Выбор

1. Максим

Бах, бах, бах…

Твою ж мать…

Бах… бах… бах…

Да выключите уже эту зубодробилку! Или это перфоратор?

Я открываю один глаз, потом второй, щурюсь…

Яркое солнце ослепляет, как его отключить?

Вожу глазами по комнате, пытаюсь отыскать настенные часы, но голова ужасно кружится, зрение расфокусировано, все плывет…

С трудом приподнимаю голову и тут же адские «вертолетики» начинают свое авиашоу.

Переворачиваюсь на бок, шарю по полу рукой в поисках телефона. Пусто. Сколько ж время?

Бах, бах бах…

Виски долбит, голова раскалывается. Во рту, как в помойной яме. Нет, хуже. Как будто там кто-то сдох. Или что-то. Наверное, моя совесть.

Хочется пить. Да, дико хочется пить.

Бах, бах, бах…

Рррррр-рр-ррррр… А это еще что?

К звукам перфоратора добавляется другой, похожий на собачий грубый лай и рычание. Откуда у нас дома кобель? Или я не дома?

– РРР-ррр, рав-гав…ррр-рррр…совсем охренел? – ух ты, не хило я вчера надрался, что собаки говорящие мерещатся… почему-то голосом отца.

– Гав-гав, ррррррр… лишу, на хрен, денег тебя, щенок неблагодарный…

А, все-таки отец!

– Очнулся? – рычит Иван Сергеевич, мой отец.

– И тебе доброе утро, – в подушку мычу я.

Он стоит у окна, сложив руки на груди, и испепеляет меня взглядом. У-ух! Глаза дьявольски горят, брови сведены к переносице, губы поджаты. Бесится! Шикарное зрелище!

– Через пятнадцать минут. В столовой. И только попробуй не притащить свою пьяную задницу, – цедит сквозь зубы.

Уходит, демонстративно хлопнув дверью. Специально, потому что знает, как мне сейчас хреново.

***

Поднимаюсь. Меня ведет из стороны в сторону, в ушах звенит, а к горлу подступает противная тошнота. Резко срываюсь с места и еле успеваю добежать до туалета, благо в моей комнате он свой, как содержимое моего желудка извергается в унитаз.

Н-да-а… Последний стакан был явно лишним. Или несколько последних. Усмехаюсь. Смотрю на себя в зеркало, висящее над раковиной, любуюсь. Синие круги залегли под глазами, волосы растрепаны в разные стороны – красава, че. Та-ак. А это что? На шее багровеет красное пятно. А вот еще одно – около уха. Стараюсь вспомнить, что вчера было: пятница, клуб, столик, громкая музыка, выпивка… много выпивки, какие-то люди, танцы, потом пьяные танцы, смех, толпа, темнота, запах пота и алкоголя, мужской туалет… Наташка! Точно Наташка! Вчера перестаралась. Или она не Наташка? Оля? Лена? Похрен…Наклоняюсь к раковине и прямо из-под крана жадно пью воду. Так-то лучше.

Приняв наспех контрастный душ, почистив зубы и переодевшись в свежую одежду, спускаюсь в столовую. Отец сидит за столом, в длинном банном халате, держит газету и якобы читает. На самом деле он делает вид, будто ему это интересно. Так себе пародия на итальянского мафиози! Ему еще сигары в зубах не хватает! Откуда у него эта манера, я не знаю, но мне дико смешно, и каждый раз приходится стискивать губы, чтобы не заржать! Аль Капоне фигов!

– Доброе утро! – здороваюсь со всеми.

Отец, комкая газету, бросает ее на стол и смотрит на меня грозно.

– Сынок, милый, доброе утро! – мать начинает суетиться, увидев меня. Ее настороженный взгляд мечется то ко мне, то к отцу. Она знает, чем дело пахнет! Мать старается быть амортизатором между мной и отцом. Всегда пыталась сгладить наши ссоры и конфликты. А они у нас каждодневные. И с каждым разом все изощреннее и изощреннее. У нас с батей сложные отношения. Вернее сказать, нездоровые, катастрофически токсичные отношения.

– Сынок, тебе кофе сделать? Ой, а это что? – мать подходит ближе и вглядывается куда-то в область моей шеи. – Аллергическая сыпь, что ли?

Я непроизвольно дотрагиваюсь рукой до места предполагаемой сыпи и вдруг вспоминаю: Наташка! Или Ленка, или Олька!

– Ага, ма, аллергия! – давлю довольную лыбу. – На Ивана Сергеевича! – откровенно начинаю ржать!

Мать охает, прикладывая ладонь ко рту.

Отец бесится, когда я называю его по имени-отчеству дома. А мне хорошо. Вскидывает на меня озлобленный взгляд. Знаю, батя, как ты меня «любишь»! И это взаимно!

– Веселишься? Ну-ну! Скоро я повеселюсь, когда лишу тебя денег, машины и всего, что у тебя есть! – взрывается отец.

Ну вот, начинается, даже кофе допить не успел! Скрещиваю руки на груди, откидываюсь на спинку стула. Я готов принимать удар, готов к словесному бою, упрекам, обвинениям и приказам. Все это не ново.

Но мне плохо. Меня все еще мутит, голова кружится, хочется завалиться на кровать и уснуть. А вместо этого я сижу напротив отца и слушаю его гневную тираду:

– Это уже ни в какие ворота не лезет. Наше с матерью терпение лопнуло! —сокрушается отец, размахивая перед моим носом руками. – Ты посмотри на себя, на кого ты похож, в кого превратился!

Я опускаю взгляд и делаю вид, будто рассматриваю себя, стряхиваю невидимые пылинки с плеч.

Любаня, наша повариха, незаменимая помощница, человек, которого я искреннее уважаю в этом доме, прыскает со смеху, когда ставит на стол завтрак. Отец бросает на нее гневный взгляд и Любаша, от греха подальше, тут же испаряется на кухню. Забери меня с собой, а!?

– Во сколько ты вчера пришел? Да и, спрашивается, зачем? Ну и оставался бы там, где надирался со своими тупыми дружками! Ты меня не уважаешь, это давно понятно, но мать хотя бы побереги! Она места себе не находит. Вчера опять давление подскочило, – продолжает отец.

Смотрю на эту худенькую женщину с печальными глазами и не чувствую ровным счетом ничего. Во мне нет ни жалости, ни сочувствия, ни чувства вины и раскаяния. Пусто.

Она смотрит на меня с жалостью, без осуждения, но с тревогой и отчаянием. Да, ма, твой сын такая вот скотина. Но, как говорится, что посеешь…

– У тебя одни гулянки, попойки и веселье на уме. Не надоело еще? Тебе самому не противно от себя? Тебе 25 лет! – двадцать пять лет, а прозвучало, как пятьдесят пять!

Морщусь.

– Тебе 25 лет уже, – продолжает отец, – да я в эти годы уже был женат, воспитывал сына и пахал, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась! У меня была ответственность! И мозги!

– Сочувствую! – ухмыляюсь я.

Зря, я это ляпнул. Черт меня тянул за язык. Сейчас бы дослушал и спокойно свалил в свою комнату досыпать, а теперь же придется задержаться на неизвестно сколько времени.

– Что ты сказал? – уже конкретно так орет Иван Сергеевич. – Полин, ты слышала? – обращается к притихшей матери, всплескивая руками. – Он мне сочувствует?! Да я тебя обеспечил всем, у тебя было и есть всё. А что ты добился в свои годы, мерзавец?

– А я просил? – теперь уже взрываюсь я. – Просил меня обеспечивать? – наши взгляды сталкиваются в немом поединке. Мы смотрим друг другу, сражаясь. – Я бы добился! Но ты на корню обрубил все мои цели и планы. Забыл? – ору.

Он понимает, о чем я говорю. Молчит. Дышит рвано. Зубы стиснуты так, что кажется сейчас раскрошатся.

Вскакиваю. Иду в холл, нахожу на комоде ключи от Камара, хватаю куртку с вешалки и выхожу во двор.

Солнце печет изрядно. Жарко. Или это у меня внутри всё полыхает?

Сажусь в машину, завожу движок и срываюсь с места, подняв облако пыли. Подальше от этого дома.

2. Саша

– Ма-ам, я устал, мне жарко, я хочу пить, – хнычет Никитка.

Мы идем пешком домой.

Сегодня суббота и у меня выходной – единственный день, когда я затариваюсь продуктами на всю неделю. А больше мне некогда. Завтра я буду убираться, готовить, гладить…

На улице действительно жарко. Я и сама взмокла, но то ли от жары, то ли от неподъёмных сумок. Погода в этом году удивляет: конец апреля, а жарит, как в июне. Безветренно, солнечно, сочная свежая травка, зеленые пышные деревья, одуванчики! Мне нравится! Люблю весну! Жду весну! Весна пахнет! Пахнет обещанием и надеждой. Каждый раз кажется, что именно эта весна принесет нам с Никиткой что-то новое, хорошее… Но ничего не происходит, вот уже 6 лет: весна приходит и уходит, забирая несбывшиеся мечты с собой до следующего года.

Я иду впереди, груженная полными пакетами, ручки которых больно впиваются в ладони. Липкая испарина неприятно облепила тело, а влажные волосы на затылке раздражающе щекочут взмокшую шею. Сын плетется сзади и несет пакет с хлебом, булочками и печеньем, а за хрупкой сгорбленной спинкой болтается рюкзак с формой. По субботам у Никитки проходят тренировки по футболу. Мой мальчик дико устал: двухчасовая интенсивная тренировка, марш-бросок пешком до рынка, базарная толкотня и обратная дорога домой – вымотают кого угодно, что уж говорить про шестилетнего ребенка.

– Я пи-и-ить хочу, – жалобно подвывает сын.

Подходим к супермаркету и собираемся войти в магазин, как пакет с луком и картофелем неожиданно рвется: овощи рассыпаются по дороге, а у меня наворачиваются непрошенные слезы на глаза. Да что ж это такое? Бросаю пакеты на землю, ползаю на коленках, собирая овощи. Мимо проходящие люди сочувственно смотрят на мои потуги, некоторые равнодушно перешагивают или пинают в мою сторону укатившийся лук, но никто не пытается помочь. Никто. Мне жутко стыдно, неловко и обидно. Сын бросается мне на помощь, но я останавливаю его, указывая на свободную скамейку у дороги, и прошу ее занять. Кое-как собираю овощи в рваный пакет и отношу на лавочку.

– Никит, посиди здесь. Я оставлю сумки, поохраняй, пожалуйста! Быстро куплю воду и новый пакет, хорошо? – спрашиваю сынишку.

Никитка – очень ответственный ребенок, мой бессменный помощник, мой единственный заботливый мужчина. Я ему доверяю и знаю, что не ослушается.

Никита молчит и его внимание направлено не на меня. Он стоит с открытым ртом и, кажется, не дышит. Смотрю и пытаюсь понять, что так овладевает вниманием моего ребенка. Ярко-желтая машина! Я и сама на время зависаю, но быстро прихожу в себя.

– Мама! Мама, это же Camaro! – кричит восторженно сын.

– Что? – не понимаю.

– Ну КамАро, мам, ты че?! Вот это тачка, мам! Ты знаешь, что у нее восьмицилиндровый двигатель, мощностью 445 лошадиных силы? – поучительно объясняет мне Никитка.

– Пф-ф, конечно, знаю! Только всякими комарами и интересуюсь! – Господи, откуда он это все берет?

– Не комарАми, а КамАро! – вздыхает Никитка. И лицо такое снисходительное делает, что чувствую себя тупицей.

– Ладно. Я пошла. Никуда ни с кем не ходи, – напутствую я и несусь в магазин.

3. Максим

Выхожу из маркета и открываю бутылку с холодной водой. Руки трясутся, не слушаются: то ли от вчерашней попойки, то ли от разговора с отцом. Или от одного и другого вместе. Залпом опустошаю практически всю бутылку и бросаю в рядом стоящую урну. Мимо. Черт. Сегодня явно не мой день. Прохожие неодобрительно косятся на меня, хмыкают, но никто ничего не говорит, потому что всем насрать. Насрать на друг друга, насрать на этот город, страну и землю в целом. Каждый думает только о себе. Лучше промолчать, не связываться и притвориться слепым, глухим и немым. Так проще и безопаснее. Гребаный эгоистичный мир. Мы все любим обсудить и осудить… но ничего при этом не делать.

Поднимаю бутылку и опускаю в урну.

Мне по-прежнему хреново: тошнота не отпускает, голова тяжелая, а ярость раскаленной лавой обжигает все нутро. Забрасываю в рот две подушечки мятной жвачки и направляюсь к машине.

Я вижу, как у моего Камара трется какой-то пацан: заглядывает в окна, приседает и подтягивается на носочках, чтобы лучше разглядеть. Не трогает. Хочу шугануть, но отчего-то передумываю. Вспоминаю себя мелкого – я вот так же восхищенно разглядывал крутые тачки и мечтал, что когда-нибудь у меня будет спорткар. И намечтал, но счастливым меня это не сделало.

Подхожу ближе и останавливаюсь рядом с мальчуганом. Он меня не замечает, потому что с неприкрытым интересом и ртом заглядывает в салон.

– Нравится?

Пацан испуганно дергается и хлопает огромными глазами, но не отходит.

– Еще бы! Шестое поколение, 6,2 литра, восьмиступенчатая трансмиссия! Я такие только в энциклопедиях видел! – хера се, задвинул пацан!

– Десяти, – говорю ему, усмехаясь.

– Что?

– Десятиступенчатая автоматическая трансмиссия, – поясняю.

У пацана комично падает нижняя челюсть, а на лице появляется выражение, полное удивления, неверия и детского восторга.

Щелкаю брелоком сигнализации, и двери начинают подниматься вверх. Да, мой кровопийца умеет произвести впечатление!

Пацан от изумления вскрикивает и начинает радостно подпрыгивать на месте.

– Ва-ау! – пищит малой. – Как в крутых фильмах! Дядь, а можно за рулем посидеть? – смелеет пацан и смотрит умоляющими глазами.

– Валяй, – лениво киваю и, не сдерживаясь, зеваю в кулак. Сегодня я в ударе: никому и никогда не позволял прикасаться к своему Камару, а уж тем более садиться. Яркий кровопийца всегда собирал кучу зевак, но лишь этот мальчуган смог так ненавязчиво меня уделать!

Уступаю место, жестом приглашая за руль. Голубоглазый осторожно присаживается, ласково касается приборной панели и смешно шевелит губами. Привалившись к двери, хлопаю по карманам и выискиваю пачку сигарет, но в этот момент мои перепонки разрывает истошная сирена:

– Никита! Никита! Что происходит?

4. Саша/Максим

Саша

– Отойдите от моего ребенка! Я вызову сейчас полицию, – ору не своим голосом.

Я старалась по-быстрому сбегать в магазин за чертовым пакетом и водой. Но на кассах такие очереди, что пришлось задержаться. Безумно нервничала, все-таки сыночек там один. Хоть Никитка – умный и ответственный мальчик, но онребенок, а страшных случаев с похищением детей немыслимо много.

Выбегаю из супермаркета и глазами ищу Никиту. Вижу лавочку, пакеты с продуктами, а вот моего ребенка нет. Оглядываюсь по сторонам, ощущая, как внутри все холодеет. У меня начинают трястись руки, а ноги становятся ватными. В голове мгновенно всплывают факты о похищениях, насилии и всей той мерзости, о которой страшно даже подумать. Ужас опутывает меня липкой паутиной. Кручу головой, мечусь по лицам людей, но Никитку не нахожу.

Подбегаю к скамье и пытаюсь отыскать в своём рюкзаке телефон. Что нужно делать в таких ситуациях? Куда звонить, куда бежать? Ругаю себя последними словами. Господи, как можно быть такой непутевой мамашей?

– Ва-ау! Вот это тачка! – где-то рядом слышу родной голосок.

Оборачиваюсь и вижу ту самую яркую желтую машину: двери открыты и подняты вверх. Рядом стоит какой-то мужик в солнцезащитных очках, улыбается. А в салоне машины…не может этого быть…

В салоне мой сын…

Срываюсь с места и начинаю истошно кричать:

– Никита, Никита! Что происходит?

Подбегаю к мужику, на ходу выуживая из рюкзака газовый баллончик. С недавних пор он всегда при мне.

– Отойдите от моего ребенка, я вызову сейчас полицию! – наставляю баллончиком на мужика.

– Так, спокойно, мамаша, – мужик поднимает ладони, показывая, что не опасен, а потом нарочито медленно снимает очки.

А мужик – вовсе и не мужик. Молодой парень.

– Мама, мама, – испуганно лопочет Никитка.

– Сынок, выходи из машины. Что этот дядя тебе сделал? Он тебя обижал? Может что-то предлагал? Господи! – меня прорывает, как водосточную трубу. Поток вопросов сыплется как песок.

Максим

– Э-эй, дамочка! – пытаюсь перекричать заведенную мамашку, но она меня в упор не слышит.

– Сынок, родной, с тобой все в порядке? – осматривает парнишку.

– Да все с ним нормально! Успокойтесь уже. И аккуратнее с этой штукой, – кивком головы указываю на баллончик в ее руке. Эта ненормальная забыла, что ли, про него, размахивая им во все стороны?

Только я успеваю об этом подумать, как чувствую сильнейшее жжение в глазах.

– Твою мать, – ору я. – Какого хрена? – Глаза начинают непроизвольно слезиться, а горло першить. Закашливаюсь, утыкаясь носом в локоть. – Ребенка убери отсюда.

Пацаненок кашляет и судорожно хватает ноздрями воздух.

Сквозь пелену слез вижу в открытом рюкзаке этой идиотки бутылку с водой. Выхватываю довольно резко и даю пацану пить. Смачиваю руки, плескаю себе в лицо водой и умываю пацана. Девчонка ошарашенно стоит и смотрит с застывшим ужасом на лице.

Пришибленная какая-то.

– Никитка, Никитка, сынок… Господи, прости, милый, – отмирает эта ненормальная и бросается к сыну.

Сегодня однозначно хреновой день! А он, на минуточку, только начался…

Мамаша утаскивает голубоглазого к скамье и начинает суетиться над ним.

Сажусь в машину.

Ну на хрен, пусть сами разбираются.

Вот какого черта я повелся на пацана?

Опускаю двери и завожу мотор. Последний раз бросаю взгляд на мальчишку, но встречаюсь с полыхающими страхом, злостью и ужасом глазами девчонки.

– Истеричка, – напоследок бросаю в окно.

– Маньяк, – слышу в ответ и срываюсь с места.

Кем я только не был в этой жизни и, кажется, меня уже ничего не могло удивить. Но маньяк? Серьезно?

5. Саша

– Никит, ты как?

Господи, мне так страшно: сердце бешено колотится, того и гляди выпрыгнет из груди, а слезы застилают глаза. Я ведь не собиралась распылять баллончиком, всего лишь хотела припугнуть, но, видимо, случайно нажала. Ничего не соображала, чисто материнский инстинкт сохранения и защиты своего дитя. «Незнакомый человек затащил под каким-то предлогом ребенка в машину», – всплывают заголовки из газетных страниц. Сколько таких случаев в жизни?! Вот, о чем я думала в тот момент.

Жаль, что не успела запомнить номера. Хотя машина запоминающаяся, вряд ли в городе найдется с десяток таких ярких желтых иномарок.

– Мам, да все нормально.

– Никита, вот скажи, зачем ты сел к чужому дяде в машину? Ведь мы столько раз с тобой это обсуждали, смотрели ролики. Сынок? Он тебя чем-то заманил? Что он тебе сказал? Может, игрушку или конфеты предложил? – я присаживаюсь перед сыном на корточки и беру его за руки.

– Ничего, мам. Ничем он меня не заманивал. Я сам, – виновато шепчет Никитка и опускает головку.

– Что сам? – удивленно смотрю на сына.

– Сам попросил посидеть за рулем.

– Ох… – вырывается из меня.

– Прости, мам, я подвел тебя, расстроил. Но мне так хотелось ее потрогать, – плачет сын и вытирает мокрые щечки кулачками.

У меня сжимается сердце. Мой наивный, любимый сынок. Крепко обнимаю своего автолюбителя и реву вместе с ним. Больше ни за что и никогда не оставлю его без присмотра.

Никитка – самое дорогое, что у меня есть. Я воспитываю его одна: горе-папаша слился сразу, как только узнал о моей беременности. Молодая наивная второкурсница поддалась чарам бывалого пятикурсника Романа, ставшим первым парнем, первым мужчиной и первым в жизни козлом. Что ж, бывает…

Мой сын – лучшее, что со мной случилось за всю 26-летнюю жизнь, и каким бы ни был засранцем его биологический отец, любовь у меня к Нику безусловная и всеобъемлющая. Можно долго рассказывать, как мне было тяжело одной, без мужской поддержки, студентки факультета психологии, как сложно было потом совмещать грудного ребенка и учебу. Мамы поймут! Вот и моя мама меня поняла и поддержала. По сей день не устану благодарить родителей за помощь.

Мои родители живут в области, но, когда я родила Никитку, мама переехала на время ко мне в город, в мою однокомнатную съемную квартирку. Папа работал, помогал деньгами, а мама сидела с новорожденным внуком. Я через три месяца после родов вернулась в институт – доучиваться последние курсы. Трудные были времена: сессии вперемешку с бессонными ночами под крики неспящего Никитки, детские болезни одновременно с практикой, нервные срывы, истерики и прочие материнские радости. Казалось, вот отдадим Никитку в садик и станет полегче. Но ни тут-то было! Оказалось, что детский сад – это когда неделю ребенок ходит, а две – лечится дома, и так по бесконечному кругу!

У меня не было выбора и мне пришлось успешно окончить Институт. Мой руководитель дипломной работы предложил работу в научно-практическом центре медико-социальной реабилитации, где занимал хорошую должность. Я согласилась на неполный рабочий день, до обеда. А после того, как Никитке исполнилось четыре года, иммунитет окреп и в садик мы стали ходить стабильно, мама вернулась в область, а я вышла на полный рабочий день.

6. Саша

Ненавижу понедельники! Как же я ненавижу понедельники! Это просто сюр какой-то! Со мной всегда что-то случается именно по понедельникам! Я практически ни разу не пришла на работу в понедельник вовремя. Вот и сейчас я дико опаздываю. А по понедельникам, как на зло, у нас планерка.

Всё из-за чертовых шишек! Да-да, сегодня виноваты шишки.

Не знаю, почему в чате группы садика не проинформировали, что сегодня нужно принести шишки для поделок. И Никитка почему-то мне не сказал. И вот, сплавив ребенка воспитательнице, я, как партизан, бегала по кустам вокруг детского сада в поисках сосновых шишек. Насобирала корявых, совершенно отвратительных природных материалов, но тут уж не до эстетики было, отнесла в группу и рванула на работу.

Мое утро расписано по минутам. Поход за шишками совершенно не входил в утреннее расписание. В это самое время я должна была ехать по направлению Центра, однако, стою на остановке и смотрю в «зад» ушедшему автобусу. Прекрасно.

Научно-практический центр медико-социальной реабилитации, в котором я работаю четыре года реабилитационным психологом, считается одним из лучших в России. По сей день неустанно благодарю своего наставника, научного руководителя моей дипломной работы и заведующего отделением, высококвалифицированного врача-психотерапевта, да и просто прекраснейшего человека – Манукяна Георгия Артуровича за то, что когда-то проникся моей ситуацией, поддержал и помог устроиться в этот Центр.

У нас сплоченный коллектив, мы – одна дружная семья и вместе делаем одно большое дело – помогаем людям с заболеваниями и травматическими поражениями опорно-двигательного аппарата, черепно-мозговыми травмами и острыми нарушениями мозгового кровообращения.

***

Каждый понедельник я прохожу квест под названием «Как не спалиться». Суть заключается в том, чтобы проскочить в кабинет незамеченной. Мой рабочий день начинается в 9 утра, а сейчас на часах 9.45 и у меня есть 10 минут до начала всеобщей планерки в конференц-зале.

Осторожно забегаю в холл, озираясь по сторонам, сворачиваю налево на лестницу для посетителей. Вообще, лестница для персонала и служебный лифт находятся по правой стороне, но туда мне нельзя, обязательно встречу кого-нибудь из коллег. Поэтому отточенными движениями поднимаюсь по лестнице на третий этаж, вглядываюсь в длинный коридор, убеждаюсь, что заведующего в зоне видимости нет, и ныряю в свой кабинет.

Я сказала в свой кабинет? Забудьте! Это я погорячилась! Выдаю желаемое за действительное! Здесь нас четыре реабилитационных психолога, у каждого свое рабочее место. Но я мечтаю, что однажды у меня будет свой личный приемный кабинет с удобным диванчиком, расслабляющей обстановкой и приятной атмосферой! Ну знаете, такие, как в фильмах показывают: пациент лежит, закинув ногу на ногу, руки заложены под голову, а рядом я с гипнотическим маятником в руке!

– Жукова! – Жукова – это я, – 9:52! – подмигивает мне Леша. – Привет! Сегодня на 3 минуты раньше, – не стесняясь, ржет мой коллега.

Леша – единственный мужчина в нашем бабьем царстве. Он каждый раз сообщает мне время моего прихода и делает ставки на следующий понедельник. Такая у нас с ним забава.

– Иду на рекорд! Привет! – улыбаюсь я.

– Вика с Еленой Васильевной уже ушли. Идем скорее, – поторапливает меня Алексей.

Мы заходим в большой конференц-зал. Народу уже собралось полно. По понедельникам в 10 утра у нас общее собрание всех отделений Центра. За кафедрой стоит главврач, высокий крупный мужчина. Мы с Лешкой переглядываемся, не в силах сдержать улыбки. Наш главный где-то под два метра ростом, но халат он, почему-то, надевает на несколько размеров меньше. Это смотрится настолько комично и нелепо, что каждый понедельник вызывает у нас с Лешей приступ несдержанного хохота. И почему ему никто не скажет об этом?

Мы пробираемся сквозь ряды в поисках свободных мест. Вся середина и последние ряды заняты. Правильно, никто не хочет попасть под раздачу главврачу. Нам ничего не остается делать, как сесть на второй ряд. Эх, а вот если бы я не опоздала, то сидела бы сейчас на галерке и спокойно искала в интернете идеи для поделки к празднику 9 Мая в детском саду.

Пока Александр Владимирович активно вещает о новейших высокотехнологичных методах реабилитации, о новых поступивших пациентах, согласовывает с зав отделениями схемы лечения и комплексной реабилитации, я в этот момент с волнением думаю, что сегодня у меня по расписанию работа с «особенным пациентом».

Принято считать, что психолог – это не врач. Мы не ставим диагнозы, не выписываем лекарства и потому люди, обращающиеся к нам, – не пациенты. Но тогда кто? Клиенты, посетители? Лично я всех своих подопечных называю «пациентами». Ведь мы тоже лечим! Лечим душу, лечим сердце, помогаем справиться с болью. Не медикаментозно, а словами, разговорами, добрыми поступками и человеческим отношением.