Read the book: «В Крым на велосипедах»

Глава 1. Артек

Нас с Женькой снова рассадили. Такое уже было в этом году. Раза три, а может, и больше. Но сейчас терпение нашей учительницы Ольги Дмитриевны лопнуло окончательно. Она так и сказала:

– Все, ребята. Мое терпение лопнуло окончательно, – и пересадила моего друга к Игорю Альтшуллеру.

Игорь отличник, как и я. Теперь ему поручили перевоспитывать троечника Женьку.

Только разве его перевоспитаешь? Он не дурак, мог бы и сам хорошо учиться. Вот только лень вперед него родилась, как говорит моя бабушка Крестная. К тому же он тихо говорить не умеет, да еще и неуступчивый. Нет, Игорю с ним не справиться.

Эх, этого Женьку, да к нашему Ленчику. Тот бы его быстро перевоспитал. Ленчик вор авторитетный, с ним не поспоришь. Что не так, сразу в морду.

А Женька любит спорить. Прав, не прав, все равно будет доказывать, пока с ним ни согласишься, хотя бы понарошку. А не согласишься, может и в драку полезть. Меня он, правда, боится. Как-то не удержался, дал ему раза два под дых, как Ленчик учил. Больше с кулаками не лезет. Схватит сзади и держит, пока не сдамся. И не вырвешься – он сильней меня. Так вот и спорим, иногда даже на уроках.

Похоже, он привык быть первым, потому и спорит со всеми – и в классе, и во дворе. Как ни как, его папа авиационный генерал! Правда, сам Владимир Владимирович добрый. Он только смеется, когда Женька пытается спорить даже с ним, с отцом.

Сына он балует. Подарил ему настоящий офицерский кортик. А совсем недавно, на день рождения, – охотничью двустволку. Патронов только нет, но это не беда. Если что, можно взять у дяди Коли. Он охотник. У него таких патронов много, не заметит.

А вот мама у Жени строгая и такая же шумная, как он. И тоже любит быть на виду. Она у нас председатель родительского комитета. Всеми командует: нами, нашей учительницей Ольгой Дмитриевной, завучем и даже моей мамой – та тоже в родительском комитете.

За глаза все называют её “генеральшей”, а кто-то из родителей однажды сказал, что она сама типичный “генерал в юбке”. Все так смеялись, даже Женя, потому что никто никогда таких генералов не видел – с лампасами на юбках.

Не знаю почему, но все три года учебы я всегда помогал кому-нибудь из отстающих. Сначала то был Вовка Бегун. Но он мой друг еще с дошкольных времен. В первом классе, когда мы учились вместе в нашей, тогда еще мужской школе, я сидел с ним за одной партой. Учеба ему не давалась, но с моей помощью он легко вытягивал на троечку с плюсом любой предмет, даже арифметику.

Дома его за те тройки жестоко пороли ремнем. Даже плюсы не спасали. Отец хотел, чтобы он стал отличником, как я. Но в это не верила даже Ольга Дмитриевна. К концу года у Вовки стали появляться четверки, за которые его тоже пороли, хотя и не так усердно. Но во втором классе его и еще десятка два наших ребят променяли на девчонок. Наша мужская школа вдруг стала, как все, смешанной.

А ко мне посадили Вову Сигова. Сказали, по просьбе его родителей. Отец Вовы большая шишка и очень хотел, чтобы сын хорошо учился. У Вовы это не получалось. Как сказала Ольга Дмитриевна, ему не хватало усидчивости, зато у меня ее было на двоих. Вот нас и усадили за одну парту, усидчивость делить. Через месяц Вову было не узнать – он стал твердым “хорошистом”.

А меня вдруг пригласили в дом на Сумской улице, где обитало важное харьковское начальство и где в огромной квартире жил Вова Сигов с родителями и прислугой. Как же мне у них понравилось! Особенно еда. Дома мы всегда ели одно и то же. Как говорила Крестная, на первое вода с картошкой, на второе картошка без воды, а на третье вода без картошки.

– Чем же тебя угощали, сынок, что ты до сих пор есть не хочешь? – удивилась мама, когда отказался от картофельного супа.

– Мамочка! Я ел куриные котлеты с чем-то очень вкусным! А потом пил вишневый компот с пирожными. Как же вкусно! – поделился с ней. Она лишь тяжело вздохнула, придвинула к себе мою тарелку и начала с аппетитом есть суп без хлеба. Хлеба у нас снова не было, вот уже несколько дней.

На следующий день прямо из школы мы с Вовой пошли к нам. Мой друг с удивлением оглядел наше скромное жилище. Зато ему понравился огромный сундук, в котором хранились вещи. Днем мы с Сашкой сидели на нем за обеденным столом, а ночью он служил мне кроваткой.

– Какое чудесное кресло! – восхитился Вова, когда мы уселись с ним не на лысый сундук, а на полушубок, подложенный мамой специально для моего гостя.

Мама не рискнула угостить его нашим пустым супом и картошкой. В тот день у нас, наконец, появился хлеб. Она нарезала его мелкими ломтиками, полила постным маслом и посыпала солью. И мы ели тот хлеб, запивая кипятком из железных кружек.

– Чем это вы нашего Вовочку угощали? – спросила на следующий день Вовина нянечка мою маму, встретив ее в школе, – Пришел вчера от вас и с таким восторгом рассказывал родителям. Ничего, говорит, вкуснее не ел.

Мама только рассмеялась – оказывается, и куриные котлеты могут надоесть.

Днем мы готовили с Вовой уроки, а вечером, когда приезжал с работы его отец, играли в настольные игры, или смотрели диафильмы на большом белом экране. У Вовы их было много. Каждый день новые. Как же мне нравилось у них!

Но наша дружба кончилась быстро, как и началась. Мне трудно понять, был ли я тому причиной? Возможно, был.

– Что за шкет с тобой ходит? – спросил Ленчик, поджидавший меня из школы.

– В нашем классе учится, – ответил ему.

– Он не на Сумушке живет? – проявил тот поразительную осведомленность о местожительстве моего нового друга.

– На Сумушке.

– В большом доме?

– Ага.

И Ленчик долго расспрашивал о том доме, попасть в который было не просто. Надо позвонить из автомата по городскому телефону 3-63-56 в квартиру Вовы, и только тогда охрана, предупрежденная хозяевами квартиры, пропускала в дом.

– Ладно, Толик, твоя задача достать ключи от квартиры. У твоего шкета они есть?

– Нет. Его встречает нянечка.

– Вот у нянечки и возьми, – дал задание Ленчик.

– Как?! – ужаснулся я, мгновенно сообразив, во что втягивает авторитет.

– Ты умный, Толик. Сам сообразишь, но на этой неделе ключи должны быть у меня, – объявил Ленчик и дружески хлопнув по плечу, ушел.

В свои девять лет сообразить, как правильно поступить, я не мог. Знал лишь, что не выполнить приказ авторитета невозможно. Нельзя даже рассказать кому-либо о его задании – это секрет, который кроме нас двоих не должен знать никто. Ну, а сообщить родителям или заявить в милицию, – такое даже в голову не могло прийти. И дошкольник знает – это измена.

Ключи из сумочки нянечки вытащил мощным магнитом. Она даже не заметила, хотя и не выпускала её из рук. Вместе с магнитом незаметно бросил в кусты. К ним домой не пошел, потому что знал – в квартиру они попадут нескоро. Ключи отдал Ленчику. Было стыдно перед нянечкой, но еще больше страдал, воображая, что может случиться, если воры окажутся в пустой квартире. А если не в пустой? А если их поймают, и они скажут, откуда ключи? Осознание тяжести преступления раздавило меня на весь вечер и всю ночь. Уснул лишь под утро.

А в школе Вова рассказал, что нянька потеряла ключи, и пришлось срочно менять все замки. Не знаю, что подумали взрослые, догадались ли о моей роли, но через неделю моего друга перевели в другую школу. Я скучал целый месяц, а потом все же позвонил по телефону 3-63-56, который запомнил на всю жизнь. Сколько ни звонил, мне так никто и не ответил. Ни разу.

А ко мне посадили Женю Шлифера и опять же по просьбе его родителей. После Жени были Алик Гершгорин и Игорь Альтшуллер. И все повторялось один к одному, как с Вовой Сиговым. Ребята подтягивались в учебе. Игорь даже выбился в отличники. Но едва попадал в богатые квартиры одноклассников, появлялся Ленчик. Откуда он узнавал, не знаю, но работать на него больше не хотелось. И приходилось срочно рвать отношения с очередным другом, причем взаправду. Ведь Ленчик мог за мной следить.

А потом появился Женька Иоффе. Сначала, правда, возникла генеральша:

– Толик, я тут с Ольгой Дмитриевной разговаривала. Она сказала, что ты с Игорем поссорился. Почему?

– Не знаю, Вероника Васильевна, – уверенно соврал ей.

– Ты же его в отличники вытащил, а он.

– Он тут не при чем. Он и сам способный. Без меня справится.

– Значит, с ним больше дружить не будешь?

– Ни за что! – искренне ответил генеральше.

В тот же день ко мне пересадили Женьку.

– Ну, давай, перевоспитывай меня! – сказал Женька и больно ткнул кулаком в бок.

Я лишь стиснул зубы и отвернулся. Выдав еще пару тычков, новый друг успокоился. На переменке отвел его в сторону и двумя точными ударами расквасил ему нос. Мы сцепились. Досталось и мне.

С переменки вернулись с опозданием – Женька с распухшим носом и в окровавленной рубашке, и я в его крови и с оторванным рукавом. Нас тут же послали за родителями. Так началась наша дружба с Женей Иоффе.

Очень скоро попал в скромную квартиру друга. Он жил в военном городке авиационного училища, расположенного на Сумской улице прямо у парка Горького.

У них не было прислуги, как у всех предыдущих моих друзей. Шумная генеральша все по дому делала сама. Ну а от авиационного генерала я был в восторге с первой встречи с ним.

А вскоре, как обычно, перехватил Ленчик:

– Что, Толя, за генералов взялся? – весело спросил он.

Но, по мере моего рассказа о пропускной системе военного городка его интерес к генеральской квартире угас.

– Ладно, Толя, пора тебе настоящим делом заняться. У тебя получится, – закончил разговор авторитет.

Именно с того разговора началась неравная борьба с его шайкой. Продержавшись полгода, вынужден был сдаться. И я попал в другую школу – школу воров-карманников, в которой Ленчик был непререкаемым авторитетом.

Так я стал жить двойной жизнью: примерный ученик в школе и член воровской шайки на улице. И об этой второй стороне моей жизни не мог рассказать никому, даже своему другу Женьке. Именно по этой причине так ни разу и не пригласил его к себе домой. Ведь там нас мог встретить кто-нибудь из братвы и заговорить со мной на “фене”. Вот бы он удивился!

Меж тем мы с Женькой “заболели” морем. Все началось с морского танца, который подготовили к школьному празднику. Мама Жени купила нам обоим настоящую морскую форму, которую перешили в ателье училища. В форме мы оба выглядели, как заправские моряки. После успешного выступления на сцене весь праздник мы ходили в форме, ощущая на себе восторженные взгляды одноклассниц.

– А “нахимовцы” все время ходят в такой форме, – сказал вечером Женька, когда надо было переодеваться.

– Что за нахимовцы? – спросил его.

И Женька рассказал, как летом во время отдыха на море видел ребят в морской форме, которые учились не в школе, а в детском морском училище. Это и были нахимовцы – будущие моряки.

В отличие от Женьки, море я видел лишь в кино и на картинках, но с того дня оно стало сниться чуть ли ни каждую ночь, совсем как наяву. А мой читательский интерес был надолго захвачен книгами о морских путешествиях, моряках, юнгах и нахимовцах.

– Эх, скорей бы “кончить” четвертый класс, – сокрушался Женька, – Сосед сказал, в нахимовское принимают только после четвертого, – пояснил он, и мы оба тяжело вздохнули, понимая, как же долго ждать осуществления нашей мечты.

Летом Женька снова уехал с мамой к морю, а мы с братом в деревню. Там и познакомился с предателем Родины Федькой-полицаем. Его необычные рассказы о вынужденной службе в полиции и своей связи с партизанами, которую ему не удалось доказать, показались мне искренними, и я поверил ему. Но, именно от него впервые узнал о существовании советских концлагерей, где похлеще немцев издевались даже над невиновными людьми. Так летом пятьдесят четвертого года я узнал такое, что перевернуло мое детское мировоззрение. Уже тогда мне было понятно, что этой тайной нельзя делиться ни с кем, даже с родителями.

А осенью мы с Женькой стали пионерами. Вот только я, в отличие от него, вступил в пионеры понарошку, не произнеся вслух ни единого слова пионерской клятвы. Ведь искренне считал себя недостойным быть пионером, поскольку жил уже не двойной, а тройной жизнью.

– Дуй в пионеры, разведчик, – смеясь, напутствовал Ленчик, с которым поделился своими сомнениями. Он-то считал, что в пионерском обличии воровать даже удобней.

Тогда же познакомился со старым большевиком, знавшим Ленина, который окончательно подорвал мою веру в справедливость в нашей стране, “управляемой псевдокоммунистами, отступившими от ленинских заветов”.

И я жил с этой кашей в голове, пытаясь самостоятельно разобраться с тем, что не под силу даже взрослому человеку. Лишь твердая вера в высшую справедливость поддерживала меня, третьеклассника, в то непростое время формирования личности.

Несмотря на то, что Женьку пересадили к Игорю, мы остались друзьями. Ведь теперь нас связывала не только учеба в школе, а нечто гораздо большее – мечта о море. Мы могли говорить об этом не только на переменках, но и у него дома, где пропадали допоздна, готовя уроки и читая морские книги из домашней библиотеки соседа-генерала. И теперь, когда мне не надо было перевоспитывать друга, мы подружились на равных.

А ко мне подсадили Таню Лановую. Сидеть за одной партой с девчонкой было непривычно, но гораздо спокойней. Она не задиралась и не болтала на уроках. Очень скоро Таня стала у меня “воспитательницей Тяо”. Тогда мы с ребятами готовили номер, где она исполняла роль китайской воспитательницы. И еще несколько лет потом в классе ее звали не Таней, а китайским именем Тяо. Тот иероглиф ее имени я запомнил на всю жизнь, разрисовав им все ее и свои тетрадки.

А когда в нашем пионерском отряде меня избрали звеньевым, появился еще один пунктик:

– Тяо, что же это получается? Звеньевой у нас я, а Лановая почему-то ты, – шутил я (ведь украинское слово “ланкова” и значило “звеньевая”). Таня густо краснела, и била меня книгой по голове, правда, не больно.

Известие о путевке в пионерлагерь “Артек” принесла генеральша:

– Ну, Толя, поздравляю. Летом поедешь в пионерлагерь. Ты у нас первый кандидат в “Артек”. Теперь хоть на море побываешь, – сообщила она оглушительную новость.

Я не успел ничего понять, а расспрашивать было некогда – прозвенел звонок на урок. Но она осталась с нами, а в класс вместе с Ольгой Дмитриевной неожиданно вошел наш пионервожатый Женя Решетников.

Он-то и рассказал классу, что для пионеров-третьеклассников нашей школы выделена одна путевка во Всесоюзный пионерский лагерь “Артек”. Совет дружины рассмотрел все кандидатуры и решил, что самая достойная – это отличник учебы звеньевой Зарецкий.

Даже услышав свою фамилию, все равно не мог до конца осознать, что вожатый говорит обо мне. С трудом верилось, что этим летом в “Артеке” может исполниться заветная мечта – я впервые увижу и услышу море. Живое море, а не нарисованное или на киноэкране.

После пионервожатого выступила Ольга Дмитриевна. Она рассказала, что педсовет школы утвердил мою кандидатуру, ведь все три года учебы я был не только круглым отличником, но и помог подтянуться нескольким одноклассникам. Был старостой класса, а теперь звеньевой отряда.

Последней выступила председатель родительского комитета. Она сообщила, что родительский комитет согласен с кандидатурой и готов, учитывая тяжелое материальное положение многодетной семьи, выделить деньги на мою экипировку.

Все бросились поздравлять, а я чуть не расплакался от неожиданно привалившего огромного счастья.

Дома новость уже знали от мамы – она была на том заседании родительского комитета. Не сказала мне лишь потому, что как и я не могла поверить в удачу.

– Вот видишь, Сашка, зачем надо учиться. Я вот старая, а за всю жизнь так на море и не побывала. А Толику только десять, а он уже все увидит своими глазами, – воспитывала бабушка Крестная брата-первоклассника.

Все время до летних каникул летал, как на крыльях. Мне все удавалось. Удалось, казалось, невозможное – порвать с шайкой Ленчика. Меня ловили, жестоко били, но я не сдавался. Моя совесть была чиста: я так и не совершил ни одного преступления. Даже украденные у нянечки ключи оказались бесполезными. Как рассказал Ленчик, группа воров-домушников смогла открыть теми ключами лишь двери неохраняемого черного хода. К новым замкам квартиры они не подошли, а долго топтаться у закрытой входной двери, пытаясь открыть её простыми отмычками или взломать, в охраняемом доме было опасно.

Именно в те дни я решил, что когда вырасту, всеми силами буду бороться с псевдокоммунистами за настоящие, а не извращенные ими ленинские идеалы. И моя совесть успокоилась окончательно.

А сколько книг перечитал той весной о знаменитом на всю страну пионерлагере “Артек” и об артековцах, для которых летний отдых в этом лагере стал самым памятным событием в жизни. Книжки были без картинок, но замечательные рассказы и мое воображение создали фантастический образ некого дворцового комплекса на берегу южного моря, где в сказочной красоте, достойной султанов и падишахов, жили юные пионеры.

Те дворцы, разумеется, были очень похожими на наш красивый харьковский Дворец пионеров, но только увеличенные во много раз – ведь лагерь был Всесоюзным. А дворцовые парки, конечно же, напоминали сад Шевченко с его зоопарком. Правда, вместо огромных дубов в тех парках росли баобабы, а вдоль широких асфальтированных тротуаров рядами тянулись пальмовые рощи. И те экзотические деревья были просто-таки усеяны кокосами и бананами – фруктами, которых в ту пору не только не пробовал, но и не видел даже на картинках.

А огромные морские пляжи представлял в виде нашего колхозного выгона для скота. Только не поросшего высохшей под солнцем бурой травой со свирепыми колючками, а сплошь засыпанного красивым красным песком из нашего карьера.

Видел в своем воображении и гигантскую гору Аю-Даг, или Медведь-Гору. В зоопарке как-то раз долго смотрел на этих животных, пытаясь представить их в виде горы, покрытой каменистыми скалами, по которым пробираются пионеры. Но те медведи целыми днями стояли на задних лапах и просили угощений. А один мишка даже отдавал честь, будто он военный или милиционер. На гору была похожа лишь медведица на картине Шишкина “Утро в сосновом лесу”. Вот такую гору я себе и представил.

А вот вообразить пионерский костер и вовсе не составило труда. Жечь костры было одним из развлечений деревенских ребят. Главное, достать спички. А уж пионерам в лагере “Артек” их наверняка выдают каждому по коробку, ведь там собираются самые сознательные школьники, одни отличники.

Ну, а море – это море. Его я представлял, как на картинах, бурным, в огромных волнах, разбивающихся о скалы Медведь-Горы.

И вот, наконец, окончился учебный год. Нам раздали табеля. У меня снова были одни пятерки. Мы перешли в четвертый класс. Начались летние каникулы.

– Тебя известят, – сказала Ольга Дмитриевна, когда спросил ее об “Артеке”.

Прошел месяц каникул, а меня никто ни о чем не извещал. Сходил в школу. Там по-прежнему никто ничего не знал. А в начале июля меня, несмотря на мои протесты, отвезли к брату в деревню.

– Если что, мы тебя сразу заберем, – пообещал отец и уехал.

Как же медленно тянулись те июль и август, а известий все не было и не было. И вот уже за нами приехала мама, и мы вернулись в Харьков. Больше ждать нечего.

В канун первого сентября мы, как обычно, собрались в школе. Все делились воспоминаниями о летнем отдыхе. Огорченно молчал лишь я. Мне совсем не хотелось, чтобы кто-то спросил что-нибудь о моем несостоявшемся путешествии к морю.

– А я был в “Артеке”, – неожиданно проговорился Женька.

– Ты в “Артеке”? Брось трепаться, Женька! Ты же троечник, – сказал кто-то из ребят.

– А я не треплюсь! – в запале взвился мой друг и вдруг осекся, заметив меня.

Мельком глянув в его испуганные глаза, сразу понял – он действительно не треплется. Знает и чье место занял.

Слезы обиды брызнули из глаз, и я бросился подальше от этой школы, где меня так жестоко обманули. Кто-то ринулся вслед за мной, но тут же потерял из виду. Мне нетрудно было исчезнуть на этом старинном кладбище, где с детства знакомы каждый кустик, каждое деревце, каждая потайная тропка и уж тем более все его грандиозные памятники-склепы, много лет скрывавшие целую банду.

А найти меня здесь могли бы только ребята нашего двора. Но они учились в бывшей женской школе, где, не будь отличником, должен бы учиться и я.

Я лежал вниз лицом на мягкой сухой траве в ложбинке между могильными холмиками и уже не плакал. Слезы для этого горя кончились, говорила в таких случаях бабушка Крестная. Но облегчение не пришло. Чувства не спешили передавать власть разуму. И я лежал, подавленный и оглушенный.

Не покидало ощущение, что вдруг потерял что-то очень важное в жизни, и это важное уже не вернуть никогда. Впервые нечто подобное ощутил три года назад, когда на моих глазах страшный взрыв разнес в клочья мою любимую воспитательницу и деревенских ребят, разложивших смертоносный костер под авиабомбой.

Моя фотографическая память вдруг высветила ту поляну и те деревья с висящими на их ветвях обрывками одежды. И меня, с разгона упавшего в траву, споткнувшись о чью-то окровавленную руку. И тогда лежал точно так же, ничком, и ощущение чего-то непоправимого впервые раздавило неокрепшую детскую душу. Тогда меня обманули, убеждая, что все это только приснилось. Теперь же знаю точно – нет, не приснилось.

Обман и предательство – вот что сломило меня сейчас. Еще полчаса назад я был счастливым человеком. Пусть и огорченным несбывшейся надеждой увидеть море в “Артеке”, но все же обрадованным началом последнего учебного года, который откроет нам с Женькой путь в нахимовское училище. И пусть не попал летом в “Артек”. Значит, нашли более достойного. И это справедливо. Можно огорчаться, но это не беда.

Но почему именно Женька поехал в “Артек” вместо меня? Этого никогда не случилось, если бы меня ни предали все. И первый, кто предал, это Женька. Он сделал то, что делать западло. Ни один вор такого не сделает.

Нет, я не буду поступать с ним в нахимовское училище. Мне больше не хочется быть моряком. Мне вообще больше ничего не хочется. А тогда, зачем учиться, зачем вообще жить?

Я не пошел в школу первого сентября, и дома не настаивали. В класс меня с трудом вернули лишь через неделю.

Я не сел на свое привычное место напротив учительского стола, а молча прошел в конец класса и, вытряхнув ребят, сидевших за последней партой у окна, уселся там один. Это место стало моим навсегда – на все оставшиеся семь лет учебы в этой школе. И с тех пор только я сам выбирал, кому сидеть рядом.