Read the book: «Биения радости»

Глава 1

– Ди-и-ня-а! – слышу я сквозь сон.

Меня зовут, но вставать неохота. Доносятся запахи старого бабушкиного дома, и еще не до конца пробудившийся мозг начинает медленно и лениво, будто нехотя, ворочаться с боку на бок в глубинах моей черепной коробки. Аромат печеных яблок, затхлый запах дряхлой мебели и почему-то сухих листьев, а еще давно скошенного сена резко врывается в нос, и я постепенно вспоминаю, где нахожусь.

– Диня! – не унимается знакомый мальчишеский голос за окном, где-то совсем рядом, должно быть, прямо за околицей.

Я приоткрываю сначала один глаз, потом второй и вижу полоску красного света, который робко нащупывает себе дорогу из-за домов напротив. Так рано! И тут я подпрыгиваю, будто мне наотмашь влепили пощечину, потому что вспомнил: вчера с Жекой мы условились пойти на утреннюю рыбалку, и, надо полагать, это именно он сейчас стоит под окном сельского бабушкиного дома и не дает всем спать.

Я выглядываю на улицу – так и есть, это Жека собственной персоной. Увидев мою, наверняка изрядно помятую ото сна физиономию сквозь стекло, он радостно машет мне одной рукой, а другой сжимает две удочки, небрежно опираясь на них. Я, с трудом преодолевая сопротивление шпингалета на окне – тот под несколькими слоями старой облупившейся краски – открываю узкую створку и высовываюсь наружу. На улице свежо, даже прохладно, что необычно для жаркого лета, выдавшегося в этом году. Чувствуется легкий ветерок на щеках.

– Чего орешь? – шиплю я недовольно на Жеку. – Всех перебудишь!

– Да кого ж? – изумляется тот, озадаченно озираясь.

И в самом деле, кого?.. Здесь не город. На селе все встают рано, впрочем, так же рано и ложатся. На соседнем огороде уже хлопочет тетя Зина – наша соседка, а возле курятника стоит бабушка и разбрасывает корм. Белые курицы, громко кудахча и размахивая крыльями, силятся добраться до зерен, отпихивают товарок, негодующе квохчут и возятся в пыли. Только единственный бабушкин петух гордо и свысока глядит на всю эту куриную свалку то одним красным глазом, то другим, но не принимает участия в борьбе, явно считая подобное ниже своего петушиного достоинства.

– Я сейчас, – обещаю я и прыгаю на дощатый пол с высоченной пружинистой кровати, с размаху пребольно стукаясь голыми пятками.

Наскоро взбиваю перину, да-да, самую настоящую перину, пусть старую и слежавшуюся, зато щедро набитую гусиным пухом. Это вам не какой-нибудь современный матрас! Я застилаю кровать покрывалом, одеваюсь и бегу к рукомойнику, который установлен здесь же во дворе над старой бочкой, нажимаю на трубку и плескаю себе в лицо пригоршню ледяной воды. Жека нетерпеливо мнется за калиткой, наблюдает за моими манипуляциями, смешно морщит нос и поглядывает на восток, где уже поднимается огромное красное солнце.

– Скорее, – торопит он. – Весь клев прозеваем!

– Завтракать будешь? – спрашивает бабушка, которая уже закончила кормить кур и возвращается в дом.

– Не, – отмахиваюсь я. – Мы с Жекой идем на рыбалку. Я потом.

– А, идите… – бабушка тут же забывает про нас и поднимается на крыльцо, чтобы скрыться в сенях.

Я отпираю калитку, хотя какое там «отпираю» – на ней надето кольцо из толстой проволоки в белой грязноватой изоляции, которое просто набрасывается на врытый в землю столб забора – вот и весь замок. Воров тут нет, все свои, и ни одна хозяйка в селе не запирает дом на ключ, уходя по делам, не говоря уж про калитки. А проволока – просто защита от соседских коз, чтобы не потравили овощи в огороде.

– Это мне? – интересуюсь я и показываю на удочки в Жекиной руке.

– Конечно! – заверяет меня Жека и демонстрирует тонюсенький прутик из искусственного бамбука без катушки, но уже с леской, продетой сквозь алюминиевые кольца и обмотанной вокруг ручки. – Это будет твоя, а эта – моя.

У Жеки спиннинг, и я немного завидую приятелю, пусть и сделан он старшим братом Жеки кустарным способом, а не куплен в магазине. Впрочем, это моя первая в жизни рыбалка, и мне сойдет любая удочка. Я, недовольно хмыкнув, с видом заправского рыбака кладу это бамбуковое недоразумение себе на плечо и иду вместе с Жекой по нашей сельской дороге. Она лишена асфальта, но зато четко обозначена двумя колеями укатанной в камень земли, покрытой змейками трещин. Во время дождей ее развозит и пройти здесь можно разве что в резиновых сапогах. Носок как раз одного такого сапога, потерянного кем-то в грязи, торчит посреди дороги, и я привычно пинаю его ногой. Сейчас его не достать.

Нынче установилась сухая погода, и каждый наш с Жекой шаг отмечает облачко мелкой светло-коричневой глиняной пыли. Она вздымается и тут же оседает на траву вокруг, отчего та покрывается тусклым налетом. Бабушкин дом предпоследний, поэтому очень скоро мы оказываемся на пустоши, поросшей невысокой травой с редкими листиками «лепешек». Так мы называем между собой приземистое растение с приплюснутыми семенами, которые можно есть. Пахнет травой и сыростью от росы. Жека на ходу ловко наклоняется, хватает парочку этих семян-лепешек и быстро отправляет в рот. Я следую его примеру. Вкуса у них нет, но нас устраивает сам факт их поедания. Почему-то нам и другим детям с улицы кажется это очень интересным.

Вот и спуск в овраг, вниз к ленте реки, мимо поросших репьем холмов довольно крутого косогора, где уже пасутся козы, заботливо приведенные местными жителями поутру на это импровизированное пастбище. Козы равнодушно смотрят на нас своими странными глазами с длинным бесформенным, словно размытым, зрачком и, изредка блея, с очевидным наслаждением громко хрупают колючками репейника, будто это и не колючки вовсе, а крем-брюле. Все им нипочем.

Жека не сворачивает в овраг и уверенно следует мимо спуска.

– А мы разве не к реке идем? – спрашиваю я.

– Не-а, – зевает Жека. – На реке течение быстрое, никого не поймаешь. Карасей, разве что, но их долго ловить. Можно и весь день просидеть. Мы вон лучше на Серебристые пруды пойдем. Там ротаны – ого, только успевай тащить!

Он кивает в сторону двух лужиц на горизонте. Далеко. Отсюда, с края оврага, правда, кажется, что рукой подать, но я уже знаю, что это обманчивое впечатление. До Серебристых прудов километра три по прямой, а если в обход оврага, то и все пять. У меня постепенно нарастает беспокойство: бабушка не велела так далеко отходить от дома. Один или с Жекой я там еще ни разу не был, но, конечно, многое слышал. Отец вспоминал, что когда-то давно, когда пруды только-только наполнили водой, там можно было даже купаться, но дело это рискованное и опасное – пруды до того были песчаными карьерами, и их дно отличалось изменчивостью и непредсказуемостью. Вдобавок карьеры были известны и своими невесть откуда бравшимися водоворотами, которые норовили утащить незадачливого купальщика прямо на дно. Отец говорил, что это из-за образования карстовых пустот, но я не очень понимал, как это может быть связано с водоворотами.

Шло время, пруды зарастали ряской и тиной, и, зная об опасности, никто из местных уже давно не ходил туда плавать. Ребята с улицы поговаривали, что, встав на дно ногами, можно было уже никогда не выйти на берег из-за зыбкого песка, и якобы однажды в одном из прудов именно таким образом погиб какой-то взрослый рыбак. История была сомнительной, поскольку повторялась в разнообразных вариациях и все время обрастала новыми подробностями, но проверять ее правдивость на себе не хотелось. Только самые отважные вроде бедового Жеки изредка наведывалась в те места порыбачить.

Я ежусь, но не спорю, чтобы не выглядеть в глазах Жеки трусом. Пруды так пруды.

Становится жарко, утренняя прохлада улетучилась, и мы, сопя от натуги, топаем по тропинке. Даже мне приходится тяжеловато, хотя я одет всего лишь в шорты, майку и сандалии на босу ногу. А вот на Жеке тельняшка, походные штаны и рыбацкие сапоги на пару размеров больше, чем надо, но он все равно важно вышагивает впереди, натужно шаркая, но не подавая виду, что ему нелегко. Сзади доносится шорох. Я оглядываюсь и вижу Снупика – моего спаниеля. Он с трудом поспевает за нами на коротких лапах. На уши пес уже успел насобирать репьев, и я с неудовольствием думаю о том, как их придется извлекать из длинной шерсти, подолгу расчесывая ее специальным собачьим гребнем и стараясь при этом удержать вертлявого пса за ошейник. Постойте, а откуда он здесь? Ведь Снупик остался там, дома в городе. Неужели пробежал сотни полторы километров и нашел меня?

– Снупик! – зову я и свищу: – Фьюить-фьюить.

Пес летит ко мне со всех ног, громко радостно гавкая и смешно хлопая длинными ушами на ветру. Подбежав, он становится на задние лапы и начинает тыкаться мне в ладони мокрым носом, слюнявит их языком.

– Верный мой пес! – смеюсь я и оглядываюсь на Жеку. – Смотри, это Снупик. Интересно, как он нас нашел?

Солнце уже взобралось довольно высоко и находится прямо за Жекиной головой, слепя меня жаркими лучами, подчеркивая линию макушки моего друга с жесткими вихрами и обрамляя ее золотистым ореолом. Я не вижу выражения Жекиного лица, но мне кажется, что он улыбается. Вдруг я останавливаюсь на полуслове и замираю от неожиданного открытия: а ведь не только Снупик, но и Жека не должен быть здесь. Даже в городе не должен. Строго говоря, моего школьного товарища не может быть нигде! Я все вспоминаю.

– Жека! Снупик! – шепчу я пораженно. – А ведь вы оба умерли!

Глава 2

Это сон или что-то вроде наслоения случайных воспоминаний, пугающе реалистичных и отчетливых, мне приснится только завтрашней ночью, а пока что я был немного занят. Утром издох Снупик, и я собирался его похоронить.

Снупика мне подарили на день рождения родители. К сожалению, не помню, сколько мне тогда исполнилось, но, по ощущениям, было это лет двадцать назад. Думается, случилось это аккурат накануне того самого знойного и засушливого лета, которому суждено было присниться мне назавтра. Точный возраст Снупика мне тоже был неизвестен, поэтому на резонный вопрос ветеринара пришлось промямлить что-то неопределенное:

– Ну… Не знаю… Может быть, лет двадцать, двадцать один. Я тогда еще ребенком был.

– А что вы хотите? Возраст! – понимающе кивнул ветеринар. – У собаки рак, – безапелляционно добавил он. – Долго не протянет. Может, неделю или две.

– А разве у собак бывает рак?

– Еще как! У них все, как у людей. А вы что думали?

Ветеринар выдержал положенную паузу и предложил:

– Можем усыпить. Недорого.

Видимо, лицо у меня в тот момент приняло такое выражение, что ветеринар равнодушно махнул рукой:

– Впрочем, как хотите.

Я бережно завернул парализованного Снупика в одеяло и, прижимая к себе, выбрался на улицу.

А сегодня утром его не стало. Что ж, я был уже готов к этому. Снупик последние три дня ничего не ел, только тихонько поскуливал и едва касался моей руки языком, когда я пытался его погладить, лежа на своей любимой подстилке в углу кухни. Бедный мой пес! Он из последних сил попытался гавкнуть, когда я вошел, чтоб в сотый раз за сутки попытаться его покормить, но у него получилось издать только какой-то странный стон, удивительно похожий на человеческий. Потом Снупик заскреб лапами и затих.

Я рыдал, как ребенок, в пустой квартире, оставшись один, наверное, впервые за всю свою жизнь. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я отправился на поиски подходящей коробки, чтобы уложить в нее начинавшую коченеть тушку своего друга. Как назло, не попадалось ничего подходящего. Спаниель был довольно велик и неожиданно тяжел, а все коробки, которые удалось отыскать в шкафу оказались слишком малы для него.

В конце концов, отчаявшись, я просто сложил Снупика в большую холщовую сумку, по случаю доставшуюся мне в подарок в одном из сетевых магазинов одежды. Не слишком-то заботливо и достойно, но на большее я, учитывая обстоятельства, не был способен.

Похоронить пса я решил в городском парке. Там хватает ничем не примечательных, тихих уголков, где можно втайне от всех выкопать неглубокую яму, поместить сумку со Снупиком и засыпать землей так, чтобы никто его не нашел, включая бродячих собак и мелкого зверья. Это незаконно, но нам нравилось гулять в парке, поэтому лучше уж там. Выкопать! Хорошая идея, но чем? Житель я городской, дачи у меня тоже нет, а значит, нет и никакого садового инвентаря, включая самую обычную лопату. В растерянности я побродил взад-вперед по ставшей внезапно огромной, пустой и непривычно тихой квартире.

Впрочем, раздумывал я не долго. Через несколько кварталов находился магазин строительных материалов, и мне пришло в голову, что там, должно быть, можно подыскать подходящий инструмент. Пришлось заставить себя одеться и выйти на улицу.

Едва я высунул нос из теплого вонючего полумрака подъезда, как сразу же получил горсть колючего снега в лицо. Ветер раскачивал деревья вдоль дороги так, что они пригибались почти горизонтально земле. Ноябрь уже начался, из серого скучного неба бесконечно изливался ледяной дождь со снегом, и несмотря на раннее время казалось, что уже вечер. Я засунул руки поглубже в карманы куртки и, почти ничего не видя впереди из-за белой крупы, направился в сторону магазина.

Лопату я нашел быстро. Этого добра, как оказалось, в магазине хватало. Не особенно выбирая, я прошелся вдоль штабеля инструментов и схватился за гладкий деревянный черенок одного из них. Критически и с видом знатока осмотрел лезвие, отнес лопату к кассе.

Продавец безразлично поводил считывателем вдоль штрих-кода на черенке. В его взгляде я попытался разглядеть одобрение моего выбора, сам не будучи уверенным в том, что взял хорошую вещь. Что я понимаю в лопатах? Тщетно – то ли продавец попался чересчур непроницаемый, то ли ему и в самом деле было все равно. Касса пискнула, я приложил карту к терминалу и уже минуту спустя вновь оказался на пронизывающем ветру. Двигаясь в сторону дома, я поочередно перекладывал лопату из одной руки в другую, пытаясь отогреть озябшие пальцы в карманах и сожалея, что не прихватил из дома перчатки. Я окончательно продрог от холода и мокрого снега за шиворотом, когда добрался, наконец, до родного подъезда. Тут я немного помедлил – мне не хотелось туда, наверх, в пустую квартиру, где меня больше не ждал Снупик, где так и лежало его тело, завернутое в холщевую сумку. Слезы сами собой брызнули у меня из глаз, и было уже не отличить, где они, а где растаявший снежный дождь.

Из подъезда вышли какие-то дети и, понимая, как нелепо я выгляжу с лопатой в одной руке, сморкаясь и утирая слезы другой, хлюпая носом, я поспешил поскорее проскользнуть мимо них к лифту. По пути мне казалось, что дети провожают меня, взрослого рыдающего мужика, удивленными взглядами. Мне сделалось жутко стыдно, поэтому я отвернулся. Впрочем, возможно, это всего лишь разыгралось мое воображение, и никому на самом деле не было до меня дела.

Снупик лежал там, где я его и оставил. Не раздеваясь, я положил пса себе на колени и долго гладил его прямо сквозь ткань сумки. Отчего-то мне казалось, что я таким образом отдаю ему дань своей любви и уважения. Я ни о чем не думал и очнулся только тогда, когда в коридоре стало настолько темно, что очертания предметов вокруг стали почти неразличимыми. Надо было спешить! Наш парк, как и все остальные, закрывался в одиннадцать. Бросив взгляд на циферблат, я сообразил, что у меня еще есть в запасе часа три, что, впрочем, могло быть и не совсем так, поскольку я понятия не имел, сколько времени может занять копка могилы.

Я снова выбрался из дома. Ветер стих, а мерзкий мокрый снег окончательно сменился ливневым дождем. Оно и к лучшему! Теперь-то уж точно моих слез никто бы не смог заметить. Наверное, я был единственным человеком во всем городе, кто в такую погоду направлялся в парк. От этой мысли мне сделалось еще более неуютно и одиноко и, как это часто бывало в такие моменты, я принялся жалеть себя. Я шел и раздумывал, что же мне теперь делать: пойти, что ли, напиться в баре или, может, не стоит, поскольку завтра на работу? А вдруг я там даже с кем-нибудь познакомлюсь и проведу вечер не один? И, чем черт не шутит, приглашу ее домой, чтобы не возвращаться одному в мрачную квартиру, отчего я мысленно содрогался. Почему бы и нет? Раньше я такого себе не позволял, главным образом, из-за ревнивого Снупика, норовившего облаять, а то и слегка куснуть любую приведенную мной девушку. Самим девушкам это, надо полагать, не очень нравилось, и после нескольких неудачных экспериментов, закончившихся полным провалом, я перестал приводить кого бы то ни было к себе. Думаю, старый пес по-своему боялся меня потерять. Или, возможно, по врожденной собачьей доброте, предостерегал меня от необдуманных поступков. Впрочем, я не обижался на него. Напротив, выходки Снупика, несмотря на досаду и испорченные вечера, меня скорее развлекали, а те девушки не казались настолько привлекательными, чтобы все эти неудачные свидания меня сильно огорчали.

Нет. Нет! Все же так нельзя: идти хоронить друга и одновременно думать о развлечениях. Я плохой человек. И плохой друг. Но как все-таки тоскливо! А еще как же безумно одиноко идти по этой темной улице с черными провалами луж на неровном асфальте. Так, как не бывало еще никогда.

Вот так, борясь с собой и ругая за малодушие, я оказался у ворот парка. Никого. Только тусклые фонари вдоль дорожек, от которых не было почти никакого света, и черные тени деревьев, а еще равномерный шум дождя были моими спутниками в тот печальный промозглый вечер. Я свернул налево, потом направо, машинально следуя знакомым маршрутом наших со Снупиком ежедневных прогулок. Я хорошо понимал, куда иду. Это место между двух причудливо изогнутых деревьев я приметил еще давно. Достаточно далеко от дорожки и в то же время, свободное от кустов и поваленных сучьев. Идеальная полянка для могилы Снупика.

Нужные деревья я нашел с трудом, почти на ощупь. Растяпа! Даже не сообразил прихватить фонарик. Ругаясь сквозь зубы, я осторожно положил сумку на раскисшую землю и принялся копать. Хорошо, что Снупик умер не зимой. Копать было не то, чтобы трудно, скорее, непривычно. Я спешил и вскоре ощутил неприятное жжение в ладонях. «Будут мозоли, – уныло сообразил я и тут же подбодрил себя: – Зато хоть согрелся!» Правда, от последней мысли легче почему-то не стало, равно как и не стало теплей.

Я пошарил руками внизу, на темной земле, нашел и схватил насквозь мокрую сумку. Осторожно положил ее в вырытую яму, словно боялся разбудить мертвого пса внутри.

– Прощай, Снупик, – всхлипнул я, постоял, отдыхая, и принялся закапывать могилу.

Покончив с этим, я подумал, что хорошо бы обозначить место каким-нибудь камнем, чтобы по весне прийти сюда и навестить пса. Но где его тут найдешь, тот камень, да еще и в темноте? Помаявшись, я подошел к одному из приметных деревьев и с размаху сделал несколько зарубок лопатой с той стороны, где, по моему мнению, был зарыт Снупик. «Это все ничего… Потом я сюда обязательно вернусь и сооружу, дружище, тебе надгробие получше». – Так успокаивал я себя, спеша к выходу в надежде, что успею до закрытия ворот.

Я успел. Однако устал, замерз и промок так, что сразу же решил не тащиться домой пешком, а подъехать на трамвае, благо последний как раз подходил к остановке, вырывая из темноты окружающие предметы лучами круглых фар. Недолго думая, я ринулся на свет. Ни о каком посещении бара речь уже не шла. Да разве могли бары и алкоголь затянуть ту бездонную черную дыру, которая образовалась где-то в груди с уходом Снупика и норовила втянуть в себя весь этот сумрачный и мокрый мир вокруг?

Глава 3

Я успел добежать еще до того, как трамвай остановился, и стоило водителю открыть двери, не мешкая, ввалился в салон. Внутри ожидаемо было пусто, только в самом конце сидел, развалившись на сиденье мужчина неопределенного возраста, очевидно, бездомный и вдобавок явно страдающий алкоголизмом. Эта со всех точек зрения непривлекательная личность, распространявшая вокруг себя омерзительный запах застарелой мочи и фекалий, преспокойно спала и потому не заметила моего присутствия, чему оставалось только искренне порадоваться. Вдобавок к уже упомянутым «ароматам» от нее за несколько метров разило чем-то сивушным, настолько резким, что мне даже не хотелось выяснять, чем именно.

Машинально я приземлился на обитое противовандальной тканью сиденье как можно дальше от бездомного и совсем близко к кабине водителя. К соседнему креслу у окна я пристроил лопату и облегченно приготовился хоть немного отдохнуть. Ехать мне было недалеко, буквально две остановки. Однако даже такая незначительная передышка принесла бы мне сейчас заметное облегчение. У меня уже начинали ныть ладони и побаливала с непривычки спина. Я устроился удобнее, радуясь расслабленности мышц и теплу салона, трамвай было тронулся, но тут же опять остановился и открыл переднюю дверь, откуда тотчас ворвался поток ледяного воздуха. Я недовольно съежился. Водитель, по всей видимости, собрался забрать отставшего пассажира.

– Спасибо! – поблагодарил его негромкий женский голос, и в салоне очутилась девушка примерно моего возраста в бирюзовой куртке с блестящими молниями и зонтиком, удачно подобранным в цвет.

В другой руке она держала проездной, а щекой прижимала к плечу мобильный телефон и недовольно втолковывала невидимому собеседнику:

– Да не туда я уехала! Сколько можно объяснять? Думала, он к тебе идет. Еду-еду, а твоей остановки все нет. Что? А… Так темно же, откуда мне знать?

Девушка приложила билет к валидатору и, вскользь окинув взглядом меня, в запачканных до колен глиной брюках и с такой же грязной лопатой рядом, ринулась сперва вглубь салона, но вовремя заметила вонючую личность и, поколебавшись, села неподалеку, спиной по ходу трамвая, через проход.

– Ну, пожалуйста! Не злись, – сменила она интонацию на примирительную, переходя от нападения к защите. – Я же не специально! С кем не бывает? А? Я знаю… Да… Еду, конечно. Как всё? Ты ж сам хотел!.. Ну, как знаешь! Я тут прусь черте куда, – девушка недовольно покосилась на меня. – Черт знает с кем, да еще на ночь глядя!.. Да я не это имела ввиду! Одна я… Блин…

Собеседник, похоже, бросил трубку, и я понял, что на моих глазах только что разыгралась небольшая драма. За окном было темно, да и места были мне знакомые – ничего интересного, поэтому от нечего делать я принялся разглядывать эту раздосадованную девушку в бирюзовой куртке, мимоходом отмечая, что она стройна, современно и со вкусом одета, что было заметно, даже несмотря на порядком намокшую одежду, и что телефон, по которому она секунду назад общалась, так тот и вовсе стоит неприлично дорого. Не исключено, что это был подарок как раз того несговорчивого парня, отрывочный разговор с которым я невзначай подслушал. В том, что незнакомка разговаривала именно с парнем, а не, скажем, с подругой можно было без особо труда понять по растерянному взгляду с особым горестным выражением и искорками обиды, разочарования и злости, с которым она смотрела в экран. «Ну и мужики пошли!» – казалось, говорил этот выразительный в своей укоризне взгляд, знакомый любому представителю моей половины человечества, если только он состоял хотя бы раз в жизни в отношениях с представительницей второй половины.

Довершала «экипировку» девушки небольшая, я бы даже сказал, микроскопическая сумочка на цепочке, вероятно, ничуть не дешевле телефона, который незнакомка тут же сердито в нее засунула вместе с проездным билетом. На голове девушки, не смотря на холод, не было никакого головного убора, благодаря чему, у меня была возможность увидеть ее русые волосы, уложенные, очевидно, талантливым парикмахером в модную прическу. Последняя из-за дождя и быстрого бега за трамваем успела, тем не менее, несколько подрастерять свой великолепный вид и торчала в разные стороны длинными острыми прядями, из-за чего девушка напоминала маленького сердитого ежика.

Я отметил все эти детали в течении пяти секунд, не более, прежде чем в полумраке салона сумел рассмотреть подробнее ее худое лицо, печальное, с немного опущенными уголками неярко накрашенных, но грамотно очерченных губ и едва заметными ямочками на щеках. Лицо, созданное улыбаться, сейчас выражало досаду и растерянность. Девушка снова встретилась со мной взглядом, и в этот момент я дернулся будто от удара током и неожиданно для самого себя ухватился что есть силы за гладкий черенок лопаты. При виде моей реакции и напряженного лица, ее брови испуганно вскинулись вверх, и она поспешила беспокойно отвернуться к окну, будто ничего больше ее так не интересовало, как темная улица, едва различимая за отражением салона на стекле. Жест бесполезный, учитывая темень и струи дождя, беспрерывно льющиеся с крыши трамвая и стекающие длинными разводами наискось по стеклу. А у меня в это время в голове снопом ярких искр взорвалось воспоминание – я узнал эту девушку. На мгновение я перенесся в свое прошлое.

Это была школа, класс восьмой или девятый. Классная руководительница под каким-то скучным предлогом загнала нас в столовую. То ли мы должны были что-то сделать, то ли из-за общей перегруженности учебного заведения нам не хватило места для занятий – все это я сейчас уже подзабыл, но зато отчетливо помнил, что мы все никак не могли собраться, шумели, возбужденные непривычной обстановкой, и так долго рассаживались, что учительнице пришлось на нас прикрикнуть и громогласно призвать к порядку. Когда все, наконец, перестали шуметь, возиться и заняли места, она вдруг оглядела нас и озабоченно произнесла:

– А куда у меня еще одна козочка подевалась?

В этот момент на пороге столовой появилась самая красивая девочка из нашего класса. Ну, по крайней мере, на мой тогдашний неискушенный взгляд, хотя, признаться, у меня до сих пор есть все основания полагать, что многие мои знакомые парни придерживались такой же точки зрения. Розовая дешевенькая кофтенка, синяя юбка от школьной формы для старших классов, обычные хлопковые колготки и видавшие виды туфли выдавали в ней девочку из бедной семьи, но отнюдь не лишали ее очарования в моих глазах.

Я смотрел на нее недолго – мне не хотелось выдавать свой интерес, зато она шаловливо окинула нашу компанию озорным взглядом карих глаз, смущенно улыбнулась всем сразу и никому в отдельности, продемонстрировала веселые ямочки на щеках, хихикнула, да и уселась рядом с подругами. Чего уж там скрывать! Я был тогда влюблен по уши и понимал это, хотя и испытывал это чувство впервые в жизни.

Вот и сейчас, в трамвае я ощутил все тот же давний восторг, обожание и стремление быть как можно ближе к предмету моего былого внимания и расположения, от которого в груди становилось приятно и необычайно тепло. Сердце мое тревожно и одновременно радостно заколотилось, дыхание на секунду перехватило, пальцы до боли крепко обхватили лопату, но уже через мгновение я взял себя в руки, и принялся лихорадочно соображать, что же мне делать. Попутно я убедился, что, будучи поглощен волнительными мыслями, ухитрился проехать свою остановку, но это было уже неважно. Я забыл и про усталость, и про бедного Снупика, и про весь этот грустный дождливый день со снегом и холодом. Я видел только ее – ту давнюю знакомую, повзрослевшую и, к тому же, еще более похорошевшую модную девушку, которую не встречал уже много лет, но периодически возвращался к ней мыслями и никогда по-настоящему не забывал.

А она так и сидела, продолжала упорно смотреть в окно, не узнавая меня и, по-видимому, не на шутку струхнув, испуганно делала вид, будто не замечает странного типа с грязной лопатой. Впрочем, я ничуть на нее не обижался – прошло столько времени, да и вид у меня был неважнецкий, скажем прямо, самый неподходящий для подобной встречи вид. И вот я сидел, взволнованно ломал голову, подойти мне к ней или тоже притвориться, что я ее не замечаю, чтобы снова встретить, быть может, только через много лет, если встретить вообще когда-либо, как трамвай остановился и открыл двери – метро! Девушка встрепенулась и заспешила к выходу. Она успела выскользнуть до того, как в салон ворвалась толпа людей, делавших пересадку, и только тут я спохватился и сбросил оцепенение.

Я часто упускаю удачные шансы. Иногда намеренно, но чаще по собственной глупости и нерасторопности, хотя правильнее было бы это мое свойство назвать несообразительностью. Дело не в словах, а в сути вещей, ведь все обстоит так, что порой я веду себя, как тюфтя, знаю об этом, борюсь, но в критические моменты почти всегда пасую. И бегу вдогонку, так сказать, за ускользающими возможностями или, в данном случае, за уходящей девушкой.

Схватив несчастную лопату, я метнулся следом, расталкивая, где локтями, а где и черенком так некстати подвернувшихся граждан. Вслед мне неслись проклятия, нецензурная брань, пожелания не самых приятных ощущений и не слишком долгих лет жизни. На них я сегодня не обижался. Наши люди отходчивы и, в большинстве своем, склонны забывать все плохое. Уверен, это была не более, чем сиюминутная эмоциональная реакция, а вовсе не искреннее стремление причинить мне какой-либо вред. Упади я там же, скажем, с сердечным приступом, нет никаких сомнений, что те же граждане, которые только что так меня ненавидели, немедленно прониклись бы ко мне неподдельным сочувствием. Помочь, может, и не помогли бы, но прониклись, а это в нашем холодном и равнодушном мире чего-нибудь да стоит.

Но я отвлекся. Итак, с трудом продираясь сквозь толпу, я успел выпасть из закрывающихся дверей трамвая и снова очутился под дождем. Посмотрев по сторонам, я без труда различил приметный одинокий купол бирюзового зонта. Девушка быстрым шагом спешила к вестибюлю метро, то ли все еще была напугана, то ли просто не хотела мерзнуть. Я побежал было следом, но, к счастью, до того, как догнать ее, сообразил, что, увидев меня такого разгоряченного, грязного, с вытаращенными глазами, да еще и с занесенной лопатой в руке, она, скорее всего, примется звать полицию, и притормозил. Лопата мне была не нужна, и я тут же выкинул ее в ближайшие кусты, пригладил волосы и постарался успокоиться. Пока я мешкал, девушка достигла входа в метро. Я вбежал следом.

– Наташа!