Read the book: «Дальнейшие похождения Остапа Бендера»
Посвящается моему отцу Алиману, большому труженику, наделенному острым чувством юмора и всего прекрасного.
Автор
ПРЕДИСЛОВИЕ
Государственную границу нарушать нельзя. Тайный переход государственной границы или попытка тайно перейти ее карается законом. И не смотря на это только с начала тридцатых годов пограничники задержали более 12-ти тысяч нарушителей на советско-румынской границе.
А сколько родилось небылиц смешных и горестных о тайном переходе границы! Вот одна из них. Двое влезли в чучело коровы и пошли к границе. Вдруг смотрящий из-под хвоста чучела кричит: – Ой, мы пропали! – Гонится пограничник? – замер передний. – Хуже, бык! А вот другой случай. Ночь. К границе крадется человек. Пограничник: – Стой! Кто идет? Нарушитель: – Ша, ша, что вы кричите, уже никто никуда не идет. И еще. На нарушителя границы напала собака. Он от нее, она за ним, он от нее, она за ним. Он проваливается в зловонную яму. Собака у ямы победоносно рычит. Нарушитель: – Ну что, добегалась, сука?
Это, конечно, анекдоты, а вот история горестная, но похожая на правду. Один человек, накупил много золотых ценностей, влез в дорогую шубу, водрузил на голову бобровую шапку и ночью, ранней весной, пошел через пограничный Днестр. Когда, идя по льду, падал, то вся золотая начинка его одежды издавала брязканье и звяканье, вызывая испуг нарушителя, вдруг услышат пограничники.
Перебравшись через реку, странный человек был встречен румынскими пограничниками. И на его радостное приветствие по-румынски один из пограничников вместо ответа, сдернул с головы нарушителя меховую шапку.
– Но, но, но, я буду жаловаться! – закричал перебежчик и попытался возвратить ее.
Но не ту-то было. Последовал удар другого пограничника, третьего… А когда из карманов шубы посыпались золотые изделия, началось настоящее потрошение одежды нарушителя с избиением его со всех сторон. Защищая свои ценности, человек сражался, как лев, но силы были не равные.
Избитый до потери сознания он опомнился на льду реки, с одним сапогом на ноге, без шубы, шапки и без ценностей.
– Буржуи проклятые! – прокричал пострадавший с трудом вставая. – Грабители трудового народа! Сигуранца проклятая!
С высокого берега реки вражеский офицер-пограничник угрожал ему пистолетом. Сгибаясь, ограбленный заковылял туда откуда пришел. Вдруг под его ногами лед закачался, послышался оглушительный треск, скрежет и в ноги хлюпнула вода. На реке начинался ледоход. Как только мог, нарушитель побежал к спасительному берегу, который он совсем недавно так самоуверенно покинул.
Выбравшись на берег, пострадавший нарушитель громко произнес:
– Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы.
Звали этого литературного героя Остап Бендер. Но он часто расширял свое имя словами Остап Сулейман Ибрагим Берта Мария Бендер – сын турецко-подданого.
Вот такая история, рассказанная словами автора, произошла с героем из бессмертного романа «Золотой теленок» великих писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Персонажи этого романа и далее будут встречаться на страницах этой книги. И чтобы была ясность, кто они и что они, советую почитать внимательно роман «Золотой теленок».
В свое время книги Ильфа и Петрова были настольными всех студентов литфака, журфака, филфака и других факультетов. А также всех культурных людей, не обделенных чувством юмора.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ
Глава I. ХУДОЖНИК, ПОЭТ, СЛУЖИТЕЛЬ ИСКУССТВ В ОДНОМ САПОГЕ
Старший пограничного поста сидел за столом и при свете керосиновой лампы, цокая пером в ученическую чернильницу, составлял докладную о задержанных за сутки нарушителей границы.
– Где взял? – спросил он, мельком взглянув на вошедшего пограничника с задержанным.
– А на берегу Днестровского лимана, Иван Акимович.
– Контрабанда? – не отрывал глаз от своего письма старший.
– Ничего не обнаружил. Вот разве в другом сапоге могло что-то быть, – предположил пограничник, указав на ногу в одном носке задержанного, дрожащего от холода.
– Да, я… – промямлил Остап, так как задержанный был никто иной, как великий комбинатор, недавний миллионер-одиночка, так жестоко ограбленный румынскими пограничниками. – Сигуранцей проклятой, как он их назвал.
– Ясно… – дописывал сосредоточенно докладную старший. – Утопил, гад, улики?
– Да я… я свято чту уголовный кодекс, товарищи! – взмолился горячо Остап.
– Документы? – оставив ручку в чернильнице, складывал листки с написанным старший.
– Утонули, нет у меня документов, товарищ начальник, – трагическим голосом ответил Бендер. Нагнулся, растирая ногу в носке, и незаметно потрогал вшитый в штанину карман со своим паспортом.
– Врешь, контра, – презрительно взглянул на задержанного тот, складывая докладную в конверт. – К румынам шел или к нам?
– Да я… – веселого и самоуверенного до наглости Остапа Бендера было не узнать. Он сник, не только после того, как графа Монте-Кристо из него не вышло, но еще больше был потерян сейчас, осознав, в какую передрягу попал.
– Я чуть не утонул, товарищи пограничники… – плаксивым голосом протянул Остап.
– Фамилия, имя, год рождения? Пиши допрос, Сидоров, а я на кухню за компотом и кашей схожу.
– Так я сейчас принесу, Иван Акимович, чего там…
– Лакеев с семнадцатого нет, Сидоров, – встал и с котелком пошел к выходу старший. – Пиши, я сказал… – приказал он, выходя.
– Товарищ пограничник, это недоразумение, поверьте, я всегда чту… – взмолился Остап, воспылав надеждой положительно повлиять на Сидорова.
– Заткнись, контра! – заорал на него тот. – Сядь и отвечай на вопросы, кому говорят! Фамилия, имя, отчество? Ну? – сел за стол пограничник, пододвигая к себе бумагу и чернильницу с ручкой.
– Измиров Богдан Османович, – назвался Остап вымышленным именем, потрогав в носке на ноге без сапога единственную ценность, оставшуюся чудом после ограбления. Это был орден Золотого Руна, который он успел сунуть туда, когда его брали пограничники.
– Год рождения и место? – макнул ручку в чернильницу Сидоров.
– 1898-й, Одесса…
– Национальность?
– Отец турок, мать украинка, – помедлив, ответил Бендер, утаив свое обычное: «я сын турецко-подданного».
– Украинец, значит? Или турком писать? – воззрился на Остапа пограничник.
– Украинец, украинец, по матери надо, – поспешил заверить Бендер, растирая ногу без сапога. – Какой там турок? Я и турецкого не знаю, – пожал плечами потомок янычаров.
Вошел начальник погранпоста. С котелком в одной руке и с парующей кружкой – в другой.
– Компота нет, чай дала, – пояснил он, усаживаясь на свое место. – Ну, что, контра?
Сидоров протянул ему первый листок протокола. Тот пробежал его глазами и скривился.
– С каким заданием шел к нам или от нас? – возвратил он бумагу подчиненному. – Пиши. – А сам начал сосредоточенно есть кашу и запивать чаем.
– Да с каким там заданием, товарищи! – взмолился Бендер. – Не шел я ни к румынам, ни… – запнулся он. – Я художник, поэт, служитель искусств, – начал выдавать себя за кого угодно Остап, лишь бы выйти сухим из такого угрожающего его судьбе обстоятельства.
– Художник, говоришь? А где же твои краски… приспособления? Как это… – взглянул за подсказкой на Сидорова старший.
– А-а, – понял Остап. – Мольберт, кисти, краски, вы имеете в виду? – и горько вздохнув, пояснил: – Утонули в лимане, с сапогом вместе, – поднял он ногу в носке. – Я на лимане рисовал пейзаж… лед проломился и я чудом выбрался на берег, поверьте, товарищи…
– Молчать, контра! – заорал на этот раз и старший, оторвавшись от каши и чая. И уже тише: – Вот поставят тебя к стенке, сразу скажешь, куда шел и с каким заданием, – снова вперил свой взгляд в котелок старший пограничник, старательно выгребая кашу.
– Так что писать, Иван Акимович? – зацокал пером в чернильнице Сидоров.
– Вот и пиши, задержанный признался, что боясь разоблачения, все улики утопил в лимане… – заскреб ложкой в котелке тот, не глядя ни на писаря, ни на задержанного.
– Так утонули же мольберт, краски, кисти, сапог! – взмолился убеждающе Бендер. – И шуба… пальто, – заменил он тут же шубу на пальто. – Я всегда чтил и чту уголовный кодекс, товарищи! – приложил молитвенно руки к груди он.
– Если бы чтил, то не околачивался бы в погранзоне, контрик, – усмехнулся Сидоров, записывая то, что указал старший.
– Товарищи, но почему вы мне не верите, ведь я… – чуть не плача взмолился Бендер.
– А как тебе верить, если ты говоришь, что ночью у нас рисовал картину, – прикурил старший самокрутку над лампой.
– Кто же ночью рисует? – пустил смешок Сидоров.
– Говори, как на духу, что делал ночью в погранзоне, контра? – затянулся махорочным дымом старший.
В голове Остапа замелькали мысли в поисках доказуемого оправдания, и такое нашлось.
– Так я же и говорю, дорогие товарищи. Я художник, поэт по заказу музея рисовал картину «Лунная ночь на Днестре» – назвал он творение великого Куинджи, заменив Днепр на Днестр. – Вы, наверное, видели в одесском музее мою картину «Лунная ночь на Днепре». Вот музей и заказал мне картину такую же, но на Днестре. Такие картины рисуют только ночью, дорогие товарищи, при луне… – пояснил «великий художник». – Лунная ночь как раз и была…
– А где ты живешь в Одессе? – спросил вдруг старший.
– Малая Касательная, шестнадцать, – без малейшего промедления выпалил Остап, вспомнив адрес Корейко. И для большей убедительности добавил: – Рядом с кинотеатром «Капитолий», – пришла ему на ум мысль так сказать, вспомнив место расположение его конторы по заготовке рогов и копыт.
– Проверим, – расстегнул старший ворот гимнастерки, ему стало жарко от плотного завтрака.
И Остап увидел сквозь расстегнутый ее ворот край морской тельняшки. «Определенно он из матросов. Как это я раньше не заметил наколку – якорь на руке, когда он выгребал кашу из котелка?» – мысленно засокрушался он и, пытаясь расположить пограничников к себе, предложил:
– Хотите послушать одесский портовый анекдот?
– Послушаем, если портовый, Сидоров?
– В рваном клеше и тельняшке одессит с причала спрашивает: «Эй, на шхуне!.. – Ему в ответ: «Да, на шхуне». Одессит: «Вы на работу берете? «Нет, не берем». «Ха, счастье, ваше, – пошел по пирсу безработный, – а то бы я вам наработал».
Сидоров хмыкнул, старший взглянул на него и с непроницаемым выражением лица произнес:
– Бендюги какой-то…
«Не взяло», – мысленно отметил Остап и быстро проговорил: – А вот еще, морской, товарищи. Кораблекрушение. Спасатели за волосы вытаскивают тонущих пассажиров из воды в лодку. Одного, другого, третьего. А четвертый попался лысый. Спасатель, хлопая его по лысине, строго: – Товарищ, нам не до шуток. Дайте голову!»
И этот анекдот не рассмешил пограничников. «Не берет их юмор – подумал Бендер.
– Ясно… – хлопнул ладонью-лопатой по столу старший пограничник и встал. – Отведи его, Сидоров, к тем двоим в задержалку. Завтра всех троих отправим как положено.
– Сейчас, Иван Акимович, допишу вот только… – засуетился за столом Сидоров.
Иван Акимович взял котелок и кружку, чтобы помыть их или сходить за новой порцией каши, но сел, так как Сидоров подал ему листки для подписи. Старший прочел и повторил вслух часть написанного: – Выдает себя за художника и поэта, – за поэта выдает себя…
– А ну-ка почитай нам свои стихи, раз ты поэт, – откинулся он на спинку стула.
И Остап, набрав в грудь побольше воздуха, начал декламировать все, что ему приходило на ум.
– Стихи, как стихи, – пожал плечами старший пограничник, когда бывший миллионер-одиночка сделал паузу, смахнув со лба пот. – Что же в них о мировой революции ничего не сказано?
– И о текущем моменте, о построении социализма в нашей стране? – вставил критически Сидоров.
– И это есть, есть, дорогие товарищи! Я только вчера отдал их для напечатания в газете, поверьте, клянусь, – застучал себя в грудь не только великий комбинатор, но и непревзойденный выдумщик. – Как только выйдет газета, я сразу пришлю ее вам.
Видя, что его поэзия и обещание не произвели не стражей границы нужного впечатления, он совсем упал духом, как вдруг его осенило и он с надеждой выпалил:
– А вот послушайте стихи, которые очень любил герой революции лейтенант Шмидт. Он вспомнил свои стихи, которые в юности пытался напечатать в газете:
Светит солнце в голубом просторе неба,
Легкий бриз гуляет по волнам,
Выгибает парус белоснежный,
Чтоб ладья неслась к моим мечтам.
Туда, где счастья вдоволь,
Чтобы строить жизнь как тот народ,
Страны, где пролетарская свобода,
И Советскою страной она себя зовет!
Последние строки Остап сочинил тут же в угоду пограничникам. Они остановились и смотрели на декламатора со вскинутой рукой и в одном сапоге. И он продолжил, не охлаждая свой поэтический порыв:
О, море! Любовь моя!
Волнующей лазурью волн
Ты призываешь нас
К сверженью мирового капитала!
– Или вот любовное, товарищи, – несло великого сочинителя поэзии:
О, жизнь моя! Любовь морская!
Мечта и сладость мук душевных!
Невидимо несешься по волнам
И даже робко мне не внемлешь…
– не в рифму импровизировал он.
– И эти стихи в газете напечатают? – спросил старший.
– И эти, – кивнул Бендер, жалостливо глядя на вершителя своей судьбы. – Если… Если бы я смог сегодня подписать гранки, дорогие товарищи, тяжело вздохнул задержанный.
– Гранки? Это как же понимать, а? – звякнул котелком старший.
– Ну, значит… первые… контрольные отпечатки, правильно ли все, как я только что прочел.
– А-а… – протянул понимающе старший и загасил лампу.
За окнами уже светило солнце, было слышно как с крыши срывались оттаявшие сосульки. Как порывами теплого ветра, весна отогревала зимнюю природу.
– Да, сейчас не все знают, что эти стихи любил лейтенант Шмидт.
– А ты откуда знаешь, поэт? – недоверчиво воззрился на Бендера старший погранзащитник.
– Знаю, от его детей Коли и Васи, – не моргнув глазом, пояснил Остап. И чтобы не дать стражам границы задавать уточняющие вопросы, поторопился сказать: – Я с ними дружу. Хорошие товарищи, настоящие сыны своего отца-героя. Они ездят по городам, рассказывают о своем отце, как он поднял восстание, собирают пожертвования на памятник лейтенанту Шмидту…
Объяснение Бендера произвело благоприятное впечатление на стражей границы. Некоторое время они молчали, затем Сидоров тихо не смело спросил:
– Иван Акимович, а может и нам сколько-нибудь на памятник?
– Можно. И вот что, Сидоров, улик у задержанного нет, нарушение одно – был в погранзоне. – И взглянул на необутую ногу Остапа, сочувствующе отметил: – Сам пострадал, видать… Художник-поэт дружит с детьми лейтенанта Шмидта, – почесал затылок он. – Отпустим? Пусть идет, едри его корень. И без него хлопот не оббираешься… Но чтобы газету прислал! – строго предупредил он Бендера.
– И адрес, куда деньги послать на памятник лейтенанту Шмидту, – добавил Сидоров.
– Клянусь, клянусь, дорогие товарищи! – ожил великий выдумщик, не веря, что его вот-вот отпустят. Не во сне ли это?
– Сидоров, дай ему на ногу что-нибудь. Пока доберется, нога и окоченеет у поэта.
– Благодарю, благодарю, дорогие товарищи, ах, как я вам благодарен! – рассыпался в жарких словах не вышедший в графа Монте-Кристо.
– Стихи пришли, понял? – строго погрозил пальцем Бендеру старший, уходя. – И адрес…
– Пришлю, непременно пришлю, уважаемый служитель границы.
– И адрес…
– Идем, что-то на ногу дам, – скомандовал Сидоров. – Да и прикроешься чем-нибудь.
Вскоре бывший миллионер-одиночка шел от погранпоста у приднестровских плавней к проезжему тракту, стремясь как можно быстрее достичь его и устроиться на какой-нибудь попутный транспорт.
Одна нога Остапа была в сапоге, другая в изношенном войлочном опорке. Голову прикрывала замусоленная армейская фуражка с оторванным козырьком, а фигуру великого комбинатора согревала старая попона, пропахшая конским потом и навозом.
Когда Бендер добрался до большака, то быстрее зашагал в сторону, откуда он еще вчера, тяжело нагруженный золотом, прибыл поближе к румынской границе.
Недлинный мартовский день уже шагнул за полдень. То, что расквасилось под лучами солнца, снова затягивалось узорчатой ледяной корочкой. Дорога была пустынна. Ни в его сторону, ни на встречу никто не шел и не ехал. И только в небе проплывал курлыкающий косяк журавлей, который Остап проводил взглядом, пока стая не скрылась из виду.
Остап не шел, а брел уже более часа, когда впереди послышалось громкое тарахтенье и он увидел – навстречу ему с хвостом сизого дыма катится, подпрыгивая, автомобиль. И когда машина приблизилась, Бендер узнал в ней до боли знакомую ему «Антилопу». Он замахал руками, как утопающий, увидев спасательный корабль.
– Адам! Адам! – заорал он, видя за рулем кожаную куртку Козлевича.
Но Адам Казимирович зазвенел колокольчиком, что означало: «Берегись» и, свернув к обочине, проехал мимо.
– Адам! Адам! – понесся рысью великий комбинатор за автомобилем.
Козлевич сквозь тарахтенье мотора услышал голос бывшего председателя конторы «Рога и копыта». Он уменьшил выпуск сизой гари из своего «лорен-дитриха» и остановился. Вышел из машины и с удивлением, на какое он только был способен, смотрел на странного путника, в котором узнал своего бывшего командора.
– Адам! Адам! – подбежал к нему Бендер. – Помогите, Адам Казимирович! Мне плохо, очень плохо, меня ограбили, оставили ни с чем. Я чуть было не попал под статью уголовного кодекса. Помогите мне, Адам…
– Дорогой Бендер! – осматривал великого комбинатора добрейший Козлевич и соболезнующим голосом промолвил:– Я всегда… Но сейчас, – указал он на своих четырех пассажиров.
На сидениях сидела пара новобрачных, солидный мужчина с такими же кондукторскими усами, как и у Козлевича, и полная дама в меховой шапке.
– Везу новобрачных, папу и маму жениха в их родные места. Чем я могу помочь вам? Разве что… – открыл багажник «лорен-дитриха» Адам Казимирович. – Дать вам мои ботинки с крагами, да вот эту толстовку… Мои наниматели меня приодели, хотят выдать меня за служебного шофера, чтобы пыль в глаза людям пустить там, куда меня они подрядили. Берите, Бендер, что могу…
– И немного денег бы, Адам Казимирович… – попросил бывший миллионер-одиночка. – Я верну вам с процентами, – сбросил с себя конскую попону Остап.
На довольно странного путника с нескрываемым любопытством взирали пассажиры «Антилопы».
– Вот пятнадцать рублей, Остап Ибрагимович, и немного мелочи, – вручил сердобольный Козлевич неудавшемуся «графу Монте-Кристо» деньги.
– И вы не можете взять меня с собой? – голосом впадающим в плаксивость спросил Бендер.
– Да рад бы, дорогой, но места нет, видите… пассажиры… – повел рукой Козлевич в сторону машины, и виновато опуская голову.
– Ах, Адам, Адам… Как я несчастен, дорогой мой Адам Казимирович, – покачал головой Остап.
Козлевич растроганно смотрел на Бендера, не зная, как и чем утешить его.
– Едем, едем, хозяин! – донесся раздражительный голос старшего пассажира, подрядившего «лорен-дитрих» для поездки в село, чтобы хвастнуть перед своими односельчанами.
Козлевич сел за руль, не отрывая сочувствующего взгляда от своего бывшего командора. Звякнув колокольчиком и выпустив облако сизого дыма, «Антилопа», запрыгав на кочках и выбоинах дороги, покатилась по своему маршруту, оставив печально смотревшего ей вслед Бендера.
Но машина вдруг остановилась. И Остап увидел, как из нее выскочил усатый пассажир с бутылью и стаканом в руках, и побежал к нему.
– Нам рассказал механик, как вы пострадали, добрый человек, от бандитов. Очень прошу вас выпить чарку за наших молодых!
– Да-да, – подбежала и его жена, держа в руках колбасу, краюху хлеба и кислый огурец. – Не побрезгуйте, выпейте, пожалуйста, за счастье наших детей, и закусите, чем Бог послал, – протянула она Бендеру закуску.
Из автомобиля смотрели с участием новобрачные и сердобольный Адам Казимирович.
Остап ничего не ел со вчерашнего дня и не заставил себя долго упрашивать.
– Благодарю, благодарю вас, уважаемые, – и залпом выпил поднесенный ему стакан самогона. С жадностью захрустел огурцом, отхватив крепкими зубами хлеба и колбасы. С набитым ртом забубнил благодарность и пожелание долгой и счастливой жизни молодым.
– Ну и добре, ну и добре, – пошли к машине родители жениха с чувством выполненного ритуального долга.
«Антилопа», зазвонив колокольчиком, снова закачалась на неровностях дороги, оставляя за собой запах гари.
Повеселевший Остап помахал ей руками с зажатыми в них колбасой, хлебом и огурцом.
– Счастья молодым! – прокричал он еще раз уехавшим. – Да, – произнес он затем, когда «лорен-дитрих» Козлевича скрылся из виду. – Я теперь, дорогой Адам, не Кавалер ордена… – спохватился он и с беспокойством запустил руку в носок ноги в опорке. Вздохнул облегченно, когда извлек оттуда чудом уцелевший от «сигуранцы проклятой» и от своих пограничников орден Золотого Руна. Взглянул на него, покачал головой, и продолжил: – Не Кавалер ордена Золотого Руна и не Кавалер ордена Золотого теленка, а скорее всего Кавалер Печального Образа, господа. – И начал одевать ботинки, краги и толстовку, так великодушно подаренные ему добрым Адамом Казимировичем. Посмотрев в сторону уехавшей «Антилопы», он произнес: – Свет не без добрых людей, господа присяжные. Займусь теми же мечтами своей юности. А в управдомы переквалифицироваться я всегда успею, – вдруг со стороны, куда уехал «лорен-дитрих» вновь послышалось знакомое тарахтенье и вдали показался снова самодвижущийся аппарат Козлевича. Подъехав ближе, машина начала разворачиваться, чтобы ехать снова туда, откуда прикатила.
Остап с удивлением смотрел на ее маневр и громко прокричал:
– Что случилось, Адам Казимирович?
– Я вас догоню, Остап Ибрагимович, – подбежал к нему великий автомеханик. – Я только завезу их, верну им часть денег и сразу же за вами. Вы же не будете быстро идти?
– Хорошо, хорошо, дорогой Адам, – растроганно проговорил Остап.
– Ждите меня, товарищ Бендер! Я догоню вас, – прокричал уже от своего «лорен-дитриха» Козлевич, садясь за руль и отъезжая.
– Благодарю, дорогой Адам, тронут до глубины души! – прокричал вслед удаляющейся машине Бендер.
Так кто же это такой Адам Казимирович Козлевич? Такой добрый и отзывчивый человек? Автор может посоветовать читателю прочесть роман «Золотой теленок» великих писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Но поскольку не у каждого есть такая возможность обратимся к несколько сокращенным страницам.
В городе Арбатове появился первый автомобиль с шофером по фамилии Козлевич. К автомобильному делу его привело желание начать новую жизнь. Жизнь Адама Казимировича до этого решения была греховна. Он беспрестанно нарушал Уголовный кодекс РСФСР. Просидев в общей сложности года три, Адам Козлевич пришел к мысли, что лучше приобретать честно свою собственность, чем похищать чужую. Адаму Казимировичу Козлевичу было сорок шесть лет, происходил он из крестьян бывшего Ченстоховского уезда, холостой, неоднократно судившийся, стал честным человеком.
После двух лет работы в одном из московских гаражей, он купил по случаю такой старый автомобиль, что появление его на рынке было причиной только ликвидацией автомобильного музея. Автомобиль был продан Козлевичу за сто девяносто рублей и почему-то с пальмой в зеленой кадке. Машина требовала большого ремонта. Марка машины была неизвестна, но Адам Казимирович утверждал, что это «лорен-дитрих» и в доказательстве прикрепил заводскую бляшку этой фабрики. Автомобиль Адам выкрасил в ящеричный зеленый цвет.
В тот день, когда Адам Казимирович собрался впервые приступить к частному прокату, о котором Козлевич давно мечтал, частных шоферов потрясло событие. В Москву прибыли сто двадцать маленьких, черных, похожих на браунинги таксомоторов «рено». Козлевич даже не пытался с ними конкурировать. Пальму он сдал на хранение в извозчичью чайную «Версаль» и выехал на работу в провинцию.
Арбатов, лишенный автомобильного транспорта, понравился шоферу, и он решил остаться в нем навсегда.
Адаму Казимировичу представилось, как он дежурит со своим автомобилем у вокзала, как встречает пассажиров, как мчит их в Дом крестьянина. Как летом вывозит семьи за город. Так рисовалась Козлевичу его новая чудная жизнь в Арбатове. Но действительность развеяла его воображение в прах.
Сначала подвел железнодорожный график. Скорые и курьерские поезда проходили станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая спешную почту. Смешанные поезда приходили только дважды в неделю. Пассажиры таких поездов машиной не пользовались. Экскурсий и торжеств не было, а на свадьбы Козлевича не приглашали. Под свадебные процессии привыкли нанимать извозчиков.
Однако загородных прогулок было множество. Но они были совсем не такими, о каких мечтал Адам Казимирович. Не было ни детей, ни трепещущих шарфов, ни веселого лепета.
В первый же вечер, озаренный неяркими керосиновыми фонарями, к Адаму Казимировичу, который весь день бесплодно простоял на Спасо-Кооперативной площади, подошли четверо мужчин. Долго и молчаливо они вглядывались в автомобиль. Потом один из них, горбун, неуверенно спросил:
– Всем можно кататься?
– Всем, – ответил Козлевич. – Пять рублей в час.
Мужчины зашептались. И впервые поместительная машина приняла на свои сидения арбатовцев. Вначале седоки молчали, потом начали петь.
– Стой! – закричал вдруг горбун. – Давай назад! Душа горит.
В городе седоки захватили много белых бутылочек и какую-то широкоплечую гражданку. В поле разбили бивак, ужинали с водкой, а потом без музыки танцевали польку-кокетку.
На следующий день к вечеру явилась вчерашняя компания, уже навеселе, снова уселась в машину и всю ночь носилась вокруг города. На третий день повторилось тоже самое. Ночные пиры, под председательством горбуна, продолжались две недели кряду.
В последующее затем серенькое утро железнодорожный кооператив «Линеец», в котором горбун был заведующим, а его веселые товарищи – членами правления и лавочной комиссии, закрылся для переучета товаров. А каково же было горькое удивление ревизоров, когда они не обнаружили в магазине никаких товаров. Полки, прилавки, ящики и кадушки – все были пусты. Только посреди магазина на полу стояли вытянувшиеся к потолку гигантские охотничьи сапоги сорок девятый номер на желтой картонной подошве, и смутно мерцала в стеклянной будке автоматическая касса «Националь». А к Козлевичу на квартиру прислали повестку от народного следователя, шофер вызывался свидетелем по делу кооператива «Линеец».
Горбун и его друзья больше не являлись, и зеленая машина три дня простояла без дела.
Новые пассажиры, подобно первым, являлись под покровом темноты. Они тоже начинали с невинной прогулки за город, но мысль о водке возникала у них, едва только машина делала первые полкилометры.
Все шло совсем не так, как предполагал Адам Казимирович. По ночам он носился с зажженными фарами мимо окрестных рощ, а днем, одурев от бессонницы, сидел у следователя и давал свидетельские показания.
Начались судебные процессы. И в каждом из них главным свидетелем обвинения выступал Адам Казимирович. Последним его свидетельским выступлением было в судебном процессе по делу областной киноорганизации, снимавшей в Арбатове исторический фильм «Стенька Разин и княжна». Весь филиал этой организации упрятали на шесть лет, а фильм был передан в музей вещественных доказательств, где уже находились охотничьи ботфорты из кооператива «Линеец».
После этого наступил крах. Зеленого автомобиля стали бояться, как чумы. Граждане далеко обходили Спасо-Кооперативную площадь, на которой Козлевич водрузил полосатый столб с табличкой: «Биржа автомобилей». В течении нескольких месяцев Адам не заработал ни копейки и жил на сбережения, сделанные им за время ночных поездок.
Тогда он на дверце автомобиля вывел белую надпись: «Эх, прокачу!» – и снизил плату с пяти рублей в час до трех. Но и это не привлекло пассажиров. На его призывы покататься, ему отвечали:
– Сам катайся, душегуб!
– Почему же душегуб? – чуть не плача, спрашивал Козлевич.
– Душегуб и есть, – отвечали ему, – под статью подведешь.
– А вы бы на свои деньги катались! – запальчиво кричал шофер.
Но все это приносило шоферу только моральное удовлетворение. Материальные дела его были нехороши. Сбережения подходили к концу. Надо было принимать какое-то решение. Дальше так продолжаться не могло.
Адам Казимирович сидел однажды в своей машине и был так погружен в свои печальные размышления, что не заметил двух молодых людей любовавшихся его машиной.
Это были Остап Бендер и его новый компаньон-единомышленник Шура Балаганов, о котором будет рассказано в следующей главе этой книги.
– Оригинальная конструкция, – сказал, наконец, один из них, – Заря автомобилизма. Видите, Балаганов, что можно сделать из простой машинки Зингер? Небольшое приспособление – и получилась прелестная колхозная сноповязалка.
– Отойди, – угрюмо сказал Козлевич.
– То есть как это «отойди»? Зачем же вы поставили на своей молотилке рекламное клеймо «Эх, прокачу!»? Может быть, мы с приятелем желаем именно эх-прокатиться?
В первый раз за арбатовский период жизни на лице мученика автомобильного дела появилась улыбка, он выскочил из машины и проворно завел тяжело застучавший мотор.
– Пожалуйста, – сказал он, – куда везти?
– На этот раз – никуда, – заметил Балаганов, – денег нету. Ничего не поделаешь, товарищ механик, бедность.
– Все равно садись! – закричал Козлевич отчаянно. – Подвезу даром. Пить не будете? Голые танцевать не будете при луне? Эх! Прокачу!
– Ну что ж, воспользуемся гостеприимством, – сказал Остап, усевшись рядом с шофером. – У вас, я вижу, хороший характер. Но почему вы думаете, что мы способны танцевать в голом виде?
– Тут есть такие – ответил шофер, выводя машину на главную улицу, – государственные преступники.
Его томило поделиться с кем-нибудь своим горем. И шофер рассказал новым пассажирам всю историю падения города Арбатова, в котором пришлось работать его зеленому автомобилю.
– Куда теперь ехать? – с тоской закончил Козлевич. – Куда податься?
Остап помедлил, значительно посмотрел на своего рыжего компаньона и сказал:
– У вас упадочническое настроение. У вас есть автомобиль – и вы не знаете куда ехать. У нас дело похуже – у нас автомобиля нет. Но мы знаем куда ехать. Хотите, поедем вместе?
– Куда? – спросил шофер.
– В Черноморск, – сказал Остап. – У нас там небольшое интимное дело. И вам работа найдется. В Черноморске ценят предметы старины и охотно на них катаются. Поедем.
Сперва Адам Казимирович только улыбался, словно вдова, которой ничего уже в жизни не надо. Но Бендер не жалел красок. Он развернул перед смущенным шофером удивительные дали и тут же раскрасил их в голубые и розовые цвета.
