Времена философов

– Мне бы хотелось сказать, что никакого чуда я не совершал, что чудо произошло скорее со мной, но вы ведь сочтёте это за скромность…

– Я знаю одно: вы напомнили профессору его самого в молодые годы, – одинокого замкнутого поэта, чьи произведения были слишком странными для того, чтобы принести ему хоть какую-то известность, не говоря уже о чём-то большем.

– Может быть, но только разница в том, что ваш друг помимо этого обладает ещё множеством талантов, которых нет у меня…– и мне тут же стало стыдно за спонтанно выраженное чувство сожаления и подсознательные амбиции.

– Мой юный друг, – мистер Минрой взял меня за плечи и пронзительно посмотрел в глаза. Я думал, он скажет, что во мне ещё живёт прежний закомплексованный мальчик, или нечто подобное. Но он сказал:

– Зато вы принадлежите самому себе. Обладая многими талантами, человек может заиграться. Впрочем, это не совсем корректно звучит, ведь гений и есть игрок, игрок с большой буквы. Он может играть со многими вещами, но тем самым будет упускать нечто очень важное. Именно это произошло с моим другом профессором. Он – превосходный игрок, но это превосходство заточило его в мир форм, лишённых важного содержания. Вам удалось вернуть ему утраченное содержание, по сути дела вы напомнили, что люди – неслучайны в этом мире, неслучайны, ибо способны чувствовать, а не только говорить о чувствах, мыслить, а не только блуждать в мыслях, и на самом деле могут быть более восприимчивы. А удалось потому, что важнее всего для вас – это принадлежать самому себе. Амбиции, охоту за внешними объектами вы ощущаете в себе как нечто негативное, поскольку чётко осознаёте: всё это может лишь увести вас от самих себя.

– Если вы никуда не торопитесь, мы можем присесть, – предложил он затем, и указал на скамейку, усыпанную листьями.

Я никуда не спешил и был только рад продолжить знакомство.

– Осень – волшебная пора года, – и, находясь здесь, особенно это ощущаешь, – с вдохновением произнёс он, глядя на верхушки старых деревьев. – Время, когда истории подходят к своему завершению…

– Мистер Минрой… – начал было я.

– Очень прошу, обращайтесь ко мне просто: Уилл.

– Хорошо… Уилл, эти люди в парке, их стало… не знаю, может быть, во мне говорит сейчас чувство ревности, но их стало чересчур много. К тому же складывается странное впечатление… как будто все они здесь что-то ищут.

– Они ищут то, чего им не хватает в себе. Прежде такого наплыва охотников за чудесами не было, это так… Но, если поконкретней, они хотят увидеть, (и, вероятнее всего, увидят) двоих детей, девочку и мальчика с хищной внешностью, в лохмотьях древних людей. Периодически они появляются среди посетителей, – возникают из ниоткуда, пробегают мимо и удаляются в неизвестном направлении, могут подпрыгнуть до самых верхушек деревьев, а потом вдруг исчезнуть, либо просто исчезают.

– Очень интересно… и что по-вашему это может означать?

Уилл ненадолго задумался.

– Это только моё предположение, но я уже сталкивался с чем-то подобным в волшебных аллеях Далмака – как раз в пик сезона. А в них, как вы, наверное, знаете, всё, что ни происходит, так или иначе связано с нами.

– То есть вы хотите сказать, что эти… странные дети имеют прямое отношение к нам? – спросил я о том, в чём сам был почти уверен.

– Я думаю, они являются порождением этой самой массы людей, что озабоченно бродит по территории парка. Юные дикари с иступлёнными лицами есть сущность толпы.

Знаете, Вил, многие таинственные явления – это что-то вроде всходов растений, – представьте, что люди засевают их семена в сию благодатную почву, не ведая о том, что они это делают. Впрочем, я, наверное, подобрал не самое удачное сравнение.

– А, по-моему, удачное.

Уилл посмотрел на меня; поняв, что я во всём с ним согласен, внёс долю сомнения:

– И всё-таки, это лишь моё допущение. Посетители здешних мест в большинстве своём вряд ли бы одобрили подобные рассуждения.

Пока я думал над словами Уилла, на территорию парка вошла группа лиц, оснащённых съёмочной аппаратурой. Заметив их раньше меня, мой собеседник встал со скамьи, улыбнулся и приподнял шляпу в знак прощания.

– Эльза, ко мне! – бросил он собаке. – Идём, дорогая. Рад был знакомству, Вил!

Я тоже встал, и, переводя взгляд с него на этих, явно целенаправленно идущих в нашу сторону людей, произнёс:

– Вы так неожиданно… Доброго пути, мистер Минрой, прошу прощения, Уилл!

Не успел я договорить, как Уилл и его собака исчезли, буквально растворились в воздухе – на виду у нескольких десятков прохожих.

– Очередной трюк! Браво! – тут же раздалась чья-то восторженно-ироническая реплика.

Я обернулся на голос. К тому месту, где я стоял, приближалась шумная компания молодых людей. В ней выделялся высокорослый, худощавый парень – в полосатой кепке и с полосатым шарфом, одетый во всё чёрное. На лице его светилась улыбка, а во взгляде лёгкая насмешка над толпой. Реплика, разумеется, принадлежала ему.

В ответ на возмущение в свой адрес кого-то из пожилых людей он громко, зычно произнёс:

– Вы разве до сих пор не знаете?.. Все эти писаные чудеса – на самом деле фокусы! Мастерски выполненные? – бесспорно, – но фокусы!

Люди, до которых донеслись его слова, обращали на него внимание, останавливались, переговаривались.

– Последние новости не слыхали? – обратился он к ним. – Это – представления – как то, на что вы смотрите в театре! Здесь тоже есть режиссёр-постановщик, актёры! Всё это время вас разыгрывали!

– Что?! А как же… – раздражённо начал кто-то.

– Эти исчезновения и прочее там – иллюзия, – вышел вперёд другой паренёк из компании молодых людей. – Работа мага-иллюзиониста, да, разумеется, далеко не простого. Он, к тому же ещё, и учёный-конструктор, и художник, одним словом великий мастер. Вот он и его прелестная компания и замутили чудеса в заброшенном парке, на которых все помешались.

И оба парня одновременно выдали усмешку, говорившую об их явном перевесе в споре.

– Прессу иногда читать надо, новостями интересоваться. Словом, жить надо нормально, а не гонятся за всякими призраками, таинственными зверьками и прочим, – прозвучал ещё один голос из той же компании, на удивление, не насмешливый, а вполне серьёзный.

Однако нашёлся кто-то, кто скептично пробурчал в ответ: «Какой дурак поверит какой-то газетёнке». И этот кто-то, вероятно, с чувством понимания того, где правда, где ложь, преспокойно пошёл дальше своей дорогой.

Мой же разум на все эти слова отреагировал не сразу, так как я был под сильным впечатлением от исчезновения моего собеседника. Однако вскоре они переросли для меня в серьёзную задачу. Характер моих рассуждений мог бы стать более беспокойным и поверхностным после того, как высокорослый парень в кепке, распознав, очевидно, на моём лице озабоченность, обратился ко мне с ухмылкой:

– Что, парень, веруешь в чудеса?

Наверное, мне хотелось, чтобы в его голосе прозвучала насмешка. Так было бы для меня проще? Но это было скорее снисхождение.

– Сочувствую, – обронил он.

Однако, раздражение, желание спорить, возникли во мне лишь на миг, ибо на ум тут же пришла светлая мысль: «Благосклонность… естественная благосклонность к своим оппонентам и противникам. Если я ещё не научился этому, то мне определённо стоит. Каждый заслуживает благосклонного к себе отношения. И такое отношение говорит о подлинной уверенности в себе».

По дороге из парка, я продолжал думать об этом: «На самом деле, когда кто-то говорит вещи, с которыми ты не согласен, вовсе не возникает повод выходить из себя, суетливо отстаивать свою правоту. Просто часто так бывает, что мы в этот момент ослеплены и не видим другого пути. Благосклонность… как она возникает? Она возникает из понимания того, что наиболее значимо, а что второстепенно, иными словами: из нашей объективности, которая тем больше, чем меньшее значение мы придаём личностным суждениям и оценкам, и в первую очередь, конечно же, своим собственным. Наибольшую ценность имеет человек в своём естестве и всё то, без чего жизнь его потеряла бы смысл. Всё прочее – преходящее. Нашими мнениями, принципами, а вместе с тем и гордостью, что придаёт им важность, вполне можно поступиться во имя чего-то большего, общего или надличностного. Коль скоро всех возможно примирить, то благосклонность и есть путь к примирению».

Придя домой, я разложил перед собой всю прессу, пришедшую за последнее время, и почти сразу же наткнулся на искомый материал. Статья называлась: «Иллюзии на смену чудесам». В ней содержалось интервью с человеком, который и был тем самым магом-иллюзионистом, создателем чудес в заброшенном парке. Без сомнения, каждый, кто читает эти строки, знает, о чём повествовалось в данной статье, поэтому многочисленные её подробности можно опустить. Великий мистификатор не сомневался: странные явления имели место в Вильском парке. Однако он также был убеждён в том, что недавно они полностью ушли из нашей жизни. Как-то раз во время наблюдения за ними у него возникла идея: почему бы ему самому не попробовать создавать их? Ведь таким образом он сможет лучше понять, что и почему происходит в заброшенном парке. «Создавать иллюзии, разумеется. Но стремиться к тому, чтобы они походили на настоящее волшебство». В завершении интервью он сказал: «Я не хотел никого провести, всё, что я делал, это укреплял вашу, а заодно и свою веру в чудо. И сейчас, говоря об этом, продолжаю верить, верить в искусство. Во мне нет сожаления. Я по-настоящему счастлив, как счастлив художник, претворивший своё искусство в жизнь».

Во время чтения статьи я едва не разрыдался – разделяя чувства этого человека, веря ему и веря вместе с ним.

Причиной того, что спустя столько времени он решился рассказать об этом, послужили растущие сомнения и чувство тревоги. Он сказал: «Каждая история рано или поздно подходит к концу. Пришла пора завершиться и моей истории, – в противном случае она будет лишь утрачивать свою определённость, тогда как я – веру в чудо». Меня буквально ударило током – сразу же вспомнились слова Уилла Минроя: «Осень – волшебная пора года, – и, находясь здесь, особенно это ощущаешь. Время, когда истории подходят к своему завершению…» Я перевернул страницу, и моё подозрение подтвердилось: на фотографии был не кто иной, как мой недавний собеседник.

С роем мыслей в голове и воспоминаний я снова отправился в Вильский парк. Я не знал, удастся мне разыскать мистера Минроя, или нет, но в любом случае другой дороги для меня в тот вечер не было.

Шагая то быстро, то медленно, в зависимости от того, какие мысли меня одолевали, я практически не замечал (не хотел замечать) ничего вокруг, и так дошёл до самых ворот. Когда понял, что пришёл поздно, испытал (оставленное, казалось бы, в прошлом) чувство уныния.

Я бродил вдоль забора парка до тех пор, пока не начало темнеть.

– Думаете, не пора ли возвращаться? – раздался голос за моей спиной, который не сложно было узнать.

Только что у меня была мысль: случись мне сейчас встретить мистера Минроя, я не найду, что ему сказать (слишком много передумал, слишком устал). И вот, он тут как тут.

– Или вы всё же не торопитесь? Впрочем… я, кажется, немного виноват перед вами. Но я знал, что вы придёте, честно говоря, даже рассчитывал на это. Я не лжец, и не строю никаких планов. Всё, что я говорил вам, правда.

– А то, что вы сказали всему городу?

– Правда и это. Только здесь есть ещё кое-что… Присядем? – предложил он, указывая на скамейку.

Мы присели, помолчали некоторое время. А потом мистер Минрой сказал:

– Однажды профессор Рольпер представил меня Верховной Академии как весьма талантливого иллюзиониста. Это значило, что он одобрил мою идею обосноваться в заброшенном парке. Поначалу, конечно, она показалась ему чистым безумием. Но потом он сказал: если возможно установить контакт с тем миром, то не иначе как при помощи искусства. Это было как раз то время, когда Вильскому парку вновь стало уделяться много внимания. Академии нужно было хоть как-то контролировать те процессы, что происходили в нём и вокруг него. Моя кандидатура для этого подходила как нельзя лучше. Я известен множеством впечатляющих иллюзионных постановок, умею пользоваться последними достижениями науки и техники, вдобавок, могу найти общий язык практически с любыми людьми, – что тоже немаловажно, и может сыграть определённую роль в этом деле сейчас.

– То, что я явил себя публике, меня вовсе не радует, – после небольшой паузы продолжил он, – но я должен был это сделать.

– Почему? Таково было распоряжение Академии? – попробовал я догадаться.

– На то есть ряд причин; основная вам известна. Вокруг таинственных явлений всё больше скапливается негатива. То, что в результате их воздействия образ жизни многих людей кардинально меняется, настораживает, – подобные перемены грозят массовой истерией. Так что, если бы даже не поступило распоряжение от Академии, я всё равно бы это сделал.

– Но ведь, сделав такое признание, вы, наверняка, подвергли себя риску. Люди верили в чудеса, а иногородние, к тому же, платили деньги за посещение парка…

– У меня есть лишь один выход: рассказать свою историю от начала и до конца, ничего не утаивая. И если после этого отдельные люди начнут бросать в меня камнями – а я почти уверен, что таких найдётся немало, – что ж, невелика цена их веры. Ведь вы же, несмотря на то, что верили, не шли сюда сводить со мною счёты.

– Если честно, я собирался потребовать у вас объяснений.

– Но вы не почувствовали себя одураченным. И при любом исходе, думаю, ваша вера бы уцелела.

На минуту он замолчал, а затем выдал неожиданную вещь:

– Пусть и с полным поражением, но мне хотелось бы уйти, Вильгельм. Взять и уйти, как будто ничего этого не было. Ни парка чудес, ни толпы людей, ни пристального внимания Академии, даже искусства, воплотить которое в жизнь было когда-то моей сумасшедшей мечтой. Так бывает: долгое время ты о чём-то заботишься, что-то постигаешь, создаёшь, находишься в центре событий, а потом… потом наступает момент, когда ты готов всё оставить, – не с отчаяния, не от того, что что-то не получилось или вышло не совсем так, как хотелось бы, а легко, с чувством выполненного долга (впрочем, говоря о долге, я, наверное, лукавлю, ведь я делал это для себя). Оставить, и больше к этому не возвращаться.

– Но вас всё ещё что-то удерживает…

– Не хватает какого-то завершения… могу ошибаться, но, мне кажется, в деле с Вильским парком не хватает именно вас.

– Не хотелось бы вас разочаровывать… – опустил я голову.

Уилл встал со скамейки и, приободрив меня улыбкой, произнёс:

– Что вы наверняка не сможете сделать, так это разочаровать меня.

– Я даже не представляю, что вы имеете в виду… – продолжал я безнадёжную мысль, которую, впрочем, сам себе навязал.

– Уже достаточно поздно. Может статься, другого времени у нас не будет. Поэтому попрошу вас следовать сейчас за мной, – загадочно произнёс он, после чего сразу же развернулся и двинулся по аллее в сторону восточного входа в парк.

Мне ничего другого не оставалось, как идти с ним, к чему, впрочем, я отнёсся с воодушевлением.

На входе Уилл показал удостоверение члена Верховной Академии и нас пропустили.

До закрытия парка оставалось около получаса. Несмотря на это, людей в нём было ненамного меньше, чем днём. Правда, основная их масса находилась недалеко от входа. Так что не успели мы пройти и двухсот ярдов, как он покрылся мраком и опустел. При этом во мне возникло странное чувство, что там, где мы идём, никто ещё не ходил, – чего, разумеется, быть не могло. «Возможно, – подумал я, – чувство подсказывает, что знакомые места вот-вот предстанут передо мной в совершенно новом свете». И, словно в ответ на мою мысль, впереди загорелся свет.

Уилл, опережавший меня на несколько шагов, остановился и жестом предложил мне пройти вперёд. Свет шёл прямо из-под земли, а чуть ниже её уровня находилась небольшая подъёмная платформа. Мы поочерёдно спустились вниз, в достаточно просторный, но при этом совершенно пустой коридор, на одной из белых, ни о чём не говорящих стен которого тонко вырисовывался контур двери. Не успел я обернуться с немым вопросом к Уиллу, как дверь передо мной раздвинулась. С того момента всё, что происходило со мной в тот вечер и в ту ночь, я воспринимал не иначе, как удивительный сон.

Если бы по ту сторону проёма было темно, можно было бы решить, что мы вышли обратно наружу, ибо перед нами вновь простёрлась парковая территория. Но, поскольку там царил дневной свет, на ум пришла другая, ещё более фантастическая мысль, что мы очутились в неком ином мире. На самом же деле, мы вошли в помещение, которое являло собой точную копию одного из мест Вильского парка, или – иными словами – в котором была создана его голограмма. Догадавшись об этом – благодаря почти полному отсутствию мебели (были только стол и два кресла), я узнал и само место: здесь мы встретились сегодня с Уиллом.

– Кажется, я начинаю понимать, как вы создаёте ваши иллюзии… и ваше сегодняшнее исчезновение… вы на самом деле были не вы, а ваша голограмма…

В то время, как я проговаривал эти мысли вслух, к нам выбежала огромная огненно-рыжая собака Эльза. Её неожиданное и эффектное появление на миг лишило меня дара речи, вызвав во мне удивление и восторг.

– В данное помещение, или комнату-студию мы имеем возможность спроецировать практически любое место Вильского парка, и точно также в любом месте парка может возникнуть голографическая проекция того, что происходит здесь. Да, всё предельно просто, и даже странно, что до сей поры ни в одном из источников массовой информации не прозвучала подобная версия, – сказал Уилл.

– Но постойте, а как же ваш голос?!– кольнула вдруг меня мысль. – А наше рукопожатие?! А потом, помниться, вы положили мне руки на плечи…

– На самом деле, голограммой была только Эльза.

Я посмотрел на ту скамейку, где мы сидели. И как раз в этот момент Эльза, как и тогда, прилегла возле неё.

– А на мне была голографическая одежда. Может быть, вы припомните, что в тот момент, когда я исчез, вы увидели на моём месте человека по росту и телосложению схожего со мной, но только одетого во всё чёрное.

Такой человек мне сразу же припомнился.

– Значит, это были вы…

Затем в помещении стали появляться люди. Они выходили из разных дверей, каждый, по всей вероятности, из своей отдельной комнаты. Первым, кого я увидел, был среднего возраста голубоглазый брюнет с запоминающейся утончённой наружностью. Заостренное, нечасто улыбающееся лицо, копна волос, усталый, или, возможно, просто задумчивый взгляд… мне почему-то подумалось, что ему бы хорошо подошла роль Гамлета. Второй мужчина – светловолосый, рыжеватый, одетый во всё белое. Выглядел он более жизнерадостным: красивое, улыбчивое лицо, открытый, дружелюбный взгляд. Его длинные, худые руки и пальцы говорили, вероятнее всего, о музыкальном таланте. Черты лица третьего мужчины были более строгие, чем у второго, а само лицо немного шире. Глубоко посаженые его глаза не излучали столь явного дружелюбия, и в то же время от них не меньше веяло теплом. Помниться, мне подумалось: они не только глубоко посажены, но и глубоки… существует ли на свете чувство, которое ещё неведомо им?.. После него одновременно появились две очень симпатичные особы женского пола, которые вместе выглядели как полные противоположности друг другу. У одной – длинные и пышные тёмные волосы, смуглое лицо, другая – белолицая, с короткими и приглаженными светлыми волосами. Одежда на тёмной девушке – тёмная и свободная, на светлой – светлая и облегающая. Следом за ними в студию быстрым шагом, держась за руки, вошли двое детей лет восьми, мальчик и девочка. «Периодически они появляются среди посетителей, – возникают из ниоткуда, пробегают мимо и удаляются в неизвестном направлении…», – тут же пришли мне на ум слова Уилла. Они выглядели заспанными, но не потому, что их разбудили, а потому что старались не уснуть до моего прихода, чтобы побыть здесь вместе со всеми. Замкнул череду незнакомых лиц, к моему немалому удивлению, тот, чьё лицо мне было хорошо знакомо, а именно Ален Хартер, неразлучный со своим пауком Антуаном.

Все они собрались возле стола. Девушки сели в кресла, дети к ним на колени, мужчины остались стоять.

– Позвольте, Вилл, я представлю вам моих друзей.

И Уилл стал представлять их в том порядке, как они выходили:

– Мэл… сценарист, постановщик, а также и актёр нашего театра. Тед… актёр, музыкант. Алан… технический художник, технолог сцены. Наши замечательные родные сёстры Мэгги и Сьюзен… художницы, актрисы. Дейл и Кристин… наши юные актёры. Ну, а с Аленом, и особенно с его питомцем вы уже знакомы.

Затем он представил им меня:

– Друзья мои, этот молодой джентльмен и есть, как вы, вероятно, уже догадались, тот самый Вилл Гальпурге…

– Я читала несколько ваших рассказов. По-моему, такой автор, как вы, большая редкость, – произнесла Сьюзен. Если это был комплемент, то прозвучал он довольно ровным тоном, благодаря чему, впрочем, я почти не смутился.

– Что же такого необычного во мне?..

– В самом деле, не часто встретишь писателя, который бы с таким сомнением и осторожностью относился к слову, – заметил с улыбкой Алан.

– Который со словом на «вы». Гм, я это не в плохом смысле, – выразил своё видение Тед.

– Вы, судя по всему, неплохо меня знаете. А я о вас могу сказать только то, что, кажется, где-то всех вас уже видел, – сказал я, пытаясь вспомнить, где именно мог их видеть.

– Если бы вы были из тех, кто заботливо описывает внешность каждого своего персонажа, то, думаю, вам бы не пришлось это вспоминать. Но поскольку подобные детали для вас не важны даже в случае с главными персонажами…

– Неужели… – прервал я лёгкую иронию Алана, внезапно вспомнив, – вспомнив и придя от этого воспоминания в полное замешательство.

Мэл, Тед, Алан, Сьюзен и Мэгги… это они были на сцене в заброшенном парке. Мэл играл роль профессора Рольпера в молодости… Но как… как это возможно?!

– Вы спрашиваете себя, как возможно то, что внутренним взором вы увидели вполне реальную сцену, очевидцем которой не были до того … Дело не только в вас, но и в Антуане. Таких существ, как он, неспроста называют далмакскими экстрасенсами. Контактируя с ним, вы увидели что-то, что в своё время видел он, причём не просто какую-то картину, а такую, которая имела значение и для профессора Рольпера и для вас, – сказал Уилл.

– Но не подумай, приятель, что всё так просто. Я бы сказал: не контактируя с ним, – потому что контактировать может каждый желающий, – а ступив на его территорию, или, как нам привычнее говорить, войдя с ним в гармонию, что невозможно сделать при помощи усилий. Будь уверен, это не типичное явление, твой случай – уникальный, – хмуро проговорил Ален, но в конце лучезарно улыбнулся.

– Если честно, меня волнует и кое-что другое… – произнёс я с некоторой грустью. – Я считал это, в смысле своё видение, подлинным чудом… но теперь выходит, что даже оно не обошлось без игры актёров. – И вдруг от этих слов почувствовал себя неуверенно.

– Не всё спектакль, – отвечала на это приятным задумчивым голосом Мэгги, глядя своими сияющими глазами то на меня, то куда-то вдаль. – Если бы это было так, то это было бы для нас только игрой, которая не продолжалась бы столько, сколько продолжалась…

– Будь это только игрой, мы бы чувствовали себя идиотами, – заверил Тед.

– Но тогда… почему вы решили…

Пока я думал над продолжением фразы, Тед меня опередил:

– Почему мы решили выйти на поверхность? Рассекретить себя и свою деятельность перед всем обществом, чем вполне можно нанести ущерб своему здоровью?..

– Как я уже говорил вам, Вилл, таково распоряжение Академии. Парк должен быть закрыт – по той простой причине, что вещи, которые происходят в нём и вокруг него, всё больше оборачиваются во вред обществу. Уж, простите за академичность, – сказал Уилл.

– Люди в большинстве своём не готовы к тому, чтобы таинственные явления настолько плотно вошли в их жизнь, что потеснили собой, например, телевидение. Поэтому в данном случае вполне можно ожидать волны массового безумия, сектантства, проповедей апокалипсиса и прочего, – сказал Мэл. – И в то же время… чудо не исчезнет для тех, кто способен его замечать. У него есть одна особенность – оно никогда не бывает слишком явным и всякий раз оставляет нам возможность усомниться в нём.

– Но как же ваша безопасность? Вы только что сами об этом сказали. Ведь обязательно найдутся люди, чья вера в результате ваших признаний пострадает, или – ещё лучше – чьи иллюзии, ставшие неотъемлемой частью жизни, рухнут. Что если кто-то из них захочет, скажем, отомстить вам?.. – остро поставил я вопрос.

– Нельзя быть полностью застрахованным от этого. Но мы должны… просто рассказать людям нашу историю, – отвечал Тед.

– К тому же, не забывайте, Вилл, наши действия были согласованы с Верховной Академией, вследствие чего мы находимся под её опекой, – обнадеживающе прозвучало из уст Уилла.

– Не знаю, многих ли это приободрит, но в планы Академии входит возведение на месте Вильского парка грандиозного музея его истории, – сказал Алан.

– Свято место пустым не бывает, верно, дружок? – прокомментировал своему питомцу Ален, и затем немного пофантазировал на эту тему: – хотя, знаешь, если музей и вправду построят, ты точно увидишь себя среди его главных экспонатов. А рядом с твоим изображением будет надпись: «Уроженец Далмакских Аллей, паук-экстрасенс по имени Антуан не только имел отношение к некоторым таинственным явлениям, но и сыграл важную роль в Вильской истории».

Посмотрев на него с улыбкой, Мэл сказал:

– Лично мне эти перемены кажутся вполне естественными. И… мы не сделали ничего такого, за что нас можно осуждать. Пусть придётся разрушить чьи-то иллюзии, но, уверен, есть немало людей, которым наше искусство помогло в жизни, и они в любом случае будут нам благодарны.

У меня было ещё несколько вопросов к этим людям, но, подумав, я решил задать только один:

– Для чего вам нужен я? Уилл, ведь вы привели меня сюда не для того, чтобы я первым узнал всё это?..

– Я познакомил вас с моими друзьями, и сделал это, разумеется, не только ради знакомства. Скоро вы поймёте это без моих объяснений. Но теперь хочу познакомить вас ещё кое с кем…

Человек, которого имел в виду Уилл, уже присутствовал в студии, – стоял в нескольких шагах от меня. Среднего роста, плотного телосложения, он был одет в простой тёмный костюм… в руке чёрная фетровая шляпа, на ногах лёгкая и мягкая обувь, позволяющая ходить беззвучно. Его внешность можно было бы назвать скромной, или даже заурядной, если бы при встрече с ним взглядом она не утрачивала всякое значение. Скажу лишь одно: я не был им загипнотизирован, но при этом с первой минуты нашего знакомства чувствовал, что целиком и полностью доверяю ему.

– Ещё один мой друг, мистер Винер Степс… Много лет он прожил в Далмаке, но вот наконец-то вернулся в родной город! Ранее преподавал в школе и был весьма популярен среди её учеников, а ныне больше известен, как экстрасенс. Мистер Винер уже довольно долгое время ничего не говорит, так что отнеситесь спокойно к его молчанию. Мистер Вильгельм Гальпурге… дружит со словом, любит рассказывать разные необычные истории, – представил нас друг другу Уилл, после чего сразу же произнёс напутствие: – Сейчас вы вместе покинете эту студию. Всё, что вам нужно, это следовать за ним. Просто следуйте за ним, Вил.

Глава 2

Тайна

Я не представлял, куда и зачем мы идём, но мне и не обязательно было это знать. Спрашивать о чём-либо у мистера Винера мне не хотелось, да и было совершенно излишне. Единственное, что вызывало у меня вопрос, это то обстоятельство, что мистер Винер уже несколько лет ничего не говорит. Кого-то мне это напоминало…

Пройдя извилистую аллею, мы вышли на открытое место, небо над которым было усеяно звёздами. Перед нами ширилось футбольное поле (упомянутое мной в первом рассказе). Пару лет назад его всё равно, что не было, а сейчас оно выглядит ухоженным, как когда-то, очень давно… Мы остановились. Это было невероятно, но вдруг от нахлынувших на меня чувств я стал произносить мысли вслух, что очень редко делал даже в присутствии близких мне людей:

– В детстве мы с ребятами играли здесь в футбол…

И как только произнёс это, взгляд мой наткнулся на футбольный мяч, лежащий возле кромки поля. Невозможно было не улыбнуться, – равно, как и сдержать слёзы. А в следующее мгновение мяч взвился в воздух, – одновременно с этим послышались задорные крики ребят… «Твой, Вил!!! Лови!!! – громко и отчётливо, точно из реальности, донеслось до меня.

– Чаще всего я играл в воротах. И, кажется, теперь понимаю, почему. Вратарь – игрок, который сосредоточен в одной точке поля, он наиболее определёнен среди всех игроков. Символ защищённости, надёжности… это был мой выбор не только в игре, но и в жизни… впрочем, не столько, наверное, выбор, сколько данность.

Затем я посмотрел чуть левее, в направлении делового центра. Высокое, округлое здание, расположенное на бывшей парковой территории… почему-то оно напомнило мне севший на мель корабль.

– Когда-то там были деревья, целый сад… Три года назад я проходил мимо этого здания и… примерно, на этом месте, где мы сейчас стоим, увидел россыпь драгоценных камней… Так вот, почему мы пришли сюда!

Наверное, эта мысль, должна была меня вдохновить, но она только вызвала во мне тревогу. Тело моё задрожало как от холода.

– Но… что это означало? И что это может означать теперь? Мистер Минрой и его друзья от меня, наверняка, чего-то ждут. Но что в этой истории от меня может зависеть? Впрочем, слишком много вопросов… Простите, это от волнения. Порой со мною так случается: я вдруг теряю уверенность, становлюсь растерянным, подавленным.

Я боялся, что своим затянувшимся монологом начинаю надоедать мистеру Винеру, но он… он только слушал. Его присутствие давало мне ощущение внутренней свободы. Он был необыкновенным слушателем. И достаточно было одного его взгляда, чтобы ко мне вернулось спокойствие и оптимизм.

А потом произошло следующее: мистер Винер подошёл к тому месту, где лежал мяч; сделав короткий разбег, он ударил по нему, ударил с такой силой и одновременно с такой лёгкостью… Мяч пролетел через всё поле и опустился в угол ворот. Со стороны такое действие выглядело бы вполне обычным, но посредством его я получил нечто даже большее, чем ответ на свой вопрос.

Мысленно простившись с мистером Винером, я вышел на середину поля. Лёг на газон и погрузился в воспоминания.

Наша команда принимала участие в городской олимпиаде. Шла последняя минута решающей встречи. Мы проигрывали со счётом 3:2. По мнению наблюдателей, это был лучший результат, которого мы могли добиться, так как наш соперник являлся общепризнанным фаворитом турнира. Кое-как отстояв свои ворота во время очередного штурма, мы пошли вперёд, именно пошли, потому что сил, чтобы бежать, ни у кого уже не было. Но заметно подустал и соперник, вложив максимум сил в атаку, которая так и не завершилась голом, на последних секундах позволил себе расслабиться, потерял концентрацию, – оно и понятно, ведь игра уже была сыграна. Всё случилось спонтанно. Защитник отпасовал мяч мне, а я вдруг – без тени сомнения в своём действии – нанёс удар по воротам. Мяч оказался в сетке. 3:3. Это была ничья, в которую никто не верил, и, возможно, наша лучшая игра за всё время! Товарищи по команде качали меня на руках, подбрасывали в воздух. Гол, забитый вратарём из-за центральной линии поля, стал легендарным; его вспоминают по сей день.