Read the book: «Энэр»
© Андриан Ладан, 2021
ISBN 978-5-0055-1715-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Вселенная расширяется. Жизнь развивается. Познания углубляются. Совершенствуются технологии. Оздоровляется общество.
То, что раньше воспринималось вымыслом и сказкой, высмеивалось вздором и чушью, клеймилось прожектёрством и утопией, по прошествии времени стало реальностью.
Ковёр-самолёт, блюдечко, на котором видно то, что происходит далеко, сани и печь, подчиняющиеся слову человека, подводная лодка… – не перечислить всего дивного, что человек выдумал в пустых грёзах, не предполагая, что фантасмагория когда-то может воплотиться.
Человеческая мысль, уподобляясь Богу-Творцу, делает чудеса реальными! Однако, если экстраполировать линию развития в будущее, что там увидим?
Конечно же: космические города и яхты, полёты к другим звёздам и галактикам, несметные богатства вселенной, новые химические элементы, новые их соединения, дающие фантастические свойства!..
А на Земле: управление климатом, усмирение разрушительных стихий, и там, где были пустыни, ледники и голые скалы, раскинутся райские сады, частично оставив прежнее безжизненное контрастным украшающим интерьером, те же райские сады – под водой и на воде.
А как же рай – тот самый, о котором человечество грезило испокон веков? Вот именно! Мысль человечества беспредельна, и то, что грезилось веками, когда-то станет реальностью – даже если рай не был сотворён Богом, то человек, уподобившись Богу-Творцу, создаст его сам!
Создаст и соберёт в него души, достойные уважения, – не тех, кто растратил свой короткий, но бесценно дорогой земной отрезок впустую в дремотном дурмане «сонной державы, что раскисла, опухла от сна», не тех, кто «оставил позади себя мрак, воплощённый в своём образе», не тех, кто увяз в мелочных меркантильных интересах, пусть даже в огромных суммах, а тех, кто признал для себя приоритетными интересы родного общества, интересы всего человечества! А каким будет человеческое общество?
Александр Сергеевич Пушкин, в жестокий век «главою непокорной» восславивший свободу и волю, сокрушительно клеймил тиранию!
Вослед ему Лев Николаевич Толстой также отмечал с осуждением: «Люди считали, что священна и важна не красота мира Божия, данная для блага всех существ, – красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом!»
Позднее Михаил Афанасьевич Булгаков прорицал: «Всякая власть является насилием над людьми, и настанет время, когда не будет власти кесарей… Человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть!»
И верится, что человечество, действительно, достигнет-таки такой высоты развития общества, где не будет ни малейшего угнетения, где будет полная свобода, ограниченная только здравым смыслом, – живи, как тебе хочется, но (!) не мешай другому в этом!
Вопрос лишь в том: когда достигнет? То ли через век, то ли через миллион веков? И ответ зависит от нас самих: хотим ли мы, чтобы наши дети жили в благодатном обществе или после нас хоть трава не расти?!
А ведь так хочется, чтобы дети жили лучше нас! Чтобы вздорные человекообразные не отбирали у них детей, как отбирают у нас, чтобы алчные столоначальники не устраивали пожары и грабежи в целях спекуляции детьми, землёй, имуществом, полномочиями, чтобы полиция и суды привлекали их к ответственности, а не создавали видимость защиты прав народа, когда на самом-то деле прессуют народ в угоду тех самых зарвавшихся столоначальников, чтобы высшая власть, если уж таковой не избежать, была в руках народа, а не в лапах узурпаторов!
Ах, как же хочется, чтобы дети жили в благодатном обществе!
Если и в наше время находятся Достойные, которые тем богатством разума, коим одарила их Природа, одаряют всё человечество, то в благодатном обществе, несомненно, каждый индивидуум найдёт оптимальное применение своим способностям, и каждый будет по-своему ценен для общества, ведь по отдельности мы, как и пчёлы, выжить не сможем, а в благодатном обществе шанс не пройти бренный путь впустую у потомков будет выше.
Следовательно, наше время, в коем проще скатиться в преисподнюю, о которой умолчу, даёт замечательную возможность, не страшась распятий, не страшась одиночного противостояния лютой своре человекообразных, прилагая максимум усилий по продвижению общества на пути позитивного развития, войти в легион Достойных!
Но пасаран!
Энэр
Хмарь одеялом нависла,
Смога першит коромысло,
Серость одежд
Не внушает надежд
Приближения к истине смысла.
Приближение к истине смысла
Манит, словно несбыточный сон:
Разыгралась звезда и затихла,
Но последовал звёзд легион!
Глава I
И когда звёзды взорами будут пасти…
Казалось бы, что была пустота… Полная пустота!.. Но это только казалось, потому что на самом деле даже и пустоты не было… И вакуума не было… Абсолютно ничего!!! И даже выражение «на самом деле» здесь вообще неуместно, поскольку быть не могло и того, что на самом деле…
Он оказался в полной темноте, но, постепенно привыкая к ней, заметил далёкие крапинки звёздочек…
Кроме далёких звёздочек не было больше ничего, и стало одиноко, и холодно, и захотелось приблизиться к тем звёздочкам, чтобы обогреться. Это смутное желание мелькнуло безо всякой надежды на воплощение и, казалось, угасло, но притаилось где-то в потаённых уголках сознания – притаилось и тлело…
Тлело долго, согревая крохотной надеждой, пока не почудилось, что крапинки растут. Тогда желание проявилось вновь, вспыхнуло, и звёздочки, и впрямь, стали приближаться…
Но росли они медленно, однако и он никуда не спешил. Звёздочки становились всё ближе, всё ярче, а затем показались еле видимые облака туманностей, но звёзд становилось всё больше, и размытые туманности затмились их сиянием…
Он уже приметил, что звёзды движутся в одном направлении, сливаясь в сплошной поток… Течение не было тесным, можно было плыть и против него, и поперёк, но двигаясь, как все, он сам себя уже стал ощущать такой звёздочкой, стремящейся куда-то туда…
Звёзды плыли, и он плыл… Попытавшись было плыть с опережением, он ощутил недовольство и приструнил себя… Но вдруг услышал слова: «Я на Бога смотрю по-иначе: не склонившись в поклоне, а прямо. Принимаю всё то, что назначил, но вакутою прусь упрямой…»
Несколько звёздочек шарахнулись туда-сюда, но восстановили свой прежний путь.
Он присмотрелся туда, откуда доносился голос, и осознал, что вновь плывёт не так, как все. Вновь возникло ощущение недовольства, но на сей раз он уже проигнорировал его. Проигнорировал, но стал воспринимать взгляды, обращённые на него. Недовольные взгляды проплывали мимо, а он плыл куда-то не туда…
В отдалении виднелась ещё одна звёздочка, плывшая не туда, но, видимо, сдалась влиянию укоров и слилась с потоком…
Значительно позднее показался едва уловимый туманный берег на краю звёздного потока, а на нём кто-то восседал в сверкающем серебром одеянии. Общий поток тотчас утратил интерес для него. Этот кто-то чудился значительно важнее, чем неясная общая цель, и появилось желание приблизиться к нему – и берег стал приближаться. Другие звёзды удивлённо оглядывались…
Восседающий приметил его и поманил сверкающей рукой:
– Торопишься к цели иль здесь отдохнёшь? В беседе суть истины, может, найдёшь!
Нужно было что-то ответить, но слова, словно комом в горле, застревали, не находя возможности произнестись.
Он вышел из потока, не обращая внимания на укоры, и, скромно расположившись на берегу, наконец-то с трудом выдавил:
– Я не проти… чтобы побесе… А вы кто?
Восседающий приветливо улыбнулся и прочёл:
– Я – ученик, от края и до края вселенной открывающий красу…
– Так мы… во вселе…? Или… том свете? – вопрос дался уже чуточку легче.
– …Никто всецелой истины не знает, лишь ждущий каплю чуши, что несу, – продолжил серебряный.
– Меня Кузьмо… Можно про… Кузя – друзья… так зовут. А вас?
Кивнув головой, серебряный с искренней улыбкой представился:
– Кузьме почтенье от простого Бо! Лишь с радостью, без всякого сомненья, встречаю каждого, влекомого стремленьем увидеть лучик света от Него.
– …ачит, Бо?! Прем… рад! – Кузя хотел подать руку, забыв о сломанных пальцах, но ощутил, что подать нечего.
Бо заметил замешательство и дружески посоветовал:
– Не суетись, Кузьма! Прими, как должно, что нет сейчас ни рук твоих, ни глаз! Душою видеть всё без глаз возможно! Душа подаст всем руку и без нас!
Бо говорил неспешно, легко и искренне, что понравилось Кузьме, и он, преодолевая ком, признался:
– Мне как-то неловко отвечать не стихами.
– Стиль стихов – лишь обложки глянец! Сущность слов – благодатный дар… – успокоил Бо.
– Здорово у вас получается! Вот бы мне так научиться!
– На щеках – молодой румянец. Всё придёт – будет слов пожар! – продолжил Бо.
– Пусть так! – согласился Кузя. – Так эта река к Богу течёт?
Бо оглядел реку и с сожалением произнёс:
– Чтобы Бога узреть, все смиренно плывут, но искомого нет – бесконечность найдут.
– А как тогда увидеть Его?
– Чтобы увидеть Бога, плыть, как и все, не стоит! Только шагнёшь с порога – дверь за тобой закроет! – прочёл Бо.
– Вы какими-то загадками говорите! – Бо выглядел сверстником, но в его доброй интонации улавливалось столько мудрости, что Кузьма никак не мог перейти на «ты».
Бо взглянул так, словно смотрел насквозь, и удовлетворённо предложил:
– Вблизи большое взглядом не объять! Попробуй сам себя ты в нём понять! Поведай о себе, и, может быть, не надо будет бесконечно плыть!
– Пусть так! – вновь согласился Кузя.
С каждым произнесённым словом говорить становилось всё легче, и он стал рассказывать о себе.
* * *
Кузя рос в небогатой трудолюбивой семье. Отец работал то плотником, то столяром, то наладчиком деревообрабатывающих станков. Кузя был первенцем и впитывал от отца его мастерство. Перепадало от отца за непослушание и за чрезмерное любопытство. Это любопытство касалось тайн, скрывающихся внутри всего – от игрушек до приборов. Сначала Кузя разбирал игрушечные машинки, а потом уже хотел найти двигатель в отцовском компасе: ведь должно что-то вращать стрелку! Чрезмерное любопытство, естественно, влекло за собой иные уроки…
Учёба Кузи виляла от посредственности до замечательности в зависимости от того, интересен ли был предмет. Так, в диктантах он упорно писал «-ево», как и звучало, венчался взбучками по математике за ответы вслед за условием задачи, а физические опыты упорно повторял дома… Один факт из школьной жизни особо врезался в память: в познании химии Кузя всегда оставался середнячком, но перед выпускным экзаменом заново проштудировал всё то, что долбилось долгое время; на экзамене сполна ответил на вопросы билета, и учительница, будучи уверенной, что Кузя списал со шпаргалок, пыталась выявить подлог – завалить его дополнительными вопросами, но и на них Кузя ответил влёт.
– Почему ты так не отвечал на уроках?! – поразившись, возмутилась учительница.
– Так неинтересно было, – промямлил Кузя.
– Вот за то, что ты лоботряс, а не тупой, как я думала, пятёрки от меня не дождёшься! – с глубокой обидой разгневалась седая учительница. – Чтобы всю жизнь помнил, что нельзя так относиться к самому главному предмету!!!
Новобранцем, по счастливой случайности, Кузя попал в десант.
Командование внушало: «Вам выпала высокая честь служить в десанте! Каждый десантник – это боевая машина по уничтожению врага, и ваша обязанность – беспрекословно выполнять всё, что приказано…»
Кузя категорически не желал чувствовать себя машиной, но возражать было глупо. Он постигал боевую подготовку, а особенно – матчасть, где всё было интересно: оружие, боевые машины, самолёты, вертолёты… Хотя изучать было интересней, прикасаясь руками, но и бумажную лабуду приходилось постигать.
Его интерес отразился обратной службой: командир роты, решивший хвастануть перед проверяющим, вызвал Кузю из строя и подобострастно обратился к генералу с просьбой задать контрольный вопрос; Кузя влёт ответил на вопросы о дальности стрельбы пулемёта, принципе действия автомата изменения клиренса БМД и даже о назначении автомата перекоса вертолёта с использованием терминов аэродинамики; генерал даже выпятил грудь и мимикой выразил гордость за такого солдата и предложил Кузе службу в штабе армии.
Командир роты, провожая Кузю к генеральскому вертолёту, признался: «Ты мне такое дело сделал!!! Я тоже не остался в долгу!»
В поощрение Кузе вместо интересного дела пришлось заниматься рутинной рассылкой документов с грифом «секретно» и «для служебного пользования». Многие мечтали о службе в штабе, а для Кузи это было как наказание.
Лишь на время крупных учений Кузя возвращался в родную дивизию и радостно ощущал себя частицей впечатляющих шлейфов, высыпавшихся за самолётами.
Как-то под конец службы пожилой генерал пригласил Кузю прогуляться по штабному парку. Полковники, шедшие навстречу, переходили на звучный строевой шаг, отдавая честь, а генерал отделывался лёгким взмахом. Таким же взмахом приветствовал полковников и Кузя.
– Так ты не хочешь остаться? – пожурил генерал по-отечески. – Ведь на твоё место масса желающих!
– Нет, Геннадий Даниилович, я по характеру свободный человек! – ответил Кузя, обращаясь с уважением, но без тени подобострастия.
– Как я тебе завидую! – пожал руку генерал.
После службы в армии Кузя погостил немного дома и подался на работу в строительную бригаду, прокладывавшую трассу через тайгу. Бригада жила в вагончиках, переезжавших с места на место по мере строительства трассы. Это вполне устраивало Кузю, поскольку в родительском доме было уже тесновато.
Целый год трасса уходила всё дальше от родного городка, и Кузя всё реже наведывался к родителям. А потом вся бригада со строительной техникой была переброшена за Урал, где сулилось значительное повышение зарплаты. Там Кузя проработал долго – и в одной деревушке, стоявшей неподалёку от трассы, где бригада прикупала свежее молоко, познакомился с Катей.
Катя помогала соседке доить корову, а сама соседка доить уже затруднялась в ожидании родов. У соседки они и познакомились. Катя оказалась трудолюбивой и спокойной. Её родители погибли в аварии, и она жила с бабкой, характер у которой был прескверным. Катя топила печь, готовила еду, мыла полы, но для бабки всё было плохо. Катя рада была бы куда-нибудь уехать, но не было ни денег, ни вариантов, ни подходящей одежды.
Вечерами Кузя и Катя подолгу сидели на лавочке, а бабка всё сновала и ворчала на них. Кузя уговорил начальника взять Катю помощницей поварихи Нюры, которая, потеснившись, с радостью приняла напарницу.
Начальник Федот ценил Кузю за то, что ему можно было поручить любое дело, не сомневаясь, что будет сделано на совесть. Кузя охотно брался за любое поручение. Он освоил работу бетоноукладчика, сварщика и бульдозериста и выполнял не хуже специалистов с удостоверениями. Видя, что отношения Кузи и Кати серьёзные, Федот строго запретил бригаде даже материться в её присутствии, не то что клинья подбивать.
В небольшом городке, где трасса подходила к завершению, Кузя и Катя расписались. Родители Кузи не приехали, поскольку было очень далеко, да и остановиться было негде. Общались лишь по фону.
После завершения работ руководство, рассчитавшись с работниками, распустило бригаду. Вагончики и строительная техника были собраны на площадке заброшенного завода, где Кузя остался охранником. Но это было ненадолго. По железной дороге всё имущество должны были перебросить куда-то далеко, где потребности в бригаде уже не было.
Кузя стал спешно искать работу, но работа сама нашла его. Оказалось, что Федот перед отъездом заглянул на частную фирму и замолвил директору слово о трудолюбивом непьющем мастере на все руки.
Директор Тихон не счёл за унижение лично приехать к Кузе, чтобы познакомиться. Так, после отправки техники, Кузя и Катя перекочевали в съёмную комнату, которую нашёл сам Тихон.
Для Кати на фирме работы не было, а Кузя был востребован вдвойне. Фирма занималась продажей металлопроката. Ответственными за металл были кладовщицы Фая и Рая. Михалыч работал на погрузчике, Потап заведовал газорезкой, а Игнат – дисковой пилой. Кроме того, все мужики занимались переноской, выправлением, строительством и другими хозяйственными работами. Поэтому нужный специалист в нужный момент мог оказаться в другом конце базы. А посему Тихону нужен был специалист на все руки.
Дисковый резак Кузе был знаком. Импортный погрузчик в управлении оказался намного проще и приятней, чем норовистый и капризный бульдозер. И газорезка была не сложнее сварки.
Тихон оказался добрым, но требовательным мужиком. Зарплата выплачивалась в конверте, и никто не знал, сколько получает другой. Ультимативное требование Тихон поставил сразу: «Если кто-то узнает, сколько в твоём конверте, то сразу последует увольнение!»
* * *
Потап с Игнатом были курящими и не отказывались пропустить стаканчик, и это их сближало. Непьющий и некурящий Михалыч был вынужден сохранять с ними дистанцию, а потому был рад появлению Кузи, стоявшего на аналогичных позициях, и за совместной работой и в «перекуры» делился своим житейским опытом.
Как-то Михалыч продиктовал Кузе номер своего фона, и тот запомнился, как особый узор: достаточно было запомнить две цифры, как остальные выстраивались сами – 64324623.
Михалыч был в разводе. Среди родни и знакомых брак Михалыча долго считался идеальным, но когда Михалыч, вкалывая на трёх работах, скопил на квартиру, то радость новоселья была недолгой: жена потребовала развода. С полгода Михалыч упирался, убеждал, что добрые отношения дороже всего на свете, но жена беспрестанными скандалами добилась своего. Михалыч оставил ей квартиру и вернулся жить в деревню к матери.
Продолжая вкалывать, он срубил новую избу и сделал в ней удобства не хуже городских. Деревушка, расположившаяся на берегу речки, бочком упиралась в лес, и участок земли матери-отца был с самого краю – речка на задах да лес с боку – загляденье, в чём Кузе выпал случай убедиться.
Жена Михалыча, резко подобрев после развода, стала приезжать в гости, но Михалыч догадался о причинах такой перемены: ещё и дом вознамерилась оттяпать. Да и в дочери читались те же самые черты, как в яблоке – от яблони.
Михалыч частенько делился житейскими проблемами, перемежая повествование прибаутками, поговорками и известными фразами, а Кузя слушал, цепляя прибаутки и не особо вникая в подробности чужой жизни. Ему казалось, что волею судьбы его минула сия горькая чаша: будущая семейная жизнь Кузе казалась уже выстроенной – не шикарной, но благополучной, и беспокоиться, казалось, не о чем, но судьба плела свои узоры.
* * *
Через год у Кузи и Кати родилась дочка Маля. Хозяйка квартиры, Алиса, относилась к ним как к родственникам. Она помогала Кате и словом, и делом, и даже комнату свою не запирала никогда. Летом Алиса жила в садовом домике, а Кузя и Катя чувствовали себя совсем вольно.
Рая, жившая в том же подъезде, была знакома с Алисой и порой заходила поболтать. Оказалось, что именно она порекомендовала Тихону пустующую комнату. Катя и Рая стали подружками, и на работе отношения Кузи с Раей тоже были тёплыми – дружескими, на что с недовольством смотрел Потап.
У Михалыча полоса жизни была не столь светлой, он схоронил мать и пытался вновь завести семью, но всякий раз обжигался на корыстных устремлениях подруг.
Как назло, у Тихона открылся нехороший принцип – он никогда не пересматривал оговорённый размер зарплаты. Михалыч, проработавший больше всех, предложил сообща поставить вопрос о повышении, но из солидарности поддержал лишь Кузя, а другие отмежевались. Михалыч был уволен, Кузя предупреждён, а добрые отношения в коллективе сменились подозрительностью. Нагрузка на Кузю увеличилась, а зарплата осталась прежней.
Потом и на Раю свалилось горе. Её шестилетний сын катался на санках с горки, и какие-то пацаны врезались санями ему в живот. Сын вернулся домой со слезами, а Рая постаралась успокоить его, мол, мужчины не плачут: искать виновников было поздно и бессмысленно. Вечером у сына поднялась температура. Рая, оставив Кате дочку, отвезла сына в больницу. Его поместили в стационар, а Рае наотрез отказали в намерении быть с ним.
Врач пришёл к пацану только утром и обнаружил его умершим. «Защитники» детей сворой приехали к Рае и, обвинив её в избиении сына, отобрали дочку. Сколько ни искала Рая справедливости в прокуратуре и судах всех инстанций – везде отпинывали. С горя Рая запила, и её лишили родительских прав.
Катя, с которой Рая делилась своими горестями, пересказывала их Кузе, поражаясь, какие страшные дела творят власти. Как-то она сказала: «У нас с тобой всё так хорошо, что даже страшно! Хоть бы ругались, что ли!»
Когда Рая повесилась, Катя долго была вне себя от ужаса, а потом стала намеренно устраивать глупые ссоры.
Потап, не раз подкатывавший к Рае, тоже запил. В поддатом состоянии он со слезами на глазах обвинил весь коллектив в смерти Раи: «Мы должны были пойти все вместе и отобрать дочку у этой своры!!!» – орал он.
Тихон предупредил его разок не приходить на работу пьяным, а на другой раз уволил.
Кузе Тихон принёс официальные удостоверения газорезчика-сварщика и водителя погрузчика и свидетельства о прохождении полных курсов обучений.
– У нас всё покупается и продаётся, – пояснил Тихон.
На Фаю легла двойная работа, а Тихон надолго слёг в больницу. Его жена, занявшая директорское кресло, приняла нового работника по имени Эдик, который ничего не умел и ничего не хотел делать, а лишь льстиво улыбался всем.
* * *
Маля росла хохотушкой. Радость переполняла её во всем. Кузе нравилось играть и гулять с ней. Катя хотела устроиться на работу в детский сад по соседству, но Кузя настоял на том, что при их скромных потребностях его зарплаты на жизнь хватает, а потому Кате лучше посвящать себя дочке. Разок они погостили у родителей Кузи, чему те были несказанно рады. Прошло уже немалое время после того, и мать приглашала вновь, но скопленного хватило бы только на дорогу, а Катя снова была беременна.
Кузю раздражало заискивание Эдика, но ещё больше раздражала необходимость полного контроля над тем, что и как он делает. Проще было самому всё сделать, чем принудить нерадивого, и Кузя стал поучать неумеху, не пренебрегая повышенным тоном и крепким словом.
Тихон, вернувшийся из больницы, не реагировал на просьбы Кузи уволить Эдика. Дошло до того, что за поломку инструмента Кузя отвесил Эдику тумаков, за что сам потерял в зарплате. Выяснилось, что Эдик – племянник жены Тихона, и принят, чтобы докладывать обо всех. Тогда и Кузя стал работать «спустя рукава». Эдик сидел на лавочке, а Кузя сам неспешно резал, грузил, строил, выправлял, чистил. А клиенты ждали. Вместо Тихона всё чаще сидела его жена, а очередь покупателей становилась всё короче.
– Надо было послушать меня, не было бы болота! – высказал Михалыч, с которым Кузя продолжал поддерживать отношения. – Да и Тихон прогадал: погнался за топорищем – упустил топор!
Михалычу жизнь преподнесла новые проблемы: его деревушка была на краю города, и участок вблизи леса и речки приглянулся кому-то из «крутых». Поначалу «крутой» сам подъехал к Михалычу в компании с местным главой и предложил вроде как немалую сумму за участок земли с условием, что Михалыч уберёт свои «дрова», имея в виду дом. Михалыч отказался, поскольку место нравилось самому, и оно было памятью об ушедших родителях, да и за предложенные деньги невозможно было приобрести даже комнату в коммуналке. А затем произошёл пожар: пока Михалыч был на работе, его дом сгорел дотла.
По заявлению Михалыча полиция возбудила дело о поджоге, но никаких результатов не было. Ни в доме, ни во дворе Михалыча не было ничего самовозгорающегося, и даже электричества в тот день, по стечению обстоятельств, не было, но полиция меднолобо не желала признать факт поджога: «А вдруг кто-то окурок из-за забора бросил!» – и это в таком месте, где посторонние лишь с десяток раз проходили за год!
Михалыч перебрался жить к сестре, ютившейся с дочерью в однокомнатной квартире, а на пожарище сколотил «курятник», чтобы видно было, что место не пустое.
* * *
Ссоры в семье вошли в норму. Катя всё больше походила на свою бабку, и Кузя тоже на неё покрикивал, что слышали соседи. Руку только не прикладывал.
Когда пришёл срок, отвёз в роддом. По дороге не разговаривали после очередной ссоры.
Наутро Катя родила сына, а позднее, вся бледная, улыбалась Кузе в окно и попросила прощения за глупые скандалы.
А потом Катя умерла.
Когда Кузя, убитый горем, сидел перед дверью главного врача, старушка уборщица, моя пол, тихо пробормотала, не обращаясь к Кузе, что врачи заболтались на пересменке и забыли, что детское место не вышло.
– Судить их надо, да только правды не найдёшь! – посетовала старушка, глядя в пол.
Главврач так и не принял Кузю и не дал никаких объяснений.
Кузя подал заявления в полицию и прокуратуру. Офицер полиции, принявший заявление, посоветовал прийти на следующий день, и Кузя пришёл. Его проводили к подполковнику Яруллину, который принял Кузю радушно и внимательно выслушал.
– Ты воздух нюхал, кем главврач приходится прокурору города? – трепанул Яруллин с нескрываемой хитростью.
Кузя вспылил, что не знает и знать не желает, и это не должно иметь никакого значения.
– Пухнарь ты ещё! Дубарь глупый! Жизни не знаешь! – сделал вывод Яруллин. – Ты что думаешь, что я ради тебя на фонарь полезу?!
Кузя не знал, что ответить. Яруллин закурил, да так, что некурящему Кузе стало противно, и, попыхивая дымом, пробубнил:
– Ты забудь об этом. Дырку себе найдёшь, родит снова, и живи себе в тряпочку, а я тебе помогу, если что!
Кузю возмущало не только курение, но и наглое отношение к человеку со стороны полицейского. В строительной бригаде мужики тоже курили в вагончике, но, из уважения к другим, старались выдыхать дым в форточку, а подполковник полиции дымил нагло – прямо в лицо. Кузе хотелось и плюнуть в рожу, и вмазать сигарету ему в рот натруженным кулаком, а сказанные слова, говорящие о полном безразличии к убитой медиками жене, были верхом цинизма! Внутри всё кипело, и Кузя боялся, что, как только откроет рот, то выскажет всё этому подонку и матом, и кулаками! Во избежание скандала и драки Кузя молча встал и пошёл к выходу. Яруллин вдогонку ещё подсыпал соли:
– Ты намалявил бы отказную на сына, всё равно виться не сможешь!
Кузя шёл по коридору, разбивая костяшки кулака о стены. У вертушки его остановил дежурный и передал требование явиться на следующий день к назначенному времени.
В прокуратуре ответили, что прокурора нет, а ответ на заявление будет дан в установленный законом срок.
В роддоме увидеть сына не дали, сославшись на то, что он проходит специальный курс восстановления.
Алиса, присматривавшая за Малей, пока Кузя обивал пороги, сообщила, что уезжает в сад, который нужно было подготовить к зиме.
Мале уже минуло три года. Она уже умела читать по слогам, считать на пальчиках, лишь произношение было слабое. Кузя говорил ей, что мама в больнице, но дочка скучала по ней и, видимо, чувствовала что-то более ужасное – не веселилась, а сидела задумчиво.
* * *
На следующий день, когда Кузя вновь пришёл в полицию, взяв с собой Малю, его снова проводили к Яруллину. В кабинете оказалась лишь толстая грудастая баба, явно восточной внешности, в цветастой одежде с массой бус и золотых колец. Увидев Малю, она сразу засюсюкала с ней и попросила её к себе на колени. Маля пошла, но неохотно. Женщина говорила с Малей противно искажённым голосом.
– Если вам не с кем будет оставить дочку, то приводите её ко мне, – предложила она.
Её вид, а особенно фальшь при обращении к ребёнку, вызывали отвращение, и Кузя отказался от предложения, но баба всё-таки всучила ему бумажку с адресом.
– А-а! Вы уже замарьянились?! Вот и хорошо! – поощрил вошедший Яруллин и добавил, обращаясь к Кузе: – Сулима Мухаметовна готова виться о твоём сыне.
– Я никого не просил брать заботу о нём!!! – взорвался Кузьма.
– Ну полегче-полегче! – командно выдавил Яруллин. – Ты сам вчера сказал, что не сможешь виться.
– Я такого не говорил!!! – снова крикнул Кузя.
– А какая разница?! Я сказал, а ты промолчал – значит, согласился.
– Я о своём сыне буду заботиться сам!!! – яростно заявил Кузьма.
– Ну в этом вы не правы! – презрительно ответил полицейский, переходя на гонор. – Где вы будете и чем, будет решать государство, а государство – это я! Так что сядь и успокойся!.. А то закрою тебя подальше!
Маля, никогда не видевшая отца таким злым, заплакала. Кузя понял угрозы и понял бессмысленность своего взрыва. Он подошёл к Сулиме, чтобы забрать дочку, но Сулима вцепилась в неё, зашипев, как змея:
– Вы доводите ребёнка до слез! У вас и дочь надо отобрать!
– Пойдём ко мне, – позвал Кузя, обратив ладони к дочери, силой стараясь говорить спокойно.
Маля протянула ручки навстречу, но Сулима не отпускала её.
– Отдай пока! – приказал Яруллин.
И Сулима подчинилась, расцепив хватку. Кузя взял Малю на руки и собирался покинуть эти злобные стены, но Яруллин остановил его, прогундосив:
– Вижу, ты заспокался?! Сядь, побазарим по делу.
Маля, оказавшись на руках отца, сразу перестала плакать, и Кузя, зная, что его могут не выпустить из здания, подчинился.
– Так вот, Кузьма Степанович, – перешёл Яруллин на официальный тон, – тебе сына не выкормить, а у Сулимы есть молоко, и ты знаешь, что только женское молоко подходит для питания ребёнка. Дети, которых кормят искусственным, болеют раком, и все умирают. Все! Ты что, смерти сыну хочешь?!
Понимая, к чему лживо клонит Яруллин, Кузя молчал, чтобы снова не взорваться.
– Ну вот и молоток! – удовлетворённо выдал Яруллин. – Ты пойми бабу – у неё сын сдох! Можешь ты дубить, как хреново ей после этого?!
Довольное сюсюканье Сулимы до прихода Яруллина говорило о его лжи: никакого горя у неё не было, но Кузя снова промолчал.
– Во-от… молоткуешь! – протянул Яруллин. – Так что в твоих интересах прийти к взаимопониманию. Сулима – баба с багажом и готова щедро нашелестеть. Так что и на погребение тебе хватит, и на дочку останется. Я, конечно, сочувствую тебе в твоём горе, но ты ведь и сам должен петрить, что мокруха лежит на тебе! Ты устраивал бузу в семье, метелил жену! Это и соседи твои подтверждают и другие овечки, которые в палате с ней были. Избивал, ведь так?
