Заложница олигарха

Глава 3. Наказание

Недалеко ушел. Вспомнил все-таки. Я придремать успела, как замок в двери щелкнул. В полосе света из коридора появился черный силуэт Барона. Значит, Гена еще с Жигулями не разобрался, Его Сиятельство сам наказывать будет? Или как к баронам положено обращаться? Я не помнила дворянских расшаркиваний с титулами, меня больше занимало ведерко в руках хозяина дома. Не бадья, не жбан, не кадка, а именно ведерко. Маленькое и металлическое. Кислоту в нем принес? Так она разъедала металл, насколько я помнила школьный курс химии.

– Спать тебе рано, – заявил Барон и щелкнул выключателем. Я зажмурилась от яркого света, а когда разлепила веки, его силуэт по-прежнему казался совершенно черным. – Ты нарушила второе правило. Попыталась сбежать. Будешь наказана.

Я хотя бы попыталась. Не то, чтобы раздувалась от гордости за свою дерзость, но лучше рвануть на волю и попасть в силки, чем годами дрожать под забором тюрьмы, не смея нос высунуть. Я еще не сломалась. Они не дождутся.

Чем на этот раз пытать собрался? Господи, только бы не червей в ведерке принес. Любые отвратительны. Розовые и скользкие дождевые, белые опарыши, копошащиеся во внутренностях дохлых голубей. Меня от одного взгляда на них выворачивало. Если есть заставит – не знаю, что со мной будет. На рвоту изойду. Так все, хватит! Воображение, тормози. Господи, жуков тоже не надо! Я фильм «Мумия» помню. Как плотоядные скарабеи грызли замотанного в бинты Имхотепа. Змеи еще могут быть, тараканы, личинки, лягушки. Ладно, последних я вытерплю, если недолго. Лишь бы не есть, мамочки!

Я судорожно тянула воздух сквозь стиснутые зубы. Хозяин дома встряхнул ведерко, и там что-то зашевелилось. Тихо заскреблось по металлическим стенкам. Боже мой, да где бы он столько червей или насекомых набрал? Вокруг дома земля, конечно, но быстро их не накопать. Заранее в магазине купил? В холодильнике прятал между хамоном и сыром Пармезан? Сволочь! Скотина!

Барон закатал рукава и сел ко мне на кровать. Он не казался мне черным, он действительно переоделся во все черное и, можно сказать, домашнее. Вместо брюк надел джинсы, вместо пиджака и рубашки – свитер. Волосы влажно блестели, будто только что из душа вышел. Вспотел, пока со мной дрался? Или голову хотел остудить?

– Одежда помешает, – ровным тоном заявил он и достал нож из кармана джинс, – наказание специфическое.

Связанная я не могла отпрянуть, только дернуться вверх и засучить ногами. Остро заточенная сталь – это всегда страшно. Даже если резать собираются не тебя, а одежду.

Лезвие ловило свет от лампы и посылало зайчиков. Барон издевался надо мной, нарочито медленно заводя нож под сарафан между ног. Коснулся кожи ледяной сталью, а мне казалось, пламенем обжег.

Забыла совсем с бравадой и побегом, что изнасиловать может. Если во вкус войдет, каждый день приходить будет. Потом, когда наиграется, амбалам своим отдаст, а те церемониться не станут. Я слышала, что бутылками насилуют, бейсбольными битами. Что еще со мной делать, если Нелидов выкуп не заплатит?

От страха я сжала ноги и нечаянно коснулась лезвия. Хорошо, что не режущей кромки. Хозяин дома склонился надо мной, закрывая лампу головой и роняя длинную черную тень на грудь. За мгновение подол сарафана обернул вокруг лезвия и вверх нож дернул.

Ткань с жалобным «траааак» лопнула. Мамино бывшее платье, у которого я рукава обрезала. Любила его сильно. Удачное оказалось, после десятка стирок, как новое, выглядело. Мне в нем и без Гуччи, Меючи и Долчей с Габбанами неплохо было. Теперь голая останусь. Палач сарафан до груди разрезал. Задержался только на верхнем крае лифа. Его пришлось пилить. Без бюстгальтера я поступать в ВУЗ поехала, жарко было. Освобожденная от ткани, грудь торчала в потолок темными сосками. Я мечтала прикрыться, но руки Барон привязал к изголовью, не дотянуться.

Рассматривал молча. Я чувствовала взгляд кожей. Каждое движение глаз, как бесстыдную ласку. Будто я уже раздвинула перед ним ноги и ждала, когда хозяин решит меня взять. Скулила от нетерпения и умоляла: «Скорей».

– Заморозить хочешь? – ядовито выцедила я. – Жара плюс тридцать на улице, не получится.

– Плюс двадцать, – поправил он, усмехнувшись. – Похолодало к ночи. И у тебя плюс десять минут к наказанию. Вопросы задаю я. Ты отвечаешь. Никак иначе.

Плевать уже. Все равно пытать будет. Я хотела спросить, чем именно, но он уже взял ведерко. Без эмоций запустил руку и достал два кубика льда. Черт! Вот, что там гремело! Специальное ведерко для шампанского, а я расфантазировалась!

«Подумаешь лед, тоже мне пытка», – собиралась фыркнуть я и передумала, как только кубики льда легли на живот. Ощущения взбунтовались. Кожа одновременно горела и покрывалась коркой льда. За мгновение боль достигла пика. Я вспомнила фашистов, которые водили партизанок босиком по снегу. Там лютое в итоге было обморожение, но мне повезло.

Жарко в комнате, кубик быстро таял, и как только кожа под ним остыла, боль стала терпимой. Теплообмен, школьный курс физики. Палач его тоже знал, поэтому сдвинул кубики на теплое место и рядом положил еще два. Мучения вернулись, и на этот раз пик стал выше. Площадь больше – ощущения ярче. Я еще не выла от боли, но уже морщилась. Глубокое ведерко, много в нем льда.

– Ты должна запомнить правила, – начал Барон проповедь, – Молчание, покорность и никаких побегов. Чем сильнее ты сопротивляешься, тем меньше у меня терпения. Настанет момент, и мысль всерьез тебя покалечить перестанет отвращать. Ты достанешься отцу без пальцев, с глубокими ранами и тяжелыми ожогами. Подумай, женщины над каждым шрамом плачут, у тебя их будет много.

Лед таял. Под кубиком собиралась лужица, и вода стекала по мне на кровать уже теплая. Какой ласковый стал тон у барона. Будто взаправду обо мне заботился и переживал. Врал, сволочь. Сразу, как договорил, пригоршню кубиков на меня высыпал. Поднял один и к ореоле соска приложил. Нервных окончаний там гораздо больше. Через несколько мгновений я задергалась, выгибаясь дугой. Кубики скатились на кровать, а те, что остались, снова начали морозить.

– Утром приедет специалист, чтобы взять пробу для анализа ДНК, – невозмутимо продолжил он. – Я хочу видеть тебя разумной и спокойной. Ни одной глупости из тех, что были сегодня. Или я устану предупреждать и начну действовать.

Кубики в ведерке больше не гремели, они плавали в воде. Время в кои-то веки начало работать на меня. Таяло орудие пытки. Еще несколько минут, и станет бесполезным. Но мне досталось сполна. Барон специально выбирал те, что больше, и раскладывал на мне. Кожа под ними посветлела. Легкое обморожение мне уже обеспечено. Даже если убрать лед и стереть воду, легче не станет. Живот мгновенно покраснеет и начнет гореть. Пытка продолжится даже после того, как палач уйдет.

Не торопился он. Рисовал кубиком льда спирали на моей груди и смотрел, как капли воды собираются во впадине над солнечным сплетением. Покорности требовал, воспитывать пытался. В глазах вспыхивал и гас огонек, словно солнечный зайчик отражался от лезвия ножа. Я не могла понять, чего хотел на самом деле, и боялась ошибиться. Считать садистов тупыми маньяками, зацикленными на крови и страданиях – идиотизм. Сложнее все. Должно быть так.

– Развяжи, – попросила его. – Я все поняла, убегать больше не буду.

Палач даже не посмотрел на меня. Так и сидел со скучающим видом, будто слушал пьесу, где реплики героев наизусть знал.

– Нет. – Я вздрогнула от неожиданности, когда он смахнул с меня кубики коротким, хлестким движением и поднялся на ноги. – Я уже слышал это, когда тебя с дыбы сняли, и что случилось потом? Неубедительно.

Он стоял против света весь черный и незыблемый, как скала. Я больше не видела его глаз, а по тону голоса с самого начала ничего не могла угадать.

– Я плохо прошу? Нужно лучше? Скажи как, я сделаю.

Опасно его провоцировать, но я обязана разгадать этот ребус. Не зная правил игры, её не выиграть. Что он любил кроме истязания слабых девушек? Как мне выторговать себе послабление режима? Дело даже не в веревках на запястьях. Поза удобная, я легко просплю так до утра. Мне нужен шаг с его стороны.

Барон не потащил меня на дыбу, не стал резать или бить, сжалился. Неважно насколько, но чаша весов качнулась в светлую сторону. Мне бы только её подвинуть еще чуть-чуть, пока не вернулась обратно.

Минет ему сделать? Руками удовлетворить? Что хватит совести потребовать? Я вся в его власти, лежу связанная и раздетая. От холода соски тугими горошинками стали. Наверное, это эротично. Ну? Ну? Какого хрена он молчит?

– Тебе нечего мне предложить, – усмехнулся он, окинув моё тело настолько презрительным взглядом, что я взбесилась. Не понравилась, значит? Те проститутки, что он сюда водил, лучше в несколько раз? Да неужели! Вы зажрались, батенька.

Я фыркнула и больно прикусила язык, чтобы не назвать его мудаком вслух. Я не дам ему лишнего повода взяться за плетку или нож. Пусть катится ко всем чертям, так и буду спать голая и замерзшая. Урод! Господи, какой же он урод!

– Ты снова разговариваешь, – равнодушно продолжил он, – Задаешь вопросы, когда тебе никто не разрешал открывать рот. Первое правило нарушаешь. Теперь за каждое слово я буду тебя бить. Семнадцать ударов. Именно во столько тебе обошелся наш короткий диалог.

О, да, конечно! Две невинные фразы вместе с предлогами. Меня уже колотило от ярости и снова хотелось заплакать. Смысл нести лед, чтобы потом просто избить? Где логика у этого садиста? А? Не было логики, я все-таки ошиблась. Барону нравилось надо мной издеваться. Точка.

Лямки сарафана он разрезал и выбросил в угол мою одежду. Я осталась в одних трусах. Голая и беспомощная. Думала, как спрятать лицо от ударов, а палач ослабил путы на запястьях и поставил меня на колени. Вертел, как куклу, не заботясь, останутся ли синяки после его железных пальцев. В тишине забряцала пряжка ремня. Мать не порола меня с пятого класса, после того, как я загуляла допоздна. Где-то на бедрах два белесых шрама остались от рассеченной кожи. Рука у матери была тяжелая. Мне смешной показалась та боль. Силу Барона я уже знала.

Ремень всегда летит со свистом. С тонким протяжным свистом, как у злобного комара. А приземляется со шлепком. От резкой боли я взвыла и закусила губу. Барон начал со спины, но менее унизительной порка не стала. Теперь я горела и спереди и сзади. Обморожению было плевать на следующее наказание, оно отыгрывалось на мне сполна. Кожа из белой превратилась в пурпурную. Сколько еще красок будет в моем общем состоянии?

«Пять», – мысленно посчитала я очередной удар и тихо застонала. Мать бы уже устала и успокоилась, но не мой палач. Семнадцать, значит семнадцать и ни одним меньше. Силы он не жалел. Мне казалось, что я прогибалась от тяжести каждый раз, когда ремень касался спины. Он словно хотел что-то доказать или сломать, наконец, строптивую девку.

У него получится, если продолжит в том же духе. На девятом ударе я зарыдала. Еще беззвучно и надеясь, что слез не видно, но уже на пределе терпения. В какой ад превратилась моя жизнь за половину дня? Немыслимая метаморфоза. Я падала в глубокий черный колодец и уже не надеялась остановиться.

Двенадцать.

Барон бил, как бездушный робот. На автомате. Ритмично, без устали и с одинаковой силой. Боль отдавалась уже везде, из прикушенной губы на язык сочилась кровь.

Пятнадцать.

Мне хотелось рухнуть на кровать и ползти, извиваясь змеей. Закутаться в простыню, забиться в угол. Что угодно сделать, лишь бы мучитель отстал от меня.

Шестнадцать.

Он выдохнул. Я впервые услышала что-то кроме звука ударов. Я просчиталась? Уже все?

– Повторяю в последний раз, – убийственно ровно проговорил Барон. – Три правила. Ты молчишь, пока тебя не спросили. Сидишь там, где приказали, не пытаясь сбежать. И делаешь все, что тебе говорят. Наказание. Будет. Неотвратимо. Семнадцать.

Он ударил в последний раз так, что у меня в глазах потемнело. Я качнулась вперед и упала животом на подушку. Потрясающе холодную подушку. Я обняла её, свернувшись калачиком, и замерла. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Он ушел. Слава Богу.

Тело гудело от ударов, кожу, будто изнутри на огне жарили. Слезы катились крупными каплями, и я не пыталась их сдерживать. Пока не уснула, перебирала все ругательства, обидные прозвища и маты, которые знала. Каждое подходило Барону идеально.

***

В гостиной горели только два ночника над диваном. Барон думал, что когда-нибудь сверзится с собственной лестницы без перил, поэтому не гасил свет полностью. Сегодня привычка пришлась как нельзя кстати.

Темнота снова пахла кровью и гарью паленой резины. Десять лет прошло, а он до сих пор видел кошмары. Тело, закрытое черным полиэтиленом, и неестественно белую руку. Мешки для мусора. Они накрыли Катерину мешками для мусора, но закопать не успели. Случайный прохожий спугнул. Плевать, что Нелидова рядом не было. Что не своими руками все делал. Приказ отдал. Этого достаточно.

Барон закрывал глаза и слышал женский крик. Он будил его по ночам, выдергивал из дневной дремы от таблеток. Звонкий, пронзительный. Её самый первый испуг, еще не превратившийся в стылый молчаливый ужас. Запись с пленки в приемной Нелидова. И тихое: «Взять её».

Десять лет Барон его слышал. Лелеял, бережно хранил, как самое ценное воспоминание. Золотой ключик к театру за старым холстом, где бывшие кукловоды станут марионетками. Тонкий луч света в тот день, когда Барон получит от них все, что посчитает нужным.

Получил. Всего лишь первый кусок холодного блюда, но он уже встал поперек горла.

Она тоже кричала. Единственная дочь Нелидова. Ребенок, о котором он мечтал столько лет. Таскал жену по всем европейским клиникам, но нерожденные дети умирали эмбрионами. Одно то, что все это время живая дочь жила рядом с ним в нищете и голоде, уже было местью. Можно успокоиться и посмеяться над судьбой, но Барон хотел большего.

Чтобы один женский крик навсегда заглушил другой.

Не получилось.

Они кричали вдвоем. Темнота заполняла маленькую комнату в мансарде и душила запахом гари. Она смотрела на него глазами Нелидова. Огрызалась и посмеивалась. Связанная, раздетая, униженная, она все равно не хотела его бояться.

Он мечтал о мести. Той самой окончательной и достаточной. Был повод. Железобетонный. Она не хотела подчиняться, и дальше он мог только убить её после следующего побега. Нужно было остановить. Обойтись малым. Он думал, станет легче, когда утихнет гул в руках, смолкнет крик за закрытой дверью.

Ошибся.

Руки дрожали до сих пор. Тошнило и мутило хуже, чем с похмелья. Теперь они всегда будут кричать вдвоем. Катерина и дочь Нелидова. Не помогло. Не сработало.

Барон сел на диван и толкнул ногой журнальный столик. Внутри звякнули бутылки. Коньяк, виски, бренди, водка. Мини-бар под стеклянной крышкой. Весь алкоголь был отвратительно теплым, но лед уже растаял, и нагребать второе ведерко из холодильника не было сил.

Он виноват, что дал слабину. Не дождался Гены, сам к пленнице полез. Нельзя было. Что-то она почувствовала и рванула бежать. И потом тоже. Но все, хватит. Больше никаких проколов. Иначе, зачем она здесь? Зачем вообще все затеяно?

«Нужно видеть мост над дорогой», – как любил говорить Нелидов. Всегда нужно смотреть вперед.

Барон открыл стеклянную крышку стола, достал стакан и первую попавшуюся под руку бутылку. На этикетку не посмотрел, а цвет у всего пойла одинаковый. И функция тоже.

Хотел выпить, но чуть не подавился. Из стакана воняло жженой резиной. Алкоголь казался черной жижей и категорически не лез в рот.

– Да твою же мать! – выругался он, швырнул стакан на стол и услышал шаги в прихожей. Гена вернулся.

Зашел в гостиную с тяжелым пакетом и замер, уставившись на бутылку. Молча. Поджав губы. Барон ненавидел его понимающий взгляд. Да-да, пить нельзя, но сегодня, черт его дери, особенный день.

– Что-то сказать мне хочешь? – рявкнул хозяин дома.

– Нет, шеф.

Гена, наконец, поставил пакет в шкаф и пошел к дивану. Оценил уровень выпивки в бутылке, покосился на опрокинутый стакан и снова промолчал. Заботливая мамочка, а не личный охранник. Курица-наседка.

– С Жигулями что?

– Сжег и в озеро столкнул. В пакете все барахло из неё. Сумка нашей пленницы тоже.

– Хорошо. Пусть пока там будет. Симку выбросил?

– Вместе с телефоном. Хвоста за мной не было. Все нормально, шеф.

Ни хрена нормально не было. На другой день готовились, не все детали до конца продумали, концы приходилось в спешке подчищать. Угораздило же девку именно сейчас в столицу рвануть. С матерью она поругалась. Наружка только крякнуть в телефон успела, что объект на вокзал ускакал. Гена все электрички подряд караулил. Боялся, что она пересядет или на другой станции сойдет. Притащили её, связали, а Нелидов из отпуска еще не вернулся.

Несколько дней стремительно превращались в две недели, а то и дольше. Весь лишний персонал распустили, думали, вдвоем справятся. Куда там, строптивая девка попалась. Амазонка деревенская. Ох, не такую Барон ждал пленницу, совсем не такую.

Взгляд её вспомнил перед тем, как за ремень взяться, и снова выпить захотелось. Так, что зубы свело и в животе заурчало. Пить нужно, как в юности, зажмурившись и задержав дыхание. Лишь бы доставить алкоголь в желудок.

Барон поднял стакан, стряхнул из него последние капли и наполнил заново. На недовольное пыхтение Гены даже оборачиваться не захотел. Перебьется охранник. В своем доме он будет решать сколько пить, кого пытать и как наказывать.

Снова женские руки выплыли белым пятном из черноты. Тонкие, связанные, безжизненные. Ремень красные полосы на спине оставлял, а Барону казалось, это он в себе что-то перечеркивал. Выбивал, вытравливал. Она дышит хоть? Перестала плакать?

Лишь бы не кричала больше.

Коньяк горло обжег и потек жидким пламенем в желудок. В голове темноты и мути больше не стало. Той, что было, хватало с избытком. От горечи передергивало. Удары ремня свистели в ушах, и хотелось броситься к ней, чтобы пульс проверить. Услышать, дышит или нет? Замерзнет ведь связанная.

– Гена, нужно платье купить, – нарочито ровным тоном распорядился он, морщась от второго глотка коньяка. – Завтра утром поедешь к открытию магазинов. Поприличнее что-нибудь выбери. Никаких вырезов и мини-юбок. Чтобы здесь под горло и рукава длинные.

Барон показал на себе, размахивая стаканом в воздухе. Одежду уже мысленно представил, но Гене нужно четко задачу поставить, иначе привезет невесть что.

– Размер сорок два, сорок четыре. Рост не знаю. Маленькая она и худая. Белье тоже купи. Какое найдешь, все равно. Что сейчас молодые девушки носят? В бутик зайди, тебе помогут с удовольствием. Второй размер у неё. Может третий. Персик, грейпфрут – сам разберешься. Обувь. Удобную.

– А её одежда куда делась? – тихо и будто бы не в себе спросил охранник. – Испортилась?

Лампочка в светильнике моргнула. Зашипела и погасла окончательно. Посреди гостиной островком в темноте желтело второе бра над диваном. Темнота сгустилась в углах и медленно поползла к ногам Барона.

– Испортилась, – эхом повторил он и приложился к стакану основательно.

Пил, пока коньяк насквозь не начал прожигать. Захлебнулся, отдышался и допил последний глоток.

– Что там случилось, шеф? – глухо спросил Гена. – Я могу медика к ней позвать. Есть знакомый эскулап. Толковый и вопросов лишних задавать не будет. Скажите, я сгоняю, здесь недалеко.

– Не надо, – закрыл глаза Барон. – Сам к ней сходи. Если спит – не трогай. Пусть отдыхает. Сбежать пыталась, я… внушение сделал.

– Надеюсь, на пару дней хватит, – осторожно ответил охранник. – Я сразу сказал, что с ней проблемы будут. Вся в отца, никаких тестов ДНК не нужно. Одно лицо!

– Одно, – согласился Барон и потянулся за бутылкой. – Иди уже. Потом доложишь.

Ему сейчас туда категорически нельзя. Здесь подождет.

Глава 4. Утро и черное платье

Зря я надеялась, что ночью станет легче. Боль сменила цвет и привкус. С ярко-алого и медного на кисло-желтый. Во рту такая гадость собралась, что любимая метафора с кошачьим туалетом на этот раз не годилась. Не могла передать всей глубины ощущений. Спина болела. Не пылала огнем, а тупо ныла от каждого движения. Я радовалась, что поза удобная? Дура. Со связанными руками и ногами любая поза превращает сон в кошмар. Я любила ворочаться. Перекатываться с боку на бок, обнимать подушку, искать летней жарой прохладное место, а зимой плотнее закутываться в одеяло. Сейчас я не могла сделать ничего. В итоге к утру замерзла и одеревенела. Даже тонкая простыня не спасла. Я не верила, что Барон накрыл. Скорее уж Гена вернулся, посетовал, что не удалось самому наказать, и с психу прикрыл следы чужих художеств на моей спине. А зачем бы еще? Неужели из жалости? Нет, это слово в особняке Барона не звучало ни разу. Так же как стыд, совесть, сострадание и милосердие. Дом уродов. Обитель садистов. И я для них – единственное развлечение.

Я понимала, что после вчерашнего хозяин дома ждал от меня рабской покорности. Надеялся на смиренное молчание и взгляд в пол, как у бедной овечки. Многим хватало единственного избиения, чтобы навсегда потерять желание сопротивляться. Я насмотрелась в своей деревне на жен, которых мужья каждый день колотили. По любому поводу и без повода совершенно. Просто потому что бабу нужно бить. Иначе она обнаглеет и перестанет слушаться мужа.

Как я, например. Рот посмела открыть и нарушить правила. Не гражданский кодекс РФ вместе с Конституцией, а выдуманные только что специально для меня правила. Блажь, каприз. Ладно, побег, но говорить-то почему нельзя? Дурость неимоверная. Но именно за неё я вчера получила семнадцать ударов.

Чувство вины липло, как смола к рукам. «Ты сама виновата, – шептал внутренний голос, – тебя предупреждали, а ты полезла. Сложно было подождать? Присмотреться к нему, понять лучше, избавиться от глупого правила, а потом уже дальше выпытывать. Нет, ты поторопилась. Тебе здесь и сейчас нужно было. Дура. Вот и получила».

Логично, да. Правильно, может быть. Но катитесь вы ко всем чертям! Я не просила меня похищать. Я лично Барону ничего не сделала и за чужого мужика не в ответе. Не было моей вины и не могло быть! Вопрос нужно закрыть раз и навсегда. Я. Ни в чем. Не виновата. Точка.

Я выдохнула и потерлась лбом о плечо. Пить хотелось, где там Гена? Где мой личный цербер? Опять его звать? А если придет Барон и начнет повторять правила? Нет уж. Я не тупая, теперь буду так корячиться, чтобы под пытки больше не попадать. С моей спины хватит. С живота, рук и ног тоже. В комнате камера есть, нужно просто пошевелиться, показать, что проснулась, и охранник сам придет. А вот и он. Барон ходил по коридору гораздо тише.

Амбал толкнул дверь, и мне пришлось извернуться, чтобы рассмотреть его. Так вот как он выглядит, когда не притворяется таксистом. Темно-синие джинсы, серый пуловер в тонкую белую полоску и строгие туфли. Причесался, побрился, надушился так, что я запах парфюма почувствовала, и притащил бумажный пакет. Нет, не из Ашана или Икеи, бренд я не узнала, но в том, что там был именно бренд, не сомневалась. Маски сняты. Личный охранник олигарха одевался так, чтобы не позорить хозяина.

– Это тебе, – заявил он и поставил пакет возле кровати.

Опачки! Вот это новость! Подарок? Барон вчерашний грех решил замолить? Что там? Шуба и брильянты в качестве извинений? Побитая спина дорого ему обойдется. Если я вообще соглашусь принять это.

– Рот не разевай широко, – осадил Гена мою фантазию. – Твою рваную тряпку я вчера выбросил, голой тебя показывать эскулапам никто не будет. Оденешься, накрасишься и будешь изображать послушную девочку. Иначе за ремень уже я возьмусь, поняла?

«Отчетливо», – пыталась ответить я, но первые буквы съел кашель, а на последних голос сел. Гена нахмурился и подошел к кровати вплотную, пропадая из поля зрения. Дальше я вывернуться не могла, шея болела. Опустила голову на подушку и замерла.

Это точно он меня ночью простыней накрыл. Сейчас, как доктор, аккуратно приподнял край белой ткани и долго изучал следы вчерашней порки. Понравилось? Почему замолчал? Простыня не присохла, поднималась легко. Значит, кровавых ран, заживающих, истекая сукровицей, на спине не было. Уже неплохо. Однако красные пятна от особо хлестких ударов должны были остаться. Шевелить плечами неприятно.

– Я тебя мазью намажу, – великодушно пообещал амбал. – Станет не так больно и заживет быстрее. Шефу только не смей проговориться. Иначе это будет первая и последняя помощь от меня.

Я дышать перестала, пытаясь осознать услышанное. Он пожалел меня? Серьезно? Рисковал огрести неприятностей от сурового шефа ради деревенской девки и дочери врага к тому же. Я не могла поверить. Очень похоже на игру «хороший полицейский, плохой полицейский». Когда один из мучителей бьет и постоянно орет, а другой ласково разговаривает, предлагает закурить и всячески извиняется за поведение первого. На контрасте хочется ему на шею броситься и, как родному, выложить всю правду.

Вот только я заложница, а не арестант на допросе. Барон и так про меня все знает, а чего не знает ему не интересно. Просто бессмысленно завоевывать моё доверие. Я – товар, если тест ДНК будет положительным, или расходный материал в противоположном случае.

Но Гена на полном серьезе выдавил мне на спину прохладную мазь и начал растирать. Сначала стало хуже. Я даже подумала, что меня обманули и так изощренно решили продолжить наказание. Сейчас она впитается и начнет гореть, как Финалгон. Мать натирала им больные колени, и кожа потом выглядела пурпурной от запредельного жара. Но нет. Мазь подумала немного и начала охлаждать.

– Спасибо, Гена, – выпалила я хриплым от сухости во рту голосом и прикусила язык. Черт! Первое правило.

– Не за что, – отозвался амбал и добавил строже. – Развяжу тебя сейчас. Смотри мне! Без глупостей.

Какие мне глупости? Я еле руками шевелила. На такой рывок, как вчера мимо хозяина дома, сил точно не хватит. Еще нужно знать, куда бежать. В доме легко заблудиться, двери обязательно будут закрыты, а за воротами неизвестно какая глухомань. И как долго придется пешком топать до трассы. Нет, мне нужен план. Нормальный такой, выверенный план и помощи нужно искать у Гены.

Черт, Барон своего добился! Я боялась заговорить. Вспоминала глухие удары ремня, и в животе узел завязывался от паники. А если правила и у Гены действуют? Как проверить? Я не хочу, чтобы меня опять били. Мне хватит. Довольно. Дрожь рождалась в животе и волнами растекалась по телу. Дышать стало трудно, голова закружилась. Я не хочу, мамочка! Не хочу.

– Эй, – позвал охранник, – ты живая там?

Я не ответила, и он взялся за мои руки. Я задергалась, как от ударов током. Сердце из груди выпрыгивало, мысли туманом заволокло. Безотчетный ужас. Иррациональный.

– Эй! Успокойся, чего ты? Развязать же надо.

Я его слышала, как через вату. Руки от веревок освободились, ноги тоже. Я очнулась только когда в нос ударила знакомая вонь аммиака. Нашатырь.

– Фу, нет! – попыталась я отбиться от ваты. Каждый вдох наждачной бумагой скреб по носоглотке. Сознание прояснялось, но очень уж неласково.

Передо мной сидел на корточках Гена и с беспокойством заглядывал в глаза. Хмурый амбал со своим складками на лбу и переносице был похож на шарпея. Угрюмый, но не злой. По крайней мере, той темноты, какой веяло от Барона, в нем не чувствовалось.

– Прочухалась? – тихо спросил он. – Сиди, не вставай. Эк тебя расколбасило. Тяжелая у шефа рука.

Его шефа убить нужно за то, что он сделал! Сволочь распоследняя! От мыслей из холода в жар бросило, и я быстро опустила глаза, чтобы вспышка ярости в них не отразилась. Сочувствие Гены затылком ощущалось, как только дрожь прошла. Я все еще боялась задавать вопросы. Сидела молча и вздыхала тяжело, изо всех сил показывая, как мне плохо.

– Ба-алин, – пропыхтел охранник. – Ты одеться-то хоть сама сможешь?

Стоило представить, что я буду тянуть узкую футболку на израненную спину через больные плечи, и слабость одолела. Я совершенно честно мотнула головой:

– Нет.

– И что с тобой делать? – с тоской в голосе спросил охранник.

Думал он долго. Я замерзнуть успела и настрадаться от головокружения и тошноты. Действие нашатыря давно прошло. Я снова превращалась в размазню.

– Тебе поесть нужно, – наконец, выдал решение Гена. – Лучше станет, точно говорю. Завернись в простыню, с кровати не вставай, а я на кухню схожу пока. Вытерпишь? Дождешься?

Я вяло кивнула и подавила улыбку. Можно праздновать маленькую победу. Гена ушел, оставив меня без веревок. Свободную, хоть и запертую. Первый шаг на волю сделан.

В пакет я не полезла, хотя очень хотелось узнать, что там. Любопытство кошку сгубило, помню. Если уж взялась играть немощную и больную, то не стоит выходить из образа. Камера работала. Гена резво прискакал, едва я проснулась. Не обманул Барон, следили за мной всерьез.

Это сильно осложняло ситуацию, а она и без того паршивая. Съездила, называется в столицу, поступила в институт. По ЕГЭ у меня высокий балл. Не запредельный, как у дочки директрисы, но рассчитывать я могла не только на ПТУ. Теперь рассчитывать нужно на дополнительную порцию баланды или тюремную робу.

Гена вернулся минут через десять с подносом. Спокойно отреагировал, что я за это время даже позу не поменяла, поставил перед кроватью стул и водрузил на него завтрак.

Пахло от еды так, что желудок заурчал против моей воли. Булочка с корицей, черный кофе и настоящая овсяная каша с медленно таящим кусочком масла. Обалдеть.

Я ожидала магазинных пельменей или бутербродов с колбасой. Все-таки в доме двое мужчин. Максимум трое, если считать охранника в будке. А тут целый пир, как в ресторане. Кто готовил? Неужели Гена? С новой стороны открывался кривоносый амбал. И палач, и похититель, и умелая кухарка. Рубашки Барону тоже он гладил? А носки кто стирал?

– Ешь, а то остынет, – пропыхтел Гена и сел на крышку стола в углу комнаты.

Булочка мне в горло не полезла, а каша и кофе на ура зашли. Тошнота сдалась, и тепло сытости разлилось по телу. Пока я ела, охранник ни слова не сказал и потом молча кивнул на пакет с одеждой. Открывала я его с опаской. Грезилось нечто среднее между черным латексом БДСМ и костюмом горничной из сексшопа. Чтобы вырез до пупа и юбка, едва прикрывающая зад. Я замерла на мгновение и обдумала ассоциации.

Какого черта я решила, что Барон меня хочет? Да, он оценивающе рассматривал моё обнаженное тело, но какой мужик в той ситуации поступил бы иначе? Говорят, взгляд на грудь – безусловный рефлекс, а она у него перед носом была.

Я успела расстаться с невинностью в день своего восемнадцатилетия с мальчиком, по которому вздыхала все старшие классы. По пьяни было, мне не понравилось, зато теперь я чувствовала, когда у мужчин обычный интерес перерастал в твердое намерение, и успевала сбежать. Игнорировала свидания, не ходила на сомнительные пьянки, предпочитая перебдеть, чем недобдеть, но с Бароном это не работало.