правом заслуженным, возрастным, я считаю правом естественным. Конечно, им легко говорить, что я не понимаю их, а они меня – из-за моей избалованности, причем, несмотря на это заблуждение, моя семья лелеет меня, почти обожествляет. Меня держат как соловья в золотой клетке: мне доставляют кровь, гаджеты, всеобщую любовь, и у меня есть все, кроме одного: свободы выбора. К счастью, хоть одежду мне позволяют покупать самой. Хотя, нет – даже одежду я покупаю через интернет, потому что меня не выпускают в магазины. И как это моя дражайшая семья отпустила меня в Чехию и в поездку по ней с Седриком? Удивительно! Наверное, их головы были забиты свадьбой Маришки! – с горькой улыбкой думала я. – Но, может, Седрик прав? Он сказал, что, если я хочу заслужить доверие, мне нужно прекратить вести себя как ребенок… Да, он прав! Ведь это логично! Проблема в том, что мне будет трудно избавиться от моей роли, трудно стать собой, но я должна сделать это!»

Я выключила музыку и решила еще раз поговорить с мамой, но в этот раз по-взрослому: она и я настоящая. Настоящая Миша, а не Миша-истеричка.

Мама сидела в своем рабочем кабинете и перебирала какие-то бумаги, но, едва я вошла в кабинет, она оторвала взгляд от бумаг и с улыбкой посмотрела на меня.

– Я хочу поговорить, – спокойным тоном сказала я, проходя к ее столу и садясь на стул рядом с ним.

Мама еще раз ласково улыбнулась и отложила бумаги.

– Конечно, милая. О чем?

Я вновь почувствовала раздражение: слово «милая» вместо моего имени ставило меня в положение ребенка. Но я сдержала порыв гнева и набрала в грудь побольше воздуха.

– Послушай меня, пожалуйста, – начала я. – Я понимаю, что я – поздний ребенок и что я очень юна. Но я не считаю это аргументом для того, чтобы ты не принимала во внимание мое мнение.

– Ты опять об этом? Я думала, мы уже все решили, – с усталой улыбкой сказала мама.

– В том-то и дело, что нет. Как тебе объяснить? Вы все не доверяете мне, и это угнетает меня. – Я тщательно обдумывала каждое слово. – Вы не верите в мою самостоятельность, не верите в то, что я могу сама что-то решить, без вас: без тебя, папы, братьев и сестер.

– Миша, конечно, мы доверяем тебе, но ты должна понять: в нашем мире, как и в человеческом, есть свои правила, которые обязаны соблюдать все. Если каждый будет поступать только по своему желанию, в мире наступит беспорядок, и построенная веками система рухнет. Тем более, ты должна на всю жизнь запомнить, что в нашем мире правила – незыблемы, и, только благодаря им, мы можем жить спокойно и успешно скрывать наше существование от смертных. Люди – несовершенны, да, у них есть много свободы, но при этом им нечего скрывать, а нам есть что.

– Я прекрасно понимаю это, но и ты пойми мою позицию: я верю в свои силы и в то, что сама смогу о себе позаботиться.

– Дорогая, я не говорю о том, что ты не сможешь за себя постоять. Я говорю, что ты пока не сможешь это сделать, в силу твоего возраста. Ты должна смириться с этим. Тебе нужно многому научиться: все, чего мы достигли – результат усилий, трудностей, тренировок и упражнений.

– Так научи меня всему этому! – возразила я.

– Тебе еще рано этому учиться: первые убийства людей ввергают в шок, поэтому к ним нужно быть готовым, в первую очередь, морально.

– Я готова к этому. Я понимаю, что это – единственный способ нашего пропитания.

– Я говорю не об этом: ты еще слишком неопытна, но научишься всему в свое время.

Я тяжело вздохнула: «в свое время!».

В моей голове крутились тысячи аргументов и убеждений, но я не могла выразить их словами, словно мне не хватало словарного запаса, и это несмотря на то, что я любила читать.

– Хорошо, я готова принять это. Но я не понимаю, почему ты не хочешь отпустить меня в Оксфорд? – настойчиво сказала я.

Мама перестала улыбаться, и ее лицо стало очень серьезным.

– Потому что я боюсь за тебя, – ответила она.

Я удивленно приподняла брови.

– Ты боишься того, чего не боюсь я? – Моему удивлению не было предела.

– Именно.

– Но это неправильно: если ты не отпустишь меня, я никогда не стану самостоятельной. А ведь Маришку ты отпустила в Сорбонну, когда ей было девятнадцать!

– Маришка – это другая история. Ее юность прошла в другой эпохе, более спокойной, а твоя проходит среди миллиона соблазнов.

– Значит, ты считаешь, что я хуже Марии и Маришки? – недовольно воскликнула я.

– Нет, что ты! – Мама вздохнула и взяла мои ладони в свои. – Боюсь, ты не сможешь понять, но я попытаюсь объяснить. Мы живем в трудное, неспокойное и страшное время: соблазны и возможность разоблачения подстерегают нас на каждом шагу. И я хочу оградить тебя от них. Я не знаю, как по-другому смогу воспитать тебя настоящим вампиром в это время. Ты не так стойко можешь противостоять тому, что тебя окружает – в тебе еще нет стержня, какой есть в нас, и я хочу, чтобы ты пока не соприкасалась со смертными, потому что еще не имеешь иммунитета против них, а его обрести тяжело и мучительно, и, боюсь, что… – Мама замолчала.

Я испытывающе смотрела на нее, молчаливо требуя завершения фразы.

– Ты поймешь меня. Когда-нибудь поймешь, – так и не закончив своей мысли, сказала мама.

Ее слова растрогали меня: несмотря на внешнее равнодушие, я была крайне чувствительна.

– Но, мама, услышь же меня! Ты можешь мне верить, потому что я в себя верю! Я смогу противостоять им, смогу! Я чувствую это всем сердцем и всей душой! – отчаянно воскликнула я, сжимая ее ладонь.

– Миша…

– Ну, хорошо! Если ты боишься отпустить меня одну, приставь ко мне кого-нибудь, как в Чехии ты приставила ко мне брата Маркуса! Я согласна на это! Только отпусти меня в Оксфорд, мама! Я хочу жить и учиться быть настоящим вампиром!

Мама отвернула свое лицо, словно ей тяжело было смотреть на меня.

– Ты можешь поехать в Прагу, к Маришке, – наконец, после долгого молчания сказала она.

Я разочаровано нахмурилась: опять она о своем!

– Но тогда я не буду развиваться! Маришка будет замещать тебя и так же, чересчур, меня опекать, а я хочу почувствовать свободу действий, но при этом абсолютно понимаю и принимаю свои обязанности, – сказала я.

Но мама не ответила мне.

– Ведь я не глупее людей моего возраста, – добавила я. – Пожалуйста, подумай об этом. Может, ты попросишь кого-нибудь из твоих знакомых, живущих в Англии, присматривать за мной?

– Не сейчас, Миша. Мне очень тяжело говорить об этом. Поговорим через месяц, когда приедут твой отец, братья и Мария, – вдруг твердо сказала мама.

– Но, мама…

– Я не говорю тебе «нет», но мне нужно время, чтобы… Мне нужно все обдумать, может быть, я смогу все устроить. Я просто не смогу жить спокойно, зная о том, что ты далеко от меня, ведь я пропустила охоту Маришки для того, чтобы побыть с тобой. Ты – мое младшее дитя и на данный момент – любимое. Я люблю всех вас: Мартина, Мсцислава, Марию, Маришку, но они уже взрослые и стали самостоятельными, а ты еще ребенок. Ты родилась в это непонятное время всеобщего равенства, и ты очень впечатлительна. Но я понимаю, что не смогу удержать тебя дома. Дай мне подумать. Все равно в этом году ты уже не сможешь поступить в Оксфорд.

Я молча кивнула, восхитившись своей дальновидностью: я уже сдала вступительные экзамены по интернету, и недавно на мою электронную почту пришло уведомление о том, что меня зачислили на факультет философии, как я и мечтала.

Меня наполнила радость того что, благодаря своему взрослому разговору с мамой, я добилась многого. Конечно, мама не согласилась, но она пообещала подумать. А это уже результат.

– Хорошо, я подожду. Только прошу, не думай, что разлука со мной – это худшее, что может быть в жизни. То есть, поверь в меня, мама. Я обещаю, что оправдаю твое доверие, а если у меня ничего не получится, я добровольно вернусь домой. Только пойми меня.

У меня больше не было слов. Я поцеловала мамину руку и вышла из кабинета.

Еще около часа из ее кабинета не доносилось ни звука, даже шороха бумаги. Видимо, я поразила маму в самое сердце.

Но я чувствовала эйфорию и поклялась себе стать собой, стать той Мишей, которую увидел во мне Седрик – Мишей, которая плакала перед ним.

***

В конце августа вся наша семья, кроме Маришки, которая официально перешла в клан Морганов и больше не считалась представительницей нашего клана Мрочеков, собралась в большой гостиной, чтобы обсудить мою участь. Чтобы я не слышала, о чем они разговаривают (смех, да и только!), меня отослали за город, в наш большой коттедж, и почему-то это обсуждение затянулось почти на неделю: было уже первое сентября, и мне нужно было бы уже готовиться к учебе, а они никак не могли дать мне ответ – поеду я или останусь дома. Я каждый день звонила кому-нибудь из семьи, с вопросом, завершилось ли их обсуждение, но уже шестой день подряд слышала одно и то же: «может быть, завтра».

Меня съедала тревога: я знала, как сильно меня любит моя большая семья и как все привыкли к моему постоянному присутствию дома. Когда я была совсем маленькой, меня просто носили на руках, ведь я была прелестным поздним ребенком. Я смутно понимала, что вампиры размножаются очень медленно, и что на данный момент я была единственным вампиром младше ста лет, то есть, в целом мире не было ни моих ровесников-вампиров, ни вампиров, младше меня, и это обстоятельство весьма угнетало: моим братьям было более двухсот лет: Мартину – триста пять, Мсциславу – двести пятьдесят, сестрам чуть меньше: Марии – двести тринадцать, Маришке в августе исполнилось ровно двести. Ну, а мне – восемнадцать. В декабре будет девятнадцать.

Мои старшие братья и сестры не понимали меня, но баловали и исполняли все мои просьбы: зимой Мсцислав и Мартин возили меня на санках, строили со мной снеговиков и ледяные скульптуры, и смотрели со мной мультфильмы Уолта Диснея. Маришка нянчилась со мной, как мамочка, а Мария приезжала к нам редко. В глазах моей семьи я была всего лишь несмышленым ребенком, ведь они были так… Стары и мудры. Что же тогда говорить о родителях, которым было за пятьсот лет?

Но, в очередной раз, услышав «наверное, завтра мы все решим», я плюнула на все и приехала домой, чтобы положить конец этому смехотворному действию: они собрали консилиум для того, чтобы решить, отпускать меня на учебу в Оксфорд или нет! Смешно. Однако мой приезд никого не удивил: оказалось, они сами предполагали, что я не вытерплю и приеду мешать им, и я была приятно удивлена и рассержена одновременно – все это время решался только один вопрос.

«Кто будет присматривать за Мишей в Англии?»

Что касается моего поступления в Оксфорд, все согласились в первый же день, конечно, после долгих дебатов. Особенно долго пришлось переубеждать… Даже не папу (!), а Мартина, который просто жить без меня не мог.

– И зачем тебе куда-то ехать, сестренка? Неужели в Варшаве нет достойного для тебя университета? – недовольно спросил он, приветствуя меня объятьями.

– Это не дело принципа, это – зов сердца, – серьезно ответила ему я. И никакой лжи.

Я обняла всех родных, встала в центре круга кресел, в которых они сидели, и почувствовала себя клоуном в цирке.

– Я так и знал, что ты не вытерпишь и приедешь совать свой носик во взрослые дела, – улыбнулся отец. – Но Мартин прав: если бы ты выбрала любой университет, даже не в Варшаве, а в Польше или Чехии, я не был бы так обеспокоен твоим выбором. Но ты почему-то выбрала Англию.

– Я думаю, Оксфорд – самое оптимальное место для старта моей жизни. Я ведь не в Америку еду, а всего лишь в Англию! – парировала я отцу.

– Это твое «всего лишь» убивает меня, – проворчала мама. – Мария, а что ты скажешь Мише?

Мария тряхнула своими длинными волосами, такого же цвета, как и мои, а впрочем, как у всей нашей семьи: мы все были золотоволосыми.

– Я скажу ей: «Пиши почаще, дружочек»! – весело сказала Мария.

Я послала ей воздушный поцелуй, но потом вспомнила о том, что мне уже не нужно было играть ненавистную мне роль капризной девочки, взяла себя в руки и состроила серьезное выражение лица.

– Ладно, снимем уже этот вопрос, – устало сказал отец, – и продолжим наши рассуждения: кому доверить Мишу в Англии?

– Мы же решили, что это будет твой кузен Кристофер, – напомнил Мсцислав отцу. – Он, как никто лучше, сумеет присмотреть за своей двоюродной племянницей.

– Нет, Кристофер не сможет: я звонил ему утром – он уехал в Австралию, разводить кенгуру. И какой черт его туда понес?

– По-моему, сейчас в Оксфорде учится Фредерик Харальдсон… – начал, было, Мартин, но отец с искаженным от ярости лицом строго перебил его.

– Ни слова о нем и его семействе! – полным гнева голосом воскликнул он.

«Ого! Что это с ним? Какая бурная реакция на имя этого Фредерика!» – невольно пронеслось в моей голове.

– Да сколько можно, отец? Ведь вы не общаетесь уже три года! Бедный Фредерик, мне жаль его! – недовольно сказал Мартин отцу.

– Жаль? А его есть за что жалеть? – парировал отец.

Я навострила уши и во все глаза смотрела на отца: одно только упоминание об этом неизвестном мне вампире привело отца в бешенство.

«Что же произошло между отцом и этим вампиром, если отец так разозлился?» – подумала я, с опаской наблюдая за новым поворотом событий.

– Поверь, его… – начал Мартин.

– Я же сказал: ни слова о нем! – Отец даже повысил голос, а ведь он никогда не делал этого ранее.

Мартин насмешливо усмехнулся, мама поджала губы, а Мсцислав и Мария нахмурились и переглянулись, словно мой старший брат сказал какую-то чепуху. А я сильно перепугалась.

«Ох, Мартин, ну зачем ты это сказал? Совсем не к месту! Теперь папа может запретить мне ехать в Оксфорд! Нет, только не это!» – недовольно и испуганно подумала я и дала знать об этом Мартину, постучав указательным пальцем по виску, но так, чтобы этот жест не увидел отец.

Но Мартин только равнодушно пожал плечами.

– Папа, я надеюсь, что… – начала, было, я, но когда отец посмотрел на меня, его глаза горели таким гневом, что я побоялась еще больше разозлить его.

– Что, Миша? – спокойно спросил он.

Я растерялась: спокойный тон его голоса никак не подходил выражению его лица и сверкающим гневом глазам.

– Я надеюсь, что из-за этого Фредерика… Как его там…

– Харальдсона, – подсказала мне Мария.

– Да, из-за него… Ты не запретишь мне поступить в Оксфорд? – с надеждой спросила я.

– Это было бы мудрым решением, – ответил отец, поднимаясь с кресла и подходя к окну.

– Но ведь ты не запретишь? – Я подошла к нему и взяла его за руки, заглядывая ему в глаза.

Его молодое прекрасное лицо смягчилось.

– Я хотел бы, но уже пообещал отпустить тебя и не могу идти против собственного слова, – ответил он, но в его голосе слышалась горечь.

– Спасибо, папочка! Ты не представляешь, как много это значит для меня! – Я поцеловала его в щеку.

– Но я не хочу, чтобы ты общалась с этим… Фредериком: ни слова, ни полслова, – вдруг очень серьезно сказал отец.

– Я не буду! Я даже не знаю, кто он такой и как он выглядит! – пообещала я.

Я была готова обещать все, что угодно, лишь бы папа не отказал мне в моем поступлении.

– Это не важно. Просто знай и всегда помни о том, что я запрещаю тебе с ним общаться. И даже если он заговорит с тобой первый, не отвечай ему. Игнорируй его. Сделай вид, что его не существует. Поняла?

Эта просьба, а точнее, приказ, удивила меня, но, если таково было желание отца, я чистосердечно согласилась.

– Обещаю. Я же сказала: я не буду с ним общаться. Никогда!

– Мне кажется, я смотрю какую-то мелодраму, – шепнул Мартин Марии. Та ударила его локтем в бок, но все рассмеялись.

– Ну, раз все решено, готовься к вступительным экзаменам. Когда они будут? – спросил отец, не выпуская мои ладони из своих.

Я смутилась: а если я расскажу ему о том, что, без их согласия и разрешения, я уже сдала экзамены и поступила? Не рассердится ли он?

«Даже если он рассердится, то все равно не нарушит своего слова. Дай Бог каждому так исполнять свои обещания!» – подумала я и, попросив минуту ожидания, вышла из гостиной и вернулась к семье с распечатанным на принтере письмом из университета.

– Что это? – с недоумением спросила мама, когда я протянула ей этот лист бумаги.

– Дело в том, что я уже поступила, – твердо сказала я. – Я не стала ждать, когда вы, наконец, все решите, и сдала экзамены онлайн.

Отец с недовольным видом пробежал взглядом письмо.

– Ну, что ж, вижу, ты не стала терять времени. Поздравляю. И, все-таки, меня радует твоя первая самостоятельная победа, – сказал он, отдавая мне письмо, которое тут же забрала Мария. – Но я прошу тебя, в следующий раз, прежде чем что-то делать и поступать так опрометчиво, дождись нашего разрешения.

– Хорошо, хорошо! Тогда я пойду собирать вещи! – Я была так счастлива, что готова была лететь в Лондон хоть в этот же день.

– Погоди, сестренка, вещи никуда не убегут. Мы не решили самый главный вопрос. – Мартин посмотрел на отца. – Так кто будет присматривать за нашим сорванцом?

Я с ожиданием и радостным томлением в груди ждала ответа отца и смотрела в его глаза.

Он тоже с улыбкой смотрел на меня.

– Думаю, ей стоить попробовать пожить одной, без надзора. Может, тогда она поймет, как ценны в этом мире семья и родительский контроль, – с улыбкой сказал он.

– Папа, ты так говоришь, будто я тебя не люблю! – недовольно воскликнула я, бросившись ему на шею.

– Но ты ведь так стремишься нас покинуть! – сказала Мария, подходя ко мне и обнимая меня. – Поздравляю! Но не флиртуй там много!

– По-моему, флирт – это по твоей части! – рассмеялась я.

– Вот он – юношеский максимализм! А я-то думал, вы до самого замужества будете держать ее дома, – весело сказал Мсцислав отцу и отдал мне письмо из университета, уже успевшее попасть в его руки.

– Хотелось бы, но сам видишь: этот птенец хочет расправить крылышки и упорхнуть, – ответил ему отец. – Но у меня все же есть вопрос.

Я напряглась.

– Где ты будешь жить?

– Фух… Как же ты меня напугал! – с облегчением воскликнула я. – Мне уже выделили университетскую квартиру.

– Тебе одной целую квартиру? Ты в ней не потеряешься? – шутливо спросил Мсцислав.

– Я не знаю, как это делается… И вообще, ты уже там учился, вот и рассказал бы мне! – парировала я на его шутку.

– Я-то рад тебе рассказать, но, думаю, Мария или Маришка дадут тебе более дельные советы.

Вечером, сидя в своей светлой уютной комнате, я до сих пор не могла поверить в то, что добилась своего: я улечу в Англию! Улечу из Польши! Улечу от семьи! А там будет новая, взрослая, самостоятельная жизнь!

«Спасибо тебе, Седрик. Ты помог мне стать собой» – с благодарностью подумала я, вдруг вспомнив о нем.

Глава 2

В этот же вечер я позвонила Маришке в Прагу, чтобы поделиться с ней своими радостными новостями, но, вместо того, чтобы поздравить меня, она стала решительно настаивать на том, чтобы я отказалась от этого «безумия». Ее голос взволновал меня: в нем чувствовалась горечь и какой-то трагизм.

– Маришка, что с твоим голосом? – спросила я, решив, что ее сопротивление моей поездке было как-то связано с печалью в ее красивом голосе.

– Дело в том, что… Хотя, думаю, тебе не стоит знать о чужих проблемах, – ответила она.

– Что-то с Маркусом? – предположила я. – Неужели все так серьезно?

Я абсолютно не разбиралась в любовных отношениях, но знала о них из книг и кино.

– Нет, нет! У нас с Маркусом все хорошо. Проблема не в наших отношениях.

– Тогда в чем?

– Я потом тебе позвоню. Завтра… Нет, на следующей неделе, но пообещай, что ты никуда не полетишь!

– Я уже все решила и, если честно, не думала, что ты будешь против! Даже Мартин согласился! – недовольно сказала я.

– Миша! – Маришка тяжело вздохнула. – Путь, который ты избрала, – страшен и труден. К тому же никто из семьи даже и не думает полететь с тобой! Ты думаешь, так легко жить одной в человеческом обществе и успешно скрываться? Ты не справишься!

– Между прочим, брат твоего мужа считает иначе!

– Седрик? Что он сказал тебе? – В голосе Маришки прозвучала тревога.

Я удивилась поспешности, с которой она произнесла эти слова.

– Он сказал, что я все смогу, – коротко ответила я: интуиция подсказывала мне, что не стоило много болтать о Седрике, и я пожалела о том, что вплела его в наш с сестрой разговор.

Теперь она отчитает его по полной программе!

– Седрик! Нашла, кого слушать! – жестко отрезала Маришка, явно разозлившись.

– Не понимаю, на что ты сердишься? – удивилась я, чувствуя раздражение от этого разговора.

– Вот именно, что не понимаешь! Все, на сегодня нравоучений хватит. А сейчас я позвоню родителям и скажу, чтобы они никуда тебя не отпускали! С ума они там сошли, что ли?

– Ты не посмеешь! – вскрикнула я, но она уже бросила трубку.

Отбросив смартфон на кровать, я вскочила с кровати и побежала в комнату родителей, чтобы хоть каким-нибудь образом не дать им передумать насчет моего поступления.

«Ну, Маришка! Это невообразимо! Моя родная сестра хочет подложить мне такую свинью!» – с обидой думала я, стуча в комнату родителей.

Но ответа не было. Я прислушалась: нигде в доме не были слышны их голоса. Значит, они куда-то уехали.

«Что же делать? Ведь Маришка все разрушит!» – с отчаянием подумала я.

Я вернулась в свою комнату, села на кровать, обняла свои колени и была готова плакать от обиды на сестру: я была очень расстроена, потеряна, не знала, что теперь делать. Мне было невыносимо горько от собственной участи быть вечно привязанной к родительскому дому, как каторжник к камню, не позволяющему ему сбежать. Вся моя радость была убита всего лишь одним звонком. И кому? Моей любимой сестре!

Но, как только с моих глаз скатились первые слезы, я поспешила стереть их и взять себя в руки, чтобы никто из братьев или Мария не прибежали утешать меня.

Вот, в чем неудобство быть вампиром: находясь среди сородичей и родных, невозможно было чувствовать себя свободной, ведь они слышали каждое мое слово, каждый вздох, даже шепот. И это было еще одной из причин моего желания уехать из дома: я мечтала просто сесть в своей комнате или закрыться в туалете и тихо поплакать. В родном доме я не могла позволить себе эту роскошь, ведь была как на ладони.

Я снова набрала номер Маришки, молясь, чтобы она взяла трубку.

– Да, Миша? Что-то случилось? – услышала я ее голос.

– Да, случилось! Я прошу, умоляю тебя! Не звони родителям! – отчаянно взмолилась я.

– А, ты об этом… Хорошо, что ты позвонила еще раз: хочу тебя обрадовать – наш разговор услышал Маркус и уговорил меня не лезть в твою жизнь, чтобы не случилось, как… – Тут она громко прочистила горло, явно что-то не договаривая.

– Твоя привычка не договаривать все до конца немного раздражает, – сказала я, заинтригованная ее словами.

– Да так, ерунда. Я хотела сказать, чтобы ты сама куда-нибудь не сбежала. Только прошу, будь осторожной и ни в коем случае не соприкасайся с людьми, никогда, помимо учебы. Не заводи себе друзей-смертных, и вообще, не общайся с ними, потому что смертные – самое настоящее зло.

«Интересно, почему Маришка так невзлюбила людей?» – удивилась я, ведь раньше она говорила, что люди – это пища, но никак не зло.

– В таком случае, тоже могу тебя успокоить: я и не собираюсь этого делать! С тех пор, как… – я чуть было не сказала: «Седрик посоветовал мне», но вовремя исправилась, – как Мартин рассказал мне о том случае в Чикаго, у меня нет ни малейшего желания с ними общаться. И я готова к тому, что меня будут считать заносчивой дурой или занудой.

Маришка рассмеялась.

– Если хочешь, чтобы с тобой точно никто не общался, будь истеричкой: к занудам тянутся такие же зануды, а истерички ненавидят себе подобных, – сказала она.

С моей души словно свалился огромный камень. И я так растрогалась, что приложила правую руку к грудной клетке. Конечно, это плохая привычка – так прямо высказывать свои эмоции, но я ничего не могла с этим поделать, поэтому рука сама собой ложилась на грудную клетку, когда я чувствовала нежность, видела прелестных животных, смотрела цепляющие за души фильмы или слушала такую же музыку.

– Что ж, роль истерички мне всегда хорошо удавалась, – усмехнулась я. – Не беспокойся обо мне, я знаю, что делаю. Передай от меня привет Седрику и скажи ему, что я поступила в Оксфорд!

Маришка ничего не ответила.

– Эй, ты еще там? – спросила я, не слыша ее ответа в течение минуты.

– Да, да. Просто задумалась. Хорошо, поезжай в свою Англию, но смотри мне! И учись хорошо!

– Ну, этого я пообещать не могу, ведь это – первый университет в моей жизни, – сказала я. – Но я постараюсь!

– И звони мне почаще! А сейчас извини, но меня ждет неотложная бумажная морока.

– Тогда не буду тебе мешать. И спасибо за понимание.

– Только прошу тебя, Миша, не сделай так, чтобы потом мы все пожалели об этом.

– Ты не пожалеешь. И никто не пожалеет. А когда у меня будет свободное время, я прилечу к тебе в Прагу.

– Хорошо, мы еще поговорим об этом. Пока!