Read the book: «Foxtrot втроем не танцуют. Приключения русских артистов в Англии»

Font:

– Человеку нужно чередовать периоды покоя с энергичным движением. Танцы и ритмы музыки имеют очень серьезную физиологическую основу, – продолжал Иван Гирин. – Это потребность, а не прихоть! Танцы – явление почти социальное…
Иван Ефремов «Лезвие бритвы»

Предисловие
Писатель под парусом путешествия

Жюль Верн утверждал, что «путешествует за рабочим столом», а его друзья подшучивали, что великий знаток океанов и дальних стран «всю жизнь плавал только по своей чернильнице». И это удивительно, ведь знаменитый писатель известен как основоположник приключенческих романов, основанных как раз на путешествиях. Лишь силой собственного воображения и творческой мысли Жюль Верн многократно огибал земной шар вместе со своими отважными героями, парадоксальным образом оставаясь домоседом и начав ходить по морю на яхте лишь в зрелые годы.

Это – парадокс. Гораздо чаще мы видим обратную картину: понятия «писательское творчество» и «путешествия» сращиваются в единое целое.

Эрнест Хемингуэй всю свою жизнь переезжал из одной страны в другую, подолгу находясь то во Франции, то в Испании, а то и вовсе в Африке, «зеленые холмы» которой прекрасно изучил собственными ногами. Около трех десятилетий он прожил на кубинской вилле Финка Вихия, выходя на рыбалку на яхте «Пилар» далеко в Карибское море и почти никогда не возвращаясь в Дубовый парк, деревушку Оак-Парк под Чикаго, вообще не жалуя любовью и вниманием свою свободолюбивую и демократичную Родину.

Автор «Очарованного странника» Николай Лесков последние годы своей жизни сам был «очарованным странником», кочевавшим по съемным квартирам: уроженец села Горохово Орловской губернии, он никогда не имел в Петербурге собственного жилья.

Не было своей квартиры и у Николая Гоголя. После затяжных поездок в Германию, Францию и особенно в Италию, где он встречался с ярчайшими представителями культуры и работал над «Мертвыми душами», свои последние дни Гоголь провел в доме графа Алексея Толстого, где в третий раз сжег второй том «Мертвых душ», и умер, имея при себе лишь кожаный портфель, поношенное платье да золотые часы, подаренные Пушкиным.

Разумеется, уезжали за рубеж не только ради знакомства с европейскими странами, в которых жили выдающиеся просветители и гуманисты мира, где шедевры архитектуры и искусства служили прекрасными образцами художественного творчества и образ жизни разительно отличался от привычного русского патриархального. Знакомство с Европой подчас резко меняло сознание будущего писателя, что нашло отражение, скажем, в «Философских письмах» Петра Чаадаева и в «Записках русского путешественника» Николая Карамзина. Однако «Путешествие в Европу» и даже за ее пределы могло стать и вынужденной мерой. Так, Александру Герцену и Николаю Огареву пришлось перебраться из Петербурга в Лондон, чтобы издавать газету «Колокол» и альманах «Полярная звезда».

А что уж говорить о XX веке, когда писатель пересел из кибитки, запряженной лошадью, на свершивший транспортную революцию поезд! Вот уж когда наступило «Время странствий». Именно так и называет свою книгу Константин Паустовский – один из томов шеститомной «Повести о жизни».

Бесконечен список писательских имен, представляющих «русское зарубежье», особенно волну первой эмиграции, захлестнувшую литературный процесс после 1917 года.

Именно в эмиграции Иван Бунин создает свои главные книги о России – «Жизнь Арсеньева», «Деревню» и сборник «Темные аллеи». Антон Чехов, начинавший свою писательскую жизнь как журналист, автор знаменитых социальных очерков «Остров Сахалин», неоднократно выезжавший за пределы России, будучи в Германии, сравнивал себя с эмигрантом Буниным: «Мы похожи примерно так же друг на друга, как борзая на гончую». Жизнь за пределами Родины, «на чужих берегах» сама по себе ценна как фактура для литературного произведения, и неслучайно Иван Бунин подсказывает Владимиру Набокову замысел книги «Другие берега».

Работали в эмиграции и писатели, не ощущавшие идеологического разрыва с Советской Россией, покидая на время страну по каким-то личным соображениям и обстоятельствам, как, например, Максим Горький, именно в Италии создавший фундаментальный роман «Жизнь Клима Самгина».

Известный писатель, публицист, переводчик с французского и испанского, военный корреспондент Илья Эренбург в 1917 году возвращается после восьмилетней парижской эмиграции в Россию и спустя несколько лет пишет роман о строительстве индустриального гиганта «День второй». Проходит несколько лет, и он вновь едет в Париж и пишет, уже как журналист, серию колоритных очерков об этом городе.

Цели путешествий у классиков XX века могли быть самыми разными.

Павел Бажов собирает на Урале сказы для будущей «Малахитовой шкатулки».

В годы первых пятилеток Валентин Катаев много ездит по стране, изучая ее во всех новых и драматичных красках, от северного морского пути до Златоустовской границы между Европой и Азией.

Много путешествует по России певец природы Михаил Пришвин. После успеха карельской книги «В краю непуганых птиц» он настолько проникается страстью к странствиям, что превращается в «странствующего охотника», в своих дневниках пишет о том, что «изобрел очень дешевый способ путешествовать, ведя аскетичный образ жизни с рюкзаком за спиной и простым провиантом». В Манчжурии Пришвин пишет свое, возможно, лучшее произведение крупной формы – поэтическую повесть «Жень-шень».

Путешествует не только по России, но и за ее пределы писатель Иван Ефремов, именно научные экспедиции в Монголию позволяют ему создать серию книг в разных жанрах, от очерковой «Книги ветров» до серии фантастических рассказов. На стыке документалистики и художественного слова создан Иваном Антоновичем рассказ «Озеро горных духов» – о художнике с Алтая и озере в районе месторождения ртути.

Для подлинного писателя не существует географических границ, как их не существует для литературного творчества.

Впрочем, если для писателя-фантаста, как правило, просто невозможно побывать в местах действия своих произведений (достаточно вспомнить уже ставшие классикой «космические» романы Рэя Брэдбери, Станислава Лема, Айзека Азимова, братьев Стругацких и Ивана Ефремова), то для реалистов знакомство с будущими прототипами и окружающей их средой вполне достижимо. Да, жанры массовой литературы – детектив, уже упомянутая фантастика, фэнтези, не претендующие на точность деталей приключения – способны обходиться одним лишь воображением автора. Но серьезные классики всегда работают «с натуры», художественно преобразовывая социальные типажи, нравственную специфику и историческую проблематику. И промыслительно, что тот же Лев Толстой во времена писательской молодости столько времени уделил поездкам и странствиям военной жизни; без них не было бы ни повести «Казаки», ни «Метели», ни «Севастополя в августе», «Двух гусаров», «Юности».

Многие известные мастера прозы начинали свою жизнь как очеркисты, целая плеяда советских писателей начала XX века работала журналистами, и практически все издания охотно печатали их. Очерк был «королем газетных жанров» – и путевым, и социальным, и «деревенским». Великолепны «Литературные портреты» Максима Горького, вышедшие в серии ЖЗЛ (которую он и основал) отдельной книгой. Безусловным мастером «городского» очерка был Владимир Гиляровский, способный видеть необычное в заурядном, что он и продемонстрировал с успехом в своей книге «Москва и москвичи». Особое место занимали производственный и публицистический очерки, которые не только наглядно и образно рисовали какую-то картину, но и воздействовали на читателя, склоняли его к определенному мнению, точке зрения, социальной и идеологической установке. Нередко именно с очерка начинался замысел крупного произведения, зачастую он перерастал в документальную, а порой и в художественную повесть или даже роман. Достаточно вспомнить Валентина Овечкина с его легендарными «Районными буднями» или знаменитого очеркиста и фотографа «Комсомолки» Василия Пескова, написавшего повесть о семье старообрядцев Лыковых «Таежный тупик» и многие другие книги по итогам своих путешествий. Или роман-эссе Владимира Чивилихина «Память». Вошли в историю журналистики сборники очерков о людях науки Ярослава Голованова, производственные очерки Анатолия Аграновского…

Путешествия для писателя, ориентированного на школу реализма, – обязательная часть его повседневной работы. «Охота к перемене мест», безусловно, отражает и личность писателя, и, видимо, такую базовую для него потребность, как свобода. Немаловажную роль, конечно, играет и неутолимая жажда новизны в сочетании с любознательностью и пытливостью духа. Перемещения в другие места и страны важны еще и тем, что в них удается вырваться из привычных рамок и стереотипов мышления, как бы взглянуть на свою жизнь со стороны. Это позволяет нередко переосмыслить ее, а что-то даже начать с чистого листа.

Путешествия – это пути не только к определенным географическим точкам, к городам или природным местам силы. Это еще и пути к самому себе, переосмысление своей жизни, постановка новых задач и целей, ибо какое же путешествие без цели?..

Итак, автор книги, которую вы держите в руках, Анна Гаганова (известна читателю и как Анна Гранатова) приобщилась к «королю газетных жанров» студенткой Литинститута им. А.М. Горького, став ученицей известного советского журналиста, специального корреспондента «Правды» Юрия Апенченко, который вел в институте семинар «Очерк и публицистика» и помог Анне профессионально «поставить перо». В ее успешно защищенную дипломную работу вошла серия очерков о Кубе.

Последующие публикации тоже были связаны по большей части с путешествиями и увидели свет в популярных журналах 90-х годов. Но возможность профессиональной самореализации в жанре наступила лишь в начале 2000-х, когда Анна, экс-чиновник Администрации Московской области, уже объехавшая по долгу службы все города и веси Подмосковья, предложила редакции газеты «Независимое обозрение» серию очерков об «Одноэтажной Московии». Эти публикации, вышедшие затем отдельной книгой «Летописцы со Старой площади», получили высокую оценку ее учителя Юрия Апенченко.

Страсть к путешествиям Анны Гагановой не иссякала и не иссякает, число стран и регионов, куда ей удалось попасть, прежде всего как журналисту, ведущему тему экологии, с годами заметно расширяется: Камчатка, Сибирь, Дальний Восток, Алтай, Кавказ, республики Средней Азии, Прибалтика, Америка, Германия, Франция, Китай, Англия… Вместе с числом точек на карте растут и мастерство, острота писательского глаза, «глубина зачерпа» материала.

Очерк «Белая ночь черного озера», посвященный городу Блэкпул, находящемуся на побережье Ирландского моря Великобритании, был опубликован в «Общеписательской литературной газете» летом 2018 года. Эта публикация, как рассказала Анна Анатольевна, родила творческий замысел – создание книги, в которой бы материал путевого очерка был расширен человеческими судьбами и характерами.

Радует, что замысел Анны Гагановой нашел воплощение в этой книге.

Владимир Федоров, главный редактор «Общеписательской литературной газеты», писатель, драматург, путешественник

Авторский комментарий
Фокстрот втроем не танцуют

Случайность и закономерность

Жизнь – закономерная цепочка случайностей.

В студенческие годы я увлеклась романами Артура Хейли, приоткрывающего потайную дверь в закрытые профессиональные группы. Эти книги давали в руки ключи от замочной скважины, сквозь которую манящий и загадочный мир открывается таким, какой он есть на самом деле, со всей его кухонной грязью и скелетами в шкафу. Знакомство с «Аэропортом», «Отелем», «Менялами», возможно, оставило бы след в моей памяти не больше, чем любое другое «массовое» направление литературы, но тут вмешался Его Величество Случай.

Как следствие юношеского перфекционизма и кредо «если быть – то лучшим» возникло любопытство к журналу «Профессионал». Познакомившись с редколлегией, я получила задание написать материал о психологии профессионала. За комментариями я пошла в Институт психологии РАН, имея уже и диплом психологического факультета МПГУ, и опыт работы по выпуску журнала «Психология» в московском ВИНТИ РАН. Любезно согласившийся дать интервью журналу доктор наук, замдиректора института Владимир Николаевич Дружинин поделился своим пониманием феномена «цены успеха»; под таким заголовком интервью было опубликовано.

Продолжением темы, заданной художественными образами Артура Хейли и железной логикой Владимира Дружинина, стал собственный опыт «погружения в среду» калиброванных профессионалов. Эти люди не принадлежали себе. Они принадлежали Системе. Но в те годы, вдохновленная романом Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен сообщить» и установками «настоящих разведчиков», я не слишком тяготилась «ролью шестеренки»: ведь понятие «профессиональной миссии» в романах Семенова носило социальную окраску и представлялось общим делом, полной самоотдачей во имя единого, глобально важного результата. Как и рассказчик «Военного летчика» Антуана Экзюпери, я верила в априорный альтруизм человеческой личности. И очень удивилась, когда в среде «избранных» столкнулась с эгоизмом, корыстью и кровожадностью.

Вы, возможно, помните строки «Военного летчика». «Подлинная Любовь к ближнему, будучи служением Человеку, а не отдельной личности, повелевала нам бороться с личностью, чтобы возвеличить в ней Человека. Умирают за собор – не за камни. Умирают за народ – не за толпу. Умирают из любви к Человеку, если он краеугольный камень Общности. Умирают только за то, ради чего стоит жить. Слово „Коллектив“ лишено смысла до тех пор, пока Коллектив не связывается чем-то. Сумма не есть Сущность».

Жизненные реалии внесли коррективы в литературно-художественные установки. Благодаря совместной работе моего вузовского Учителя – очеркиста Юрия Апенченко – с тележурналистом Александром Тихомировым на Байконуре нежданно-негаданно я оказалась вместе со всем нашим курсом семинара об очерке и публицистике в пресс-службе «Большого и солидного политического Мира». Адаптироваться к сумасшедшим темпам и разнообразию профессиональных задач удалось далеко не всем, а уж, выражаясь точнее, сито профессионального отбора из всего литинститутского выпуска выдержала только я. (Но ни диплом Литинститута, ни диплом психфака МПГУ в этом не помогали: требовалось умение «держать темп».)

Борзописцев, отобранных в «команду особого назначения», к моему приходу уже трудилось с дюжину, и вместе с ними я стала эдакой «белой кости» цехового сообщества, осваивая «искусство невозможного», как выражался мой шеф Сергей Подгорбунский. В характерах моих сослуживцев, их привычках и манерах общения, в их жизненных задачах было много противоречий, и в то же время обнаруживалось нечто, объединяющее всех в пул, команду, работающую в едином ритме.

Видимо, тогда я впервые задумалась, что не только мы выбираем профессию, но и она выбирает нас, как журналу «Профессионал» рассказал профессор Владимир Дружинин. Однако личный опыт существенно дополнял теорию парадоксами практики. Люди, отобранные профессиональной средой, прошедшие жесткий отбор функционального «сита», не оставались теми, что были раньше. Профессия не только отбирала подходящих по квалификационным и психологическим характеристикам людей, но и переделывала их: ломала под свои цели, оправдывающие средства, превращала в шестеренки слаженно работающей машины…

Хотелось одного – остаться собой. Профессиональная деформация личности, увиденная на близком расстоянии, впечатлила: словно бы открылась незнакомая человеческая Вселенная. Так, вероятно, студент-микробиолог изумляется увиденной под микроскопом картине «чужого мира».

Перемены в личности, пришедшей в профессию, были столь колоритны, что заслуживали писательского пера. Но Артур Хейли, придумавший универсальную для киноиндустрии композицию «драмы катастроф», свои романы – «Аэропорт», «Колеса», «Отель», «Менялы», «Вечерние новости», «Окончательный диагноз» и прочие – писал о людях статичных! Его герои отбирались средой в «профессиональную касту» как итог «искусственного отбора».

Замечу, киносценический сюжет акцентирован на конфликте между героем и антигероем. По такой конструкции устроено большинство «массовой художественной прозы» – беллетристики, бестселлеров, удерживающих внимание читателя увлекательностью. По тем же жанровым канонам существует и киносценарий.

Реальные же люди, представляющие определенную профессиональную группу, не укладывались в стандартную композицию голливудского киносценария или же книжного бестселлера. Более того – они поражали подчас профессиональной деформацией личности. Киносценаристы молчат об этом, зато в народе о цинизме врачей, меркантилизме юристов, формализме чиновников, прагматизме журналистов известно как о притче во языцех. Психологические перемены, происходящие с человеком, очутившемся внутри «молота и наковальни» профессиональной среды, казались великолепным писательским материалом. Однако воплотить на бумаге эти наблюдения было совершенно некогда. Работа требовала полной самоотдачи. О литературном творчестве оставалось лишь мечтать. Я принадлежала не себе, а Цеховому сообществу, видела мир изнутри, а не снаружи, и не могла достигнуть писательской роскоши «парения над схваткой». Я была одной из «функциональных единиц», вписанных в Машину Профессии, и все мое время, мой мозг, а следовательно – и жизнь, принадлежали Профессии.

Конечно, у Артура Хейли в России (точнее, Союзе) нашлись свои последователи. Вспомним Илью Штемлера – «советского ученика» Хейли. У Штемлера любопытен угол зрения на фактический материал. Это не «профессиональная пирамида как единая трудовая машина» (подход Хейли), а скорее – повествование об «одном дне из жизни людей профессионального сообщества». Таковы, например, его Таксисты («Такси») и Машинисты («Поезд»). Портреты героев из черно-белых красок. И потому нет рельефа, объема и психологизма, то есть всего, что необходимо для использования понятия «социальный тип». (Вспомним классические социальные типажи – Обломов, Онегин, все герои «Мертвых душ».) Персонажи произведений Штемлера лишены типического обобщения. Перед нами – конкретные люди, которым автор заменил реальные фамилии на псевдонимы. Именно так работают очеркисты, стремящиеся к максимуму документальности.

Лихо закрученный сюжет, основанный на конфликте между Характерами, для Документалиста, само собой разумеется, в этом случае отпадает. Вспомните «Алмазный мой венец» В. Катаева, а еще лучше «Повесть о жизни» К. Паустовского, где вы найдете литературные портреты одних и тех же писателей, поэтов, журналистов, художников. Дополните это эпистолярной прозой «Люди. Годы. Жизнь» И. Эренбурга, и вы убедитесь в несовместимости документальной точности изложения материала и увлекательно построенного на классической «лесенке» драматической перипетии сюжета. Но можно избрать кардинально иной подход, создав, как Т. Драйзер, «Стоика» и «Финансиста» – романы с интригующей композиционной логикой и вымышленным сюжетом, ради которого прототип реальности подвергается авторскому художественному вымыслу.

Писатель – как мастер Слова – оказывается перед дилеммой: либо захватывающий сюжет, но тогда необходим вымысел, либо, напротив, сделать упор на документальность, но тогда не до увлекательного сюжетного действа. В этом одна из проблем художественной документалистики!

Книга, к которой я пишу этот комментарий, настолько документальна, насколько я смогла это сделать. В ней присутствует не вымысел, то есть нечто, вообще не связанное с фактами реальности, а скорее – домысел, основанный на мнениях и эмоциональном опыте. Описание того, чего я не видела своими глазами. Эпизоды юношеских лет, яркие истории прошлого, рассказанные моими собеседниками, в их интерпретации и моей художественной обработке.

Тема «Человек и Профессия» вернулась ко мне, когда, окончив аспирантуру Литературного института им А.М. Горького, я взялась за написание диссертации по русской (советской) литературе XX века. В том, как тему квалификационной работы мы сформулировали с профессором Борисом Леоновым, проявилась Закономерность.

Книжные магазины Москвы в тот момент громко рекламировали «Вавилон» британской писательницы и журналистки Имоджен Эдвардс-Джонс, причем и в оригинале, и в переводе. Тайны профессионального сообщества изнутри! Замечу, что эта тема ярко заявила о себе в эру новейшей литературы, а в русской классике, добрая часть которой написана в аграрно-крестьянской стране, писатели рассматривали общество совершенно под иным углом. Британка Эдвардс-Джонс, очевидно, вдохновлялась успехом Артура Хейли (ее первые книги – «Отель Вавилон» и «Аэропорт Вавилон»). Однако беллетристка значительно упростила писательскую задачу, не пожелав изображать всю пирамиду «цехового сообщества», эдакую машину в действии. Писательница заняла типичную журналистскую позицию «развенчания мифов». Британская беллетристка стремилась «вывернуть наизнанку» социальные мифы о легкой и роскошной жизни социальных лидеров своего времени (дизайнеров, рестораторов, ювелиров, модельеров): торопливый, перенасыщенный диалогами рассказ о «пятнах на Солнце». Серия «Вавилона», разумеется, не прошла мимо меня.

А тут еще и на экраны стали выходить фильмы, в центре которых действовали люди, объединенные профессиональными задачами. Сериалы «Скорая помощь», «Тайны следствия» – у нас, в России. «Дьявол носит Prada» – в США.

Литературный портрет Профессионала представлялся мне, как исследователю литературного процесса, самым интересным. Одна беда: не годится эта идея под шифр специальности, – русская литература, В.А. Ковская специальность 10.01.01. Стали искать компромиссы. В советской литературе нет «профессионального романа», но зато есть «производственный роман», кстати, бестолково исследованный, поскольку советское литературоведение вместо того, чтобы как минимум дать жанровое определение данному филологическому явлению и определиться с его хронологическими границами, увязло по уши в политических лозунгах да цитатах из стенограмм заседаний Политбюро. Конечно, отсутствие адекватного литературоведения не отменяет литературного феномена! И припомнилось интервью в «Эксперте» русских журналистов с Эдвардс-Джонс, начинавшееся словами: «Производственный роман был, есть и будет!» Корреспонденты, как обычно, промахнулись с точностью формулировки: следовало бы говорить не производственный, а профессиональный. Но каково! Сам факт оговорки, опубликованной в русском деловом журнале, выглядел Символично.

Работа над диссертацией привела к глобальному выводу. Проникая в писательскую кухню, я пыталась разобраться, почему более чем в восьмидесяти «производственных романах» так мало художественных жемчужин и так много мертворожденных детищ. Ведь сама-то тема труда была далеко не мертворожденной, на нее писатели рубежа XIX–XX веков обратили внимание гораздо раньше, нежели Максим Горький с трибуны первого писательского съезда предложил сделать «основным героем наших книг человека труда». Страна стремительно меняла свое лицо, переходя от мира плуга и лучины к Вселенной пара, железа и нефти. Богатейшая фактура! Тема была, а художников слова не было! Над этой загадкой я билась несколько лет. И вот что удалось обнаружить.

Для создания русского Романа – важен поиск и создание Характеров. А не конструирование захватывающего сюжета. Начинать следует с людей, а не с событийного ряда! Но именно эту ошибку и совершали многие советские «писатели-производственники». Здесь, кстати, и водораздел между массовой литературой (фэнтези, детектив, любовная проза), основанной на лихом, богатом приключениями сюжете, и классикой. Русский классический роман (в отличие от тяготеющих к западным образцам – романам-пьесам и романам-киносценариям) опирается на социальный типаж. Другими словами, для русского романа важен психологический мир личности, превращенной в литературный портрет палитрой красок.

Однако главное открытие состояло в том, что внутри профессионального сообщества человек резко меняется! Он может войти в профессию с одним менталитетом, а в процессе деятельности стать человеком с противоположными установками и новым отношением к людям и делу. Изменение психологии человека происходит под грузом обстоятельств: кого-то, как графит, жизненный пресс растирает в порошок, но кого-то, напротив, как алмаз, превращает в драгоценный кристалл.

Миссия романа, как жанра, как раз и призвана образно продемонстрировать динамику человеческой личности (развитие, деградация, смена ценностей, выбор новых приоритетов). История советского производственного романа подтверждает это наблюдение. Художественные вершины в этом направлении (Малышкин, Леонов, Катаев, Эренбург, Николаева, Бек) повествуют о человеке или о людях, находящихся в определенной среде, в том числе и производственной. Неудачные романы живописуют механику производства, да еще и увязают в политических лозунгах. Впрочем, об этом лучше читать в моей монографии 2015 года «Производственный роман. Кристаллизация жанра».

Жизнь не стоит на месте. Судьба вновь предоставила мне шанс окунуться в неординарную среду людей, объединенных профессиональными интересами. Снова в жизнь вмешался его величество Случай. Но в этом случае проявилась Закономерность: мое увлечение спортивными бальными танцами.

Удалось наконец-таки реализовать давнишнюю мечту: создание художественного произведения о профессиональной касте. Можно много теоретизировать на предмет того, как танцевальный спорт меняет людей, но все-таки лучше отталкиваться от материала реальности. В этой книге показан мир танца – таким, как он есть. Взгляд изнутри.

Я не стояла под дверью у замочной скважины, дабы развенчать бытовые мифы и стереотипы обывателя. Фактура сама шла мне в руки, быть может, потому что несколько лет своей жизни я посвятила Паркету. Но мне хотелось не описать этот мир в деталях, а изучить психологию артиста танца, найти в ней особенные и универсальные характеристики. Отыскать ответы на вопросы. Как человек достигает профессионального успеха? Какие люди становятся профессиональной элитой? Как среда влияет на человеческую личность, как работа деформирует или же «перековывает» человека? В конце концов хотелось разобраться в сложном феномене Выбора.

Мы выбираем – нас выбирают.
Как это часто не совпадает.
Часто простое кажется вздорным.
Черное – белым. Белое – черным.

Блэкпул – пул артистов танца

О ком эта книга? О представителях «сверкающего паркета»; для одних – хобби, для других – профессии, где артистического и спортивного поровну. О «наших людях за границей»? Не вполне так. Дворец Терпсихоры шире, чем кажется. В книге есть несколько персонажей, которые хоть и не выходят на конкурсный паркет, но постоянно оказываются где-то подле него, словно косяк рыбешек, следующий за стадом китов или дельфинов. Странное дело! Именно с этих периферийных героев – фотографов, стилистов, модельеров – и начиналась работа над книгой. И вдруг они заговорили собственными голосами, и я даже не на шутку перепугалась: уж не заглушил бы их гогот, сплетни, вопли и хихиканье голос Звезд.

Изумительно повезло с фактурой. В книге нет вымысла, а есть лишь художественная обработка материала, так что правомерно говорить не о «художественном вымысле», а о домысле. Лишь изредка я прибегала к сгущению красок, иронии и гротеску, дабы сделать характер более рельефным. Вымышленных героев в произведении нет. Все судьбы – подлинные. Я заменила людям имена, но я не меняла их биографий, то есть событий, пережитых ими.

Очевидно, что абсолютной объективности в художественной прозе нет и быть не может. Если человеческое сознание – это вторая реальность, то художественная проза (да и все искусство) – это уже третья реальность, еще более далекий от оригинала слепок, напичканный фантазиями «реконструкторов». Единственный способ приближения к объективности там, где нет фактов, а есть лишь мнения, – предоставить площадку для разнообразных точек зрения. Именно поэтому в моей книге семейная жизнь Звезды первой величины – Мирослава Нагорного – комментируется несколькими персонажами с разным культурным, интеллектуальным и деловым опытом. История Мирослава глазами Галки Чесноковой, глазами Артура Кара-Мурзы и глазами Камена Сакаджиева кажется биографией совершенно разных людей. Через интерпретацию поступков одного персонажа глазами разных героев я стремилась раскрыть, конечно, и характер самого интерпретатора. «Каждый из нас судит о людях в меру своих несовершенств!»

Оценка мира, людей, дружбы, корпоративной конкуренции вытекает из эмпирики, то есть из личного жизненного опыта человека, из того, что ему пришлось пережить «на своей шкуре». Камен Сакаджиев не родился циником и эгоистом, разочарованным в семейных узах, а Даша Сибирякова – хищной кошкой, охотящейся на мужские кошельки. Такими их сделал жизненный опыт, выживание в агрессивной среде. Кара-Мурза кажется непоследовательным, отправляя жену в Вену и при этом покупая луковицы для палисадника в Крыму, если только игнорировать его юность. Активность и амбициозность Виктории Донской невозможно понять, не изучив биографию ее матери Агаты Самоваровой. Опыт каждого персонажа связан и с историей страны, ведь росли они не в «безвоздушном пространстве» или в неком «коконе», защищавшем их от шквалов и штормов. Значит, и литературные герои должны иметь бэкграунд. Странное дело. В бестселлерах о человеке и его профессии я не нашла произведений, где присутствует отсылка на жизненный опыт, детство героя. (Приятное исключение – роман «Битва в пути» Г. Николаевой.)

Вот почему важнейшей особенностью своего произведения я считаю историческую ретроспективу, она имеется у каждого персонажа. У каждого – своя История. Все герои родом из прошлого, из переходных сложных, голодных 90-х годов XX века. У каждого есть воспоминания об этом времени, а кое у кого найдется и «скелет в шкафу» (словами Моэма). Прошлое, запечатленное в эмоциональную память, определяет линию поведения героев в настоящем, их выбор.

Пару слов о топонимике книги. Мне невероятно повезло с фактурой, ибо не пришлось ничего выдумывать, собирая под одной крышей отеля «Белая ночь» людей, рожденных в разных географических регионах. Богатство топонимики проявило себя в полной мере. Владелец фотостудии Камен (Петр) Сакаджиев – болгарин, родившийся в маленьком селе Солник. Чемпион-загадка, легендарный Учитель и Тренер – Артур Кара-Мурза – детство свое провел в Крыму. Виктория Донская – владелица отеля в Блэкпуле, казачка по крови, родом из Краснодарского края. Вторая жена Нагорного, Даша Сибирякова, как следует из ее фамилии, прибыла покорять Москву из таежной глуши.