Ребенок его любовницы

10

Весь день для меня проходит как в тумане. Я не могу сосредоточиться на делах, не в силах заниматься работой. Раз за разом прокручиваю в голове ситуацию с документами и пытаюсь найти ей логическое объяснение. Избавиться от подозрений и не накручивать себя, потому что понимаю, что до добра это не доведет. Внутри и так все гудит от напряжения.

Мне действительно удается немного поспать после ухода медсестры. Организм, несмотря на волнение, требует отдыха и я вырубаюсь почти моментально, стоит только положить голову на подушку. Спать решаю в зале, чтобы в случае чего услышать ребенка.

Вот только просыпаюсь я задолго до того, как сын Руслана начинает хныкать. Лежу на диване, рассматриваю узор на обоях и задыхаюсь. Постельное белье пахнет мужем. Бывшим мужем, конечно. Но от этого аромат становится еще более раздражающим.

Смотрю на часы и понимаю, что удалось вздремнуть не более часа. В мыслях нет никакой четкости, глаза режет от недосыпа, но голодное урчание в желудке заставляет подняться и пойти на кухню. Там на автомате доедаю свою утреннюю яичницу и выпиваю холодный кофе. Распахиваю балкон, чтобы запустить в квартиру немного свежего воздуха. Жара только начинает набирать обороты, но солнце уже с другой стороны дома, и явного пекла я не ощущаю.

Сын Руслана просыпается примерно через полчаса и сразу требует внимания. Я с опаской подхожу к кроватке, но паники больше не ощущаю. Быстро переодеваю ребенка, меняю подгузник…

И неожиданно злюсь.

Все происходит в абсолютной тишине. Я не говорю ни слова, и от этого накатывает чувство вины. Я помню, как мы всей семьей постоянно болтали с младшим братом. Пели песенки, агукали, просто ласково что-то рассказывали.

Сын Руслана тоже заслуживает подобного обращения. Это маленький, недавно родившийся ребенок, с ним важно общаться.

А я не могу.

Неужели Ветров об этом не подумал? Неужели надеялся, что я стану ухаживать за его сыном, как за родным? Как за нашим?

Ребенок издает хныкающий звук и пускает пузыри. Его взгляд замирает на моем лице, но не фокусируется на нем. Я для этого человечка – смутное, молчащее пятно, источающее неприязнь. И он это чувствует.

Младенец начинает капризничать. Дергает руками, отчаянно пытается ухватиться за что-то, что видно только ему. Вновь булькает пузырями и заливается плачем.

От предложенной бутылочки он отказывается сразу: выплевывает соску и продолжает орать. Крики набирают обороты, и я, закусив губу и нахмурившись, все-таки беру его на руки.

Не из-за необходимости перенести или переодеть, а чтобы успокоить.

Стоит сыну Руслана оказаться у меня на руках, наступает тишина. Он прижимается щекой к моей груди, закрывает глаза и мерно дышит. Не спит, а словно… прислушивается ко мне и своим ощущениям?

Я делаю пару кругов по залу, напевая под нос незамысловатую песенку. Простой мотив, который успокаивает и младенца, и меня.

В груди щемит. Мы с этим младенцем слишком похожи. Брошены, забыты, оставлены. У него сейчас есть только я. Не испытывающая к нему любви и нежности, не желающая быть с ним, не способная о нем заботиться.

Я гоню все эти мысли и перекладываю сопящего ребенка в кроватку. Оставляю дверь открытой и ухожу в свою комнату, чтобы сесть за работу. И вот в этот момент понимаю, что сегодня в моей голове нет места проектам.

Беру телефон и набираю номер Руслана. Несколько попыток – и такое же количество ответов механическим женским голосом: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Пару раз порываюсь набрать рабочий номер, но осекаю себя. Маловероятно, что Ветров станет отвечать на мои вопросы, зная, что разговоры прослушиваются службой безопасности.

Для себя я уже все решила. Я попрошу Руслана забрать сына и исчезнуть из моей жизни. Как он и обещал.

Я пожалела его. Прониклась ситуацией, забыв о собственных чувствах. Действительно хотела помочь, но переоценила свои силы и выдержку. За месяц ухода за этим ребенком я свихнусь. Превращусь в сумасшедшую истеричку и потом очень долго буду восстанавливаться.

Нет уж, пора подумать о себе.

Больше некому.

Пока слепо клацаю по папкам на компьютере, непрерывно поглядываю на часы.

Обед.

Доедаю остатки вчерашнего плова и кормлю сына Руслана.

Три часа.

Вновь кормлю ребенка и меняю подгузник.

Десять минут стою с ним на балконе, старательно избегая солнца. Не знаю, зачем вышла сюда. Ноги просто сами вынесли меня на свежий воздух, пока я прислушивалась к мерному посасыванию смеси из бутылки.

Пять часов.

Руслан уже должен ехать домой. Слушаю мерный бубнеж телевизора на кухне и жарю котлеты. Проговариваю заготовленную речь, стараясь отследить, чтобы мой голос звучал максимально твердо.

Шесть часов.

Я снова набираю номер Руслана. Отвечает мне неизменный механический голос.

Семь часов.

За окном постепенно сгущаются сумерки. Телефон Руслана до сих пор выключен.

Я звоню на ему на работу, но и там никто не берет трубку – рабочий день окончен, в офисе уже никого нет.

Ловлю себя на мысли, что не злюсь, а волнуюсь. Ну нет у меня ощущения, что Руслан загулял, бросил на меня ребенка и занимается своими делами. Почему-то не покидает ощущение беды. Что-то случилось.

Возможно, я просто хочу так думать. Оправдывать. Даже сейчас, зная, что Ветров вовсе не тот идеальный мужчина, образ которого давно был сформирован в моей голове. Или же это пресловутое предчувствие, объясняемое связью, что образовалась между нами за проведенные вместе годы?

Когда из зала доносится приглушенное хныканье, я продолжаю стоять посреди кухни, слепо уставившись в экран телевизора. Начинается новый виток разборок между двумя неблагополучными семьями, которые пришли выяснять отношения на федеральный канал.

Нужно сдвинуться с места и подойти к ребенку. Взять себя в руки. Не рваться обзванивать больницы из-за задержавшегося с работы бывшего мужа.

Мне требуется несколько минут, чтобы сбросить оцепенение. Медленно переставляя ноги, захожу в зал, щелкаю выключателем и тут же ругаю себя: слишком яркий свет люстры наверняка неприятно ударил по глазам уже горланящего во всю глотку младенца.

Вот только стоит мне подойти к кроватке, и все мысли опять пробкой вылетают из головы. Сын Ветрова бледный, лобик покрыт испариной, а ручки посиневшие.

Я дотрагиваюсь до него и тут же одергиваю ладони, словно обжегшись.

У малыша жар.

11

Минуту я пребываю в ступоре. Щупальца ледяного страха опутывают мое тело. В груди давит и становится холодно. Я вздрагиваю. И это становится спусковым щелчком. Сбросив с себя оцепенение, пулей лечу на кухню, хватаю телефон и набираю номер мамы.

Она берет трубку уже на втором гудке.

– Да, Ксень, привет. Как дела? – слышится улыбка в ее голосе.

– Мам, – понимаю, что звучу слишком испуганно и позволяю себе сделать глубокий выдох, чтобы взять себя в руки, – привет, срочно нужен твой совет. – Выключаю телевизор и торопливо возвращаюсь в зал, где кричит сын Руслана.

– Что случилось? – мгновенно напрягается мама. – И что это за звук? Ребенок плачет?

– Потому и звоню, мам. Скажи, что делать, если у младенца температура?

– Какая температура? Какой младенец?! Ксюш…

– Мам, не сейчас, – обрываю ее резко, попутно пытаясь подсунуть Саше соску. Он, на удивление, принимает ее и затихает, прикрыв глаза. – Ответь на вопрос, пожалуйста.

– Температура высокая?

– Не знаю. Он вспотел и очень-очень горячий.

– У маленьких детей сильный жар может привести к судорогам. В таких случаях нужно вызывать скорую, дочь.

– А они смогут сделать что-нибудь, если у меня нет документов на ребенка?

– Ксюша, – повысив голос, обращается ко мне мама, – что происходит? Откуда у тебя болеющий младенец без документов? Боже… Это ребенок Руслана? Вы что… Ты простила его?

Я поджимаю губы, не зная, что ответить. Я рассказала родителям про смерть Лиды, но признаться в том, что согласилась помочь Руслану, не смогла. Не хотела выслушивать нотации отца по поводу моего неразумного поведения и слабохарактерности, была не в силах видеть жалость в глазах матери.

– Я перезвоню, – принимаю решение прервать разговор и кладу трубку. Еще раз набираю номер Руслана, но его телефон до сих пор выключен. На часах уже половина восьмого, где его черти носят?!

Саша выплевывает соску и опять начинает плакать, но эти звуки уже не сравнить с его обычным ором. Тихие, слабые, хриплые всхлипы, словно ему не хватает воздуха и сил.

– Твою мать, Ветров!

Я не могу подобрать слов, какое отчаяние сейчас испытываю. Быстро беру ребенка на руки и начинаю баюкать, а в животе узлом сворачивается тревога. Саша горячий как уголек и дрожит.

Нервно расхаживаю по комнате, пока набираю номер скорой помощи. Диспетчер отвечает почти мгновенно, и это немного успокаивает меня.

– Девушка, у новорожденного высокая температура. Поднялась очень резко. И мне кажется, что дыхание затруднено.

Приятный женский голос задает мне несколько уточняющих вопросов, но я сомневаюсь, что дала на них вразумительные ответы. Поэтому с облегчением диктую адрес и жду врачей, попутно выполняя указания диспетчера, которые она диктует напоследок.

Снимаю с Саши боди и подгузник. Даю ему немного попить. Обтираю мягкой пеленкой, смоченной в теплой воде. И говорю, говорю, говорю…

– Ничего, сейчас станет легче, малыш. Не засыпай, ладно? Сейчас приедет доктор и скажет, что же с тобой такое случилось. Как тебя угораздило, а? И где носит твоего папу, интересно? Не знаешь? Я тоже не знаю… Ну-ну, – хмурюсь, когда малыш начинает хныкать. – Не реви, будет еще хуже. Давай, песенку послушаешь?

Произношу все, что вертится на языке и сама расслабляюсь. Сашка затихает у меня на руках и будто прислушивается. Дует губы и морщит носик, но никак, естественно, не отвечает. Впрочем, мне достаточно и того, что он хотя бы не плачет.

Выдыхаю от облегчения, когда звонит домофон. С момента моего разговора с диспетчером прошло не более десяти минут! Впускаю врачей, провожаю в зал. Два молодых парня выглядят уставшими, но внимательно слушают мой лепет и, кажется, даже все понимают.

– Я измерю температуру и поставлю укол. Никит, возьми документы на себя, – обращается к напарнику тот, кто выглядит чуть постарше. Второй врач смотрит на меня:

– Паспорт, свидетельство…

– Эм… – запинаюсь я. – Я не мать ребенка.

– Та-ак, – напрягается первый мужчина. – А где его родители?

– Мать умерла при родах, отец на работе. И уехал с документами Саши… – с каждым словом лица врачей становятся мрачнее, а мой голос тише.

– Мы не можем оказать помощь ребенку без его родителей, – начинает первый мужчина. Я задыхаюсь от возмущения:

– В каком смысле? А если случай серьезный? У Саши жар, он дрожит весь!

– Послушайте, нам требуется присутствие родителей. Ни я, ни мой товарищ не хотим рисковать своей работой. Звоните отцу.

– Он не берет трубку! – выкрикиваю я. Зажмурившись, глотаю набежавшие слезы. Все тело сотрясает нервная дрожь, словно это у меня сейчас температура, а не у Сашки. Открываю глаза и умоляюще смотрю на врача: – У меня же есть паспорт. Я могу подтвердить свою личность…

– А если вы этого ребенка похитили? – встревает второй парень.

– Никита, – хмуро обрубает его напарник, а после обращается ко мне: – Я поставлю укол, чтобы избежать серьезных последствий в виде приступа. А вы звоните отцу малыша. Мы не повезем ребенка в больницу без документов. Запрещено.

– Это абсурд, – шепчу, но все же киваю, соглашаясь. Вновь и вновь набираю номер Руслана и слушаю опостылевший до чертиков механический голос автоответчика. В это время врачи занимаются Сашкой. Тихо спорят друг с другом, но укол все-таки делают. Я закусываю губу, когда маленькая игла протыкает тоненькую кожу малыша, а он даже не хнычет. Лишь недовольно сводит бровки и издает слабый писк, больше похожий на мяуканье.

– Ждем пять минут, – сухо говорит первый мужчина и засекает время, посмотрев на часы, что украшают его запястье. – Дозвонились?

– Нет, – безжизненно отвечаю и включаю громкую связь, чтобы врачи лично убедились, что вызываемый абонент – не абонент.

– Как так получилось, что документы не при вас? – с любопытством спрашивает второй, Никита. Тот самый, что заподозрил меня в похищении Сашки.

– Папки перепутали, – стараюсь отвечать спокойно, но губы дрожат, а голос то и дело срывается. – Медсестра патронажная сегодня приходила и вот…

Не знаю, зачем выдаю эту информацию. Просто испытываю острую необходимость хоть как-то нарушить заполнившую комнату тишину. Врачи переглядываются, а потом Никита спрашивает:

– Медсестра маску надевала?

– Что? А, нет, кажется, маски не было. – Подвисаю на пару секунд, а после киваю, уже довольно уверенно: – Точно не было.

– Как всегда, блин, – вздыхает первый доктор. Смотрит на часы и достает термометр. Измеряет температуру у Сашки и довольно отмечает: – Снижается. Мой вам совет – ищите папашу с собаками и везите ребенка в больницу. И сразу предупреждаю – на следующий вызов бригада приедет с полицией.

– По-хорошему, ее и сейчас нужно вызвать, мало ли… – бурчит его напарник. – Помнишь…

– Никит, хватит. Поехали.

Они встают и собирают свои вещи. Щелкает замок чемоданчика с лекарствами, и меня с головой накрывает волна паники. Что, если они сейчас уедут, а жар вернется? Если Руслан не появится дома в ближайшее время… Как мне быть?

– Всего хорошего вам. Можете не провожать, – кивает мне доктор. – И к совету лучше прислушаться.

– Хорошо, – покорно соглашаюсь и опускаюсь на диван, взяв Сашу за ручку. Крошечные пальчики тут же рефлекторно обхватывают мой большой палец, но малыш на меня не смотрит. Его головка повернута в другую сторону, внимание сосредоточено на люстре. Я же с радостью отмечаю, что больше Сашка меня не обжигает, температура действительно идет на спад.

Хлопает входная дверь. Я опять остаюсь одна. С больным ребенком на руках и монотонно бубнящим динамиком телефона. Перекладываю Сашку в кроватку и набираю номер свекрови. Быть может, Руслан заехал к ней?

Я звоню трижды. Все три вызова остаются без ответа. Мне все больше хочется метнуть смартфон в стену, как абсолютно ненужный предмет, который не помогает, а наоборот, ввергает меня в липкое болото страха.

Захожу в мессенджер и отправляю свекрови сообщение: «Добрый вечер, мам. Руслан у вас?»

Две серые галочки превращаются в голубые, рядом с аватаркой свекрови появляется надпись «online». Минуты тянутся одна за другой, но отвечать мне никто не торопится, а вскоре свекровь и вовсе покидает сеть.

Я звоню еще раз.

Еще.

Еще.

Безрезультатно.

Начинаю листать справочник, чтобы вычислить друзей Руслана, которые могли бы знать, где его искать, но в этот миг Сашка начинает кашлять. Я сразу подрываюсь и подхожу к кроватке с бутылочкой воды в руках. Дотрагиваюсь до малыша и начинаю плакать. От бессилия. Злости. Отчаяния.

Жар вернулся. А от хриплого кашля, разрывающего крошечные легкие, волоски у меня на затылке встают дыбом.

Хватит. Я не могу больше сидеть, сложа руки!

Достаю из нижнего ящика комода небольшую спортивную сумку и забрасываю в нее вещи. Хаотично, не разбираясь и не заботясь о компактности: подгузники, бутылочки, одежду, несколько пеленок, банку со смесью. Хватаю свои документы и попутно вызываю через приложение такси, выбрав пунктом назначения детскую больницу. Перекинув ремень сумки через плечо, натягиваю на Сашку подгузник и заворачиваю его в тонкую пеленку, чтобы вечерняя прохлада не причиняла малышу дискомфорт. В машине не замерзнет, а одевать опасно, он и так снова горит.

Выхожу в коридор как раз в тот момент, когда в замке поворачивается ключ. Ручка опускается, дверь распахивается, а мое сердце совершает радостный кульбит… и падает обратно куда-то в пятки.

Потому что на пороге стоит не Руслан, а мой отец.

12

– Так. Может, объяснишь мне, что здесь происходит? – вместо приветствия спрашивает меня папа. Я хватаю ртом воздух, совершенно не готовая к встречи с ним. Черт, только разборок с родителем мне сейчас и не хватало!

– Мама тоже приехала? – отвечаю вопросом на вопрос, посмотрев на него исподлобья.

– Нет, я посчитал, что ей лучше остаться дома. А то начнуться тут бабские слезы по заболевшему малышу.

– Мне нужно в больницу.

– Это сын Руслана?

– Пап…

– Ксения!

Прикрываю глаза. Медленно веду считаю до пяти. Смотрю на Сашку, притихшего у меня на руках, и стягиваю с себя сумку, передав ее отцу:

– Отвечу на все вопросы в машине. Отвези нас, пожалуйста, в детскую больницу на Суворова.

Папа молча забирает у меня сумку и распахивает дверь, пропуская меня на лестничную площадку первой. В лифте отменяю такси, испытывая чувство вины перед водителем. Ну не ждала я отца, не ждала! Мои родители всегда предпочитали не вмешиваться в мою жизнь, полагая, что смогли правильно воспитать дочь.

Видимо, сегодня эта уверенность пошатнулась.

В салоне папиного автомобиля пахнет родным с детства одеколоном и немного табаком. Я занимаю место на заднем сидении, сразу за водительским креслом и морщусь, когда понимаю, что из-за отсутствия автолюльки могут возникнуть проблемы.

Отца правила дорожного движения, видимо, не волнуют. Он садится за руль, чуть опускает стекла и заводит двигатель. Медленно трогает с места и выезжает на оживленный проспекта, мгновенно встроившись в поток машин. Несколько минут тишины выкручивают мои нервы до предела, и я сдаюсь первой:

– Да, это сын Руслана. Он попросил помочь, пока не переведется на работу из дома.

– А тебе больше всех надо? – сурово произносит папа, не отрывая взгляд от дороги.

– А мне стало его жаль.

– Слабо верится. Ксюша, ты забыла, в каком состоянии была, когда он ушел к этой своей… – скрипнув зубами, папа явно смягчил определение, которое вертелось у него на языке: – новой пассии. Хочешь повторить?

– Мы не помирились. Я никого не прощала, да Руслан и не просил прощения. Это просто помощь. Милосердие.

– Идиотизм это, Ксень. Самой чистой воды идиотизм, – припечатывает папа. – Ты когда о себе думать начнешь? Вечно один Руслан в голове…

– Это не так! – злюсь я.

– Так. Универ бросила?

– Мы копили на свадьбу, нужно было деньги зарабатывать. И я хорошо зарабатываю, пап! С дипломом учителя русского и литературы я никогда денег таких и не увидела бы!

– Детей почему заводить не стали? Потому что Руслан не захотел!

– Вот сейчас это очень актуальный упрек, да?

– В Москву кто тебя тянул? – продолжает давить родительским авторитетом отец. – Напомнить, сколько вы там протянули, авантюристы? Почему младенец без документов?

Я растерянно моргаю от столь резкой смены темы. Нервно поправляю пеленку, в которую закутан малыш, и отвечаю, не поднимая глаз, боясь пересечься с папой взглядом в зеркале заднего вида:

– Руслан унес документы с собой. Папки перепутал.

– Мозги он свои перепутал. Вместо верхнего мозга давно уже нижним думает.

– Пап, хватит.

– Нет, не хватит. Ты не должна нянчиться с его сыном.

– Это было мое решение.

– Хреновое решение, дочь.

– Мы опять по второму кругу пойдем? – раздраженно вскидываю голову, но отец только усмехается мне в ответ.

Мы едем но вечернему городу, удивительным образом объезжая все возникающие по пути заторы. Отец знает эти улицы наизусть, уже более двадцати лет за рулем, поэтому я не сомневаюсь, что до больницы доедем очень скоро. Тянусь к боковому карману сумки, чтобы достать телефон и вздрагиваю, когда в пальцы ударяет вибрация сообщения.

Руслан снова в сети! Я тут же набираю номер, но вспыхнувшая было радость испаряется с каждым новым длинным гудком. Ветров просто не берет трубку!

– Да твою ж мать! – шиплю сквозь зубы. Отец тут же реагирует:

– Что такое?

Мне не хочется давать папе очередной повод для недовольства ситуацией, но выбора нет.

– Руслан трубку не берет.

– Олень.

Я звоню Ветрову всю оставшуюся дорогу до приемного отделения детской больницы, но все мои усилия тщетны. На сообщения он тоже не отвечает, они попросту остаются непрочитанными. Сашка начинает хныкать, и мне приходится убрать телефон, чтобы освободить руки и успокоить малыша.

Приложив ладонь к маленькому лобику, убеждаюсь, что жар до сих пор есть, но хотя бы не усиливается. Это мало успокаивает меня, но помогает держать себя в руках и не скатываться в панику. Правда, глаза все равно жжет от соленой влаги.

Когда машина занимает свободное место на парковке перед дверями приемного отделения и мотор глохнет, папа оборачивается и сухо бросает:

– Ни слова. Говорить буду я. Как только вами начнут заниматься, поеду искать твоего благоверного.

– И где ты будешь его искать? – спрашиваю, чудом подавив всхлип, потому что горло словно тисками сжимает.

– Это не твоя забота, Ксюша.

В приемном отделении царит суматоха, то и дело слышится детский плач. Мелькают испуганные лица родителей и сосредоточенные – врачей. Отец твердым шагом идет к окошку регистратуры и отрывисто выдает сухие факты:

– Младенец, вчера выписали из роддома. Сильный жар. Скорая сделала укол, но температура поднялась снова.

– Он еще кашляет, – слабо пискнув, испуганно смотрю на папу. Он хмурится, но дублирует эту фразу девушке, которая отвечает за прием новых пациентов.

– Документы.

– Документы сейчас привезет отец.

– Не положено без… – заученно начинает отвечать девушка, но папа хлопает ладонью по стойке и гремит на весь коридор:

– Вы это перепуганным мамочкам рассказывайте. У ребенка сильный жар, требуется врачебная помощь. Документы будут позже.

– Я вам еще раз повторяю… – заводит свою песню собеседница отца, но он снова не дает ей договорить:

– Если сейчас же вы не начнете выполнять свою работы, завтра на столе заведующего окажется моя претензия с обвинением в отказе…

– Ой, пишите, что хотите, – машет рукой девушка и вглядывается в монитор компьютера, натянув маску безразличия. – Документы необходимы, чтобы оформить…

– Срать мне на ваши уставы и положения! – папа гаркнул так, что у меня в ушах закладывает. – Пишите расписку, что отказываете нам в приеме.

– Я? – испуганно смотрит на него цербер-регистраторша.

– Или зовите медперсонал, – улыбаясь, добавляет папа.

Девица хмурится, что-то бурчит себе под нос, но к телефону руку все же тянет. Я отхожу от окошка регистрации и устало опускаюсь на жесткую скамью для посетителей. Мне не верится, что удалось избежать долгих споров по поводу отсутствующих документов. До последнего опасаюсь, что папин выпад про расписку улетит в молоко, но уже спустя несколько минут к нам подходит медсестра и уводит в кабинет для осмотра грудничков.

Отец следует за нами по пятам. За руку здоровается с доктором, сидящим за столом в кабинете, и сразу кладет перед ним две пятитысячные купюры.

– Делайте анализы, кладите в палату. Документы будут в самое ближайшее время.

Врач хмурится, медсестра хмыкает, но продолжает заниматься Сашкой. Ребенок спокойно лежит у меня на руках, пока немолодая уже женщина ловко надевает для него пакетик для сбора мочи, а после колет палец для анализа крови.

Не говоря больше ни слова, папа покидает кабинет, и я остаюсь наедине с незнакомыми мне людьми, которые, впрочем, не выказывают какой-то неприязни. От запаха спирта и хлорки чуть ломит виски, яркое освещение режет по глазам, но я окончательно успокаиваюсь, понимая: здесь нам помогут.

Врач задает вопросы и я честно отвечаю на все. Признаюсь, что ребенок не мой, что его мать умерла при родах. Рассказываю про визит медсестры, описываю симптомы.

Медперсонал не выглядит удивленным. Видимо, на своем веку повидали уже самые разные ситуации. Но, когда врач выписывает Сашке укол и капельницу, он все же позволяет себе выдать предупреждение:

– Если к утру отец ребенка не привезет документы, мы будем вынуждены позвонить в полицию и вызвать органы опеки, Ксения Владимировна.

– Я понимаю, – киваю, выдав измученную улыбку. – Меня положат вместе с Сашей?

– Пока да, – сухо отвечает врач, не отрываясь от записей.

– У вас смесь с собой? – уточняет медсестра. Получив в ответ мой кивок, улыбается: – Я покажу вам, где взять воду для ее приготовления. Идемте. Василий Николаевич, в какую палату?

– А это у Ксении Владимировны нужно спрашивать, – смотрит на меня мужчина. – Общая или платная?

Я задумываюсь на несколько секунд и понимаю, что в общей палате вряд ли получится избежать неудобные вопросы.

– Сколько платить?

– Тысяча семьсот в сутки. Телевизор, холодильник, чайник, – рапортует медсестра.

– Давайте платную, – соглашаюсь, прикинув, что денег в кошельке точно хватит на пару суток.

Медсестра проводит меня по ярко освещенному коридору к лестнице, и мы поднимаемся на третий этаж. Сашка сонно хлопает глазками, но упорно отказывается засыпать, иногда пугая меня сухим кашлем.

В стационаре для грудничков уже выключен верхний свет. Коридоры пусты, лишь вдали мелькает форма санитарки, которая тихо позвякивает какими-то склянками. Из одной палаты доносится детский плач, на него тут же откликается другой ребенок.

Медсестра останавливается у двери в небольшом тупике и звенит ключами. Пропускает меня внутрь, щелкает светом.

Палата одноместная, чистая, хоть и с убитым ремонтом. На узкой односпальной кровати с тонким матрасом лежит подушка и стопка постельного белья. У окна с жалюзи стоит потрепанная жизнью детская кроватка, рядом – пеленальный столик и тумбочка с электрическим чайником на ней . В углу палаты разместился холодильник, на стене напротив кровати висит телевизор.

– Ужин вы пропустили, поэтому можно взять что-нибудь в буфете на первом этаже, он работает до десяти, – оповещает меня медсестра. – Только предупредите кого-нибудь, что уходите. И сильно не задерживайтесь. Купили, что нужно и сразу сюда. Завтрак вам принесут. Вода для смеси, – она пошире распахивает дверь, выглядывает в коридор и указывает куда-то, – вон там, в кулере. Все, располагайтесь.

– Спасибо.

Выдыхаю с облегчением, когда за спиной с тихим щелчком закрывается дверь. Бросаю сумку на кровать и кладу Сашу в кроватку. Следующие полчаса занимаюсь разбором вещей и кормлением малыша. В буфет не иду, вместо этого отправляю туда пойманную в коридоре санитарку. Она за небольшую плату соглашается принести мне воду и что-нибудь перекусить.

Санитарка возвращается через двадцать минут, когда я уже заканчиваю кормить Сашу и жду медсестру с капельницей. Ставит бутылку с водой на тумбу, кладет рядом со мной пластиковый одноразовый контейнер с салатом и какой-то пирожок, а затем оповещает:

– На входе в стационар тебя муж ждет. Иди, я присмотрю за малышом, а то он такой напуганный. Не дай бог удар хватит, мужики нынче слабые пошли…

Последнюю фразу я почти не слышу, потому что вылетаю из палаты и несусь по коридору с острым желанием убивать.