В поисках компромата. Исторический детектив

Дизайнер обложки Андрей Русев

© Андрей Русев, 2021

© Андрей Русев, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-2398-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Он бежал изо всех сил, но выходило очень медленно, словно в толще воды. В руке он сжимал скрученную в трубку тетрадь. Преследователь гнался за ним, чтобы отнять эту тетрадь, а его охватывал страх потерять ее. Когда преследователь практически догнал его…

Николай открыл глаза. Он тяжело дышал, а во рту все пересохло.

«Все-таки подцепил какую-то заразу, вот и снятся всякие кошмары», – подумал он и поднялся с кровати. Его знобило. Он пошел на кухню, налил воды, сделал глоток, потом достал из шкафчика пару таблеток аспирина, бросил в стакан, и пока они с шипением пошли ко дну, закурил. Запах дыма оказался настолько противным, что он тут же затушил сигарету, и даже сполоснул после нее пепельницу.

«Стало быть, температура высокая» – пронеслось в голове.

Аспирин уже почти полностью растворился. На поверхности едва пузырились два крохотных кусочка. Николай взболтнул стакан и залпом выпил. Потом открыл ноутбук и подумал, что надо бы диссертацию почистить. Но помедлив секунду, кликнул на папку «Компромат».

 
                                           * * *
 

– Вы любите детективы? – спросил профессор аудиторию.

– Хорошие редко встречаются, – ответил кто-то из зала.

– Не скажите! Занимаясь этим предметом, вы легко убедитесь в обратном, поскольку история – лучший детектив, часто не написанный и не разгаданный.

Николай, тогда еще студент истфака, хорошо запомнил первую лекцию профессора Дмитрия Дмитриевича Привалова.

– Возьмем покушение на Ленина. Исполнительница – Фани Каплан. Будучи 16-летней девицей готовила вместе со своим возлюбленным Гарским покушение на киевского генерал-губернатора. Однако бомба взорвалась в их номере гостиницы. Гарскому удалось скрыться, а раненую Каплан схватили на выходе. Приговорили к смертной казни, но, учтя несовершеннолетие, заменили пожизненной каторгой, куда она отправилась полуслепой из-за взрыва.

Услышав какой-то шум, профессор сделал короткую паузу.

– Видимо вы обсуждаете что-то весьма интересное, – обратился он к двум собеседникам. – Не поделитесь ли с нами?

Николай неуверенно поднялся.

– Простите… Просто… просто не понятно как полуслепая женщина решилась на покушение.

– Значит, вы меня все-таки слушали. Уже неплохо. Садитесь. А я продолжу. Итак, на каторге Фанни знакомится с мадам Спиридоновой, одной из руководительниц партии левых социалистов-революционеров, и проникается эсеровскими идеями. Пришедшее к власти Временное правительство выпускает на свободу всех политзаключенных. Каплан едет в Москву, где поселяется у своей подруги по каторге эсерки Анны Пигит в доме ее дяди, владельца табачной фабрики «Дукат». Позднее в этом доме на Патриарших жил Михаил Булгаков и, соответственно, располагалась «нехорошая квартира». Но это так, штришок, к делу не относящийся.

Каплан отправляют подлечиться в Евпаторию, где она знакомиться с Дмитрием Ульяновым, младшим братом Ленина, и у них случается роман. Именно по его ходатайству Каплан делают операцию на глаза. Это версия старого большевика Баранченко. Подтверждений у нее нет, хотя Дмитрий Ильич в это время действительно находился в Крыму. А вот про операцию, после которой зрение Каплан значительно улучшилось, правда. И, кстати, во время ареста очков у нее не было.

Она возвращается в Москву и якобы вступает в боевую организацию эсеров. Почему якобы, объясню чуть позже. И вот 30 августа 1918 года после митинга во дворе завода Михельсона звучат выстрелы. Две пули попадают в Ленина. Каплан арестовывают сразу неподалеку от места покушения. Замечу, Ленину показалось, что в него стрелял мужчина. Каплан признается в покушении и утверждает, что никаких сообщников у нее нет. Ее отвозят на Лубянку. В допросе принимает участие председатель ВЦИК Яков Свердлов. Дзержинский в это время был в Питере, где утром застрелили главу петроградского ЧК Моисея Урицкого.

Оружия на месте покушения не обнаруживают. Хотя, по словам водителя Ленина, стрелявшая бросила браунинг буквально ему под ноги. Проводятся аресты эссеров. Детальный осмотр проводят только 2 сентября. Любопытно, что в нем принимает участие Яков Юровский, организатор расстрела царской семьи. В тот же день бывший на митинге рабочий передает следователям браунинг, из которого, по его словам, стреляли в Ленина. В пистолете не хватает трех патрон, хотя с места изъято четыре гильзы. А уже на следующий день Каплан перевозят с Лубянки в Кремль. Комендант Кремля Мальков получает устное распоряжение лично от Свердлова расстрелять Каплан, а труп уничтожить. Что и было исполнено. После расстрела всех задержанных по делу о покушении, включая Анну Пигит, отпускают на волю. Все. Дело закрыто.

Профессор замолчал.

– И больше нет никаких подробностей? – спросил кто-то из зала.

– Ну почему же? Например, в казни принял участие фельетонист и баснописец Демьян Бедный, которого в своих выступлениях частенько цитировал Ленин. Он увязался за Мальковым, желая лицезреть экзекуцию. А после расстрела, проведенного лично комендантом, помог ему сжечь труп. Только это не добавляет фактов к покушению на Ленина.

– Но вы сказали, что Каплан якобы участвовала в эсеровском заговоре.

– Ах да! Тут нужно помянуть Григория Семёнова, достойного отдельного историко-детективного романа. В мае 18-го он возглавлял эсеровский боевой отряд. В октябре во время его ареста он ранил двух красноармейцев. И что интересно, его не только не расстреляли, но на следующий год освободили по личному поручительству секретаря ВЦИК Енукидзе, с которым он был знаком по ссылке. А в феврале 22-го выходит его брошюра, в которой он повествует о подготовке к покушению на Ленина под своим руководством. Там-то и говорится об участии Каплан. Вскоре проходит суд над эсерами, где Семёнов выступил и как свидетель, и как обвиняемый. Верховный ревтрибунал приговорил его к расстрелу, но тут же освободил в связи с полным раскаянием. И если покушение на Ленина привело к красному террору, то брошюра Семёнова – к полному уничтожению партии эсеров.

– А что Семёнов? – прозвучало из зала.

– А что Семёнов? – эхом отозвался профессор. – Работал в ВЧК и военной разведке. Дослужился до генеральского чина. В 37-м расстрелян за подготовку покушения на Сталина. Покушение на Ленина ему так и не припомнили. Но, как я сказал, это герой другого романа.

Студенты некоторое время «переваривали» услышанное.

– Она явно подставная, – вдруг сказал один из них. – Был другой стрелок.

– На чем основывается ваш вывод? – спросил профессор.

– Так ведь гильзы…

– А вы не допускаете, – перебил его профессор, – что в семизарядном пистолете восьмой патрон может быть в стволе?

И тут, перебивая друг друга, все начали высказывать свои версии. С минуту профессор слушал этот гвалт, а потом поднял руку, призывая всех к тишине.

– Думаю, время споров еще не настало. На следующей лекции мы поговорим о методологии исторических исследований. Тогда и вернемся к этой истории. А пока все свободны.

Глава 2

Еще в школе Николай Умов увлекся историей. Нет, не тем предметом, что им преподавали. То, что они изучали, казалось ему слишком схематичным, перегруженным датами и лишенным жизни. Он увлекся Историей. Много читал и даже пытался написать исторический роман. С легкостью поступил на исторический факультет. И тут ему здорово повезло.

Профессор Дмитрий Дмитриевич Привалов или Димдимыч, как его называли за глаза не только студенты, но и коллеги, своими лекциями не только укрепил его любовь к истории, но и привил интерес к исследованиям. Он же приметил перспективного студента и рекомендовал его в аспирантуру. Николай с энтузиазмом взялся за диссертацию, но не забывал и про свое увлечение, для которого и была создана папка «Компромат».

Итак, 31 января 1929 года Лейба Бронштейн, известный как Лев Троцкий, был выдворен из СССР. Но почему Сталин не убил, а просто изгнал своего злейшего врага? И самое удивительное, позволил забрать с собой весь его архив. Ведь хорошо было известно, что тот оставляет себе копии всех документов, проходящих через его руки. Умов делал вывод, что у Троцкого было нечто смертельно опасное для Сталина, и это нечто находилась за пределами страны, и являлось страховкой для Троцкого. И Сталин об этом знал. Но что это могло быть? Кто вывез и где спрятал компромат?

Может Яков Блюмкин, бывший адъютант Троцкого? Был резидентом в Палестине, тайно выезжал в Афганистан и Индию. Или Кароль Собельсон, он же Карл Радек? Нелегально был в Германии. Что интересно, брат Карла Либкнехта Теодор обвинил его в сдаче полиции конспиративной квартиры, где Радеку была назначена встреча, что привело к гибели Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

В списке также значились Николай Крестинский, Адольф Иоффе и Александр Шляпников. Первый был полпредом в Германии в 1923—26 годах, второй – послом в Австрии в 1924, а третий – торгпредом во Франции до 1925-го. А ведь именно в Берлине, а затем и в Париже стал работать с 1929 года Лев Седов, сын Троцкого.

Или вот двоюродная сестра Льва Давидовича поэтесса Вера Инбер. Работая корреспондентом, жила в Париже, Брюсселе и Берлине в 1924—26 годах. А ведь именно во Францию из Турции, хоть и ненадолго, перебирается Троцкий после лишения советского гражданства.

Кстати, про нее на младших курсах один из студентов рассказал такую байку. Инбер написала историческую поэму про Степана Разина, где среди прочих были строки:

 
Ты шашкой оловянною взмахни не сгоряча,
Сруби лихую голову до самого плеча…
 

На что Маяковский якобы отреагировал таким стишком:

 
Ах, у Веры! Ах, у Инбер!
Что за глазки! Что за лоб!
Все б глядел на Веру Инбер,
Любовался на неё б!
 

Очень интересная фигура Александра Колонтай. Соратница Шляпникова, с 1922 года была полпредом в Норвегии, а затем одновременно и в Швеции вплоть до 1945 года. В 1926—27 годах работала в Мексике. А ведь, из Франции Троцкий переехал в Норвегию, а через год – в Мексику. Возможно это и совпадение, но…

Наконец, Рамон Меркадер, отсидевший 20 лет в мексиканской тюрьме за убийство Троцкого. После освобождения он приехал в Москву. Работал в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС¹, где, кстати, хранилась часть архивов Троцкого. Возможно, он искал там то, чего не смог найти в Мексике? В середине семидесятых он перебрался на Кубу. Продолжать поиски? И почему на Кубу?

И тут на глаза ему попалась статья трехлетней давности, подписанная инициалами НН.

Глава 3

Умов сидел в пельменной. Перед ним была чашка растворимого кофе и стакан апельсинового сока. Он ждал автора той самой статьи.

Пару дней назад он показал материал Димдимычу.

– Что за газета? – спросил профессор.

– «Русский глашатай».

– Знаю редактора. Давай так, я сам созвонюсь, а потом все тебе передам. Съездишь к ним и выяснишь все что нужно.

На следующий день профессор вызвал к себе Умова.

– Созвонился я с главным. Н.Н. – это Протасов Михаил Александрович. Давно с ними сотрудничает. До недавнего времени работал в ЦГАЛИ – архив литературы и искусства. Ушел оттуда по собственному. Похоже, стал выпивать и его попросили. Мужик, говорит, хороший, да и материалы у него всегда интересные были. Взял на полставки, чтоб на пенсии не прозябал. Только вот теперь думает, не расстаться ли с ним. В редакцию приходит всегда трезвый, но по нему видно, что пьет. А главное, появился у него бзик на кулинарные рецепты. Для газеты – не формат. Главный, по доброте душевной, к какому-то празднику пропустил один в печать, так тот начал ими заваливать, а серьезных материалов от него почти нет. Завтра встретишься с этим Протасовым в пельменной. Его пожелание. Да, и еще, он не очень пунктуален.

Но, как оказалось, не в этот раз.

В пельменную вошел коренастый, плотного телосложения мужчина в изрядно намокшей куртке и с портфелем в руке. Он откинул капюшон, пригладил редеющие волосы и подошел к стойке.

– Простите, а нет ли у вас чего-нибудь с капсаицином²?

Женщина за стойкой исподлобья глянула на посетителя, но промолчала.

– Я так и думал. Тогда мне, пожалуйста, стакан, банку колы и порцию пельменей.

Забрав пустой стакан, он подошел к столику Умова.

– Не возражаете?

– Извините, но у меня здесь встреча.

– С неким Протасовым. Это я.

Он поставил на стол стакан, аккуратно положил на лавку портфель, снял куртку и повесил ее на крючок рядом со столиком. Затем вернулся к стойке, сунул в карман сдачу, забрал колу и пельмени и вернулся.

– С утра ничего не ел, – сказал Протасов извиняющимся тоном. – Ничего, если я…

– Да-да, конечно! – сразу же откликнулся Николай.

– Еще и погода ужасная. Как бы хворь какую не подхватить.

Он открыл портфель и, повернувшись спиной к стойке, вынул из него бутылку с красным перцем на этикетке.

– Не желаете присоединиться? Для профилактики.

– Нет, спасибо. Я водку не люблю.

Протасов даже на секунду замер от такого ответа.

– А что ее любить-то. Вот вы, к примеру, соль любите? Ну, так, чтобы прямо ложкой!

Теперь уже в недоумении замер Умов.

– Вооот!

Протасов отвинтил крышку на бутылке, и налил себе полстакана.

– Ведь водка – она как соль.

Он наколол вилкой пельмень, залпом выпил и с аппетитом закусил.

– Взять хотя бы пельмени. Нет, не эти, домашние, – сказал он жуя.

Глянув на тарелку, он вновь потянулся к портфелю.

– Не передумали?

Николай отрицательно покачал головой.

– Воля ваша, – сказал Протасов. – А я еще немного. Так сказать, для закрепления эффекта.

Он налил себе еще полстакана и убрал в портфель бутылку и колу.

– Так вот, что для них нужно, для пельменей я имею ввиду? А я вам скажу: по полкило парной постной говядинки и свининки, но чтоб с жирком была. Еще небольшую луковку. Все это в мясорубку, желательно с крупной решеткой.

С этими словами он выпил и продолжил.

– Потом берем пучок петрушки. Стебли долой! Листики мелко рубим и в фарш. Ну, соль, перец – обязательно свежемолотый. И в конце – соточку водки. Это я у китайцев приметил. Тщательно вымешиваем, под крышку и в холодильник – пусть настаивается пока тестом занимаемся. А когда дело до лепки дойдет, тут еще один секрет: вливаем в фарш холодную воду до тех пор, пока она впитываться перестанет. Выкладываем это сварившееся чудо на тарелочку и слегка смазываем сливочным маслицем, чтоб блестели, ну и не слипались, конечно. Тут можно их еще слегка перчиком присыпать, но это уж по желанию. И вот подхватишь один такой ложкой – именно ложкой, протыкать их никак нельзя – раскусишь, а из него ароматный бульон сочится.

Протасов даже зажмурился от удовольствия.

– И главное, чтоб пельмени были свежеслепленные. Можно, конечно, их и заморозить, но вкус уже не тот. Да и согласитесь, зачем брать парное мясо, чтобы потом его морозить?

Дожевывая последний пельмень, он с довольным видом откинулся на спинку.

– А уха? Ведь если в конце варки в нее не добавить водочки, то это будет просто рыбный суп.

Николай в очередной раз сглотнул слюну. Он давно допил кофе, впрочем, весьма не вкусный, и сок, и теперь боролся с желанием заказать себе чего-нибудь съестного.

– Представьте, перед вами тарелка горячей ухи – настоящей! – с плавающим зеленым укропчиком сверху. Тут же бутылка водки со слезой, запотевшая значит с холода, и рюмка прямо из морозилки – это важно! И вот вы наливаете в ледяную рюмку водочку, берете расстегай с рисом, яйцом и зеленым луком, вливаете в него ложку горячего бульона, чтоб подсогреть, придать аромату и сделать нежнее. Опрокидываете рюмку, и пока ледяной шарик катится по пищеводу, откусываете расстегайчик, а к нему сразу пару ложек ушицы. И пока вы наслаждаетесь этим блаженством, внутри у вас расцветает горячий аленький цветочек.

И Протасов снова зажмурился от удовольствия.

– Вы уж простите меня, – словно очнувшись от видений, сказал он. – Я за едой о делах не говорю. Так, что у вас…

Тут его прервал подошедший к их столику мужичок в рабочей одежде.

– Привет, Саныч! Ты не серчай на меня за вчерашнее, видать перебрал я лишку. Тут такое дело: дай стольник взаймы до завтра. Я верну!

Протасов хмуро уставился на пришельца. Помедлив не много, он сунул руку в карман и высыпал на стол горсть мелочи.

– Ну ты чё! Я же не милостыню прошу, а взаймы.

Протасов продолжал буравить взглядом мужичка.

– Ладно-ладно! Сколько здесь?

– Поскольку я не пользуюсь обсценной³ лексикой, отвечу на певучем украинском: сам підрахуй!⁴

– Ну все-все, – сказал мужичок, сгреб мелочь со стола и удалился.

– Еще раз извините! Вчера у меня с этим субъектом диспут вышел.

Протасов с трудом скрывал охватившую его злость.

– Представляете, начал мне доказывать, что «на Украине» – это оскорбление! Надо только «в Украине» говорить. И ведь не западенец, и вроде образованный. Работает тут неподалеку в строительной бригаде. Я ему: тогда в Кубе. А он: в каком кубе? Страна, говорю такая – Куба. Может слышал? Хочешь «в», добавь «республика», а так «на» и точка. Так у нас дело чуть не до драки дошло. У себя пусть как хотят говорят, а здесь не позволю русский язык коверкать!

Успокоившись, сказал:

– Ладно. У вас ведь ко мне какое-то дело. Чем могу?

– Я по поводу вашей статьи «Загадка пропавшей картины».

– А, Фрида Кало. Давно это было.

– Три года назад.

– Да нет, я про саму пропажу. А что вас интересует?

– Вы пишите, что на Кубу картину привез секретарь Троцкого.

– Положим. И?

– Я хотел бы узнать все возможное об этом человеке.

Протасов задумался.

– Помогу чем смогу. Подниму все свои записи, наконец сказал он. – А вы не поделитесь своими историческими находками? Уверяю, я смогу превратить их в отличные публикации. Ведь вам для диссертации это весьма пригодится. И в списке использованной литературы у вас появится ссылка на «РГ», прямо почти «Российская газета».

Язык его не заплетался, но чувствовалось, алкоголь начинает брать над ним верх.

– Ну, так как?

Недолго думая, Умов кивнул.

Глава 4

– Станция Третьяковская. Переход на станцию Новокузнецкая Замоскворецкой линии, – прозвучало в динамике.

Умов вышел из вагона и поднялся по эскалатору. Путь его лежал в редакцию «Русского глашатая».

Прошло уже больше двух недель с момента встречи с Протасовым, и Николай решил, что это был холостой выстрел. И вот – звонок.

– Здравствуйте, Николай. У меня для вас есть весьма любопытная информация. Давайте встретимся в редакции.

Шагая по улице, Николай не мог избавиться от легкого чувства волнения. Отчасти это было связано с ожиданием услышать что-то важное, а отчасти – с некоторым трепетом, которое он испытывал к журналистам.

Свернув в переулок, он вскоре увидел красно-белый двухэтажный особняк с колоннами. На его фронтоне две фигуры поддерживали щит, на котором, видимо, когда-то был изображен герб одного из владельцев. Слева расположился флигель, в котором и находилась редакция. Николай миновал металлическую ограду, подошел к нужной двери, и нажал на кнопку домофона.

– Вы к кому?

Николай ответил и назвал свою фамилию. Вскоре дверь открыл сам Протасов. Они вошли в довольно просторный и абсолютно пустой холл.

– Давайте сразу к художнику пройдем, чтоб другим не мешать. Его сегодня не будет.

В комнате, напоминавшей пенал, стоял длинный стол с приставленными стульями и шкаф с какими-то бумагами и книгами. На дальнем конце стола разместился монитор.

– Располагайтесь. Я сейчас принесу материалы.

Николай сел и посмотрел сквозь зарешеченное окно на дворик, но кроме пары деревьев и нескольких кустов ничего не увидел. И все же, несмотря на обыденность обстановки и невнятный вид из окна, Николаю казалось, что он ощущает какую-то магию этого места.

– Вот, – вскоре вернувшийся Протасов положил папку на стол и присел рядом с Николаем. – Удивительно, но после нашей встречи все как-то одно к одному сложилось. Начал разбирать свои записи, а тут в редакцию статью принесли. Оказывается, в Бахрушинском⁵ готовится посвященная Фриде фотовыставка.

Протасов на минуту замолчал.

– Я тогда в литархиве работал, и к нам пришел Сергей Федорович Калмыков. Как-то мы с ним взаимной симпатией прониклись. Он сказал, что закончил монография о мексиканских художниках, но неожиданно напал на след одной неизвестной картины Фриды Кало. Он попросил рассказать об этом в виде версии без ссылки на него и на архив. Ну, я подписался НН – Некто Неизвестный. Проработал он у нас с месяц. И тут такая нелепица – несчастный случай. Не стало человека. Потом вышла его монография. Без всяких дополнений, конечно, и я, эту тему для себя закрыл. А тут… Короче, созвонился я с его вдовой. Она разрешила мне просмотреть его последние бумаги. В общем, все здесь.

Протасов встал и собрался было выйти, но тут дверь открылась, и в комнату заглянул молодой человек, немногим старше Николая.

– Саныч, тут заказчик пришел, – заявил он с порога. – Не нравится ему как ты их статью порезал.

– Если она заказная, нечего ее мне было давать. На подпись главному и в корректуру.

– Тут такое дело, – замялся вошедший. – Они только объявление о выставке оплачивают. Ты сам с ним поговори.

Он на минуту исчез, пропуская вперед импозантного мужчину.

– Знакомьтесь – Михаил Александрович, – сказал молодой человек, указывая рукой на Протасова. – А это…

– Спасибо, я сам. Алексей Николаевич, – сказал мужчина, протягивая руку Протасову. – Я не отниму у вас много времени.

– Присаживайтесь. Чем могу?

– Я понимаю, что ваше издание интересует не сама Фрида, а то как она связана с Россией. И должен заметить, что мне очень понравилось как вы мастерски это подали.

– Но?

– Да, есть один нюанс. Мы бы хотели, чтобы о личной жизни Фриды было сказано более подробно.

– Помню, в девяностые кто-то вывел формулу успешного издания: чужие деньги, чужая постель и свой огород, – заметил Протасов.

– Так ведь с тех пор ничего не изменилось, разве что огород потерял свою актуальность. А пикантные детали по-прежнему в цене. То, на что раньше было табу, сегодня вполне открыто. Вы же понимаете, tempora mutantur et nos mutamur in illis⁶.

– О да! Etiam stupiditatem, narrabitur in Latin, maximo argumento fit⁷.

– Что?

– Я думал, что мы с вами на одном языке говорим. Впрочем, не важно. Всегда считал, что это мы меняем мир, а не наоборот. Так что вы хотите?

– Чтобы осталась упоминание об интимной стороне ее жизни.

– То есть о ее бисексуальности, если я правильно вас понял.

– Именно.

– А это как-то связано с ее творчеством или романом с Троцким?

– Но ведь это правда.

– Правда и то, что человеческий организм выводит продукты своей жизнедеятельности. Но описывать этот процесс как-то мерзко, если это не сугубо медицинский текст.

– Но вы же не будете отрицать гей-парады, которые, пусть пока не у нас, но проходят по всему миру?

– Замечу, что парад – это торжественное шествие. А там – просто демонстрация своей сексуальной ориентации, причем в форме карнавала. Что же касаемо геев – это как бы good as you⁸, да? Так вот мне это напоминает раннесоветские имена, типа Даздраперма, то есть Даздравствует Первое мая. А главное – вы не поверите! – Педераст от «передовое дело радует Сталина».

– Вы гомофоб? – с улыбкой спросил Алексей Николаевич.

– Я филолог, сиречь любящий слово. По сему весьма серьезно отношусь ко всяким терминам. Поясню. Фобия – это немотивированный и неконтролируемый страх, а гомо – себе подобный. Иными словами, гомосексуалист испытывает половое влечение к себе подобным. Гомофоб, соответственно, страх к себе подобными, а это абсолютный бред. Я же испытываю отвращение ко всяким извращенцам. Поэтому могу предложить новый термин – мизосадомит, по типу мизантропа.

– Как-то это не толерантно.

– Толерантность – это болезнь. Точнее неспособность организма ей сопротивляться. А поскольку я сопротивляюсь, я, естественно, не толерантен. И не политкорректен. Для меня, например, негры остаются неграми, будь они хоть в Африке, хоть в Америке.

– Ну, это уж прямо расизм, – вновь улыбнулся посетитель.

– Отнюдь! Это всего лишь отсыл к расовой принадлежности. Даже если я буду утверждать, – а это абсолютная правда – что мне нравятся женщины европейского типа, точнее даже славянского, это не может рассматриваться как расизм, а всего лишь как бессознательное фенотипическое предпочтение. И то, что где-то неграм не нравится, что их так называют, никак не отменяет существования негроидной расы. Кстати, знаете как по-исландки будет немец? Сиска! И никто в Германии, которую во многих славянских странах величают на разный лад Неметчиной, от этого не падает в обморок.

– У вас весьма любопытные взгляды, но…

– …вернемся к нашим баранам, – вставил Протасов.

– Именно. Думаю, ваш главный не очень обрадуется, если мы с вами не сможем прийти к консенсусу. Поэтому предлагаю компромисс: вы напишите отрицательный отзыв. От себя или от редакции. Скандал – это тоже хорошая реклама. А мы, в свою очередь, лично вас отблагодарим.

Протасов задумался.

– Я бы предложил другой вариант, – наконец ответил он. – Оставим все как есть, а в следующем номере, как раз к открытию вашей выставки, мы опубликуем почти детективную историю об одной неизвестной картине Кало. И, поверьте, это вызовет к вашему мероприятию больший интерес, чем скандал.

– Хорошо. Вы меня убедили, – быстро согласился гость и, попрощавшись, вышел.

С минуту Протасов сидел неподвижно, а потом неожиданно хлопнул ладонями по столу.

– Так, мне явно нужен глоток никотина. Вы курите?

– Пытаюсь бросить. Но не в этот раз.

Они вышли во дворик. Стояла нереальная тишина для центра Москвы.

– Вот раньше были шестидесятники, – сказал Протасов, закуривая, – романтики забрезжившей свободы, потом семидесяхнутые – отстраненные что ли, а теперь вот восьмидерасты, чье кредо – лесть, угрозы и подкуп. При полном отсутствии морали. И все в обертке показного лоска в сочетании с поверхностными знаниями. Зато считающими себя мастерами пиара, асами, можно сказать. Стало быть, и называть их нужно пиарасы.

В ответ на этот монолог Николай только ухмыльнулся.