– Что почувствовать?
– Холод. Приятный холод. Будто ветер в июне, в тени, когда всюду кружит тополиный пух. Словно дух истекает, как мягкий прохладный ручей, растворяясь в пространстве. В биении жизни вокруг.
– А потом?
– А потом ты просыпаешься, вновь упакованный в обертку. Самое невыносимое чувство. После глотка всеобъемлющей свободы. Хочется найти ту заветную красную ленточку и потянуть за нее, чтобы вскрыть упаковку.
Мы рассмеялись. Выпили под какой-то глупый тост.
– Потом, потом привыкаешь. – сказал Игорь. В одной его маленькой ручонке был бокал с вином на длинной ножке, в другой сигарета. – Краткий миг свободы. Полноты жизни раз в три года. Вот что это такое. Но я до сих пор не уверен, что это не выдумки накачанного лекарствами мозга…
– И вся жизнь ваша, крутится от встречи до встречи с этим чувством?
Игорь Семенович печально улыбнулся.
– Получается, что так. Так, наверное, чувствуют себя цветы, когда их пересаживают, выдергивая из тесных горшков. Чтобы дать горшки чуть побольше. Когда висишь вот так, с оголенными корнями, а в жизни тебя держит одна лишь рука машины стабилизации, и ждешь пока подготовят новый горшок.
Мы помолчали, каждый думая о своем. Официанты забрали тарелки и принесли новые блюда. Свет стал еще жестче. Свет буквально давил на нас. Будто кто-то сверку придавливал люстру к земле.
– Поэтому такое направление в исследованиях? – спросил я.
– Вы про пятнадцать-восемьдесят девять?
Я кивнул.
– Где в этой кривой человечества, такой вид человека, такая его тонкая сборка, такая настройка, если хотите, которая сама по себе способна в своем естественном состоянии переживать то же самое, чего вы касаетесь раз в три года?
Фадин-паук заплел руки в очередной узор.
– Интересная мысль, но не думаю, что нужно везде уж искать связи. Скорее, основная причина моего интереса – в том, что нет необходимости в долгом перелете. Мне это уже дается тяжеловато.
Прежде чем продолжить он отвлекся, как-то рассеяно озираясь, будто бы увидел что-то в темноте. Взгляд его просиял.
– Но направление мысли мне нравится. Найти точку равновесия в образе человека. Который был бы мог переживать это чувство единение со всем миром, с движущей его силой, в обыденности и повседневности, не прикладывая к этому усилий, не переживая предельных состояний…. Но мне кажется, что если бы мы встали точку зрения животворящего духа и пытались бы планомерно найти форму такой точки равновесия, стали бы выводить такое существо, то в итоге, как раз-таки у нас бы и получился самый обыкновенный человек.
Его руки на каждом слове выписывали все новые и новые фигуры одному лишь ему понятного узора. Знаки и символы из паучьего мира. Паутина эта должна была говорить больше, чем слова. Но я пока не мог разобрать в чем тут суть. Поглядывая на бокал с пивом.
Может я должен попасть в эту паутину. Запутаться в ней.
Жесткий свет давил на меня сильнее. Отчего нити этих его движений в хмельном моем разуме становились четче и жестче.
Игорь продолжал тем временем.
– Со всем нашим незнанием, нашими противоречиями, хитросплетениями жизней, силой поступков. Как будто в этом и есть необходимость нашего присутствия, в выборе, нашей заботы об это присутствии.
Реальность, которую он преподносил для меня, была куда жестче, таила за завесой слов какую-то опасность. Как только я вступил на территорию ресторана, то уже очутился в ней. Запутываясь сильнее с каждым новым словом маленькой мушкой.
Свет отступил, вновь вернув нас в мир полутеней в клубящемся дыму. Жужжание машин, гулкие стоны корабля. Переливчатый смех фотокристаллов и размытых образов, кружащих всюду.
Перехватив бокал с вином, он маленькой своей рукой он вытащил из нагрудного кармана салфетку и промокнул ею губы.
– Ведь, все непонятное и глупое, происходить с нами, только когда бы отдаляемся от непосредственного переживания мира. Когда попадаем в круг забот, когда начинаем строить конструкции, анализировать, пытаться управлять данным переживанием мира. Причем именно всегда уже данным. Обращаясь к будущему, к смерти. Вы понимаете, Артём?
– В общих чертах. – говорю я выпутываясь из это паутины. – В общих чертах. Думаете пятнадцать-восемьдесят девять, смогут раскрыть нам такое?
– Если верить тому, что о них говорят… Хотя, в любом случае, нет. Либо мы найдем языческие мировоззрения, и тому подобные структуры и тогда они нам не интересны. Либо мы найдем действительно нечто иное, и тогда они будут нам опасны. Но… – Игорь разрезал стол жестом надвое. – В любом случае, простых ответов не будет. А от нас именно этого и ждут.
– Не понял. А зачем тогда это всё?
Корабль одобрительно загудел.
– Вопрос политики. Митридат это, как мы уже говорили, важный узел. Его точно будут восстанавливать. Империя возвращается на прежние рубежи. Мы когда-то ушли отсюда и что произошло? – он испытующе посмотрел на меня, проверяя, наверное, на наличие незрелых настроений. – Обнищание и растаскивание целого сектор. А в довесок – гражданская война, которую, только Империя и смогла закончить, вернувшись.
– Это же был их выбор. Жить так. – выказываю я ему свою незрелость, пытаясь выпутаться из жесткий сетей.
Он растопыривает пальцы. Хочет схватить, вплести в свой узор. Я не даюсь.
– Я уже слишком долго живу, чтобы верить в это, а одной стороны, а с другой, чтобы меня это волновало. – говорит он.
– Значит мы дадим просто ответ?
Фадин-паук кивнул, скрестив руки пальцы в замок и положив на них подбородок. Промокнул рот салфеткой.
– Поймите, Артём, мы не найдем там, какой-то иной сопредельной структуры общества или человека. Которая бы сильно отклонялась от кривой человечества. Чуть другая биология, чуть другая культура. Чуть другое сознание. Но там не будет решения о иной конструкции человека. А значит и заключение будет вполне формальным.
– Тупиковая ветвь?
Заходясь дымом, он равнодушно кивнул.
– А зачем мы тогда летим, раз знаем все заранее?
– Ну маленький шанс всегда есть. Да и не помешает выехать куда-нибудь за пределы института. Когда еще будет возможность? – его маленькая ручка сжала пальцы, показывая «чуть-чуть». – То, что наша поездка превратилась в кошмар – это, конечно, другое дело.
Я поймал себя на том, что всё это время разрезал стейк на маленькие кусочки и даже не притронулся к нему. Ножом отодвигая мясо на одну часть тарелки, а картошку на другую.
– Почему вы со мной поделились? – спрашиваю его.
– Потому что, мне кажется, что ты способен понять. – он пожал плечами в темноте кокона-кресла. – Или я ошибся?
Я покачал головой.
– Да нет, кажется, не ошиблись.
– Вот и славно, голубчик. – сказал он и по-отечески похлопал меня по плечу. Его руки были настолько длинные, что ему даже не пришлось вставать.
– Тогда, где стоит искать ответ?
– Ответ на что?
– Не формальный ответ. На наше существование, на наше дальнейшее развитие. Если сопредельное структуры мы во вне не найдем?
Я смотрел в его блестящие глаза, и думал о том, что хочу найти в нем, в его словах источник той силы, что принесла с собой моя шестикрылая принцесса. Как он нашел для себя ответ – почему именно его она бросила перед лицом страдания. Подвесив, как голое корневище невиданного растения. Кроны которого, по видимому качаются в ином мире, доступные всем ветрам.
Он молча слушал меня и не спешил отвечать.
– Вы же ищите ответ на своей страдание, верно? В разных уголках вселенной.
Фадин-паук вскинул брови. Но я продолжил.
– У меня есть теория, – говорю, опасливо поглядывая на ореол люстры. – Что есть некая сила, разворачивающая события нашей жизни…
– Это называется судьба.
– Нет-нет. Тут что-то иное. Будто бы мы следуем определенному маршруту. И вот сошлись здесь все в одной точке. Потому что континуально мы объединены чем-то, каким-то незримым для нас всех свойством нашего пребывания в мире, понимаете?
Фадин-паук не понял, но занимательно развернул руки-узоры. Готовый плести паутину дальше.
– Это как свет пустоты, такой, что градуально, некой силой распространяется всюду. А мы тут собраны в единственном дне. Нет, на самом деле, в одном, я бы даже сказал, полудне – под пустым солнцем.
– Аполлон, – многозначительно кивнул он. – Свет идеи, определяющей мир, устанавливающей порядок, границы и формы предметов, их множество…
– Что мы все здесь, собрались не просто так, а что сквозь нас проходит некий дух, создает определенное пространство-состояние и порожден он одной определенной силой. И мне бы хотелось понять какой…
Он рассмеялся.
– Простого ответа тут не будет.
– Но я его и не жду. И даже более. – я улыбнулся в ответ. – Чем более запутанным оно будет, тем оно будет яснее.
– Вы меня пугаете, голубчик.
Фадин-паук поставил свои локти на стол, вынырнул из-под вуали тьмы кокона-кресла. Ручкой стряхнул небрежно на пол пепел.
Свет над столом вновь стал четче и злее. Настырнее. Более резким. Я смотрел на Игоря не отрываясь. Впервые он был недвижим. Мне казалось, что он похоже на след на бумаге, который вот-вот став резким выражением какой-то мысли, тут же начинает высыхать и таять. Оставив после себя еле заметное пятно. Еле заметный полутон, измятую фактуру, измененную фактуру бумаги, там из-за чернил отошли волокна. Там, где полотно взгорбилось слегка.
Резкие черты лица, с глубокими морщинами и пышной короткой седой бородой и усами. Почти лысый в пигментных пятнах, остром носом и бледной кожей. На меня смотрели теперь пристально его глаза-сапфиры. Красные с желтовато-оранжевыми прожилками на радужке. В наступившей тишине, где замер даже Спичка, образ его медленно таял, теряя определенность без движения, без плетения узора. И я запомнил его именно таким.
Этот миг был предельным для него. Как мне виделось. Будто вдруг вырвавшаяся мысль осознания, вспыхивает во всей ясности, чтобы тут же исчезнуть и стать куда более невесомой мыслью, чем фантазия и куда более значимой, чем воспоминание. Растворившись и став тем, что изменит тебя навсегда.
Вот таким он явился мне в своем пределе.
Много раз я в последствии думал об этом разговоре. О мыслях меня посетивших, обо всем сказанном. Часто ворочался на кровати, прокручивая его, не могу уснуть от стыда. Стыда за сказанное, за весь этот скоропалительный диалог. И даже фейерверки на экране не помогали уснуть. Заставляя томиться в этом нелепом, колючем чувстве.
Все это, все случившееся здесь далее было лишь наваждение, болезненным психозом. О котором я предпочел бы забыть.
Но все мои душевные метания заканчивались в простом понимании – если бы не произошло того, что произошло. Если бы не это омрачение рассудка, с которым я вошел в зал ресторана, витающий в мифах, призраках и цифрах…
Но тогда, все это было не просто реальным, но гиперреальным переживанием.
Так вот, он стал резок. Его силуэт стал фундаментален в выражении его естества, прежде чем растаять окончательно в дыму и темноте. Фадин-паук, посмеиваясь взглядом смотрел на меня пристально, ожидая продолжения мысли.
Готовый раствориться навсегда или стать мне другом.
Но, с другой стороны, если бы не психоз, я бы вряд ли решился на подобный разговор.
Так вот, – продолжил я. – Та сила, что создала этот континуум, что свела всех нас вместе, еще здесь. Она по ту сторону меня и по ту сторону вас. А тот, что мы здесь – это как раз потому, что мы несем один и тот же континуум.
– Очень интересное мнение. Мы частицы, влекомые определенной силою.
Мы чокнулись бокалами. Пиво зарябило, расходясь кругами.
– Допустим, мы все выстроены на разных орбитах, одной и той же звезды. И события наших жизней подчинены будто бы силам некоей гравитации, которая в итоге привела нас сюда. На парад планет.
Я отпил еще пива. Фадин-паук внимательно слушал меня и, кажется, был даже заинтересован.
– Тогда если мы обратимся вглубь себя, к своим переживаниям, то мы могли бы… – помогая себе я тоже начал танцевать пальцами в воздухе. Но получалось коряво. – Стать подобием детектора. Сработать как сетка детекторов для подобной силы, что выстраивает вокруг нас событийный ряд.
Закончив, я прекратил плести узор, что бы он не подумал, что это издевка. Или несерьезно.
– Помимо нашей воли? – спросил он. – Выстраивает события.
На это я взглядом показал на его серебряный костюм, на что он откинулся обратно в кресле, уйдя за вуаль тьмы и покачал головой.
Какое-то время, он оставался там. Я же подался вперед, наклонившись над столом. Став в самый эпицентр жесткого света. Наверное, он раздумал сейчас, разглядывая меня, насколько в моих словах говорит Пандорум. Прикидывал, есть ли лицевые тики, легкий тремор. Болезненный блеск глаз или нездоровый румянец.
Может быть, обдумывал мои слова и мысленно возвращался к своим переживаниям, чтобы детектировать ту силу. А может просто думал о том, довериться мне или нет.
Но я кожей чувствовал на себе его пристальный взгляд из глубины кокона-кресла. Тяжелый ток его мыслей, что стал практически ощутимым. Даже дым, что периодически вылетал из-под козырька струился по-особенному вязко.
Я же, смотрел в темноту уверенно, будто бы зная на что смотрю. Невозмутимо ел и улыбался полубезумно. С резкими тенями на лице и впалыми глазами.
Время тянулось долго, став таким же вязким. Загудел Спичка, сотрясалась его утроба,
Фадин-паук ответил.
– Но что мы хотим найти? – спросил он, показавшись на свет.
– Центр масс? – я пожал плечами. – Вокруг его все это крутится. Расскажите мне, где вы искали ответ все это время? Если знаете, что в людях-омутах его нет? Вы же где-то пытались отыскать путь к тому чувству, что приходи к вам в момент… – я запнулся, подбирая слова – в момент перерождения.
– В пятнадцать-восемьдесят девять. – строго говорит он. – Обновления, всё-таки. С каждым годом, все меньше и меньше нового. А только медленное угасание. Мне даже кажется уже, что-то чувство я и вовсе выдумал. Что это просто наваждение. Хотя я точно помню, как ранее переживал его остро.
– Но всё-таки вы искали.
Фадин-паук размеренно кивнул. До сих пор не понимая верить мне или нет.
– А что дальше? – вдруг спросил он, пригвоздив меня взглядом.
– Дальше чего?
– Дальше, когда и, если мы найдем центр масс. Если ваша теория верна. Если мы найдем следы страшной силы, влекущей нас в круговорот событий.
– Порадуемся. – говорю я. – Мы всё-таки ученые…
– Вряд ли это можно будет зачесть.
– Ну это же объективный контроль, получается.
Мы рассмеялись.
– Здесь, только нельзя лгать. – говорю я ему предельно серьезно. – Иначе можем упустить, какую-то важную деталь. Соврет один и мы тут же все потеряем. Вся работа насмарку.
– Да. Чистота эксперимента важна. – согласился Фадин-паук.
Потом замолчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. Спичка вновь задрожал, но сразу же стих.
– Волнуется. – сказал он, подняв палец вверх. – Ох уж эти космические течения.
Свет стал мягким. Мифиида вспорхнула легкой пташкой и беззвучно приземлилось на макушку одного из кресел у соседнего столика. Устроилась там поудобнее, крылья сложив за спиной. Колкая дрожь пробежала по мне, став едким волнением в груди. Как бы мне хотелось резко обернуться и взглянуть на неё. Пригвоздить взглядом. Сломать, разрушить ее образов тяжестью своих мыслей.
Но меня сковывал неведомый мне страх. Стоило мне сделать задуманное, как я провалюсь в неё, как она захватит все мое естество, и я потону в безумии или сам растворюсь. Она развеет меня и все мои мысли.
Выкини я такое, Фадин-паук точно поймет, что у меня психоз и закроется. В тот самый момент, когда я уже так близко.
– Глупости всё это… – начал он, почуяв мои мысли. Я увяз в его паутине. И мысли мои уже давно устремились к нему в вибрации тонких нитей. – Я просто очень стар. – Фадин-паук потер глаза маленькими ручками, – И, если честно, очень устал. – тут он показал на ворот костюма. – Так что всё, что мне остается – это только баловство.
– Вы лукавите. – говорю я.
– Конечно лукавлю. – он небрежно стряхнул со стола крошки, уставился в сторону – туда, где была она.
Краем глаза я видел ее силуэт. Слышал ее тихие шаги, чувствовал прикосновение шелков, будто подол платья был у меня в руках. Представлял отчетливо ее белое, в веснушках, лицо. Её большие, черные как ночь глаза.
Этот образ не покидал меня. Он был столь ярким и сочным, что даже умозиртельно было больно на него смотреть.
Буквально, кожей я чувствовал ее взгляд. Блеск изумрудов, переливчатую мелодию серебра, капелью, журчанием, бегом быстро ручейка. Где-то далеко-далеко, в дремучей чаще самого темного леса на Земле. Ладно мои вспотели.
Осторожно прижав их к столу, я подался вперед, чтобы не показать обуявшее меня волнение, прикрываясь тем, что будто бы хочу получше расслышать историю Фадина.
– Ладно. – сказал он, выдохнув. – Нам всем это нужно. Всё-таки. Лиля всем нам была дорога. Очень любознательная… Очень умная… – тут он осекся, посмотрел на меня из-под седых бровей. – Как ученый я всю жизнь искал истину и получил только формальный ответ…Мне как ученому к этому вопросу сложно подойти…
Тут он остановился, подумал немного всматриваясь в мои глаза. Но видя, что начало положено – продолжил.
– То чувство, на операционном столе, слишком живое. Слишком яркое и настоящее. Это истечение духа, это растворение его в окружающем мире. Не мое растворение в пустоте, не растворение моего сознание или угасание его… Нет. Но истекание, растворение духа в чем-то подобном ему самому. Хоть бы это и неправильно, ведь у него нет качеств… Как легкий ветерок. Что-то на грани сна. Оно не вписывается в мою картину мира, но все-таки оно есть.
– Что-то неуловимое, – киваю я активно, пока ладони у меня разъезжаются. – Нечто невыразимое, такое, что можно найти только по его следам. Только если бы оно провзаимодействовало с чем-то более тяжелым. С более понятным бытием.
Говорю все это практически наугад. Стреляя в воздух. Потом, вокруг отверстий от пуль, постараюсь нарисовать мишени.
Фадин-паук оживился, руки его заплясали, выплетая новый узор.
– Да-да. Но, где искать? – говорит он. – Мне думалось, что нужно разбудить чувства. Если их огонёк остался во мне, даже упакованным во все это. – он показал на свой блестящий хитин. – И их хватило, чтобы найти толику этого состояния. То, быть может, если я их как-то разожгу, то смогу через этот пожар вновь выйти на него. Увидеть больше. Понимаете?
– Какие-то практики?
В ответ его глаза блеснули. Я понимающе кивнул.
– Много. Очень много. За столько лет…
– И какой итог?
– Всего два момента. – вздохнул он. – Через тысячи книг, ритуалов, практик, упражнений, веществ и прочего… Я вернулся всего с двум моментам.
– Простого ответа не получилось? – подколкой бросил я ему через стол.
Фадин-паук улыбнулся, покачав головой.
– Не получилось. – будто бы оправдываясь начал он. – Долгое время шел один по этому пути. Меняя методы, способы, идеи достижения этого чувства истечения духа. Со временем, вокруг собралось множество единомышленников, кто искал того же. Сам-по-себе или вдохновившись… – его глаза хищно блеснули. – Мы даже организовали что-то наподобие клуба в институте. Собираясь у меня в кабинете. Кстати, Лиля часто занималась с нами.
Он пальцами постучал по столу, взгляд его мечтательно уплыл в воспоминания. От услышанного у меня глаза полезли на лоб, и всеми силами я старался оставаться непроницаемым. Ничего подобного я за ней никогда не замечал.
– Её страсть к познанию, её последовательность, решимость. Острый ум. – негой изливаясь продолжал Фадин-паук.
– Да, я знаю. – говорю я и ладони мои влажные предательски скрипят. – В общих чертах, она рассказывала…
Наверное, он почувствовал что-то, на мгновение поджал уголки рта и вновь продолжил.
– Нет, там не было ничего такого. – его маленькие ручки запротестовали. – Просто сообщество единомышленников.
Фадин-паук посмотрел на меня внимательно, замеченный в углу посреди паутины, разбрасывающим липкие нити. Он был во мгновении страшным узором, выражением одной единственной мысли, замер, боясь шелохнуться. Жажда познания читалась в переплетении нитей. Вся паутина была о ней. Он дышал легонько, покачиваясь в невесомой паутине. Не зная, продолжать или нет. Уже начал растворятся, застыв. Пропадать.
Потому, подгоняемый жаждой, решил, что даже замеченный он в безопасности. Тут же продолжил плести узоры, длинные пальцы размяв перед моим лицом. Продолжил цеплять липкие, еще теплые нити.
Боязливо, будто бы ожидая, что напористый ветер чужого умозрения может её, в противном случае, развеять.
– Подумайте только, Артем. Мы вышли к звездам. Мы маршируем по галактике. Вновь творим мир через войну. Но все же, мы так и остались людьми. У нас была призрачная надежда, что космос нас как-то освободит. Сделает иными. Но… Это мы сделали космос человеческим. Зная только себя.
«И все?» – помню, подумал я про себя. – «Или это просто ход?»
Победно закончив мысль, он продолжил, придя в волнение даже заерзал в тесном коконе кресла.
– Идея была простая. Попробовать то, что мы не пробовали еще, что мы не знаем о нас самих, найти то, что могло показать нам иное самих себя. И как-то сдвинуть нас всех вперед. Мне думалось, что там и находится это чувство истечения духа.
– Все трагедии начинаются так. – я хмуро улыбнулся.
– Как точно.
– Так и из всех перепробованных средств, вы нашли действенных только два, правильно?
– Две тропинки, – сказал он. – Которые могут нас к чему-то привести.
– Интригует.
Фадин-паук пожал плечами.
– Не стоит обольщаться. Это тоже скорее формальный ответ. Не так-то просто поймать Бога за бороду.
– О как. – сказал я и ладони мои разъехались по столу, но я тут же вернул их обратно.
Стол был черный, гладкий и глянцевый, как стеклянный. Теперь еще, от моего пота холодный и мерзкий на ощупь.
Непринужденно я взял влажную салфетку и начал вытирать руки. Отпил еще пива. Фадин-паук закурил снова.
– Если уж говорить прямо, то – да. – продолжил он в клубах струящегося дыма. – Эта оболочка слишком хорошо выполняет свои функции. – он постучал себя по груди. – Беречь меня во что бы то ни стало. Беречь от всяких чувств. От всякого неконтролируемого их пожара. И сколько бы я ни пытался, пройти по намеченному пути, ничего не получалось. Все выходы закрыты. Все пути отрезаны. Везде только пустота и отчаянная нормализация состояния. Что бы я не принял, какому испытанию не пытался подвергнуть свой разум и тело. Мне кажется, каждый раз мой костюм гудел как этот корабль, напрягая все свои силы, чтобы вернуть меня и стабилизировать это болезненное тело…
Спичка, вторя его словам сотрясся. Зазвенели в темноте потолка люстры одуванчики.
– Во истину, мы в этом стали слишком хороши. – с какой-то злостью сказал Фадин-паук сверкая глазами. – В стабилизации и поддержании всего человеческого в нас. Всего противоречивого.
– Зачем менять то, что неплохо работает. Правильно? – развел я руками.
Он улыбнулся. Нагнулся ко мне через стол и осторожно прошептал, будто нас подслушивают.
– У вас уже напрашивается какой-нибудь вывод? Исходя из вашей теории?
Мифиида танцевала на периферии моего взгляда. Легонька перескакивая с кресла на кресло, как по кочкам. Порхает, едва касаясь носочками глади стола.
– Пока глухо. – говорю я. – Но я пытаюсь. Результаты еще предстоит обработать. – говорю я отпивая еще пива, рот вытирая ладонью. – Сырые данные.
– Тогда продолжим, – Фадин-паук потер свои большие ладони и невозможно переплел между собой длинные пальцы.
Игорь посмотрел так легко и быстро в ту сторону, где танцевала она. И как-то легко взодхнул. Я начал думать, что он дразнит меня. Он ожил мгновенно, и тяжесть его костюма вдруг осталась для нег опозади. Такой ясный и чистый взгляд сапфировых глаз я видел в нем впервые. И только раз. Только в ту минуту, и навсегда это запомнил.
– В скольжении мысли оживают. Мы рождаем фантомов. Видимо, Великий Океан как-то связан с фундаментом нашей психики. Она, – он рассмеялся отчего-то. – Словно пузыриться здесь под давлением…Пузырится мыслеформами образов.
– Но фантомы безобидны. – сказал я. Стеклянный взгляд свой устремив на него, но всем существом своим старался уловить каждое её движение на периферии.
– Да. Было много исследований по этому поводу. И было даже доказано, что это так. Но, а если, я скажу, что всё-таки нет?
– Интересно.
– Что, если, влияя на свою психику, мы сможем рассмотреть через них, в самих себе иное нам самим и там-то и найти выход. Выход к тому чувству свободы, состоянию полного растворения и соединения с миром, в и истечении духа?
Его щеки зашлись нездоровым румянцев. Фадин-паук забыл даже курить. Так что сигарет медленно тлела, скручиваясь серым пеплом в его маленькой ручонке.
– Какие-то результаты уже есть?
Фадин-паук пожал плечами. Его маленькие ручки сделали непонятный жест, как-то растерянно и асинхронно, рассыпав пепел и сбив последнюю искру с сигареты.
– Нужно больше сноходцев. Нужно расширить эту сеть ищущих.
Я понимающе кивнул. Так вот как это называлось. Вот для чего собирался его кружок.
Он продолжил.
– И внимательно смотреть за тем, что они могу принести с той стороны…
– А вы? – говорю я.
Фадин-паук постучал себя по костюму.
– Мне туда путь закрыт. Стоит мне начать медитировать или войти в транс, или попытаться как-то обострить свои чувства – эта дрянная машина. – он вновь ударил себя в грудь. – Все испортит.
Повисла пауза. Медленно, в его глазах разгоралось понимание того, что он только что произнес. И вот уже с новой силой заплясали в воздухе его руки, накидывая на меня все новые и новые липкие нити.
– Нет. – решительно отверг он сказанное. – Я против этого. И с другой стороны, именно эта машина помогла мне понять одну важную вещь. Только мысль может отправить человека в немыслимое. Только дисциплина мысли. И всё.
– А Лиля… – сказал я и замер не зная, как продолжить. В горле тут же образовался ком.
– О нет-нет. Она не увлекалась ничем подобным. – затараторил Фадин-паук и нити его истончались. – Её интересовали больше другие культуры. В основном верования и культы других народов. То, что произошло – трагическая случайность. Никогда прежде не видел её за этим занятием.
Ко мне подошел, шелестя лапками официант и обновил бокал пива. Фадин-паук поднял палец вверх и прислушался.
– Здесь в пустоте, вдали от нашего естественного обитания мысли слышится лучше. Мысль движется иначе. Звучит ярче, яснее, переливчатей. Но, к сожалению, ничего не приносит.
– Возможно, нужно больше пытаться.
Фадин-паук печально вздохнул, уставившись на что-то в темноте, прямо надо мной. Может быть предаваясь воспоминаниям. Потер своими ручонками глаза и откинулся в кокон кресла.
– Когда-то же мы должны проникнуть в тайны человеческой души. – послышалось оттуда. – Как до того раскрыли секрет пространства-времени. Мне кажется, мы тут только в начале пути. Понимаете, Артем, и на этом пути мы должны быть тверды. Решительны в своем намерении двинуться дальше в познании сути человеческого бытия. Потому что перед нами встал предел, который ранее был неведом…
– Не совсем понял. – говорю я.
– Раньше пределом была Земля, затем солнечная система, потом с десяток миров, потом мы поняли, что дело предел в континуальной напряженности. В том, что мы должны собрать такую ойкумену, в которой переживание многих людей, разбросанных по звездам, будет длиться единым моментом. Синхронным. Тогда мы прирастаем в связности этого целого, тогда мы можем двигаться дальше… И вот уже четверть галактики у нас в руках. – он мечтательно затянулся. Я уже сбился со счету, какая это была сигарета. – А дальше?
Он внимательно посмотрел на меня ожидая, что я дам ответ. Я мотнул головой, призывая его продолжить.
– Только сохраняя континуальное единство, делая время то быстрым, то медленным… Время совершающихся процессов внутри ойкумены, мы творим мир. Но два предела перед нами никуда не делись: Предел смерти, о котором мы говорили раньше. Как предел нашей конечности. И предел пустоты. Что дальше? Новые миры и новые звезды?
От его слов меня пробил холодок. Хотя вроде бы, все сказанное было понятным и очевидным.
– Черное полотно пустоты. Вот оно вокруг нас. – он обвел зал ресторана взглядом. – Дальше к звездам, а потом? Потом тишина и мрак. Такая же как в смерти. Вот тут-то два этих предела становятся одним. И тут-то, как мне кажется, нами и найдется ответ. Как этот предел преодолеть. Понимаете, Артём?
– До жути. – говорю я.
А надо мной раскрываются крылья. Дрожат тени на столе, превращаясь в черный смоляной дым, растекаются вязкими пятнами и пропадают в черной глянцевой глади стола.
– Значит я не ошибся в том, что доверился тебе. – сверкнули глаза Фадина-паука. – Не ошибся.
Губы его блестели от слюны, маленьким платком в металлической ручонке он их промокнул. Растворился в глубине кокона кресла.
– Тут одной печенью не обойдешься. – сказал я.
Фадин гулко рассмеялся из темноты.
– Хорошо. Очень хорошо.
Потом постучал себя по костюму. Что-то сказал. Почему-то решив, что это про него.
– Так, по-вашему, рецепт прост: скольжение, переливы мысли и фантомы?
Он кивнул.
– Переливы мысли – повторил он, смакуя выражение. – Примерно такие отправные точки. Фантомы наши странные друзья пустоты. Они пришли к нам тогда, когда мы смогли выйти к Великому Океану. Они же и дадут нам возможность понять себя. Нужно только найти к ним ключ. Ключ же, – он начертил пальцами на столе ему одному ведомые знаки. – Либо можно найти там, где есть сильное переживание непосредственно, как на операционном столе. Либо по старинке – через дисциплину мышления. В перелившихся через край мыслях….
На какое-то время мы замолчали. Каждый думал о своем. Я доел стейк и допил пиво. Ко мне тут же вернулся официант и всё забрал. Предложил меню, но я отказался.
– Так что теперь? В вашей теории что-то складывается? – с хищным любопытством спросил Фадин-паук. —Если ли следы той силы, что свела нас всех вместе. Что говорю я вам как детектор, включенный в сеть по её поиску?
Теперь я спрятался от вопроса в коконе кресла.
– Слишком много информации. – сказал я. – Теперь ее нужно обработать. Дать мыслям отлежаться. Убрать лишний шум.
Последняя фраза его задела. Он напрягся, но не выдал себя практически ничем. Только маленькая мысль уязвленной гордости попала в синаптическую сеть его костюма, так что сервоприводы его ручонок недовольно лязгнули, но сразу же вернулись на место.
– А для этого… – продолжил я. – Нет ничего лучше, чем сон в каюте, одиночество и размышление. Дисциплина мысли.
– Поэтому я так люблю это место – сказал он, окинув взглядом ресторан. – Никого нет, и можно всмотреться в переливы мысли. Размеренно и надолго.
– А что видите вы вокруг?
Я жестом описал зал ресторана.