Аккрециозия

Слева, рядом со входом низкий прямоугольный столик из черного стекла, у стенки мягкий диван из черной кожи.

Конечно, – ответил Фадин. – Всяко лучше.

Жикривецкий никак не мог усидеть на месте. Играла легкая музыка и под нее от курсировал по каюте, что-то изображая, со стаканов в руке и сигаретой в зубах. На нём был махровый халат и мягкие тапочка. Из-под халата выглядывала белая майка.

В каюте было чисто и опрятно. Все убрано и подчинено какому-то невидимому правилу. Даже закуске на черной гладе стола ему следовали. Только за реечной ширмой, в дальнем углу, на не заправленной кровати лежало, выставленное на всеобщее обозрение красное нижнее белье.

Как бы небрежно, как будто случайно брошенное. Лиф, подвязка и трусики.

Но даже в этом читался один и тот же подход. Одна и та же рука.

Мы с Колей понимающе переглянулись. В остальном в этом не было ничего необычного.

Единственное, что не вписывалось в эту картину – знакомый чайничек, на прикроватной тумбе. Даже через смог табака в помещении, можно было расслышать легкий аромат Фацелии.

Фадин сделал ход и убрал фигуру с доски. Жикривецкий, в своем вояже по комнате остановился напротив него. Постоял секунду. Сделал свой ход и также убрал фигуру. Затем двинулся дальше в сторону небольшой кухни, что пряталась за барной стойкой, прямо напротив кровати. Оставив Фадина думать, он достал еще бокалы.

Мы же приземлились на диван за длинным столиком. Рядом с разворачивающейся партией.

Тут же рядом возник Олег с уже наполненными бокалами. На стол добавив еще закусок. Потом принес порезанный лимон и сахар.

«Будто бы никуда и не улетали.» – подумал я.

Все в это каюте было обыденно и слишком безмятежно. Как тянущийся к свету струящийся дым. Ход за ходом. Слово за слово. Все текло своим чередом, оставляя подвешенный в воздухе тягучий след. В мыслях я все прокручивал тот самый потусторонний смех. Отчего мне еще больше стало не по себе.

Залпом осушил бокал, затем второй. Затем закурил.

Развалился на диване и стал рассматривать потолок. Мне виделось в узорах пятен света, в рассеянных клубах дыма стаи парящий птиц. Они то кружились стаей, то мерно парили высоко в небе. То вдруг собираясь одной черной тучей растворялись на свету.

Странно тянулось время. Коля напивался уверенно, спрашивая попутно у них всякую ерунду. Сама эта картина для меня была чистый сюр. Почему никто низ не реагирует. Птицы стали одною шестикрылой звездой и вовсе пропали, стоило моргнуть.

Почему всё так чинно. Даже Спичка, казалось, притих и перестал гудеть.

Мне кажется, судя по тому, что я нигде больше не видел Олега. Они с Фадиным как только проснулись, тут же начали запираться здесь вечерами и напиваться.

С другой стороны, что еще было делать. Это вынужденная остановка. Необходимость бодрствовать без возможности идти своей дорогой. Остается только ждать и убивать время. Участь, принятая ими с величайшим смирением.

Когда мы вылетали, помнится, я заприметил у Олега целый мини-бар с собой. Но тогда так и не понял, зачем ему это нужно.

Теперь вопрос отпал. И я ещё раз убедился, что он профессионал своего дела.

Они, как я узнал уже после, напивались в меру и всегда чинно. Всегда были готовы. Совсем не замечая, что по ту сторону каюты царит хаос и беспросветная пустота.

Мне кажется, что я слышу, как в такт моим мыслям хлопают крылья.

Пауза между событиями, заставшая их здесь, должны была, наверное, заставить их задуматься. Разобраться, задать нужные вопросы. Спросить себя и остальных, а что, собственно, происходит? Но они просто доставали шахматы, выпивку и сигареты. Включали музыку. Дверь похоже, специально оставляли приоткрытой, чтобы и другие могли войти в это пространство безмятежности. Или быть может просто для того, чтобы выпустить дым в коридор.

Граница проходила сквозь все эти вещи и события, между нами. Она тянулась извилистой ниткой дыма, через бокалы, игру и шахматные фигуры, через пустые разговоры, приглушенный свет, легкую музыку и даже мягкость дивана.

Никто никуда не лез. Никто не стремился ее пересечь, пробираясь к другому.

Мне вновь почудился ее смех. Дверь осталась приоткрыта, из-за нее смотрела на нас темнота коридора. Вновь кто-то следил за мной оттуда. Надо было выйти и разобраться. Или, зависнув над полом раствориться в темноте, но я просто прикрыл дверь до щелчка.

Почему так. Даже здесь, по эту сторону границы, так близко к людям, на меня все равно накатывала невнятным ознобом тревога и безысходность. Вновь показалась во всей красе аккрециозия. С каждым новым бокалом топила меня в себе еще больше.

Попытался вспомнить молитву, но ничего не приходило на ум, кроме «Отче Наш». Такая была здесь не под стать ситуации.

Потому я прикончил еще несколько бокалов, с разлитым на донышке коньяком. Затем долго сидел вот так, в углублении дивана и глядел на них. На их размеренные отточенные движения. Пассы руками и жесты по соблюдению границ. Соблюдению статуса кво. И молчал.

Вот где была игра. Не на столе. А вокруг, между нами, в воздухе разлитая игра на игнорирование. На мастерское игнорирование бытия. Ужаса бытия.

Сердце заколотилось, бросило в холодный пот. Вновь крылатые видения заплясали на потолке. Словно этой мыслью коснулся чего-то. Пытаясь прощупать свой пульс, чтобы никто не заметил, начал сжимать себе запястье. Не получилось. Руки только вспотели. Сколько ударов сердца мне осталось?

Затем, так будто бы рукой подпираю голову и смотрю за поединком на столе, где уверенно вел Фадин своими черными, начал трогать себя за шею, напрочь забыв где нужно конкретно мерить.

Смотрел, слушал и пытался анализировать мысли, сформировать какой-то простой тест на адекватность. Мге казалось, что во мне что-то всё-таки сломано. Сломано фатально. И в ответ на эти мысли, с новой силой подступило ко мне чувство беспомощности и пустоты.

Вновь, я переместился на берег укутанного туманом моря. Беззвучно плескались его черные волны, ветер носился по берегу пронизывая до костей. А где-то в молочной завесе кружили черные птицы. Одни их силуэты и вороний грай.

Пить больше было нельзя.

Тотально сломанное одиночество расправило тут же свои объятия. Неспособность выразиться. Неспособность найти ответ. Неспособность быть также легко как они. О как же мне хотелось в тот момент перенять у них эту простоту бытия, в которую так сложно было поверить.

Свет взмылился. Все происходящее вокруг превращалось в одну маслом написанную картину. Где пропали силуэты и четкость за толщиной и густотой мазков. Где за сочетанием пятен невозможно было разглядеть людей. Только игру между ними, в контрасте цвета и глубине оттенков. Которые оттесняли друг друга. Наслаивались. Перемешивались, каждый оставаясь при своем. Гасили друг друга.

Игра в отстраненность и безразличие.

Так что со стороны, отойдя от этого события на расстояние дней, недель и месяцев будут наконец видны люди на картине этого события. Но, что забавно, стоило пройти годам, как от этой картины останутся только пятна вновь. И теперь уже, наиболее резкие, наиболее контрастные. Как с силой выраженный смысл.

«Коротающие время»

Так будет называться картина. И ничего в ней не будет ужасного и страшного.

Шахматы, выпивка, музыки, сигареты и закуска. Старик за столом. Мягкий свет и клубы сигаретного дыма. Художник добавит птиц. Совсем неразличимых, почти незаметных. Эта деталь единственная будет вносить в картину нотки тревоги и беспокойства.

Нужно было нарушить эту границу.

– Игорь Семенович, а вы давно в институте? – недолго думая, я вклинился в разговор.

– Без малого, восемьдесят лет.

– А до этого?

– С десяток лет в другом институте.

– А до этого?

Тут он наконец повернулся ко мне. Слишком высокий для этого кресла. Его движения были слишком плавными, будто у него было больше сочленений чем у обычного человека.

– Просто интересно. – сказал я.

– Работал в правительстве, до этого в крупной компании, учился…

Фадин вернулся к игре, флегматично перечисляя остальные места работы.

– Большой путь. – сказал я, когда он закончил.

Он кивнул. Взгляд его был прикован к фигурам. Насколько я помню, ему было около ста пятидесяти лет. Жикривецкому под сотню. На их фоне мы с Колей, были совсем зелеными юнцами. Нас почти и не существовало вовсе.

Возможно, отсюда столько спокойствия и безразличия. Даже игра в шахматы ему была, на мой взгляд, неинтересна. Наверное, именно в этом и выражалась суть этой игры и главное ее правило: Безличность. В разговорах, в переживаниях, в шахматах и выпивке. Безличность и бесстрастность.

На этих словах я вспомнил про белье, выставленное напоказ. На кровати, за ширмой.

Эта деталь была по своему странной и выбивалось из правил, если смотреть на ситуацию с такой перспективы.

Всюду царил порядок. Выглаженный безличный порядок. Кровать был заправлена. На столе в кухне чисто. Справа от входа в гардеробе одежда развешена ровно и по цветам. А чемоданы его был собраны в аккуратную симметричную конструкцию, рядом с ширмой. Добавь к ним еще один, и они схлопнуться как в тетрисе.

– Олег Григорьевич, а вы?

– Просто Олег, – улыбнулся он, будто ожидал вопроса и все это время готовил ответ. – Где-то лет сорок. До этого был свой бизнес, по обеспечению флота…

Олег остановился за вторым креслом, напротив Фадина, руки положил на его спинку. Внимательно следил за положением фигур на доске. Затем повернулся к нам с Колей, расплывшись в улыбке. Зубы у него были большие и белые. Блестящие.

– Собираетесь что-то пробовать еще или только институт?

Я пожал плечами.

– Только институт. – твердо сказал Коля. – Знания превыше всего.

Фадин поднял вверх палец и скорчил мину.

– Во, хорошая смена растет. – сказал он.

Затем поднял фигуру, задумчиво покачал ее над доской и сделал ход. Олег согласился, все также нарезая круги по комнате с сигаретой в руках.

– А что вас побудило пойти в институт? – забросил я в воздух вопрос.

– Не знаю.

Украдкой он бросил взгляд на кровать. Улыбнулся про себя, будто хотел что-то сказать, но передумал и сказал совсем другое:

– Романтика, наверное. У нас столько миров вокруг. Всюду следы истории. Здесь, в институте, мы трудимся на очень плодородной почве. Мне кажется, что ни на одной работы, я больше бы не смог посетить столько миров, изучить столько культур….

– Безграничность истории притягательна. – ухмыльнулся Фадин. – Похоже мат. – С шумом он поставил коня на доску. Затем победно осушил свой бокал и посмотрел на Олега с ликованием.

Я подумал о том, что это нарушение правил. Слишком явный отказ от безличности и не вовлеченности. Победив в шахматы, он проиграл в этой игре. Или это были всего лишь поддавки?

– Похоже на то, – невозмутимо сказал Олег. – Давайте сначала.

– Можно я? – попросился Коля.

– Охотно. – Олег пригласил его сесть за стол, предложил кресло.

– А вы, Игорь Семенович – не унимался я, посылая сигналы в воздух над чужой территорией. – почему пошли в институт?

Фадин потянулся, откинулся в кресле. Попросил жестом Олега налить ему еще. Тот охотно согласился. В этой игре на безразличие, последний явно выигрывал. Затем закурил сигарету и вальяжно затянулся, выпустив облако едкого густого дымы. С нескрываемым удовольствием позволил себе расслабиться в кресле, вытянув в сторону свои длинные ноги.

– Не знаю. – пожал он плечами. – Хотел всё знать. Вот уже восемьдесят лет пытаюсь и никак не могу пресытиться. А вы, молодежь?

Коля задумчиво расставлял фигурки на доске. Щеки у него, как и уши были пунцовые. Ворот рубах расстегнут. Рукава закатаны выше локтей.

– Слишком рано для таких вопросов. – сказал он, не отрываясь. – Мы еще в возрасте юношеского безрассудства, в плену романтических, неполных представлений о жизни… – протараторил он.

– О, как – удивился Олег.

Он остановился в своем полете по каюту у столика и сейчас нависал на ними в кумаре дымы, высокой тучной фигурой. Фадин рассмеялся.

– Хороший ответ. Хороший ответ.

– Потому, может быть. – продолжил Коля. – Мы сможем либо разочароваться, либо точно сформулировать ответ. Но пока, – он торжественно поднял бокал. – будем идти неуклонно по пути знания, прикладывая максимум усилий.

На его лице читалась довольная ироничная ухмылка. Он улыбался глазами мутными. Румянец на его щеках выдавал в нем количество выпитого коньяка.

– А ты, Артем? – Фадин посмотрел на меня. – Мне кается, ты не согласен с таким ответом.

Я пожал плечами, утопая в мягкости дивана.

– По форме – согласен. По существу – не знаю. Будто бы я всю жизнь ищу ответ на вопрос. Только забыл какой вопрос и где искать ответ. Потому хожу кругами по местам, где ответ, теоретически, вероятностно, может быть.

В воздухе пальцем я нарисовал круг, подытоживая сказанное.

– Какой-то заколдованный круг. Не могу понять, что же нужно сделать, чтобы его разорвать…

Все замерли в своих позах. Только Коля рассматривал доску, щурясь, то одним глазом, то другим. Будто прицеливаясь на следующих ход. Фадин первый продолжи диалог. Я с удовольствием для себя отметил, , как стремительно он теряет очки в игре в безразличие.

– Помню-помню наш разговор. – мягко улыбнулся он. – Этот вопрос, что вас мучит, это ваш экзистенциальный горизонт. Ответы на подобные вопросы, между прочим, сформировали наших предков как людей предела.

– Молодость. – развел руками Олег, – Это пройдет.

– Подобное чувств, может служить хорошим драйвером для деятельности. Главное, только знать меру. – продолжил Игорь, явно намекая на что-то.

Осушив бокал, попросил Колю налить еще. Он, наконец, прекратив прицеливаться за белых, сделал ход.

– К барьеру, Игорь Семенович. – сказал Коля.

– Ц-ц-ц. Дерзкий ход.

– Молодость. – сказал Коля.

Все посмеялись.

– А как это будет? Как это пройдет? К чему стоит готовиться? – бросил я через комнату Олегу.

Тот изменился в лице. Заинтересованность на миг уловил в его взгляде. Он взял еще закусок со стола. Затем прошелся по комнате, будто бы готовя ответ. Затем уселся в глубокое кресло в дальнем углу. Рядом с горой своих чемоданов, перед ширмой.

Пока шел к нему пальцем грозил кому-то в воздухе, будто подчеркивая интересность вопроса. Затем долго жевал губы, готовя ответ и наконец сказал:

– Не думаю, что к этому можно подготовиться. Не думаю, что это может произойти одномоментно. Только если будет какое-то событие… – тут он осекся. – В смысле, глобально… – опять замолчал. Дожевал, то, что хотел сказать. Смочил губы коньяком и продолжил. – В смысле, что со временем…

Как же сложно давалась ему игра.

– Со временем, всё это теряется за устойчивым ритмом жизни. События несутся мимо. Становятся понятными. Ты начинаешь понимать как с ними работать. Ничего уже более не ново. Вот, допустим, тебе нужно организовать экспедицию. Нужно обосновать цель, найти бюджет, подобрать команду, найти рейс. Потом тебе всё завернут. Кто-то заболеет, что-то сорвется… – Олег притормозил, выбирая дальнейший путь для своей мысли. – А потом, через десять – двадцать таких поездок. И все как-то становится понятно. Что, где, как.

Все это время пока он говорил его руки забавно помогали ему подруливать в движении его мысли. А я все это время смотрел на красный, ядовито красный свет трусиков на кровати. Спичка загудел, свет в помещении моргнул.

– Начинаешь ценить мелочи, которые доступны в этом круговороте. Понятные мелочи, которые вносят во все это приятное разнообразие. Дают вновь почувствовать свежеть этого томления молодости. Понимаешь?

– Хороший ход. – сказал задумчиво Фадин. Их борьба потонула в монологе Олега. – Но не такой хороший.

Игорь Семенович, поднял ферзя и уверенно с гулким звуком сделал ход.

– Да ну не. – сокрушенно отозвался Коля.

На какое-то время мне показалось, что по здесь, по ту сторону монолога, мне кажется, что я смог подобраться к тому определителю, той функциональной идее, которая заставляла его, Олега, естественно существовать цельно. Существовать так как он этого хотел. В идее гармонии, созвучии в самом себе и с миром.

И как любое озарение, понимание это пришло умолчанием. Так и не дав мне на тот момент выразить этот определить. Назвать его так, чтобы он стал существовать. Стал видим.

Неужели, такая невидимая сила, этого определителя, была достаточной для того, чтобы укрыть измученный разум от приступа пустоты. От аккрециозии.

– Это как? – выдержав паузу спросил я. – Что за мелочи, как их найти?

– Не знаю, они должны пахнуть легкостью. Давать это чувство. Все идет вокруг своим чередом, и мы можешь раствориться в этом потоке. Рутина уже не рутина. События уже не события, а так, просто досадный попутчик. Вот, наверное, что это.

– Неужели удается?

– По больше части, да. Даже наше вынужденное заточение. – он обвел руками каюту. – Не выглядит столько обременительным. И стоило-то всего ничего.

Тогда я вернулся к началу.

– А как же тогда, вписать сюда нестерпимый поиск неведомого вопроса? Приходится маяться бесцельно, получается.

– Сейчас мы летим изучать подвид человечества. – вмешался Фадин, расчесывая бороду, не сводя глаз с фигур на столе. – Нельзя сказать, что это подходит под определение: «маяться бесцельно». Главное, насколько я понял, Олега, внести сюда то, что дает легкость. – он склонился над столом. – Просто, мой мальчик, ты пока не нашел выражение этой идее. Со временем найдешь.

Затем обратился к Коле.

– Коля, а вы нашли для себя то, что дает легкость?

Тот ответил стремительно, также как и играл в шахматы. Кипучая энергия в нем аккумулировалась со страшной быстротой. Чем дольше раздумывал над ходом Игорь, тем сильнее раздувался и краснел Коля.

– Мне вообще ничего не понятно. Нужна фактура. Пока что нужно научиться как делает Олег Владимирович, рутинно закрывать проекты. Настрадаться как следует. А там, может что-то и выяснится…

Все рассмеялись. Но кажется он был предельно серьезен. Выпалив ответ, не отрываясь от игры. То ли действительно считал ходы, то ли усердно делал вид.

– А свой экзистенциальный горизонт в чем находите, Игорь Семенович? – спрашиваю я.

Молчит. Думает картинно. Вот-вот готовый разродиться сложной идеей. Затем улыбается широко, пуская дым. Поднимает брови удивленно, оборачиваясь ко мне.

– Артем, я восемьдесят лет в институте. Ну какой тут может быть ответ?

Он посмотрел на меня. Но я молча смотрел в ответ. Ожидая. Мне хотелось, чтобы он сказал первый. В институте он появлялся редко. А если и был, то запирался в своем кабинете, дела передавая аспирантам. Мне кажется, особо никто не знал, чем занимается Фадин. Возможно, в его возрасте и с его компетенциями это было уже и не нужно.

Я был в его кабинете пару раз. Всюду книги, тексты с переводами, всегда задернуты шторы, горят немногочисленные лампы.

Один гололит в углу. Несколько фото на полках. Не знаю даже, была ли у него семья. Мне почему-то думалось, что где-то в дальнем углу за стеллажами книг к него тут припрятана кровать.

Весь кабинет его был обращен в прошлое.

На потолке у него был туман голограммы, в котором блестели звезды. Большая карта, на которую он наносил свои пометки как в записную книжку. Всегда хотел себе такую же.

Только сейчас, глядя на него, я заметил, как на лице, у самой поверхности кожи вспыхивают иногда искорки. Значит где-то был спрятан в его костюме экранирующий генератор. Судя по всему, родом он был из совсем далекого мира, и Персеполис давался ему нелегко.

Неудивительно, что он запирался в кабинете подолгу и никого не хотел видеть. Хотя по институту упорно ходили слухи, что он собирает вокруг себя молодых девиц.

С другой стороны, при его положении и статусе, было бы странно, если бы это было не так.

Наше молчание прервал Олег.

– Какой-нибудь очень сложны ответ. – протянул он.

– Да нет, – Фадин выдохнул дым как дракон. – Просто из всех возможных дел, познание – это единственное, на что я более-менее способен. Вот и все. Весь мой экзистенциальный горизонт.

– Всё так. – сказал Коля и сделал ход.

– Николая, а у вас? – спросил Фадин, показывая на него сигаретой. – Какой ответ у вас?

– А какой был вопрос?

– В чем, если перефразировать, ваша полнота жизни. Её устроенность.

Коля надул губы, глаза выпучив смотрел на доску. Пальцами массируя себе виски. Будто бы стоило ему отвести взгляд, как фигуры тут же пропадут.

– Вы это серьезно? – наконец, обвел он нас всех взглядом. Потом взял коньяк, поболтал то, что было на донышке. – Хотя, судя по всему, пора для подобных разговоров.

Мы рассмеялись. А он уже пустой бокал поставил на стол.

– Я не знаю. Не, знаю, что это за вопрос и какой на него может быть ответ. Возможно, когда буду в вашем возрасте, и буду иметь опыт за плечами весомый. То смогу что-то сказать. Пока что, как уже говорил, только работа и работа. И немного отдых от работы.

Мы продолжали разговоры, постепенно утопая в сигаретном дыму, смазывая краски будня в единое, вязкое и теплое воспоминание. Под равномерные шаги фигур на шахматной доске. В какой-то момент, в какой, точно не вспомню, Олег, вдруг став серьезным появился тяжелой тенью над нами. С полным бокалом в руке.

– Думаю, – сказал он. – Настало время признаться. – он осмотрел нас всех. Мне уже чудилось, как над его макушкой летают маленькие птички, как в мультиках. – Признаться. Хотя бы так. Тот кто это сделал, все равно не сможет уйти от ответственности.

– Нет, – решительно мотнул головой Фадин. – Так, тот кто это сделал, признавшись, не сможет избежать призрения. И не сможет провести последние дни на свободе спокойно…

Мы с Колей переглянулись. Последнее меня взбесило.

– Поэтому этот кутеж на каждый день? – бросил я.

– Нет, что вы. – Фадин невинно улыбнулся. – Мы просто коротаем время.

Олег кивнул.

– Это обычно для дальних поездок. И эта не исключение. Хоть все и обернулось так печально.

Коля посмотрел на меня и просто утвердительно покачал головой. Подтверждая эту версию.

– Тогда. – сказал Коля. – Мы должны покляться, что никто из присутствующих этого не делал. А дальше, рассказать, кто и как видел ее в последний раз.

– Хотите поиграть в сыщика? – спросил Фадин.

Олег вновь начал кружить по квартире.

– Мы хотя бы восстановим картину. – сказал Коля. – Согласованную картину. Это может помочь следствию.

– Слишком согласованная картина, только вызовет больше подозрений.

На этих словах Игорь Семенович, сделал ответный ход и убрал с доски значимую фигуру.

– Но я готов покляться, что я к этому не причастен. Шах.

– Я тоже. – сказал Олег.

– И я. – поддержал Коля держась за голову.

Повисла пауза. Мы вместе перешагнули границу безразличности и отстраненности. В миг весь царивший в каюте безмятежный дух испарился. Оставив в прокуренном помещении четырех усталых людей.

Жикривецкий, стоя у стойки на кухне, поднял бокал.

– Помянем.

И мы выпили не чокаясь. Затем вновь воцарилось молчание. Коля откинулся на спинку кресло, грустно осмотрев ситуацию на доске, лицо поднял к потолку, пытаясь там усмотреть какие-то что-то.

– Последний раз я видел ее перед полетом, Лиля пришла ко мне отдать кое-какие вещи. – он посмотрел на нас и зачем-то уточнил. – Учебники. Не была взволнованной или какой-то необычной. Да и говорили мы немого. Дальше она ушла к себе. Это было перед самым сном.

– О чем говорили?

– Да так. – потряс он руками в воздухе. – Что-то будничное. О том как добирались, как будет проходить перелет…. Если бы было что-то подозрительное я бы заметил, наверное.

Продолжил Фадин, отодвинувшись от стола, где уже все было понятно, вальяжно начал покачиваться на ножках кресла.

– Хм. Мы обедали перед сном. Уже тут в кафетерии. Она была увлечена культурой пятнадцать-восемьдесят девять. Говорили о них. Об их обрядах. О том, как построим работу… Обсуждали практики, которые они используют…

Это фразой он перекинул мяч кому-то из нас. Говорить не хотелось. Эстафету перенял Жикривецикий.

– Как-то отдельно, на корабле, мы не говорили. Только то, что вы и так знаете. Общая информация по нашему курсу, работе и прочему. Не могу сказать, что как-то общались, вне работы…

Настал мой черед.

– Мы не разговаривали. Вообще. Я даже не знал, что Лиля будет в группе. Не очень удивился, если честно. – закрыл глаза, чтобы ярче представить момент.

Она на секунду задержалась в дверях. На ней была атласная юбка. Черные колготки, свитер с горлом. Волосы собраны в высокий хвост. Глаза в полутьме отсека блестят. Взгляд, помню, отстраненный, холодный. Но это не так, на самом деле. Этот взгляд я знал. Она хотела подойти, что-то сказать, но никак не могла решиться. Просто стояла и смотрела на меня заламывая руки.

Я сделал вид, что ничего не понял, не увидел.

Не видел, что она не просто задержалась в дверях у входа в гостиную. А стояла там, дожидаясь меня. Так чтобы я заметил.

Но я не заметил.

Сделал вид, что ничего не понял. Встретившись глазами – прошел мимо. С напускной, никому не нужной отстраненностью и злобой. Лицо мое, наверно, в тот момент выражало презрение. То, что я никогда к ней не чувствовал. Но почему-то, наверное, боясь быть уязвленным, каждый раз, при встрече с ней надевал на себя эту гримасу.

В тихой надежде, отстранится от неё навсегда. Так, чтобы ничего уже больше не проросло, между нами.

Подспудно, мне казалось, что именно так, в пустоте, между нами сможет образоваться нечто новое. Без прошлого. И быть может, в дальнейшем, мне удалось бы посмотреть на нее, сквозь призму этого нечто совсем другими глазами.

Этот взгляд её, снился мне столько раз, что я уже сбился со счету. Даже в капсуле, где не должно быть снов, я вновь и вновь натыкался на неё у входа в гостиную. Только в каюте, на жестком матрасе мне удавалось забыться сном без сновидений.

Олег подытожил:

– Значит, все мы видели, что все было в порядке. – сказал Олег. – Тогда что насчет тех, кого нет в этой комнате?

– Лена и Лида? – спросил Коля, скривившись. – Бросьте, им весь полет на до этого.

Спорить никто не стал.

– Наш доблестный Звездный Флот?

– На своем же рейсе? – сказал Фадин.

– А какие тогда версии? – сказал Коля.

Игорь задумался, перебирая варианты и итоге констатировал:

– Роковая случайность. Самоубийство. Пандорум.

– Пандорум при такой длительности полета не развивается. До этого она вряд ли летала. – сказал я.

– А если? – поднял бровь Фадин.

– Точно нет. – сказал Коля. – С Персеполиса ни ногой. Может кто-то из команды поехал крышей?

Жикривецкий сел, закурив очередную сигарету.

– Нет, Коль. – сказал он. – У них импланты. Уже давно психоз вычисляют по биохимии, задолго до того, как проявится здесь. – он постучал себя пальцем по голове. – С этим строго. К рейсу не допустят.

– В самоубийство я не верю. – сказал Игорь. – Не скажу, что хорошо знал Лилию, но что-то было в ее характере противное такой гнусности. Самоубийцу видно сразу.

На столе почти не осталось закусок. Спичка вновь недовольно загудел. Олег принес еще выпить.

– Остается роковая случайность? – говорю я.

Игорь задумался, локти поставив на край стола, пальцы сцепив в замок.

– Шах. – сказал он Коле. Тот приуныл, рассматривая доску. – Есть случаи, документально зафиксированных аномалий. Например, о сбросе из стазис-капсулы. Что-то вроде срыва скольжения, но в закольцованном пространстве пустотного двигателя.

–Да-да, я читал о таком. В старте человек загружается, а на выходе пусто. – оживился Олег. – Один случай на миллион.

– И он произошел прямо тут? – Коля недоумевающе посмотрел на него. – Может стоит осмотреть её капсулу?

Олег улыбнулся, по-отчески похлопав его по спине.

– И что ты собираешься там найти? Нет. Спичку поставят в доки и будут досконально проверять работы всех систем. Несколько месяцев. Только на этом основании можно будет, что-то сказать.

– А почему, – сказал Коля. – Не осознанное, классическое убийство?

Игорь недовольно поморщился. Будто эти слова причиняли ему физический дискомфорт.

– Убийство – это понятные сюжет. Оно по своей природе обыкновенно и лежит в глубине нашей культуры. У такого сюжета должны быть понятные предпосылки. Должны быть, интересы для которых жизнь другого не является обязательной, допустим. И к ним в нагрузку родственные связи.

Фадин потянулся, осмотрелся по сторонам, будто бы что-то хотел найти. Затем повернулся ко мне.

– Конкурирующих интересов тут нет. Ближе всего к родству был Артем. Но, в силу обстоятельств, при смене, так сказать, полярностей, его позиция стала противоположной. И он, из нас всех наименее был бы заинтересован в таком исходе.

Пока он говорил я устало кивал, развалившись на диване.

Странно, в этот момент я почувствовал облегчение. Какое-то странное утробное чувство пресыщенности. Все здесь были слишком спокойны и расслаблены. Слишком невосприимчивы. И будто сейчас, перейдя границу туда и обратно, я получил немного этого состояния себе.

Все игра в бесстрастность и невовлеченность рассыпалась, оказавшись иллюзией. Скрывающей правду, к которой ты уже выходил. Но в которую не хотел поверить. Всем было плевать. Для всех, находящихся здесь это было просто досадное ожидание. В том числе и для меня.

Что странным образом меня даже теперь не пугало.

Возможно, века межзвездных странствий и длинного времени сделали свое дел. Став людьми предела, мы наконец стали людьми бездны в полном объеме. В своем долго, монотонном скитании от звезды к звезде. Перед безразличным взором пустоты.

Растянутое время, медленное время, слишком большое для человеческого существа. На его масштабе все события становятся неразличимыми пятнами. Стушевываются в одну длинную разноцветную нить повторяющего узора.

Мы скорее чувствовали теперь легкое раздражение от необходимости томления. В необходимости совместного переживания ожидания. Всю эту досаду и тоску, остается теперь вымочить в алкоголе, тумане рассудка прожить, смазать пространными разговорами.

Или, быть может, так было с нами всегда. Просто некогда было обратить на это внимание.

Из-под тяжелых век я смотрел на своих собеседников. Коля расстегнул рубашку, почти до пояса и постоянно трогал шею, прежде чем сделать ход. Игорь всё такой же высокой тенью-тростинкой возвышался в кресле. В клубах дыма искрами заходилось его лицо, под защитой энергополя.

Интересно, из какого он был мира?

Олег сидел позади ни, под светом лампы, на высоком барном стуле, облокотившись спиной н барную стойку наблюдая за партией. Наверное, просчитывал ходы.

– По итогу у нас, – сказал Коля, колючий взгляд вперив в Фадина, – Аномалия. Случай или убийство.

Я потянулся, взял бокал и подняв его вверх сказал:

– Мы сделали полный круг и ничего не узнали.

Все повторили, и мы выпили без слов и не чокаясь.

Фадин кивнул. Затем сделал ход.

– Всё так, потому продолжи ждать. Шах и мат.

Его паучьи пальцы взвились в воздух в победном ликовании.

– Да ну это невозможно. Просто невозможно. – надулся Коля, чуть не вскочив с кресла и не опрокинув стол.