Read the book: «Ловушка для Хамелеона»
Глава 1. Московская весна
Остатки московского снега, спрессованные в грязные кучи и горбы, неумолимо плавились и оседали, пуская под себя ручейки чёрной жидкости. Резвые потоки стремились в сточные отверстия, утопленные в асфальте, и скапливались в зеркала луж, преграждая путь прохожим и заставляя их перепрыгивать или огибать водные препятствия.
Разливы на дорогах весело и залихватски утюжились машинами, выдувавшими колёсами дуги брызг, ложившихся тёмным крапом на одежду зазевавшихся пешеходов. Помеченный люд бранился, клял шоферов и становился бдительным. Хотя куда уже больше!
Советский человек сызмальства держал ухо востро и смотрел в оба. Жизнь и партия учили его на каждом шагу и каждую минуту. Денно и нощно. И оттого он вечно – от колыбели и до гроба, был начеку и в перманентном стоянии напряжения.
Прозрачный воздух столичной весны с сизыми и чёрными заплатками бензиновых выхлопов сулил долгожданное тепло и перемены к лучшему. Скорей бы! Хотелось позабыть стылость зимы, зябкость марта и серость тоскливых дней, и подставить под грядущее лето зажмуренное от удовольствия лицо.
Взмахнув дипломатом, Оля легко перелетела через лужицу, угодив краем невысокого каблучка в кайму воды. Она уже подходила к подъезду своего 12-ти этажного дома, ещё недавно считавшегося новостройкой на окраине города. Спрут Москвы разбухал, вываливался за границы кольцевой автодороги и тянул жирные щупальца, прибирая новые территории.
Озеленившийся микрорайон с укоренившимся на жилплощадях населением постепенно перестал быть посадом и заслуженно претендовал на звание района, «приближенного к сердцу нашей Родины».
Но этот генезис мегаполиса нисколько не интересовал юную особу. Она жила экзаменами, последним звонком и выпускным балом. Войдя в лифт, десятиклассница поднялась на шестой этаж и отперла дверь, обитую чёрным дерматином.
Скинув туфли в прихожей трёхкомнатной квартиры, девушка поставила у письменного стола дипломат, сняла школьную одежду, переоделась в домашний халат и прошла на кухню.
Едва она засыпала в кофемолку зёрна, как услышала щелчки ключа в замке. В коридоре появился отец.
– Ты уже дома? – спросил он с порога уставшим голосом.
– Последнего урока не было, – она поцеловала его в щёку. – Химичка заболела.
По всему было видно, что он её не слушал. В последнее время отец стал раздражительным и нервным, заводился по пустякам, порою срываясь на крик. Было жалко маму, которая, словно оправдываясь за отца, говорила дочери: «Работа у отца тяжёлая».
– Кофе будешь?
– Что?
– Я говорю, кофе пить будешь? Тебе сварить?
– Кофе, кофе… – забормотал отец.
– Или борщ разогреть вчерашний?
– Давай.
Дочь развела руками:
– Что давай? Кофе или борщ?
– Кофе! – он хотел добавить что-то ещё, но передумал и ушёл в спальню.
Отец редко появлялся дома днём: с утра до ночи пропадал на работе, иногда даже не приезжал ночевать. В таких случаях он всегда звонил по телефону и предупреждал. Но если раньше это было нечасто, то с января подобные бдения вне дома приняли регулярный характер.
Было это вызвано, как говорится, производственной необходимостью или нет, Оля даже не хотела знать. Дела взрослых – это дела взрослых. Но то, что между родителями появилась трещина – было заметно невооружённым глазом. Вот это-то её и волновало. Вроде всё в доме было по-прежнему: семейные традиции, устоявшиеся отношения и ежедневный распорядок вещей… Да, это никуда не делось. Но атмосфера уюта и теплоты семейного очага давно улетучилась. Вместо неё появилась обыденная сухость, залакированная фарсом ложного благополучия.
– Кофе готов! – позвала Оля, разливая из джезвы ароматный напиток.
Отец кинул в чашку два куска рафинада и стал размешивать, глядя перед собой. Сахар давно растворился, а ложка по-прежнему болталась в чашке, выбрасывая на блюдце чёрные капли. Он даже не заметил, как дочь поднялась, обошла его сзади и обняла, положив голову на плечо.
– Пап, ну что с тобой?
От нежно-тревожного шёпота, вползшего в ухо, его пробрали мурашки. Он бросил ложку на блюдце и похлопал ладонью по сведённым под шеей тонким рукам.
– Всё в порядке, Оленька.
– Ну я же вижу… И мама переживает.
– Всё в порядке, – медленно повторил отец, больше убеждая в этом себя, нежели дочь. – С инязом не передумала?
– Уходишь от неприятной темы?
Он грустно усмехнулся:
– Ты у меня не только красивая, но и умная.
– Вся в тебя.
– Это точно! – комплимент подсластил горькое настроение. – О! Совсем забыл! Там, в коридоре, пакет с сервелатом и сосисками. Надо бы в холодильник положить.
– Положу.
– Бананы ещё давали, но я не стал брать.
– И правильно. Мы ж кроме королевских других не едим. Жаль, что из Сингапура их сюда не поставляют. А классно было в Джакарте! Да, пап? Вот бы ещё раз там оказаться!
– Да… Ты тогда совсем крохой была!
– Вернуть бы то время назад! Хотя бы на один день!
– Я бы многое отдал, чтобы оказаться в том прошлом.
Джакарта… Город с многоголосой смесью различных диалектов: малайского, яванского, сунданского и балийского языков, в канву которых вплетались обороты и фразы из английского, португальского, китайского, хинди и арабского. Бурлящий Вавилон! Плавильный котёл народов! Чудеснейший город, где он прожил два года в домике советского посольства, в маленьком и уютном дворике которого росли тропические цветы и три дерева королевских бананов. Каждые девять месяцев деревья рубили, снимали с них плоды и укладывали для дозревания в мешки, распространявшие по двору дурманяще-сладкий аромат. Ах, какие же это были чудо-фрукты!
Те же бананы, что продавались в Москве, были совершенно не похожи на индонезийские. Презренный эрзац, да и только.
Отец провёл пальцами по тыльной стороне Олиной ладони и поцеловал её.
– А достань-ка мне коньячку!
– А надо ли?
– Надо.
– Вредные привычки имеют свойство перерастать в пагубные пристрастия.
– Серьёзно?
– Я не шучу!
– Я вижу. Мне бы чуточку расширить сосуды.
Дочь нехотя принесла бутылку армянского.
– Только чуть-чуть! – погрозила она пальцем.
– Всего три капли! – заверил он.
Смешав напитки и сделав большой глоток, отец повеселел.
– Всё обойдётся. Всё станет на свои места.
Но его весёлость был напускной, Ольга чувствовала это. Он тоже это прекрасно понимал, но отказаться от выбранной роли уже не мог.
Глава 2. В Париже
Пока улицы Москвы избавлялись от ошмётков снежного панциря, а в Кремле происходила смена правителей с очередным циклом потепления, Париж по своему обыкновению пестрел распустившимися клумбами и белел канделябрами цветущих каштанов.
Запруженные праздношатающейся толпой Елисейские поля с галльской безмятежностью стелились под подошвы пешеходов и резину автошин. Запахи бензина, духов, цветов, кофе и сдобной выпечки перемешивались друг с другом в причудливые комбинации, образуя знаменитый аромат Парижа.
Как нюхнёшь такой амбре, и голова пойдёт кругом! Нюхнёшь ещё раз и опьянеешь! Нюхнёшь в третий, с долгим глубоким затягом – раз, и с тобой произойдёт страшная метаморфоза: секунду назад ты был советским человеком, гражданином СССР и патриотом социалистического отечества и… опля! – ты уже свежеиспеченный диссидент! А там не за горами и перспектива статуса невозвращенца!
Сразу же оказываешься в плену жуткого желания остаться жить в Париже. На все времена! Навсегда! Навечно! Бесцельно шататься по его улицам, беспричинно улыбаться встречным прохожим (просто так, потому, что у тебя хорошее настроение и нет гнетущих забот и соцобязательств по ударному труду), трескать круассаны и заливать в себя бордо вместо бурды! А дальше желания размотаются как колодезная цепь за сорвавшимся в колодец ведром.
Вот к чему может привести необдуманная эксплуатация ноздрей, втягивающих в себя чужеродный дух, исторгаемый недрами парижского чрева! А ведь он безжалостно свербит и побуждает к непривычным поступкам.
С органами зрения проще. Одел солнцезащитные очки, и всё вокруг вроде бы в чёрном цвете! Самообман, но помогает. Против остальных чувств советского человека, увы, фильтров восприятия благ западного социума изобрести не удалось. Кляп в рот, тампоны в нос и уши? Не выйдет! Есть более солидная и надёжная альтернатива – железный занавес! За периметр – только дозированными группами. Жаль, что не поштучно.
Людмила Караваева была натурой, не оснащённой защитными приспособлениями для дезинфекции буржуазных флюидов. Это обстоятельство пагубно отразилось на молодом организме, вызвав побочный эффект. Дефект проступил наружу в виде явного симптома базедовой болезни в первый же день пребывания в столице Франции.
– Сколько можно пялиться, Люд?! – вздыхал её муж, которому порядком надоела затянувшаяся женская эйфория, имеющая все шансы перейти в болезненное состояние. – Пора успокоиться.
– Какое спокойствие, Жорик?! – восклицала Людмила. – Это же Париж! Париж!!!
– У тебя глаза или из орбит выскочат, или ты их сотрёшь обо все эти местные достопримечательности.
Она залилась колокольчиком и прильнула к мужу.
– Не беспокойся! Не сотру!
– И всё же. Поменьше экзальтации.
– Эгм! – её курносый носик вздёрнулся. – И побольше зашоренности?
– Не передёргивай! – он поморщился и с укоризной посмотрел сверху вниз. Она была ниже его на голову.
– А ты не будь занудой! – она опять против своей воли всплеснула от восторга руками. – Ну как же здесь божественно!
– Соглашусь, – кивнул головой муж. – Особенно на контрасте с Джамахирией.
Георгий и Людмила Караваевы, вчерашние выпускники института стран Азии и Африки, были в Париже проездом. Преддипломная практика, пройденная за 2 месяца в Ливии, существенно обогатила их арабский язык, отяжелив словарный запас свежими словосочетаниями и идиоматическими выражениями. Впечатления от этого североафриканского, с позволения сказать, соцгосударства тоже были яркими. Жара, песок, советская колония специалистов, разбитая, словно мозаика, на мелкие фронды и фаланги, местное население, столь непохожее на колоритных персонажей из сказок о Синдбаде-мореходе и гнетущее чувство несуразности своего пребывания в чуждой стране.
Знала бы Люда раньше, что она попадёт в Ливию, ни за какие бы коврижки не поступила бы учиться на арабиста. Мудрый и загадочный Восток сыграл над ней недобрую шутку. Заманил миражами слепящей роскоши и будоражащей фантазию таинственности, заманил и выставил напоказ неприличные места нищеты и безобразия. Фу! Как неприятно! Знающие люди, утверждали, что в Эмиратах истинный рай, но кто ж туда пустит студентов из СССР! Там же не наша вотчина.
Зря она послушала Жорку, её одноклассника из французской спецшколы, и пошла с ним поступать на один факультет. Ох, зря! Иллюзии о сказочном востоке замазались ливийской грязью и антисанитарией, а перспектива в карьере выглядела хило и рахитично.
Но разве можно думать о призраке грядущего тут, в Париже? Да что вы! Ни в коем случае! Здесь надо вбирать в себя и пропускать через все клетки организма атмосферу галльского духа.
– Ой, Жорик, смотри, триумфальная арка! – Люда захлопала ресницами и ладошками. – Пойдём туда, ну!
– Да что ты, в самом деле, как дитя капризное!
– А что тут такого?
– Ничего… И, между прочим, ты же в Лувр хотела. А это в противоположную сторону!
– Сначала к арке! – она, как ребёнок, хотела то, что видела.
– С тобой спорить себе же хуже.
Он поплёлся, увлекаемый женой, как породистый и флегматичный дог за холеричной импульсивной хозяйкой. А ему так хотелось усадить свой зад на обшарпанный стул какого-нибудь дешёвого кафе и промочить горло. Даже пусть и не самого дешёвого! Чёрт с ней с валютой! Ради восстановления растраченных кондиций он готов был пожертвовать драгоценными франками! Но этот город свёл с ума его жену! Она стала деспотом и диктовала условия в ультимативной форме.
– Чуть помедленнее, чуть помедленнее! – попробовал он обуздать Люду. – Летишь как казак на дончаке в 1812 году!
– Мало времени! Надо везде успеть!
– Нельзя объять необъятное.
– Стоит только захотеть! – она распространяла вокруг себя мощное биополе заразительной энергии. Но у Жорика за годы совместного проживания выработался не менее мощный иммунитет, защищавший его как прочная кираса от неприятельского палаша.
– Может, сначала заглянем в кафе, а? – он заговорщически подмигнул, лелея слабую надежду. – Чудный кофе, дивный круассан. Эм-м-м. Закачаешься!
– А ты не качайся! – соблазны были решительно отметены. – За мной! На площадь звезды! К триумфальной арке!
Жорик жалобно вздохнул и покорно поплёлся, с безбрежной завистью глядя на вальяжных посетителей парижского общепита, потягивающих на открытых верандах всевозможные напитки. А их тут было море разливанное. Эх-эх-эх!!! Видит око, да зуб неймёт!
Его дядя работал в советском торгпредстве во Франции, что, собственно, и позволило молодой паре задержаться в Париже. Из Триполи в Москву не было прямого рейса, а миновать этот город транзитом, не остановившись в городе на пару деньков, Люда посчитала преступным деянием. Она нажала на мужа, тот связался с дядей, которому родственные узы не позволили отказать племяннику в пустяковой просьбе. Лично приехав в аэропорт на служебной машине, он отвёз их в крошечную гостиницу на улице Фонтанов, посидел в номере с четверть часа и откланялся. Дела государственной важности!
Париж после Триполи был контрастным душем: освежил, ободрил, вдохновил и потянул к себе во все прославленные кварталы и сомнительные места. Едва обосновавшись, Люда подстегнула мужа, оккупировавшего кровать в релаксационной позе, и погнала его наружу – совершать экскурсию по индивидуальной программе.
Купив у портье карту города, они вышли из гостиницы и спустились к бульвару. Определив направление к метро, супруги неспешно направились к станции.
– Бог мой, ну как тут всё красиво! – восторгалась Люда, складывая на груди пухленькие ручки. – Чудо какое-то! Мы и в Париже! Даже не верится!
– Объективная реальность, данная нам в ощущениях, – менторским тоном отозвался Жорик и, замедлив ход, остановился у витрины, желая пристальнее разглядеть яркий плакат за стеклом.
К нему тут же переместился сухопарый парень, за мгновение до этого стоявший у дверей магазина. Лучезарно улыбаясь и обволакивая Жорика облизывающим взглядом, субтильный субъект стал заманивать потенциального клиента в салон, сопровождая монолог призывными жестами безбрежного гостеприимства.
Жорик, поначалу ответно улыбавшийся, как того требовала его московская воспитанность, постепенно стал меняться в лице, добравшись до стадии гримасы человека, впервые приступившего к процедуре уринотерапии.
Он сообразил, что хочет от него француз. От этой догадки его передёрнуло. Тряхнув всем телом и выполнив короткую серию стремительных конвульсий, Жорик отпрыгнул горным архаром в сторону и налетел на Люду. Глаза жены напомнили ему фары неотложки, бившие ярким светом в стекло необычной витрины. Пока без включенной сирены. Мгновенье, и они, как ошпаренные, помчались прочь от проклятого места.
Зазывала секс-шопа стёр с лица улыбку, пожал плечами и переглянулся с коллегой-конкурентом из соседнего магазина. Тот понимающе махнул ему рукой: «целомудренная парочка!».
Завершив манёвр отхода, Караваевы немного успокоились и притулились на бульварную скамейку.
– Фу, чёрт! – перевёл дух Жорик, тревожно глядя в размывшуюся точку своего старта. Вдруг погоня? Нет, вроде тихо. – Надеюсь, что это не провокация! Дядя наставлял: будь осторожен и гляди в оба! У-у-ух! Хороший спурт! – он выдавил смешок. – Бежали, как черти от ладана!
– Или наоборот, – грудь Люды то вздымалась, то опадала. Трусца тут была не причём. Испуг – вот что заставило колотиться её сердце.
– Первая встреча с прекрасным! – к Жорику стало возвращаться чувство юмора. Он закурил и откинулся на спинку скамейки. – Как в кино! Руссо туристо!
– Облико морале! – подхватила Люда и прыснула.
Напряжение ушло, и ситуация, только что казавшаяся неправдоподобно страшной, превратилась в тривиальную уличную ситуацию: безвредную и забавную.
– Париж вздрогнул от нашего галопа! – выпустив струю дыма, Жорик сделал очередную глубокую затяжку. Никотин успокаивал и восстанавливал душевное равновесие. – Теперь понятна суть выражения: «галопом по Европам». И ведь предупреждал же дядя, что тут рядом этот вертеп. Но я и подумать не мог, что он совершенно под носом!
– Какой вертеп?
– Пляс Пигаль!
– Что это?
– Неужели не знаешь?
– Нет.
– Воспетый поэтами квартал красных фонарей!
На лице Люды застыло изумление.
– Да, да! Кстати, вон то здание, видишь? Мулен Руж!
Люда повернула голову и посмотрела в ту сторону, куда указывал Жорик.
– Правда! Знаменитая Красная мельница!
– Уместнее – Красный Маяк, – он сунул окурок в урну и полез в карман за мелочью. Дядя, насколько хватило ему времени, проинструктировал племянника о некоторых особенностях мегаполиса. Из почерпнутой информации он знал, что огромный цилиндр, стоявший на бульваре и напоминающий московскую тумбу для афиш, был автоматизированным общественным туалетом, впускающим в себя нуждающихся за 2 франка.
– Подожди, пожалуйста, я вот в этот киоск наведаюсь.
– С тобой всё в порядке? – в её интонации вибрировало беспокойство. – Может, вернёмся в номер?
– Всё нормально! – бодрым тоном обнадёжил он и спохватился. – Не желаете ли вы первой, мадам?
Она мотнула головой.
– ОК! Я сейчас.
Жорик направился мимо стайки жирных голубей избавляться от драгоценной монеты и переполнявших его чувств, оставив на некоторое время супругу без присмотра. Этим не преминул воспользоваться бойкий негр, материализовавшийся чёрным вертопрахом из тёмной подворотни. Крадучись мягкой походкой пантеры, он неслышно приблизился к намеченной жертве и замер, готовясь к молниеносной атаке. Ничего не подозревавшая Люда, глядючи на циклопических размеров пенал, поглотивший её мужа, крепко сжимала в руках сумочку в мучительном ожидании конца своего одиночества. Париж уж не казался ей таким романтичным и сказочным, как раньше. И в подтверждение её мыслям коварный бульвар выставил перед ней свежий колоритный персонаж.
Новый герой эпизода, обтянутый в драный джинсовый костюм, грациозно выскользнул откуда-то из-за её спины и, угрожающе блестя белками глаз, выбросил вперёд руку. Люда, в чьём сердце еще не остыли угли свежего пассажа, ойкнула, подтянула сумку к подбородку и подпрыгнула как на пружинах. Стоя на скамье, она господствовала над своим визави. Но разве это давало хоть какое-то превосходство бедной женщине в противостоянии сущему исчадию ада?
Незнакомца поведение Люды явно смутило. Он втянул голову в плечи, будто ожидая удара по темечку, сделал осторожный шаг вперёд и, корча рожу, быстро затараторил. Что он там говорил, она не понимала. Ужас и паника производили свой лаконичный перевод: «жизнь или кошелёк!» Ударившие в виски пульсары и гонг в грудной клетке выгнали из женских лёгких душераздирающий крик.
Символы мира, ворковавшие у мусорной урны, с шумом взмыли ввысь и унеслись, тревожно хлопая крыльями. Последовал крик второй, мощнее первого. Окна и витрины близстоящих домов лопнули и посыпались стеклянным дождём на тротуары, с прохожих сорвало шляпы, кепи и береты, а кроны деревьев пригнуло к земле. Улица замерла. Так показалось испуганной москвичке.
На самом деле никаких повреждений окружающей среде нанесено не было. Да и вместо истошного вопля из пересохшего горла исходило некое подобие жалобного мяуканья брошенного котёнка. Но и этого слабого колебания звука было достаточно, чтобы заставить отверзнуться дверям огромного тубуса.
Не дожидаясь полного открытия дверей, Жорик активно протискивался в щель. Дорога была каждая секунда! Он орудовал плечами, отодвигая створку и, высунув голову наружу, бешено таращил глаза. Руки его были заняты приведением в должный порядок штанов, зато свободные ноги энергично брыкались по внутренней части туалета.
Увиденная им сцена была ему хорошо знакома. Он наблюдал её не раз и не два в театре и на киноэкране. Но там были задействованы артисты, а тут всё по-настоящему! Кровожадный Отелло вот-вот должен был задушить Дездемону!
Завидев заступника, покушавшийся злодей не стал дожидаться его приближения и пустился наутёк, выставив на обозрение обширные потёртости на ягодицах и зияющие дыры на подошвах разбитых кроссовок.
– Ты в порядке? – Жорик наконец-то оказался рядом с женой. – Людочка, как ты?
Он обнял её, спустил вниз и усадил на скамейку.
– Ну-ну, успокойся!
– Что он хотел? – у неё трясся подбородок. – Ограбить?
– Я сначала тоже так подумал. Слава богу, это не так! Это ж клошар! Шэр ами! Шаромыга местный, – он гладил её по голове и целовал в щёчку. – Будь он гангстером, вырвал бы сумку без разговоров и смылся. Мы сами его до смерти застращали!
– Правда?
– Ну, так! – он ободряюще усмехнулся. – Видала, как улепётывал этот африканский монстр! Пятки сверкали! Жаль, не оказалось рядом Тулуза Лотрека, чтобы изобразить этот канкан! Остановись мгновенье! Ты прекрасно!
Он погладил жену по волосам.
– Этих попрошаек тут пруд пруди. Только что ты имела честь познакомиться с типичным представителем человеческих отбросов Франции. Вот она – отрыжка её колониальной политики, гниющая субстанция разлагающейся плоти агонизирующего империализма.
– Долго он агонизирует, – она позволила себе ослабить смертельную хватку и опустила сумочку на колени.
– Чего ж ты хотела? Процесс распада длителен. А мы тут в качестве катализаторов. Ускоряем этот самый процесс. Идёт экзотермическая реакция, выделяются миазмы, болезнетворные бактерии… Не успели выйти, как подверглись двум нападкам. Редублеман! – Жорик резко сменил тон и ударил ладонью по колену. – Мой дядя самых честных правил! Подсуропил! Расквартировать в этой облагороженной клоаке! Ну, спасибо! Ну, удружил! Как нарочно! – он погрозил в пространство пальцем и прикоснулся губами к пунцовой и горячей щёчке супруги. – Полегчало?
– Да вроде, – она посмотрела по сторонам настороженным взглядом, цепляясь зрачками за проходящих мимо прохожих. – Сколько же здесь негров!
– И друзей-арабов, – добавил Жорик. – А ты думала тут сплошь Делоны и Ришары? А на поверку вон что оказалось! Мы, русские, сделали из Парижа какой-то фетиш! Приукрасили его и идеализировали. Восторгаемся им и обожаем! Причём заочно! Априори! А в прошлом русская знать звала этот город не иначе как вонючей деревней. Дочь Ярослава Мудрого, отданная в жёны французскому монарху Генриху II, жаловалась папочке на омерзительную грязь и вонь этой дыры. А Фонвизин, путешествуя по Франции, писал в заметках, что в Париже кругом нечистоты, коих людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно.
Насытив тираду историческими фактами, он указательным пальцем легонечко шлёпнул по чуть курносому носику жены и предложил продолжить экскурсию.
Через 20 минут, прокатившись в подземке, они доехали до центра, перешли через Сену по мосту Александра III и пошли ко дворцу Инвалидов. Жорик интересовался, почему именно туда, а Люда смеялась и говорила, что её заинтриговало название. Заходить в него не стали, сделали круг, любуясь величественным зданием, и вернулись на Елисейские поля, намереваясь пройтись по ним до площади Согласия и далее в Лувр.
Жорик изнывал от непривычной нагрузки пеших передвижений и канючил проявления милосердия. Париж его утомил. Он жаловался на усталость, брюзжал, что экскурсия сделала из него инвалида без дворца, и молил о биваке на Шампс Элизе или пикничке на обочине парижской суматохи.
Восторга от панорамы города Жорик, в отличие от Люды, не испытал. Зато, какое божественное блаженство расплылось по его изнурённому телу в отдалённом от главной улицы брассери – где не так баснословно дорого, когда он осушил бокал прохладного пива! Кайф! Лёгкий градус нежно качнул мозг, из которого засочилась крылатая фраза.
– Всё же прав был Генрих, но не тот – второй, а другой – четвёртый! – Жорик блаженно осклабился, подмигнул Люде и смахнул салфеткой пивную пенку, повисшую на верхней губе. – Париж стоит мессы!
Глава 3. Врата в космос
Человек – это животное, наказанное богом разумом. У мухи разума нет, потому она и счастлива, хотя об этом и не догадывается. А чем ей догадываться? Она же существо, не обременённое мыслительными процессами!
При наличии такой безмозглости можно себе позволить садиться куда угодно: хоть на навозную кучу, хоть на божественную святыню.
Жирная и мерзкая тварь, непохожая на обаятельную Чуковскую хлебосолку и скромницу, нагло восседала на носу Королёва. Как она решилась на это? Попрать своими грязными лапками Генерального конструктора?! Отца советской космонавтики! Такое хамство могут допустить только психи или пьяные. Но психически больных мух не бывает. Нонсенс! А вот пьяные мухи, видать, бывают!
Эта и была из их числа. Ползала где-то по бражной пене или плескалась в винном бокале. А это значит, что в её организме присутствует определённая доза алкоголя. Логично? Да кто бы спорил!
Следовательно, какая получается конфигурация? Королёв стоит. Трезвый. Муха сидит. На нём. Пьяная! Вывод? Королёв под мухой. Очевидное – невероятное!
Сергей наморщил лоб и собрался с мыслями.
Ахинея! Чушь собачья! Ну как муха, пусть даже навозная или там цеце какая, может быть пьяной! И Королёв тоже! Хотя… Вот тут ещё неизвестно. Почему это Королев не может быть пьяным? Эм? Вполне может. Стоп!
Он прервал ход нелепых рассуждений и с удвоенным напряжением впялился в лицо Королёва.
Да нет, как стёклышко. Гагарин с Терешковой тоже. Его тяжёлый взгляд оценил лица Титова и Быковского. Инспектируемые космонавты выглядели абсолютно трезвыми.
Что ж они тогда муху с Королёва не сгонят? А сам-то, он что, не может?
Тьфу, бред какой-то! Конечно, не может!
Обшарив медленным взглядом огромную, во всю стену картину, он перешёл к осмотру помещения. Большие окна, лившийся в них яркий дневной свет; люди, бродившие, стоявшие и сидящие; чемоданы, рюкзаки, спортивные сумки, баулы и витавший в воздухе солоноватый запах пота и вяленого мяса.
Он находился в зале ожидания.
Тело, пролежавшее долгое время на жестком дереве вокзального сиденья, затекло. Мышцы ныли, ломило кости. Сергей зашевелился, прилаживаясь на сидушке поудобней.
– С добрым утром!
Он повёл взглядом в сторону. Бронзовое лицо, обрамлённое пшеничной каймой курчавой шевелюры и ухоженной бородки, смеялось голубыми глазами.
– Как головушка? Бо-бо?
Сергей не ответил. Язык, словно оторванная подошва башмака, лежал на пересохшем ложе и явно не хотел повиноваться.
– Водички не желаешь? – бородатая физиономия представила на обозрение солдатскую фляжку.
Глаза Сергея вспыхнули, кадык передёрнулся, вздыбив на горле поросль пегих волосков, правая рука потянулась к демонстрируемому предмету. Славка Голубченко блеснул рафинадом зубов.
– Сушняк долбит? – в его голосе была задорная сочувственность. – Печёт?
– Кара-Кумы…
– Каракумы вы мои, кара-ку-у-у-мы, – пропел Голубченко. – Раскумарили тебя, Каракумы. На, пей!
Сергей вцепился пальцами во фляжку, свинтил крышку и воткнул горлышко в распяленный рот. Вода забулькала, ручейком стекая по гортани в отравленный алкоголем организм. Эликсир (кипячёная вода с настоем верблюжьей колючки) творил чудо на глазах, реанимируя отравленную плоть.
За последние 4 месяца организм травился изрядно и нередко. Встречи, вечеринки и гулянки шли бесконечной чередой, закольцовываясь в порочную окружность. Дембельская радость обмывалась долго, а время летело быстро. Пока Сергей не спеша собирался подать документы на заочный факультет в пединститут, оказалось, что поезд ушёл. Промедлил и поплатился!
Пришлось вернуться в монтажное управление, где он работал до армии. Его с радостью приняли и тут же отправили вместе с бригадой в командировку на Байконур. Руки для освоения космоса там всегда были нужны.
– Ну, хватит, опарыш! – Голубченко вырвал из рук Сергея флягу и завинтил пробку. – Соображалка хоть заработала? А? Мякиш в черепушке зафунциклировал?
Острогор не ответил и в изнеможении закрыл глаза. Густой туман, окутавший память, вяло редел, неохотно оголяя рельеф вчерашнего дня.
15 октября 1985 года был последним днём командировки на Байконур. Географический Байконур был севернее, а космодром располагался рядом со станцией Тюратам и назывался Ленинском. Но его всё равно называли Байконуром. Конспирация, укоренённая в привычку.
А конспирация, надо отдать должное политруководству СССР, была организована мастерски. Всему миру Кремль объявил об освоении целины. И пошли за Урал поезда для поднятия новых земель. Эшелоны с добровольцами, специалистами и техникой стучали по рельсам металлом колёс, «теряя» ночами на станции Тюратам по несколько вагонов. Секретный груз сортировали, формировали состав и гнали его по спецветке в космопорт.
Когда аналитики из Вашингтона сообразили, что программа распашки нетронутых территорий – побочное явление от более грандиозного проекта Москвы, было уже поздно. Крошечный спутник, выведенный на околоземную орбиту Советами, остался вечным бельмом на округлившемся от удивления и досады глазе дяди Сэма.
Монтажникам и прочим труженикам гаечных ключей и пассатижей из элиты гегемона политические игры прошлого, впрочем, как и настоящего, были, как говорится, до лампочки. Повышенный оклад, командировочные, суточные, сверхурочные и премиальные – вот что образовывало жизненно важный круг их интересов.
Отработав два месяца на стартовой площадке № 98, бригада готовилась к отправке домой. За три дня до отъезда Сергей Острогор и Славка Голубченко, съездили в Ленинск. Там они посетили вожделенное место «между ног» (самый известный винный отдел, названный так по причине расположения меж двух обувных отделов магазина: мужского и женского), закупили рюкзак водки для «отвальных» и с десяток бутылок вина. «Подогрев» прикормленного солдата-проводника трёшкой, они пронесли запрещённый на стартовых площадках товар и привезли его в свой барак. 24 числа барак уже гудел, как трансформаторная будка от колоссальной нагрузки. Рабочий класс устраивал проводы. На следующие сутки пятёрка джамбулцев поехала на станцию Тюратам, чтобы сесть на поезд и укатить восвояси.
По пути монтажники прикладывались к бутылочке. Тон задавал бригадир Василий Корневой, превосходивший самого старшего из молодёжного квартета коллег на дюжину лет, отчего в свои тридцать шесть казался им окончательно взрослым.
– Как во рту погано, – промямлил Сергей. – Словно табун лошадей нагадил.
– Если хлестать водяру как верблюд воду, то и чертей скоро видеть начнёшь.
– Лыбишься? Ну-ну, – угнетённый похмельным синдромом Острогор болезненно скривился, обхватил голову руками и тихо простонал: – Спасибо, Слав. Ты настоящий друг.
