Мир иллюзий мистера Редфорда

Глава 7. Поход в Ковент-Гарден

Утром я первым делом встала и достала из шкафа пьесу «Скульптор». Что же Редфорд мог написать мне? Дрожащими пальцами я открыла твёрдую обложку и на титульном листе увидела надпись, сделанную размашистым красивым почерком: «Моему художнику по костюмам и гриму Эмми Палмер с благодарностью и предложением о дальнейшем сотрудничестве» и подпись «Дэвид Редфорд». Я несколько раз перечитала эту запись, не в силах сдержать радостной улыбки, чувствуя себя немного глупой от переполнявшего меня счастья. Я хотела было показать книгу отцу, поделиться с ним своей радостью, но что-то удержало меня, словно Редфорд написал нечто сокровенное, личное, что предназначалось лишь мне одной. Я спрятала книгу обратно в шкаф и ещё долго ходила по комнате, повторяя про себя слова Редфорда.

Ближе к полудню к нам зашёл Питер. В разговоре он обошёл стороной вчерашний визит в ресторан и лишь поинтересовался, как мы добрались обратно. Отец предложил ему остаться на ланч и заодно обсудить идеи для нового представления. Мы открыли сезон. «Мир иллюзий мистера Палмера» шёл по-прежнему успешно, но отец уже всерьёз занялся подготовкой новых номеров и даже набросал несколько схем и чертежей, где объяснял некоторые фокусы, а также прописал необходимый для них реквизит. Вместе с Питером они обсудили затраты на этот проект. Я старалась внимательно слушать их, но мысли мои уносились куда-то далеко, и приходилось заставлять себя возвращаться обратно и думать, какие костюмы сшить для отца, для Питера, ну и, наконец, для себя самой, если у меня будут номера в этом представлении.

Когда речь зашла о костюмах, Питер заметил, что надеется увидеть в нашем шоу более жизнеутверждающие оттенки и грим. Как и следовало ожидать, ему не понравилась моя работа в «Скульпторе».

– Ну Питер, – вступился за меня отец, – этого требовал сюжет спектакля. Что ж поделать! Зато мистеру Редфорду очень понравилось. Он остался доволен работой Эмми и неплохо заплатил ей.

«Мистер Редфорд остался доволен, – повторяла я про себя. – Да он был доволен моей работой».

Теперь, я надеялась, мы будем видеться чаще, возможно, станем настоящими друзьями. «Вот сейчас ты стоишь у подножия горы своих мечтаний и уже ступила на тропу, которая приведёт тебя к вершине счастья», – говорила я себе, даже не предполагая, как ошибалась. В тот момент я уже стояла на вершине этой горы и, немного потоптавшись на ней, кубарем покатилась вниз. И дело было даже не в Дэвиде Редфорде, но в тех обстоятельствах, которые в дальнейшем вынудили меня отказаться от карьеры. Но не буду забегать вперёд. Пока я наслаждалась счастьем и строила планы, как буду в дальнейшем помогать Редфорду в его постановках. Что и говорить, я была очень вдохновлена работой с ним.

Но я напрасно полагала, что мы станем видеться чаще. Спектакль шел раз в месяц, костюмер театра сама заботилась о сшитых мною костюмах, новых пьес у мистера Редфорда не было, он жаловался на отсутствие идей и вдохновения. А потому все наши встречи сводились лишь к нанесению грима в дни показа «Скульптора». Правда, пару раз Редфорд приглашал меня на другие спектакли со своим участием, однажды даже сводил в оперу послушать удивительное меццо-сопрано Кэтрин Бланш.

На Рождественских каникулах мистер Редфорд уехал в Париж и вернулся только в середине января для участия в «Игрушке теней», а после снова покинул Лондон, и следующий раз мы увиделись лишь в апреле. Он держался со мной дружески, интересовался, как продвигается подготовка премьеры нашего нового представления и вновь пригласил сходить с ним в Ковент-Гарден, на сей раз на балет с участием Евы и Камиллы. Я с радостью приняла его приглашение. Но он даже не представлял, как сильно я ждала его возвращения.

Сидя в отдельной ложе рядом с Редфордом, я чувствовала себя непростительно счастливой и едва могла сосредоточится на действии, что разыгрывалось на сцене. В антракте Редфорд все говорил о Еве, о Камилле почти ни слова, а вот имя Евы не сходило с его губ. Впрочем, цветы он преподнес обеим.

– Она попала в скверную историю, – сообщил Редфорд, понизив голос. Мы стояли у столика, держа в руках бокалы с шампанским. Я вовсе не хотела пить, но ради приличия сделала небольшой глоток. Редфорд же успел осушить добрую половину бокала. Он весьма эмоционально рассказывал об отношениях Евы с лордом Кростером и о влиянии оного на карьеру первой солистки.

– Ее снова повысили, – сказал он, вновь пригубив шампанское. – Я ничего не имею против, она действительно талантлива, но ведь все понимают, кто стоит за этим повышением. Лорд Кростер хочет видеть ее повсюду. Слышала про премьеру балета с Евой в главной партии? Постановка безвкусна, Ева куда интереснее смотрится в моем спектакле, хоть у меня и не балет. Кростер досадует на мой успех, он хочет отобрать у меня Еву. Он ревнует ее, ревнует ко мне! Это так глупо! – Редфорд допил вино и заметил, что нам пора возвращаться в зал.

– Ты посмотри, он в конце выйдет на сцену и самолично вручит ей цветы, – шепнул мне Редфорд, когда мы заняли свои места. – Он просто обезумел от любви к ней.

Я не знала, что ответить. Еще тогда в ресторане меня уколола совесть, что, возможно, нетактично обсуждать другого человека. А здесь… Я не знаю, действительно ли ревность лорда Кростера беспочвенна, или же Редфорд под напором возмущения пытается скрыть от меня свою симпатию к Еве? Возможно ли, чтобы он действительно был влюблён в нее?

– О чем ты думаешь, Эмми? Ты весь вечер молчишь,– заметил Редфорд, повернувшись ко мне.

– Я думаю о ваших словах,– ответила я.

К счастью, свет погас, избавив меня от дальнейших объяснений, и Редфорд был вынужден прервать наш разговор. Любое действие на сцене поглощало его целиком. Он уже, казалось, не помнил ни с кем пришёл, ни о чем говорил, ничего. Так было всегда, когда я ходила с ним. Правда, иногда Редфорд переглядывался со мной, если ему хотелось поделиться эмоциями, или изредка он мог шепотом коротко прокомментировать происходящее на сцене, но это бывало редко. Я разделяла его чувства, ведь любила театр почти также сильно, как и он. В этом мы были схожи, и подчас я с радостью замечала, что мы испытываем одинаковые эмоции от событий на сцене.

– И все же мой «Скульптор» лучше, – шепнул мне под конец Редфорд. – И героиня Евы у меня куда интереснее, чем здесь. Пастушка – это совсем скучная роль, не находишь?

– А как же Жизель? Она ведь тоже была пастушкой, – напомнила я.

– Ну, там сюжет интересный, а здесь нет. Хотя, все равно сам балет неплохой. Ты ведь не жалеешь, что сходила?

– Нет, мне понравилось, – искренне ответила я.

– Вот он, с цветами, как я и говорил, – Редфорд указал взглядом на сухощавого человека в первом ряду с большой корзиной алых роз.

– Но ничего, я тоже передам Еве цветы. Мы вместе зайдём к ней в гримерную.

– Зачем вы дразните его? – осмелилась спросить я. Редфорд ответил мне удивленной и немного хитрой улыбкой.

– Пусть привыкает, что у неё и без него много поклонников.

– То поклонники, а вы – её режиссёр, – возразила я.

– И что? Мне хочется сделать ей приятное.

Переубеждать Редфорда было бесполезно, и я отправилась вслед за ним в гримерную Евы, пытаясь изобразить на лице радость от встречи с нею. Она была славная, я не спорю, да и выразить ей признательность после удачно сыгранной роли я тоже была не против, но эти цветы и желание Редфорда подразнить лорда Кростера мне не нравились. Дэвид наговорил в его присутствии массу комплиментов Еве, вручил букет и, вспомнив, наконец, про меня, представил лорду Кростеру как своего художника по костюмам и обменялся с ним парой фраз, в то время как я перемолвилась с Евой, поблагодарив ее за доставленное удовольствие. Я с облегчением выдохнула, когда мы наконец вышли на улицу. Уже стемнело и взошла луна. Вечерняя прохлада была приятна после душного зала, и теперь я с наслаждением вдыхала свежий весенний воздух, пропитанный недавним дождем и благоуханием магнолий.

– Мистер Редфорд, – я взяла его под руку. Дело в том, что выйдя из театра, Редфорд погрузился в какие-то свои думы и уже несколько минут шел молча. – Если Вы боитесь, что лорд Кростер запретит Еве играть у вас, зачем вы его распаляете?

– Ева никогда не откажется от этой роли, она ей слишком дорога,– спокойно заметил Редфорд. – И потом, в газетах появится много разгромных статей.

– Но ведь вы сами говорили, что у лорда Кростера свои люди во всех издательствах, они все преподнесут так, будто Ева ушла по собственной воле, что ей не нравится у вас, или же у неё слишком плотный график.

Редфорд пожал плечами.

– Этого не произойдёт, Эмми,– убеждённо сказал он. – Ева не любит его, и не станет плясать под дудку этого старика.

– Вы любите её? – Сорвавшийся с губ вопрос, так давно мучавший меня, заставил Редфорда остановиться. Во взгляде его читалось недоумение. Свет фонаря предательски упал на мое лицо. Я смутилась и готова была провалиться сквозь землю, лишь бы избежать его чересчур внимательного взгляда.

– Нет, Эмми, – мягко ответил он, – я не люблю Еву. Ты ошибаешься. – Редфорд, наконец, отвёл взгляд, и мы продолжили путь. Я больше не брала его под локоть и просто шла рядом. Мы оба молчали. Так, не говоря ни слова, мы дошли до моего дома. Уже выйдя на нашу улицу, Редфорд незаметно взял меня за руку.

– Я рад, что ты сходила со мной, – негромко произнес он, заставив меня улыбнуться. Мы стояли у двери. Как не хотелось мне прощаться с ним! Я все ещё винила себя, что спросила его о Еве. Ведь я не имела никакого права задавать ему столь личный вопрос.

– Ты правда очень хороший друг, Эмми, – мягко добавил Редфорд и слегка пожал мою руку. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи,– ответила я, пытаясь прочесть по его лицу, не сердится ли он на меня.

Его слова «спокойной ночи» звучали во мне весь вечер. Но уснуть я смогла лишь под утро: слишком сильно меня беспокоило чувство вины за случайно пророненную фразу под горящим фонарем.

Глава 8. Открытка в раме зеркала

В начале лета Редфорд последний раз сыграл скульптора в этом сезоне. Мы же с отцом готовились к туру с новым представлением и через две недели покидали Лондон. В последний раз перед закрытием сезона я пришла исполнить свои обязанности гримёра. Редфорд пребывал в меланхолии и снова молчал. Я не стала навязывать ему лишних бесед и наносила грим молча, лишь изредка прося опустить взгляд или приподнять подбородок.

– Надеюсь, все пройдёт хорошо, – наконец сказала я. – Мне будет не хватать «Скульптора», когда я уеду на гастроли.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Редфорд, внимательно посмотрев на меня.

– Через две недели.

– На все лето?

– Да.

Несколько минут Редфорд задумчиво глядел перед собой, затем поднял на меня взгляд и спросил:

–Двадцать первого августа у меня день рождения, ты вернёшься к этому времени?

– Думаю, что да. Я постараюсь, – пообещала я, несколько растерявшись.

Редфорд улыбнулся и, бросив последний взгляд на своё отражение, поспешил на сцену.

Я между тем решила немного прибраться на столе. Разложив кисти и баночки для грима по местам, я обратила внимание на открытку с портретом длинноволосого юноши, воткнутую уголком в раму зеркала, совсем как фотокарточка Редфорда у меня дома. Интересно, кто этот человек на портрете? Видимо, он жил когда-то давно, ибо одежда была у него старинная, похоже, шестнадцатого века. Раньше я не обращала внимания на эту открытку, скорей всего потому, что кроме мистера Редфорда я вообще никого и ничего не замечала. Я решила потом спросить об этой открытке у него самого, а пока направилась за кулисы, чтобы посмотреть первый акт. Он пролетел на одном дыхании, казалось, прошло совсем немного времени, а Редфорд уже вернулся переодеться в костюм для второго акта.

– Эмми, ты не уходи сразу после спектакля, – попросил он, пока я стояла в ожидании, когда он будет готов к нанесению грима. Вот он уже смыл всю краску с лица, и я, утвердительно ответив на его просьбу, открыла баночку с белилами.

Я думала о том, что, возможно, Редфорд попросил меня не уходить сразу по той причине, что ему тоже хочется попрощаться. Едва ли мы увидимся в эти две недели. Задумавшись об этом, я забыла спросить об открытке и вспомнила про неё, лишь когда снова осталась в гримерной одна.

«Быть может, на обратной стороне указано имя этого человека?» – подумала я и, осторожно достав карточку, перевернула ее обратной стороной. Это оказалась открытка, там действительно была написана фамилия человека с фотографии. «Эдвард Кинастон» значилось в верхнем левом углу, а внизу каллиграфическим почерком выведено: «Моей дорогой Дженнифер от Д. Редфорд».

Внутри меня все упало. Я поспешно вернула открытку на место. Было ощущение, что я проникла в чужую тайну, подсмотрела в замочную скважину. Кто позволил мне брать чужую открытку и читать подпись на ней? Я ещё никогда я не ощущала себя так скверно. «Моей дорогой Дженнифер» – написано на открытке, и то, как выведены буквы… Редфорд, должно быть, подарил эту открытку этой самой Дженнифер, а после она вернула ее или оставила ему на хранение. Покинув гримерную со скверным ощущением, что я прочла нечто, что не следовало, я прошла за кулисы, чтобы немного отвлечься, заняв себя просмотром второго акта. На сцене, как всегда, творилась невообразимая драма, за которой я следила прежде, затаив дыхание, а ныне не в силах сосредоточиться вовсе. «Моей дорогой Дженнифер…» – горели передо мной каллиграфически выведенные буквы. Мне он так не подписывал свою фотографию. Редфорд делал это быстро, размашистым почерком, а ей вот как постарался…

На поклонах Редфорду надарили огромное количество букетов, как впрочем, и «девочкам», как он называл своих партнёрш по сцене. Среди зрителей я не увидела только лорда Кростера, что немало удивило меня. Не прийти на закрытие сезона к Еве… Было в этом что-то странное. Я спросила об этом Редфорда, когда он вернулся в гримерную, стараясь не смотреть на открытку и боясь, что Редфорд заметит, что она стоит как-то не так.

– Они поссорились, очень сильно поссорились. – Редфорд старательно смывал грим, не глядя в мою сторону. – Боюсь, в этом есть и моя вина. Ева ходит сама не своя. Говорит, Кростер задумал что-то ужасное.

– Все из-за тех цветов? – удивилась я.

– Нет, – ответил Редфорд, – он застал нас вместе.

– Но ведь ты говорил, что… – сама того не осознавая я перешла на «ты». Редфорд заметил это и, повернувшись ко мне, улыбнулся, протянув руки.

Я подошла.

– Эмми, мы репетировали, он застал нас за репетицией. – Редфорд наслаждался моей реакцией и, вдоволь позабавившись, рассказал историю до конца: – Я хотел ввести Еву на одну роль, сыграть с ней Шекспира на мой день рождения.

– И какую пьесу?

– Да уже не важно, – Дэвид махнул рукой. – Кростер все испортил, и я не хочу более говорить об этой постановке, – лицо его омрачилось. Повернувшись к зеркалу, он молча закончил смывать грим.

– Мистер Редфорд, – осторожно окликнула я, – можно вас спросить?

– Да? – протянул он, глядя на мое отражение. – О чем ты хочешь спросить, Эмми?

Я набрала в лёгкие побольше воздуха и задала столь мучавший меня вопрос:

– А кто такая Дженнифер?

– Дженнифер? – Дэвид удивлённо посмотрел на меня. – Почему ты спрашиваешь? – Он вдруг изменился в лице.

– Я хотела посмотреть, кто изображен на этой открытке, – вынуждена была признаться я.

– А, так это Эдвард Кинастон, – пояснил Редфорд. – Ты что, взяла и прочла подпись? – он смерил меня внимательным и немного укоризненным взглядом.

– Простите, я не должна была, – я опустила взгляд, понимая, насколько я не права сейчас, что уже не первый раз лезу в его личную жизнь.

Редфорд молча закончил смывать грим, не глядя в мою сторону. Как мне хотелось вернуться на час назад и изменить прошлое и не брать эту открытку! Тогда бы мне не было так больно сейчас, я не стала бы терзаться мыслями о неизвестной мне Дженнифер.

– Дженнифер Гарленд, – наконец произнес Редфорд, не поворачиваясь ко мне, – это моя мать.

– О, я не знала, – лишь смогла пролепетать я в ответ. Боже, какая же я глупая! Как я только могла подумать, что эта открытка предназначалась его возлюбленной…

– Ты что же, решила, что Д. Редфорд – это я? – усмехнулся он, наблюдая за моей реакцией через зеркало.

– А разве нет? – удивилась я.

– Конечно, нет. Ты хоть посмотрела на дату? – Редфорд достал открытку и, подозвав меня, указал на дату под подписью «19 мая 1864 год». – Ровно за год до моего рождения, – добавил он, – а «Д. Редфорд» – это моя прабабка Джулия Редфорд.

Он посмотрел на меня со снисходительной улыбкой. Я не нашлась, что сказать, и лишь виновато улыбнулась в ответ.

– Эмми, вот уже второй раз ты пытаешься приревновать меня к несуществующей возлюбленной. У меня ее нет. И невесты тоже нет, и жены, если ты вдруг и об этом подумала.

– Простите меня,– я совершенно смутилась и, отойдя в сторону, стала неспешно собирать свои вещи. – Не сердитесь, я лезу не в своё дело. Меня это вовсе не касается.

Редфорд подошел ко мне и удержал плащ, который я уже собиралась надеть.

– Хватит извиняться, – сказал он. – Присядь, я хотел бы немного рассказать тебе о ней, если тебе интересно. – Редфорд указал взглядом на открытку.

Я села рядом и приготовилась слушать, моментально забыв о своих сборах, о времени, обо всем.

– Моя прабабка была оперной певицей, когда познакомилась с прадедушкой Стефаном Редфордом, – начал он, глядя в пространство перед собой. – Она очень любила театр и не сразу смогла примириться с ролью леди Редфорд. Казалось, когда она приехала в Редфорд-холл, то погубила свою карьеру, но она очень любила моего прадедушку, и сделала все возможное, чтобы стать частью нашей семьи. В браке у них родилось двое детей: Рейчел и Чарльз. Судьба дочери сложилась трагично. Она умерла в молодом возрасте, а вот дедушка Чарльз жив и по сей день.

В юности он женился на образованной, красивой и очень добропорядочной девушке по имени Стелла, у них родилась моя мама Дженнифер и дядя Гарри. Прабабушка Джулия особенно привязалась к моей матери. Несмотря на разницу в возврате, они с мамой были большими подругами. Дженнифер и Джулия часто ходили вместе в театр, изучали историю искусства и не один раз перечитывали биографию Эдварда Кинастона. Именно прабабушка и подарила маме открытку с его портретом. Собственно, я узнал об этом актере благодаря им двоим. И знаешь, я всегда мечтал стать таким, как этот великий актер, чтобы мама и прабабка Джулия гордились мною. Просто однажды их не стало… Сначала ушла из жизни моя мать, а следом за ней и старушка Джулия.

Я понимала, как нелегко Редфорду вспоминать о смерти матери и прабабушки, которых он так любил, и которые его так вдохновляли. Немного погодя он продолжил:

– Из родных у меня остались дедушка Чарльз и бабушка Стелла, последней не стало прошлой зимой. Я тяжело переживал ее смерть, и мой дедушка тоже. Когда я навещал его несколько месяцев назад в Редфорд-холле, он выглядел очень постаревшим. Знаешь, у него ведь есть еще сын Гарри, брат моей матери, но он не поддерживает с нами связь. Дедушка когда-то высказался против его женитьбы, и с тех пор дядя Гарри оставил Редфорд-холл. Говорят, он уехал в Америку со своей женой Дейзи. У них есть дочь Молли, моя кузина. Мы никогда с нею не виделись. Правда, пару лет назад я получил от неё письмо. Оказывается, она перебралась в Англию, живет здесь со своим мужем и сыном Джеймсом. Удивительно, но сын кузины почти мой ровесник. Это все из-за того, что дядя на восемнадцать лет старше моей матери. Но, опять же, я никогда не видел ни мою кузину Молли, ни ее мужа, ни племянника Джеймса. Вот… – задумчиво протяну он. – Собственно, это вся моя родня.

– А отец? Ты ничего не сказал о нем, – осторожно заметила я.

– Я не хочу говорить об этом человеке, – довольно резко ответил Редфорд. – Если хочешь знать, у него новая семья, дочь… Но с ним я не хотел бы иметь ничего общего. Благо, даже внешне я нисколько не похожу на него. Главное, что его больше нет в моей жизни, и в жизни Редфорд-холла, родового имения моей матери. – Он впервые за все время повествования поднял на меня взгляд и печально улыбнулся: – Я, наверное, вконец запутал тебя со всеми моими родственниками. Не знаю, зачем я рассказал тебе все это.

Сейчас, глядя на Редфорда, я вдруг представила его маленьким ребёнком, желающим понравиться собственной матери и старой прабабушке, ради которых он, возможно, и стал актером. Именно в эту минуту я почувствовала, что человек, сидящий возле меня не далекий и неприступный мистер Редфорд, а Дэвид, именно Дэвид, мальчишка, который так горячо любит свою мать и все ещё не может смириться с ее смертью.

– Дэвид, но почему ты не хочешь встретиться с кузиной Молли и своим племянником Джеймсом?

– Спасибо, что так обратилась ко мне, – Редфорд мягко улыбнулся и, откинувшись на спинку дивана, прикрыл веки и помолчал какое-то время. – Видишь ли, шестнадцать лет назад, когда моя мать умирала в Редфорд-холле, не все были с нею в столь тяжёлые для неё минуты. Отец предал нас, а брат матери Гарри был в Лондоне и приехал только на похороны. Он даже не предложил мне поехать с ним. Я не хочу теперь искать дружбы ни с его дочерью, ни с внуком… Не удивлюсь, что они просто хотят примириться с дедушкой Чарльзом в надежде заполучить Редфорд-холл. Но напрасно стараются, это поместье перейдет в мое единоличное владение после смерти дедушки, дай Бог ему здоровья! К тому же, кузина носит фамилию мужа, и ее никто не будет ждать в Редфорд-холле. Меня воспитали дедушка Чарльз и бабушка Стелла, также я помню и старушку Джулию. Она рассказывала про своего мужа Стефана и их дочь, которых ей суждено было пережить. Но потом умерла и она.

До семнадцати лет я жил в Редфорд-холле с бабушкой Стеллой и дедушкой Чарльзом. Они настояли, чтобы я был везде записан именно как Редфорд, а не Гарленд. Там, в Редфорд-холле среди вересковых пустошей я и провёл свою юность. Неподалеку от нас жила семья, очень почтенная, они знали мою мать и часто приглашали к себе. Я сдружился с их дочерью Элизабет, мы все время проводили вместе, пока она не вышла замуж за некоего мистера Кэрри. После этого она навсегда покинула вересковые пустоши, а я, предавшись грусти и меланхолии, на несколько месяцев закрылся в себе, переживая очередное предательство, пока однажды не наткнулся на эту открытку. Мысль стать актером и исполнить детскую мечту вдохновила меня, и я углубился в изучение театрального искусства. Стал писать свои рассказы, пьесы. Дедушка свел меня с одним из ведущих редакторов лондонской газеты, которого заинтересовали мои рукописи. Он предложил сотрудничество, после чего я перебрался в Лондон. На тот момент мне было уже семнадцать лет. Здесь я обзавелся новыми знакомствами, отчасти благодаря рекомендательным письмам дедушки. Стал вхож в театральный мир, свел знакомство с директором нашего театра мистером Линном. Он пригласил меня играть в его постановках, потом я предложил свои идеи. И вот мною подписан уже второй режиссерский контракт. Я стал здесь своим человеком. Уже пять лет, почти шесть, как я служу в театре и пишу пьесы.

– Тебе было одиноко в детстве, но теперь все позади. Ты знаменитый актёр, драматург и режиссёр. Вокруг тебя столько прекрасных и талантливых людей, и все любят тебя.

– Любят, – усмехнулся Редфорд. – Нет, если они и любят, то не меня, а мою славу.

– А Брайан? – напомнила я. – Вы не друзья с ним?

Редфорд посмотрел на меня с удивлением.

– Брайан? – переспросил он. – Нет, он просто хороший приятель. Мы иногда выпиваем вместе, обсуждаем идеи проектов, но я не посвящаю его в свои личные проблемы, он не знает всей моей истории, разве что об отце.

– Получается, ты больше не веришь людям и потому не позволяешь никому слишком сближаться с тобой?

– Не думаю,– пожал плечами Редфорд. – Просто это не те люди, кого бы мне хотелось видеть подле себя и посвящать в свои личные дела. Компания из ресторана подходит для таких событий, как премьера «Скульптора», а вовсе не для сентиментальных историй о моем детстве. В сущности, это никому не интересно, разве что журналистам и тебе. Я все думаю, почему ты до сих пор рядом, сидишь и слушаешь меня? Это ведь не пустая вежливость, верно? Я не ошибся, когда захотел рассказать тебе свою историю, навеянную воспоминаниями из-за этой открытки. Не знаю, тебе почему-то хочется доверять, Эмми. Ты мне с первого взгляда понравилась, расположила к себе. Ты настоящая, искренняя и такая же любительница театрального искусства, как и я. И потом, признаюсь, мне безумно льстит твоя любовь к моему творчеству. Я бы хотел, чтобы мы были друзьями. Ты можешь мне доверять, Эмми.

– Я доверяю тебе, и безмерно ценю наше общение, Дэвид, – горячо отозвалась я. – Ты знаешь это.

– Знаю, – не без улыбки произнес Редфорд. – Помнишь, я обещал что-то подарить тебе? – напомнил он.

– Да, но, право, ты и так сделал для меня так много! – растерялась я. Мне было ничего не нужно от него, и в то же время я понимала, что даже сущая безделица, подаренная Дэвидом, будет представлять для меня величайшую ценность, а потому я, конечно же, не стала возражать, когда он достал небольшую коробочку и вынул оттуда кулон с яркой красивой жемчужиной.

– Я нашёл эту жемчужину на берегу моря и подумал о тебе, – со смущённой улыбкой сказал Редфорд. – Она такая же редкая, как ты, и тоже моя находка. Ведь это я нашёл тебя, первый обратился тогда, в коридоре, перед гримерной. Знаешь, жемчуг любит человеческое тепло и тускнеет, если его забыть в шкатулке. Понимаешь меня?

– Кажется, да, – ответила я, сомневаясь однако о себе или обо мне говорил Редфорд в ту минуту.

– Я надену ее тебе, позволишь? – Редфорд аккуратно застегнул замочек и легким движением провел рукой по моим волосам. – Мне безумно нравятся твои волосы, они так красиво вьются, и эта длина, она довольно смелая. – Редфорд весело подмигнул мне.

– А Питеру не нравится, он хочет, чтобы я отрастила волосы, – призналась я. Дэвид внимательно посмотрел на меня, чуть нахмурившись.

– А Питер, он кто тебе? – спросил он.

– Он мой друг и помощник моего отца, ты же знаешь.

– Знаю, – подтвердил Дэвид, задумавшись на мгновение. – Но я бы не хотел, чтобы вышло, как с Элизабет. Она предала нашу дружбу ради брака. Видишь ли, когда женщина выходит замуж, она почти наверняка забывает свои прежние увлечения и друзей.

– Дэвид, для меня нет ничего важнее нашей дружбы! Ты для меня значишь так много, что, лишись я тебя, мой мир опустел бы. Я утонула, задохнулась бы в этой оглушающей тишине. Ты и твое творчество – источник моего вдохновения, и я счастлива рядом с тобой, – произнесла я, не задумываясь, лишь в конце осознав, как много лишнего наговорила, и в какое неловкое положение поставила своим признанием собеседника.

– Я напросился сам на это признание, верно? – Редфорд смущенно улыбнулся и, поймав мою руку, добавил: – Я буду скучать. Постарайся вернуться к моему дню рождения.

– Вернусь, непременно вернусь, – пообещала я.

В тот момент, в тот вечер и окончилось мое пребывание на той самой вершине счастья, горе грёз, где я пробыла так недолго. А дальше нас ожидали большие неприятности, впрочем, не заставившие ни меня, ни Дэвида отказаться от завязавшейся между нами нежной дружбы, которая лишь усилилась. Порой боль и страдания сильнее сближают людей, чем безоблачная, наполненная радостью жизнь.