Действующее лицо и исполнители

Я не верю в чудеса, я полагаюсь на них.

/Йоги Бхаджан, индийский гуру/

1

Посчитав, что до ужина (в 20-00) ещё масса времени, Сергей Нарышкин отправился в село пешком.

Ему было почти тридцать пять. Замечательный возраст! Спортивное сложение. На руках и ногах набухали мускулы. Загорелая кожа блестела потом. Лицо типично славянское. Русые волосы сами собой разделялись на прямой пробор.

В село по асфальту можно было попасть двумя путями. Если свернуть сейчас направо, в сторону Челябинска (о том предупреждала стрелка указателя), то выйдешь к медгородку. Если прямо идти (по указателю – на Увелку), то путь будет длиннее, но попадешь в самый центр села. Его Серега и избрал.

Навигацию эту ему подсказала симпатичная горничная, из местных. Но отчего-то ничего не промолвила про грозу и дождь. А свинцовая туча уже двигалась пешеходу навстречу.

Встал вопрос – кто быстрее: Сергей доберется до спасительной крыши или таки ливень прищучит его в дороге?

Нарышкин ускорил ход, но ещё не бежал, хотя мог – на нем был спортивный костюм и кроссовки удобные на ногах.

В селе было тихо. Казалось, что дома, палисадники, огороды и сама улица съежились в предчувствии ливня. А гром гремел, молнии блистали да и сами тучи уже над головой. Казалось – вот-вот…

Нарышкин упрямо твердил себе – не побегу; вон, кажется что-то похожее на сельский дворец культуры; совсем немного осталось; дойду…

Он уже вертушку прошел, заменяющую калитку в ограде, когда первые крупные капли тяжело упали на землю, взбивая пыль. И тут Серега припустил…

На высоком и широком крыльце СДК стоял мужчина с тугим хвостиком волос на затылке и с любопытством наблюдал, как приезжий спасается от грозы. Неизвестный стоял неподвижно – несуетностью и основательностью своей напоминал камень, торчащий в стрежне реки, о который разбиваются струи.

Но струй не было – в смысле, потока зрителей – он стоял один и наблюдал за бегущим от дождя человеком.

– Успели? – приветливо спросил, когда Нарышкин, прыгая через две ступени, взлетел на крыльцо.

– Да уж, – посетовал тот, – ещё бы чуть-чуть и до нитки.

– Ну, пойдемте в зал, – пригласил местный, будто специально поджидал последнего зрителя и распахнул перед ним дверь. – У нас сегодня генеральная репетиция.

В полупустом концертном зале под музыку из колонок нарядные женщины (в русских народных платьях) задорно пели про Дарью, которая и собой-то хороша и душой не подвела.

Мужчины сели в ближайшие от входа кресла.

У блогера по жизни Нарышкина зачесались руки – достал мобилу:

– Можно?

– Что? Снимать? Да пожалуйста!

Артисты на сцене меняли друг друга, ведущие торжественно анонсировали в пустующий зал – генеральная репетиция!

А Нарышкин снимал!

– Здорово! – высказал он свое восхищение мужику с косичкой на затылке.

Тому понравилась похвала. Улыбнувшись, протянул ладонь для пожатия:

– Илья.

– Сергей. Нарышкин. Блогер.

– Сегодня генеральная репетиция. А через три дня районный конкурс. Комиссия приедет. Впервые, кстати. Обычно мы в район катались. А дома и стены помогают – дадим им жару. Вы, как я понял, из санатория – так приходите, если дождя не будет.

– Крыша промокает? – пошутил Серега.

– Вы промокните. Нет машины?

– Я из Москвы. А в столице сейчас каршеринг в моде – удобно, никаких заморочек.

– Как к нам попали?

– Врачи рекомендовали гастрит придушить.

Илья оказался пророк и философ в наряде цыганского барона. В концерте он тоже участвовал и скоро ушел на сцену.

Нарышкину он понравился.

На сцене цыгане, целый табор – с гитарой и песней, как положено. А новый знакомец мастерски так подсвистывал, поощряя приплясывающих.

Когда сценка с цыганами закончилась, Илья вернулся на свое место рядом с Нарышкиным. Лоб у него сморщился, лицо сделалось значительным и важным – то ли ещё в сценическом образе, то ли собирается что-то сказать. Но молчал…

Сергей продолжал снимать. Ему казалось, что кроме этой сцены, этого зала ничего больше на свете не осталось – даже гроза утихла за стенами ДК. На какое-то мгновение он утратил ощущение реальности: показалось, что все это происходит во сне.

Сцена пела и плясала, звучала музыка впопад, а в пустом от зрителей зале было так уютно, что думалось – да бывают ли дожди-грозы на свете, не выдумка ли это?

Илья, сидя рядом, искоса наблюдал и, кажется, хорошо понимал москвича – у молодого человека наступал тот миг, тот момент в жизни, когда он открывал для себя новую планету под названием СДК. Ему, столичному жителю и невдомек, что петь умеют не только Витас и Королева – песни сельских женщин берут за душу или сразу в плен. А как танцуют девчата-школьницы! Класс!

И как на заказ, испанское болеро на сцене танцуют молодые женщины.

Прима раскинула изгибающиеся руки, склонила голову на плечо, распахнула мечтательные глаза и поплыла-поплыла, вся изгибаясь, млея и торжествуя.

Илья ткнул локтем соседа в бок и, кивнув на сцену, шепнул восторженно:

– Александра!

Высокая, стройная танцовщица продолжала сладко кружиться на переднем плане. Её партнерши полукругом сзади.

Сцену освещали софиты. В их лучах бриллиантами сверкали блестки испанских нарядов.

Нарышкин сидел сам не свой. Определенно сегодня был такой вечер, после которого и в жизни должно что-то изменится. Он уже представлял какой ажиотаж поднимется на блоге у его подписчиков, когда он выложит эту «генеральную репетицию» в инет. Народ хлынет на запись, как мухи на мед! И «Блог Сергея Нарышкина» утрет кое-кому нос…

И еще раз Александра со своей капеллой вышла на сцену.

Теперь звучало аргентинское танго. Прима плавно взмахивала руками, покачиваясь в такт музыке – глаза были томно прикрыты, на лице стыло сладкое упоительное выражение, грудь высоко вздымалась…

Вслед за дамами по программе танцевали малюсенькие девчушки. Они лихо и складно сбацали что-то похожее на чарльстон.

Снимая их, Серега внутренне охнул – поистине сегодня счастливый день!

Но почему-то не радовались артисты – большие и малые – бесшумно сновавшие в полутемном зале. Лица их были напряжены. Раздарили улыбки на сцене?

У соседа Ильи возле губ прорезались две морщинки, нос думающее сморщился, и брови одной прямой линией пересекли лицо.

Всех разобрало – подумал Нарышкин.

Когда оцепенение прошло, Сергей встряхнул спортивными плечами. Репетиция продолжалась…

– Тебе ещё выступать? – спросил московский гость соседа по креслам.

Цыганская рубашка из бордового шелка славно сидела на широких плечах. А ответил он гостю четверостишьем:

Пора сердечных вдохновений!

Восторгов краткий день протек,

И скрылась от меня навек

Богиня тихих песнопений.

В голосе сценического барона задушевность и печаль. Словно жалуется он родному, близкому человеку и ждет от него таких слов, которые сразу утешат тоску.

– Что, закончился концерт? – с надеждой на обратное спросил Нарышкин.

– Нет, – Илья кивнул на сцену, с которой уходила изящной стройности молоденькая певица.

О ней, должно быть, стихи Пушкина вспомнились местному старожилу.

Нарышкину весело. Он все снимает, и радость творчества мягко и трепетно заполняет грудь, стучит рядом с сердцем. Да так, что самому хочется петь. Или сделать что-нибудь выдающееся, интересное…

Все могло бы быть по-другому, если бы не гроза, если бы не встретился на крыльце ДК Илья, если бы не пригласил он гостя на генеральную репетицию сельской художественной самодеятельности…

Но все было так, как было. А Сереге кажется – так в жизни не бывает, только в кино, на экране.

Время остановилось. Не стало ни секунд, ни минут, ни часов – большая, насыщенная программа. Всем хочется выступить, все готовились к этому дню…

А Сергей их снимает.

«О чем думает Илья? Что испытывает?» – размышлял Нарышкин, поглядывая на соседа.

В сумеречный зал вошел мужчина в рубашке и брюках с двумя руководящими складками возле губ. Судя по виду и строгим глазам, он был местным начальником.

Окинув взглядом пустой зал, приметил Серегу с мобилой и подошел.

– Вы, гражданин, откуда будете?

Нарышкин улыбнулся.

– Я, гражданин, из санатория буду.

– А чего вы тут снимаете? – строго спросил. – Кто-то вам разрешил?

Нарышкин радостно закивал и ткнул пальцем в соседа.

– Илья Иванович, это ваш друг? А то бознат, кто в клуб наш шляется, а у людей, между прочим, рабочий день.

Серегин сосед пожал плечами – мол, какая разница: друг ли брат… просто хороший человек. Чудак! Уселся бы рядом да смотрел, что девчушки на сцене вытворяют. Куда торопится?

– Алдакушев вы чего молчите? Вы разговаривайте, вы беседовайте…

– Вот это дело я люблю! – неторопливо сказал Илья Иваныч и насмешливо посмотрел на подошедшего. – У меня, Алексеич, работа такая, культпросветовская – с людьми разговаривать. Садись, поговорим…

И Нарышкину:

– Мы тебе не мешаем?

– Некогда мне растабаривать, – коротко бросил строгий мужчина и пошел дальше, глядя на сцену.

– Местный участковый, – представил удалявшуюся спину Алдакушев. – У него дочка на сцене танцует.

– Наверняка офицер, а ведет себя как ефрейтор, – буркнул Сергей, не отрываясь от своего занятия.

На недоуменный взгляд барона цыган пояснил:

– Глазами должен все понимать, а он языком – ля-ля, ля-ля… То да се… Покажите ваш пачпорт!

Участковый сел в первом от сцены ряду.

На сцене кружились девочки младших классов.

– Которая его дочь?

Илья хмыкнул:

– Разве отсюда углядишь? Все они на одно лицо. Не зря он поближе к сцене подбился…

– А вот еще такой вопрос, – полюбопытствовал Нарышкин. – Наряды концертные кто шьет артистам?

– Мамы – кто же ещё!

– Значит, за свой счет?

– Из любви к искусству…

– Ну, понятно – для детей ничего не жалко.

– У тебя есть?

– Не женат ещё.

– Что так?

– А вот не встретилась та, единственная, на которой хотелось бы.

– Вот придешь на концерт, увидишь сколько красавиц в селе и не захочешь в свою столицу…

Илья умолк, продолжая раздумывать – как же бывает: красивый, умный и наверняка не бедный, а без своей половины?

Сергей, между тем, оценивающим взглядом смотрел на сцену, где танцевали девушки старшей группы.

Ему понравилось то, что увидел – стройные и красивые, как на подбор.

А потом вышла певица, от вида которой Илью на лирику потянуло. Оценив её внешние данные (голос и без них прекрасен) Серега с тоской подумал – вот ради такой он бы остался, но наверняка уже замужем, черт!

Нарышкин неожиданно лихо подмигнул солистке – будто она его могла видеть.

И хорошо, что не видела – из полумрака он мог красавицу разглядывать бесцеремонно и пронзительно.

Заметив эту увлеченность, Илья подсказал:

– Ирина.

– Замужем?

– Да.

– Я так и знал!

Московский гость был открыто недоволен, что приглянувшаяся ему красотка – чья-то жена.

Поглядывая на него, Алдакушев восхищенно сказал:

– Хорошо быть молодым, длинноногим…

– И богатым, – как бы между прочим, добавил Серега, – это тоже девушкам нравится.

– Ну, тогда точно отсюда женатым поедешь! – хихикнул Илья.

Не переставая снимать, Нарышкин смежил ресницы.

– Ты познакомишь меня с первой красавицей села, Иваныч?

– Постараюсь, товарищ отдыхающий. Проблем не будет. Женщины любят таких, как ты.

Честно признаться, выдержка Алдакушева начинала нравиться Нарышкину – ни слова пошлого не сказал о женщинах и половых отношениях. Не было на лице Ильи и тени намека на них – мол, мы понимаем, что отдыхающим надо. Он уважал всех женщин села и наверняка был женат крепким браком.

Серега взглянул на часы. Его пребывание в Хомутинино и СДК длилось всего час, но он уже чувствовал, как затихала в нем столичная и санаторская жизнь, ощущал новый, замедленный ритм существования.

– На ужин торопишься? – спросил Илья. – Теперь уже точно опоздаешь, если пешком пойдешь. Ну, ничего. После репетиции ко мне зайдем – я тебя покормлю.

Нарышкин по-хорошему улыбнулся Алдакушеву.

Умные, мягкие, интеллигентные глаза цыганского барона смотрели ласково на него, и в них чувствовалась доброта.

А ведь Серега ждал после откровенных своих признаний, что из припухлых губ Иваныча прольется снисходительное: «Сколько же тебе лет, дорогой?» А потом последует и тот вопрос, после которого новый знакомый не только сядет на шею гостю, но и свесит с него ножки: «Ах, ты ещё не женат? Как же так? Или бросил семью?»

Нет, ничего подобного не угрожало московскому блогеру – никто не собирался покушаться на его личные тайны и авторитет, а лишь приглашали к себе отужинать.

Нарышкин представил сцену.

Илья Иванович станет дружелюбно гостя угощать, а его неторопливый разговор будет занимателен и по-житейски мудр.

В мозгу Алдакушева, между тем, шла напряженная работа.

Да и Нарышкину было о чем подумать.

Сергей размышлял о том, что кажется столкнулся с выдающимся случаем в своей жизни. Ни его столичный цинизм, ни профессиональная проницательность, ни общеизвестная интуиция пока не могли обнаружить какого-либо корыстного интереса Алдакушева к нему. Ни признака наигрыша, ни зазубринки расчета, ни тени двуликости – ничего. Только – цельность, глубина, непосредственность. И доброта…

Очередной солист, замечательно исполнив популярную песню, прямо со сцены спустился в зал и подошел к ним. Пожал руку Иванычу, протянул длань московскому гостю.

– А вот и Сергей Кугель! – представил Илья. – Знакомьтесь. Наш гость из Москвы, Сергей Нарышкин. Меня прошу извинить – на сцену пора.

Барон цыганский ушел. Солист присел рядом.

Сергей Кугель в костюме и галстуке смотрелся городским жителем, хотя пиджак туго обтягивал по-сельски налитые здоровьем плечи. В уверенном взгляде светился покой целесообразности.

– Ты вот что, тезка, – деловито сказал Нарышкин, – зови меня просто Серега.

Они еще раз пожали друг другу руки. Москвич почувствовал в сельском жителе крепость, сбитость и упругость. «Ишь ты, какой бодрячок!» – подумал блогер и пронес мобилу перед лицом солиста. Потом повернул её на сцену.

Там все двигалось и работало полным ходом – опять показались цыгане.

– У вас же самодеятельность? Вы же не за деньги? Так любите петь? – подкинул Нарышкин тему для разговора, продолжая снимать.

Мужчина был умен, откровенен – любил петь и свое село.

– Похоже, вы единственный солист в коллективе?

– Нет, ещё Никоноров поет, муж директрисы ДК. Но он сейчас в рейсе – дальнобойщик. Мальчишки-гитаристы вон подрастают. Не замрет культура села!

Нельзя сказать, что Сергей Кугель честолюбив и строит какие-то планы на сцене. Лицо и взгляд его были такие безмятежные, какие, наверное, должны иметь благополучие, счастье и удача.

Вряд ли у кого повернется язык назвать его «деревенщина» – ещё подумалось Нарышкину.

А эти безмятежные глаза… Сергей поклясться готов, что видел их ещё у кого-то.

– Красивая девушка тут пела… На вас похожа… Это ваша сестра?

– Дочь.

Нарышкин чуть мобилу не уронил. Покосился на соседа.

Отец и дочь – не фига себе! – да их же женить можно. Хорошо сохранился Сергей Кугель!

– Ваш талант унаследовала.

– Дальше пошла. Выучилась, методистом в клубе работает, поет… Я – солист художественной самодеятельности. Она – профессионал.

– Чем дальше, тем непонятнее, – себе под нос пробормотал Нарышкин. – В принципе общение двух людей способно дать только примитивную информацию…

– А вы хотите о ком-то писать?

– Снимать и выложить на свой блог. Уверен – сетевой бомонд ещё такого не видал.

Кугель промолчал. Он слушал Нарышкина лениво, безмятежным взглядом рассеянно смотрел на сцену и думал о чем-то далеком.

– Начинаю завидовать вам, – одобрительно сказал московский Сергей местному. – Живу в ваших краях четвертый день, но уже чувствую, как затихает во мне лихорадка городской жизни.

– У нас куда торопиться? – поддакнул Кугель и поднялся. – Ладно, пойду, мне пора.

Пошел к выходу из зала по проходу.

Блогер навел мобилу на его спину.

Одет с иголочки – думал Нарышкин о сельском артисте, вспоминая его анфас. – Материал костюма блестит и переливается, мягкий, но не мнущийся. Из нагрудного кармашка торчит уголок шелкового платочка. Галстук пришпилен к ослепительно белой рубашке. Носки, туфли… А запонки – настоящий малахит в золотой оправе… Интересно – это его концертная справа или обычный парадный костюм?

Безмятежность Сергея Кугеля очень понравилась Сергею Нарышкину.

Поднялся с переднего ряда участковый, прошелся проходом, подсел на место Ильи – должно быть, дочку посмотрел на сцене, похлопал после выступления и решил заняться делом.

– Все снимаете?

– Так ведь глазам своим не верю. И рассказам моим никто не поверит. А фильм – доказательство.

Помолчали.

– Вы в каком звании? – блеснул своей осведомленностью блогер.

– Капитан, – значимо ответил участковый.

Снова долгое молчание.

Сергей снимает. Участковый на него поглядывает.

Похоже, не нравится заезжий местной правоохранительной власти.

– Я представить себе не могу, как артисты здорово, наверное, отмечают Новый Год в своем кругу. Должно быть, бал-маскарад в ДК? Елка, музыка, все в масках…

– Некогда им гуливать – они для народа это устраивают: балы маскарады, аттракционы, ёлки… – сквозь зубы сказал участковый суровую правду.

– И вы тоже в такие праздники не охвачены всеобщей радостью? – пустил шпильку Нарышкин.

Новый сосед по креслам долго размышлял над ответом.

Наконец, созрело:

– Меня как-то не особо увлекает полупьяное и бездумное смехачество.

Снова танцует девчонки на сцене – молоденькие.

Скорее для сурового участкового, а не прихваченный ритмом Сергей задергал плечами. Он танцевал под музыку сцены, сидя в кресле зрительного зала, и был счастлив, как первоклассник на каникулах. На душе весело, лихо, тревожно…

Рядом местный участковый замер в боевой готовности.

Когда сумасшедший танец закончился, и девчонки убежали со сцены, Нарышкин замер в кресле с таким видом, словно только сейчас понял, что происходило с ним.

А участковый смотрел осуждающе.

На сцене с русскими мотивами снова взрослые молодые танцовщицы. Теперь от них веяло родной безмятежностью, тишиной, солнечным лугом, на котором пасутся кони. Томный наклон головы, беспомощные руки вдоль тонкой фигуры – Александра с подругами идут русским хороводом по сцене!

А московского гостя понесло. Не опуская мобилу, он повернулся.

– Позвольте представиться, гражданин участковый – Сергей Нарышкин, блогер московский и подлец из подлецов, – высокопарно произнес он.

– Ну-ну, – поощрил откровения участковый.

– Я – подлец, сволочь, подонок… Меня из тюрьмы за это прогнали.

– Не в ту посадили, знать, – посетовал капитан полиции.

– Жизнь сложна, – непонятно к чему сказал Серега.

И участковый не смолчал:

– Или сбежал?

Двое парней – совсем мальчишки – в белых рубашках и с гитарами вышли на сцену к микрофону. Струнные инструменты не совсем профессионально застонали в их руках.

И Бог знает почему у Нарышкина сжалось сердце в тревоге. Думалось о сопливой молодости, хотелось неизвестно чего. Черт бы её побрал, эту «генеральную репетицию» – пробрало до самого донца души. В груди пусто, точно сердца нет. А тут ещё эти гитары стонут…

Ощущение тревоги не проходило.

Обладая импульсивным, увлекающимся характером, Серега часто предпочитал необдуманные поступки рациональным…

Между тем, капитан полиции размышлял – не надеть ли на «подлеца» санаторского наручники и доставить куда следует? А куда следует, не знал. Да и наручники дома. Впрочем, сходить – дело пяти минут: живет-то напротив…

– Ну так, как вы меня воспринимаете, гражданин участковый?

Капитан вздрогнул, замер, притаился – будто мысли его подслушали.

– Никак не воспринимаю, – тихо произнес он. – Столичный хлыщ, болтун…

– Которого бы надо, – прервал Серега его, – посадить, да не за что. Так?

– А этого я вам не скажу. Не положено знать первому встречному, что на уме у представителя органов правопорядка.

Блеснула мысль и снова тупость полицейская – подумал Нарышкин. Ему стало скучно с участковым. Где же Илья?

Будто поняв его настроение, сосед по креслу заговорил в другом тоне и о другом.

– Как вам женщины наши?

– Все красавицы, как на подбор. Про каждую можно сказать – не тело, а божественная поэма.

– Душой, стало быть, не интересуетесь? А женщина-то, она, как палка – о двух концах, – сказал загадочно капитан полиции.

– Муть! – вдруг развязно бросил Серега. – К чему мне женская душа? Были бы ноги красивыми… да и все остальное…

– Что вы сказали? – встрепенулся тут участковый, ему захотелось поспорить с приезжим.

– Я сказал – о чем можно с женщиной говорить? Было бы тело прекрасным. Да они сами больше в зеркало смотрят, чем в книгу, забывая, что ум остается на всю жизнь, а молодость и с ней красота бывают только в пору цветения.

– А душа?

– На какой мне предмет она? Песни петь? Вы поете с женой по вечерам?

– В компаниях – да.

– Ну, «под шафе» и я – Демис Руссос.

После продолжительного молчания участковый неодобрительно проворчал:

– Таким, как вы, я бы не захотел и в столице жить.

А ведь он прав – с тоской подумал Нарышкин. – Надо меняться. Не случайно мне поездка сюда выпала.

Чувствуя победу в интеллектуальном споре с высокомерным москвичом, участковый великодушным тоном проговорил:

– Забавное приключение.

На молчание Сергея добавил:

– Вы, интеллигенты столичные, когда с вас спесь слетает, становитесь скучными, как старики, и наивными, как первоклассники. Вот скажи мне, шибко начитанный, в каком возрасте стрелялся Максим Горький? Не знаешь. А моя жена знает. Вот тебе, дедушка, Юрьев день!

Чувствуя разгром по всем фронтам, Серега робко предположил:

– Кажется, в семнадцать лет…

– Ой ли?

Нарышкин не знал, что сказать. Сидел злой, расстроенный, но по-прежнему снимал то, что происходило на сцене.

А участковый, хлопнув ладонью по поручню кресла, поднялся и направился в сторону выхода из зала, заложив руки за спину – злой, презирающий москвичей и, в то же время, торжествующий.

Нарышкин сидел в неподвижной задумчивости.

На сцене снова постанывали неумелые гитары, и парни пели ломающимися голосами. А когда ушли со сцены, Серега подумал – играли и пели они замечательно: сладко и тревожно.

И дальше пошло-поехало – мир начал переворачиваться.

В чем-то прав участковый – скучно живет блогер Нарышкин: ни жены, ни детей… Чуть ли не сутками сидит в инете. А рядом простые, хорошие люди, которых он люто ненавидит, когда они выдергивают его из виртуальных пространств. Им хочется посидеть с бутылочкой за столом, поболтать о том, о сем, хором спеть любимые песни…

Нарышкин зазнался от популярности блога. Он стал личностью только лишь от количества посещений. Ему предлагают баснословные деньги рекламодатели. А все остальные-прочие для него – бездари и кретины.

Участковый был прав, называя его стариком скучным и наивным первоклассником.

Не так надо жить, блогер Нарышкин – сам себе в мыслях сказал Серега. – Не так.

Потрясенный до глубины всем происходящим вокруг и своими открытиями, московский гость глубоко задумался. А когда снова вернулся в реальность, вслух выругался:

– Черт знает что!

Несколько минут приходил в себя, собирая из уголков души все, что разбросал участковый. И снова уверенный в себе блогер снимал на мобильник генеральную репетицию хомутиниского коллектива художественной самодеятельности.

Проходом в сторону сцены прошла дамочка, востренький взгляд которой так и кричал на него – незнакомый мужчина!

Нарышкин понял без подсказки – женщинка незамужняя.

После этого Серега прислушался к себе и понял, что хорошее настроение вновь вернулось. На душе стало спокойно и иронично. Он по-хорошему улыбнулся, вспоминая всех артистов, которых запечатлел.

Подошел Илья, уже без наряда.

– Я видел – ты с участковым болтал. О чем?

– Дал подписку ему о невыезде.

– Так это ж прекрасно! И не уедешь, пока не женишься. Что-нибудь сделаешь для села…

– Для села завсегда горазд!

Потом Серега улыбнулся и пожаловался Алдакушеву:

– Пронырливый капиташка положил меня на обе лопатки в интеллектуальном споре. Кстати, Иваныч, проверим твою эрудиция – ты знаешь, когда стрелялся Алексей Максимович Горький? Вот-вот…

Бывший цыганский барон:

– Тогда он еще не был Максимом Горьким.

Нарышкину сделалось совсем весело. Он бросил взгляд на сцену, на которой возникла неловкая пауза, покосился на туфли Алдакушева – а вот что сказать, не знал.

Сидит рядом с ним умудренный опытом и обремененный годами старший товарищ, чуждый сопливой сентиментальности (стихи читает от настроения), строгий, но справедливый, учит его уму-разуму. Насмешливые глаза его полны отцовской нежности…

– Участковый, в принципе, неплохой человек, – произнес Алдакушев. – Хотя я однажды сказал ему, что не уважаю таких, как он.

– Почему же?

– Подраться не дал с одним негодяем.

– Так он же был прав! Драться нельзя в общественном месте. Аморалочка.

Илья разозлился, вспомнив минувшее:

– Некоторых только так и учат. Сейчас бы боялся, а не хамил из подворотни, как пес шелудивый.

– Ого, Иваныч! Так у тебя есть враги?

– Скорее – мне неприятные люди.

Нарышкин посмотрел на него насмешливо.

Да и Илья Иванович после минутной вспышки уже находился в хорошем настроении.

Серега подумал – в селе хорошо, спокойно и просто дышится; мир кажется понятным и приятным; можно думать и не думать, вспоминать и не вспоминать… И интернет есть. Может, действительно переехать сюда и не боятся гастрита, жениться на первой красавице, детей завести да жить–поживать. Денег у него полные закрома…

Нарышкин краешком уха услышал легкие шаги на проходе. Скосив глаза, увидел белую фигуру девушки, двигающуюся в сторону сцены. Узнал в ней ведущую.

Белый цвет концертного платья был ярок, насыщен, подчеркивал подробности идеальной фигуры. И общее впечатление было такое, что мимо проходит жданная неожиданность.

Действительно, в полумраке передвигалось летучей походкой нечто легкое, прозрачное, даже зыбкое.

Ещё Серега разглядеть сумел нежно-матовое лицо и тут же понял, что девушка по-настоящему красива. На сцене она казалась неприступной королевой, а сейчас близкой, простой и понятной…

– Женя, – окликнул Алдакушев, – куда торопишься? Посиди с нами.

И произошло странное – девушка решительно повернула к ним. И поскольку на крайнем кресле к проходу сидел Илья, а рядом Сергей, она протиснулась мимо них и присела слева от столичного гостя.

– Позволь представить тебе, Сергей, первая красавица села, Евгения – правда, в своем возрасте.

Пожимая руку московскому гостю (он, кстати, привстал и склонил голову), девушка славно сказала:

– Ах, какие пустяки, Илья Иванович.

И Нарышкин поцеловал ей руку.

Ни тени смущения на лице девичьем.

Было что-то артистичное в её движениях. Ей было все равно – где сидеть, с кем. То, что Серега – московский гость, не добавило к нему интереса в её глазах. Она, немного прогнувшись вперед, общалась с Ильей Ивановичем.

Нарышкин решил напомнить о себе.

Суждены нам благие порывы…

– Это кто написал – Пушкин или Лермонтов? Я, знаете ли, всегда их путаю. Меня только что пытал ваш участковый инспектор на предмет – интеллигентный я человек или нет?

Ведущая сцены и цыганский барон прервали беседу и посмотрели на Сергея.

В этот момент он уже набело, окончательно рассмотрел девушку и пришел к выводу – да, удивительно хороша!

От неё благоухало духами приятными.

– Я все-таки больше люблю Пушкина, – без улыбки сказала Евгения. – Нет, серьезно!

Девушка произнесла всего несколько незначительных слов, но они были сказаны с такой простотой и непосредственностью, с такой интимной интонацией, что Серега почувствовал, как девушка начинает занимать в нем, Нарышкине, такое же удобное место, какое занимает в клубном кресле.

Тут Алдакушев его представил. Причем, полушутя, и так, что девушка Женя негромко засмеялась.

А Нарышкин с новой силой почувствовал, что к нему вернулось хорошее настроение. И девушка была хороша! Ему так легко и весело говорится – так много слов висит на кончике языка. Евгения, кажется, слушает с удовольствием.

Серега так заболтался, что неожиданно для самого себя предложил девушке встречаться.

Евгения слегка нахмурила брови, покусала ровными зубами нижнюю губу.

– Мне не до встреч ныне будет. У меня выпускные экзамены.

Школьница! А смотрится невестой – вполне сложившейся для серьезных отношений.

– Вы не хотите со мной встречаться только по этой причине?

– Да, – подумав, сказала она.

Потом покачала головой и замолчала так естественно, как перестают шуметь деревья, когда затихает ветер. Лицо у неё погрустнело.

Может, она не верит в серьезность происходящего – москвич и щеголь (звучит будто в рифму, а полутьма скрадывает его спортивный наряд) приглашает её на свидание, а она – не могу, мол, у меня госэкзамены.

– Вы любите кого-то? – вдруг тихо спросил Нарышкин.

– Я не знаю, люблю или нет, – медленно сказала девушка. – Только я замуж ещё не собираюсь. А вы взрослый человек – вам жена нужна, а не девушка.

Это какой смысл вложить в слово «девушка», – цинично подумал Сергей.

– А я хочу выучиться, обрести специальность… Большие планы по жизни. От дружбы я бы не отказалась. Но ведь вам этого мало…

Разумно мыслит – подумал Сергей.

Тут в зале загорелся свет, собирались артисты на «разбор полетов».

Женя ушла к толпе.

Алдакушев поднялся:

– Ты подожди меня в фойе. Мы не долго…

И пошел вслед за первой красавицей школьного возраста.

Нарышкин вышел в фойе и сел на диван.