– Князь-то этот мечом владеет мало, больше стрелами да луком. В ратном деле он не мастер. Упрек в трусости ему не делали, но говаривают, что более на лошадях ездить любит да угодьями своими хвастает. Любит он подношения да хвалу-усладу, – вел дальше Хор.
Солнцеворот восседал на особом княжеском дубовом стуле с высокою спинкою, глаза синие сверкали от довольства и гордости.
А брат-то его Счастислав невесел – знать, хотел на княжье место, но не удалось. Князь-батюшка Венислав младшего выбрал Солнцеворота.
Счастислав на один год старше свого брата Солнцеворота, хорош да ладен собою. Мил лицом, высок да строен. Видом он пригож, в род свой, княжеский. Но сидел невесел да угрюм. Сдвинул брови свои светлые, золотистые, не ел да не пил. С каждой новой похвалой брату мрачнел да злобился.
– Подле Счастислава – зятья Баграта Бориславовича со своими женами – дочками Баграта. Старшой Рагдан – красень, муж опервой дочки Баграта Мавры, тот, что по леву руку от мрачного Счастислава. Княже Рагдан – сын славного князя обричей Морозана Нерского и прислужницы-чернушки. Но Морозан свого сына признал, воспитывал его в своем тереме. Рагдан славен, умен. Приставили к нему лучших мастеров; обучили грамоте, жизни княжеской, да на мечах драться, бой вести. Прикипел своим духом суровый Морозан к Рагдану за его открытость да доброту. Видишь его, младого, тонкого, но жилистого? – показывал Хор взглядом в сторону младого, курчавого, с открытым лицом молодца. Тот был в волнении, на его белой коже проступал девический румянец. Был он скромен среди князей, но ладен. – Правит он в одвух градах: Витязьграде да Песньграде. Приехал, небось, в нарядной повозке, запряженной отремя сильными лошадьми. Повозку эту он берет для своей жены Мавры, что ехала вместе с ним.
Он-то на нее наглядеться не может, любовно поглядывает. А она на отца свого Баграта вовсе не схожа: темна да смугла. Перед тем как сесть за стол, наказ дал, чтобы уложили Маврушу в отдельну спаленку для отдыху.
– На дальнем краю скамьи сел мужалый князь Гнесь со своею дружкою Вурпою – дочкою Баграта и овторой его жены. Гнесь-то не русич, а сербский, правит он в Гнездиче Своялде. В княжеское угодье Гнеся входят много градов: Истрима, Марьина пуща, Гвоздич да Милдован, да еще и малые грады: Рохтич да Сухвара. Все это прародитель Гнеся Софх, а после его отец Крутович объединил в Гнездич Своялд.
Князь Гнесь был наряден, но по-своему, по-сербскому. Но то за его суровостью да злобою не заметно было. Образ его был весь сер. Взглядом своих круглых больших блекло-синих глаз он всех окидывал да в каждом видел врага. Брови-то его темные, широкие над глазами нависали да лицо его тонкое еще более суровым делали. Нос его был большой, птичий, губы тонкие – плотно сжаты. Усы темные длинные свисали до самого подбородка – острого, но мужалого. Но волосы его были на зависть всем девкам: длинные, до пояса, густые, с крутыми завитками. А дружка его Вурпа, дочь Баграта, – краса, словно зорька младая ясная: как выйдет на небо, так радует глаз собою. Была она стыдлива, но весела. Лицом светла, с волосами золотыми длинными.
– Баграт, отец, ее отдал Гнесю, чтоб договор с ним был да тот в союзниках ходил со своим войском большим и сильным, – добавил Хор, словив взгляд Родиполка.
За ними сразу поспел главный княже Зигмула Ясноглядович – нарядный, в багрянце.
– Зигмула Ясноглядович – главный князь, правит он всеми князьями. А князья те только в своих градах, но все они в подчинении у главного князя Зигмулы. Род Зигмулы – славный, радомичевский. Но начало берет род его не от сына Радомича, а от его дочки Рогдании. Был тот род славен, но тих. Сама Рогдания замужняя была да приводила все девок-красавиц. Из тех дочерей прародительницей главного князя стала краса Рива. Далее его род был сложен. Но ясно одно: у девки той была Яртара, что род свой с румынами смешала, да и родила сына свого Ясногляда. Зигмула этот родился от сродника Дария, – взахлеб сказывал Хор, словно боялся, что поведать все не успеет, – Ясногляда да его жены Первушки. Но Дарий тот Первушку-красу себе приметил, а Ясногляда извел. Как уж Дарий то совершил, никто не ведает, но только нашли Ясногляда мертвым у самого крыльца княжеского терема. Дарий Вохтович младую вдову Первушку уговорил его женою стать. А как прошло осемь месяцев, так привела Первушка сына первого свого Зигмулу. Но все-то его называли Зигмулою Дариевичем, да и сам Дарий, только мать его все Ясноглядовичем звала. После перворода Первушка приводила еще много дитят, но все они мертвыми были. Обращался князь даже к кудеснику Лапте, но тот так чудно сказал ему, что Дарий того не понял. А после приснился Дарию сон, что Ясногляд сына свого сыскать не может. После сна-то этого поступился княже, да и признал в Зигмуле сына Ясногляда, от сродника свого. А когда признал, привела краса Первушка сына свого опоследнего Саввича, тот здоровый да крепкий вырос. Зигмула да Саввич из радомичей вышли. Они между собой разные: и образом, и духом, и нравом. Зигмула Ясноглядович более страстен, Саввич Дариевич, коли надобно, хитер да обходителен.
Родиполк рассматривал Зигмулу во все глаза. Ведь то был главный князь, над всеми князьями-русичами. Образ Зигмулы более суров, нежели мягок. Лицо его мужалое, порезанное по щекам да по лбу. Нос толстый, круглый, губы мягкие, но бледные. Но улыбка его теплая зубы-то открывала старческие желтые. Глаза серо-зеленые, сверкающие, брови широкие, темные с проседью. Волосы его волнистые, старческие, жидкие, серо-седые. Тело худое, но сильное. Движения его резки, задорны.
– А Саввич же при жизни был мил, – добавил богатырь, – с лицом, удлиненным, с острым подбородком. Нос его был тонок да красив, губы тонкие всегда плотно сжаты. Борода его была мелкая, как и волосы, золотисто-рыжая. Говорят, же, что волосы он носил длинные до самого пояса, да в косу сплетал светлую, как-то и ты делаешь.
«Но того я не знал», – подумал Родиполк.
– В последней битве Саввича Дариевича мечом порезали, да к вечеру он и умер. Было это еще, когда прародитель твой, Венислав, службу служил да богатырем был. А после смерти Саввича прадед твой вернулся с дружкою своею Хангою в деревеньку Сохте, а на место главное княжье возвели старшого сына Первушки Зигмулу Ясноглядовича. Правил он народом свуянычей, что возле обричей да круничей жили. Главный княже Зигмула по прозвищу Хорт, – добавил Хор, не разделяя того восхищения Родиполка. Отличный он от всех князей, что в светлице были. Вид у него не княжий, а более воина. Взглядом огненным, боевым, на всех остро смотрел, словно уже с ними бой делал.
– Духом он Хортовский – безликий. Род для него не важен, потому как своего роду он не имеет, – сказал Хор, понизив голос до шепота. – Те народы, что пленил он да захватывал, не щадил, всех изводил. А тех, кого щадил, оброком обкладывал: али золотым, али самоцветным, али девичьим. Со всех народов жемчуг требовал, что в почете у него. За те дела кровавые прозвали его Хортом, как того Верхогляда, что духа лишили да бездуховным сделали. Словно в наказание Зигмуле тому, нет у него детей: ни одна из девок привести от него не смогла. Он-то на десяток лет старше самого князя Борислава, но дружку себе выбрал младую отринадцати лет, Шуну – дочку Баграта от третьей его жены.
Она краса. Все, что у батюшки ее в образе тонко да слишком мягко, что делало его безжизненным, то ей все к лицу было: и черты тонкие, и кожа белая, и глаза тихие, небесные. Все в ней было мягко, плавно: и ходьба та, и движенья те.
– Смягчила она старческое сердце, да и уговорила Зигмулу взять под свою опеку братьев тех – Морозановичей. Но княже все по-своему удумал, договор с ними подписал да их земли к своим приставил.
– Откуда то все прознал? – спросил Родиполк.
Лучезар тихо засмеялся да шепнул:
– От прислужницы младой. Он к ней все вечера ходит.
Богатыри на то засмеялись, даже сам дядька Силуан в улыбке усы поправил. Хор на всех с обидою глянул, но быстро отошел.
В свите князей братья Морозановичи были самые белокожие да темноволосые. Сели они возле князя Гнеся Крутовича. Братья те были хороши собою, видные. Все они были в род Морозана Нерского: с волосами до плеч, яркими синими глазами.
– Зигмула со всеми четырьмя подписал договор, – продолжил подобревший Хор, – что земля обричей перейдет во владения свуянычей, да в подчинении будут главному князю. А чтобы договор тот ладен был, оженил их на девицах княжьих, дочерях князя Баграта Бориславовича. Но Зигмула братьев не обидел, раздал им грады великие да поставил княжить. Вехтинский град отдал в княжество отретьему брату Ижеславу Морозановичу, что был мужем княжны Верхи. Верха подле него сидит, по праву руку. Рядом-то сидит Станислав Морозанович, что правил в Мирогорье да Забоволье со своею женою Охрою. Не приехал только их старший брат Владислав, что главный в Белогорье. Да еще и младший есть Елисвет, но тот мал еще, своего уделу не имеет.
С Зигмулою пришел и кривой Градемир Саввич. Одежда его серо-серебряна не красила, а еще более его уродство обозначала. Но глазами он был красив, мудр. Свое уродство принимал, даже горд был тем. Он шел, отставая от Зигмулы, хромая, вынося праву руку вперед, словно помогая себе идти. Князь Градемир приехал без своей жены Стояны, но со старшим сыном Остромыслом.
Остромысл шел поодаль от отца. Он был красень, хоть и глядел на всех колючим взглядом желто-серых глаз. Было видно, что он стыдился своего батюшки да не любил его. Брат-то его, Альхон Градемирович, был нраву доброго, а этот злобился все. Сел он не с батюшкою своим, а с богатырями Доброжитом да Могутою.
Вновь открылась большая деревянная дверь, вошел мраморно-белый княже Баграт. Он взглянул на стоящих у стены богатырей, те вытянулись да замерли, задержав свой тихий взгляд на Родиполке. Баграт посмурнел, да еще более побелел. Приметил то дядька Силуан да сдвинул брови свои к переносице. «Не к добру то», – подумал Родиполк.
– Лошадь-то гнедая, – донеслось до богатыря, – ногу подвернула, уж удумал я, что вовсе не явлюся, – причитал белоликий княже.
«Словно не он на той лошади был, да не он ее погонял», – заметил про себя Родиполк.
Сел он супротив братьев Морозановичей, да все был недоволен. Сидел он да пристальным взглядом своих небесно-синих глаз окидывал, оценивал: кто про него чего думает, как глядит, с хитростью али злобою. Все тот Баграт обиду выискивает, хоть сам все в обиде кругом: что не поспел опервым приехать, а уж в последних да крайних. Был он наряден, богат, но в лице его светлости да нарядности не было. Все он хмурый сидел, тихий.
Опосля всех приехал княже Вольха Силович. «Вольха Силович! Вольха Силович!» – кричал народ, встречая его. Княже был прост, даже княжеского обруча на голову не надел. Все в нем было просто: и нрав его прямой, и образ княжеский. За то и полюбил его народ да с радостью встречал. Но была в том князе, в глазах да в лице его, глубокая тоска после смерти дочери Милолики да батюшки его Венислава. Завидев Вольху, Родиполк почуял тепло во всем духе своем, словно отца увидел. Княже Вольха того богатыря тоже увидал, тепло в глазах его синих мелькнуло, а после грустью сменилось. Он приехал со своими одвумя сыновьями, Светлоликом да Нежданом. Сели они за овторым рядом столов, по леву руку от Солнцеворота.
Сразу за ними поспел, и второй сын Вольхи – Свояжич, что правил в Новом граде.
– В граде, – тихо да уже спокойно сказывал Хор, – том живет народ опричников. Они-то не иноверцы, но богов их не понять вовсе. Девки да мужики-опричники краше да сочнее русичей. Кожа их темнее, словно под солнцем ходили нагими. Волосы длинные, темные, вроде листва по осени пожухла. Мужики их волосы носят длинные да лентою затягивают. – Хор посмотрел на Родиполка да хотел сравнить с ним, но не стал. – А девки из волос своих косы не плетут, а только обматывают их лентами с камнями самоцветными. Все опричники собою ладные, высокие. Носят они широкие полотнища округ талии, поверх длинных рубах наматывают, а мужики – широкие штаны, а поверх рубахи – длинные кожухи безрукавные. Опричников этих к Новому граду приставил их князь Власлав, как русичи говорят, Влась. Власлав Ворокутович-то от княжества отказался для князя Свояжича Вольховича. За это князь младой оставил подле себя Влася советником.
Главным гостем пригласили и князя кочевого народа Суйлу, с которым договор сладил сам Вольха Вениславович. Суйла-то этот подношения сделал: барана, зажаренного да накидку теплую бело-серую с завитками из шерсти. Солнцеворот тому подарку рад был, сразу же и надел накидку через правое плечо.
Потом еще много гостей прибыло, но Хор про тех уже не рассказывал, потому как дядька Силуан строго на них посмотрел да брови сдвинул. Но князья те уж и не слышали богатырей. Много их собралось. Все друг дружку радо встречали, кланялись, обнимались, шумели. Собрались все князья – не пройти: братья его, дядьки да дети их.
– То все они радо обнимаются, что сошлись на Солнцевороте, а коли не сошлись бы, то все уж тут бы переругались да побились. А то все рады! – сказал ехидно Честислав, словно видал уже такое.
«Мир-то княжий таков, – думал Родиполк, – что много в нем яркости, красок. Все в нем нарядно, с блеском. Золотом да самоцветами горят все – загляденье. Но все то хитрость. Все князья те хитры, каждый о себе думает да о выгоде своей. Но на празднестве того не видно. Все они светлы, довольны».
Началось возведение на княжество младого Солнцеворота. Тот перед батюшкою своим стал на колени на яркий обережный ковер. Возле Борислава Саввича стоял главный княже, старый, но еще сильный Зигмула, держа в руках толстый, золотосеребряный обруч. Борислав взял тот обруч из сухих рук главного князя да надел на голову Солнцевороту.
Затеяли пиршество. Все вставали да кричали:
– За князя нового Солнцеворота! – поднимая вверх свои гранены плошки в самоцветах.
– Здравь будь, княже! – кричали другие, вставая со скамей и поднимая полные плошки.
Все князья были довольны. Даже хмурый княже Гнесь повеселел во хмелю. Много раз вставали да кричали князья добрые слова новому младому князю. Пир выдался на славу.
Настал черед обетов богатырей. Друг за дружкою шли богатыри, кланялись да громко говорили о службе новому князю. Князья стихли, слушали обет всех богатырей. Когда настал черед Родиполка давать тот обет, взглянул на него князь Баграт, глазами сверкнул да недоброе задумал.
Во время обета младой богатырь побледнел. Все подумали, что от волнения. Но взаправду Родиполку видение было. Увидал он мертвого младого князя, с алым пятном на груди. Лежал тот княже красивый, но мертвый в малой ладье на реке Вольновой. Запустили в нее стрелы, загорелась она огнем ярким красным. Заголосила на бережке младая жонка Солнцеворота, Горислава, прижав к себе малое дитятко. Запричитала мать-княгиня, заплакал отец-князь. Рыдал народ о своем новом младом, но уже мертвом князе. Родиполк, будто в тумане, договорил обет. Окончив, поклонившись младому князю, подумал: недолго-то тебе княжить, прародители тебя уже ждут за Леть-рекою. Вновь Родиполку было знамение, да не милое и хорошее, а лютое да злое. Все Леть-река зовет, манит. Поначалу Траяна, после – Милолику с дитятком малым, затем князя-батюшку Венислава. Теперь Леть-река за собою молодого князя Солнцеворота увлечет. Вон как все выходит. Да только переделать то все нельзя, Леть-реке не перечат, ибо гневаться будет да заберет весь род.
После пиршества Родиполк пошел в малый терем, где жил с княжною, да собрал все свои старые наряды, в коих безжоным ходил. Рубахи обережные, что ему Милолика ладила, не тронул да оставил в тереме. Сам же вернулся в терем безжоных, где когда-то с Даром и Траяном жил. Мамушка Афросья горько на него смотрела, но встретила ласково, нежно. Поселила она его в тереме на место Дара-богатыря в отдельные палаты. Спать теперь Родиполк будет на мягких перинах пуховых да под одеялом белым. Возле кровати – сундук железный, серебром отделанный. Туда и сложила все одежды Родиполка мамка-нянька Афросья. Но то встретила его в тереме мамушка Афросья последний раз. Съезжалась она с дядькой Силуаном, ведь нашлась ей замена – хозяйка, что в тереме у князя-батюшки Венислава служила. Она-то, мамка-нянька Светослава, – краснощекая, большая, с руками сильными, хозяйственными, но глазами синими да холодными.
…Пришла веснь-Макуша, жена Ярилы-солнышка, привела с собою птиц с заливистыми песнями. Настали дни ясные, с теплыми лучами красного солнышка. Пригрело солнышко Ярило-батюшка, теплом своим да любовию, Хмура-то и отступила. Забрала она с собою ковер белый зимний да ветер стужий.
Родиполк любил ту весну-Макушу. Ведь она, словно та кудесница, пробуждает все ото сна великого. Наделяет она силою большою, все оживает вокруг. Как пройдется она своими ноженьками по белу снегу-перине, так тот и ручейком зазвенит молодым, звонким, бежит, течет – не остановишь. А уж как взмахнет своею рученькою нежною, ласковою весна та, деревья и пробуждаются, соком наливаются, зеленые почки выпускают. А как песни свои запоет нежные весенние, то все уж звери да птицы просыпаются. А птицы-то те веселы за нею поспевают, да и свои выводят, в разноголосье. Идет Макуша дальше по земельке, родимой, а на ее место Лель приходит, что Ладе-то мужем приходится, и свою песню выводит, подхватывают ее птицы, да и уже не смолкают.
Пришла Макуша, молодица-красавица, земля-матушка отогрелась, ожила – да своею жизнью, словно молоком материнским, питать стала. Мужики сильные жизнь ее новую да плодородность увидели, в поля выходить стали да зерно сеять; у каждого свое: зеленое, желтое али темное. Оберегали они эти зерна всю зиму Хмуру, пригревали да лелеяли. А теперь вот в мешочки кладут, а после уж землю распахивают, зерна вынимают да в землю сеют. Потом уж и борозду сравнивают, заглаживают. А Ханга мудрая поначалу разговор с землей делала, слова ласковые шептала, чтобы обиды у той не было, когда тело земли-матушки разрывать будут, а после уж сеять надо. Но тут все по-новому, по-другому было.
Град великий Ясный тоже просыпался. Людь веселый выходить стал более из изб своих, да все один перед одним красуются, а дети-то малые гогочут да веселятся, меж собою в игры играют, тешатся.
Новый младой княже, красен Солнцеворот, по празднику Яриле-батюшке веселу торгашку придумал, чтобы люди диковины свои показывали да придумки. Поставили столы-то дубовые прислужники князя, по осемь штук к друг дружке, да в отри ряда, прямо возле княжьего терема на большой площади. Оживился народ, радовался, все принесли сюда. Самые богатые – ковры да самоцветные украсы. Кто средний-то был – мед да ткани нарядные. А кто попроще – ложки да плошки деревянные. Но в большой цене-то были наряды с обрядной вышивкой от молодых безмужних девок. Коль девица нетронутая наряд сделает, то добро тому будет, а коль дитятки, то судьба добрая. Щедрая торгашка получалась, веселая, богатая, всего-то и не перечесть да не пересмотреть. А по конце торгашки, когда столы-то унесут, а народ нарядным выйдет, будет княже младой кострище слаживать, дабы Хмуру отпугнуть, чтобы более та не возвращалась.
Между торгашными рядками княже Солнцеворот гордо прохаживался, в сапогах алых да кафтане парчовом, золотом отделанном. Лисий мех на шее его белой положен, а на голове-то шапка-краса с золотыми камнями да смарагдом украшена. Ходит он со своими людьми – боярами да прислужниками, на все гордо смотрит да подношения принимает. А бояре все слушали, что народ тот говорит, да князю доносили, нашептывали, да каждый свое добавлял, описывал. И не то чтобы все они слаживали, бояре те, а наоборот – все на народ наговоры делали, очернить хотели.
Люди на торгашке той, завидев князя младого да красу его, улыбались да радостно подарками одаривали. Он-то гордо да радо принимал их да слугам своим подавал. Возле него ходили богатыри Родиполк с Даром, присматривали, чтобы кто чего худого не удумал. Но от Дара-то толку мало было, ходил он, в радости своей отцовской, весь светлый да счастливый. Дружка его Отрада среди недели, как только Макуша пришла, привела мальчонку сильного да крепкого. Пригласил-то Дар Родиполка на пиршество во рождение ребенка, да дал тому право имя придумать младенческое. Родиполк, его побратим, подивился тому, ведь имя младенческое прародители дают для оберегу, но отказу не делал.
К вечору пляски да песни были. Девки кругом ходили да песни разноголосые, но слаженные выводили. Малые дети подле них кружили. А молодцы красные себе пели голосами сильными молодецкими. Мужики да дружки их поодаль сидели, радовались песням да пляскам. Как догорело кострище, подошел к князю Солнцевороту брат его Счастислав да по неделе зазывал к реке Вольновой на встречу. Родиполк-то это все слышал, да сразу вспомнил виденье свое: ладью в огне с мертвым князем на реке Вольновой.
После празднования Родиполк отпросился у дядьки Силуана на пиршество к Дару, тот его радо отпустил, да вскорости обещал и сам быть. На следующий день, когда Ярило-солнышко яро светило, Родиполк пришел в избу Дара. Его встретили празднично, словно его только и ждали. Сама хозяйка избы его встретила, Отрада, с улыбкою поклонилась ему, словно сроднику их главному. Но Родиполк-то тоже поклон низкий сделал как главной хозяйке в избе. Пиршество было на славу. Посреди большой светлицы стол стоял длинный широкий дубовый, белой скатертью покрыт. Возле стола того лавы, да на лавах гости пируют – празднуют. Много народу созвал Дар да богатырей, что служили с ним князю. Самый опервый сидел богатырь Вечислав Миролюбович, сын Миролюба да жены его Зарры, светел. Наряден, ярок богатырь, в новой белой рубахе с алой обережной вышивкой. Рядом с ним сидел в алой рубахе, словно князь, сильный да самый старшой и большой Тихомир, сын ветта Стона и жены его Веллы. Тихомир так наряден был, что отметины его на лице после боев не видны были, словно и вовсе их не было. После сидели русич Честислав Своянович, сын смелого богатыря, его сродник Хор Радогость да красень Лучезар, сына русича-земледела Воркулы. Все-то были веселы да дарами дитятку наделили. «Недостает только Траяна», – подумал Родиполк да вспомнил красивое лицо с кровью на губах.
Дар посадил Родиполка во главе стола, рядом с собою. Наступало время давать имя сыну Дара да Отрады. Пышная Отрада внесла ребенка в белых с вышивкою пеленах да отдала богатырю. Родиполк взял на руки дитя да произнес имя странное, чужеродное: Замир.
– Имя это, – сказал, – силу ему даст да мудрость. А коли вырастет, так станет моим учеником, да все свои знания ему передам.
Дар обрадовался, что имя такое защитное для судьбы ладной да хорошей. Посреди пиршества пришел Силуан да подарил младенцу нож маленький, как будущему богатырю. После его прихода приметил Дар, что Родиполк сник да стал хмур, задумчив, словно понял чего али прознал, увидел. По концу пиршества, когда богатыри разошлись по своим избам да к своим женам, Родиполк отозвал Дара и сказал тихо:
– Ты-то, Дар, возьми вольную, тебе дадут. Собери дружку да сына и поезжай до самой
жатвы.
– Утаиваешь чего? – спросил Дар, сдвинув брови. – То поведай, я все приму.
Но Родиполк долго молчал. А после, решившись, сказал:
– Поезжай к Вольхе Силовичу, скажешь, что от меня, он тебя примет, а после… – Он помедлил, отвернувшись. – Все узнаешь.
Дар-то хотел на своем настоять, чтобы побратим ему открылся, но Родиполк, хлопнув его по плечу, вышел из избы.
К вечору пришел Родиполк к князю на разговор, тот пустил и выслушал его.
– Великий наш княже Солнцеворот Бориславович, – с поклоном сказал Родиполк, – не гневайся понапрасну. Ходил я подле тебя да слышал, о чем вы с братом сговаривались. Но судьба, судьбинушка Вехоч… – Родиполк замешкался, подбирая слова, чтобы проняло молодого князя. – Не пойдет с тобою, княже, ежели не поменяете того…
Князь вскочил со стула свого высокого да со злобою взглянул на Родиполка, в гневе ударил по столу кулаком своим тяжелым. А после кричать стал:
– Ты что же удумал, богатырь? С братом ссору мне сделать желаешь?! Не бывать этому!
На крик князя вбежали прислужники да бояре. Всего-то они не слышали, но гнев князя видели.
– А за это тебе, – продолжал кричать князь, – сидеть в холодной одва дня, чтоб помехи мне от тебя не было. А вернусь я от брата свого, то тебе наказанье сделаю!
Он кликнул витязей молодым, те подхватили Родиполка под руки да повели его в холодный погреб. Сырости да темноты Родиполк не страшился, а, сев на пол, стал раздумывать, что не проведешь Леть-реку, не обманешь. Ждут-то уже его прародители: прадед Саввич Дариевич, да дед его Венислав Саввич с внучкою своею Милоликою. Зовут уже, просят Леть-реку пойти за ним да привести на тот берег к ним, к прародителям. Ой, не будет добра ему, молодому князю Солнцевороту…
Через отри дня Родиполка выпустил витязь по указу дядьки Силуана. Витязь молодой, с тонкими усами над верхней губой, был напуган да бледен. Он близко подошел к Родиполку да тихо прошептал:
– Княже наш молодой Солнцеворот – мертвый-то. Нашли его с братом Счастиславом младым близ реки Вольновой. Оба они-то заколоты. Говаривают, что друг дружку убили. Смута идет. Все князья съезжаются. Дядька Силуан строгий наказ дал: тебя выпустить да к нему в избу привести.
Родиполк поблагодарил витязя да пошел к дядьке Силуану. Младой богатырь пригнулся да с поклоном вошел в маленькую, но ладную избу главного богатыря. Мамушка Афросья хлопотала по хозяйству, стряпала: щи богатые варила да каши медовые. Родиполк улыбнулся их малому, но доброму счастью.
Силуан то все приметил да ответил Родиполку:
– Нашлась-то вам другая мамка-нянька, что за князем-батюшкою Вениславом смотрела. Ну, то будет. Ты садись-то, садись, – покладисто говорил дядька, показывая подле себя на лаву. Родиполк сел да понял уже, что разговор их будет нескладный да не ладный. Силуан-то все взгляд свой отводил да глаза прятал. Молчал. «Видно, не знает, как начать. Не к добру то», – подумал Родиполк.
– Разговор-то у меня к тебе, потому и вызвал, – начал тот, понимая, что все равно сказать придется. – Ехать-то тебе надо, – мягко сказал он, словно убеждал Родиполка, чтобы тот не противился. Видя молчание младого богатыря, продолжил: – Отсылаю тебя под управу дядек твоих Доброжита да Могуты. Недобро тебе тут будет, – уговаривал дядька, – коли останешься. Бояре-то слыхивали, как ты про реку Вольнову князю говорил да про брата его. Да, поди, уже доложили князьям, а там и своего добавили. Я-то знаю, княже-батюшка Венислав сказывал, что княже Баграт на тебя серчалый, извести хочет да все подступиться не может, в обереге ты был, в обереге. А теперь-то уж он подступится, окаянный. Но того ему не будет! Не силен он, слаб-то духом, слаб… Я письмена тебе дам, а ты уж Могуте их отдашь. Он приветливый, ласковый, окромя того, знаю я, что Могута – сродник твой, отказ тебе не сделает. Он-то тебя и примет.
Родиполк на то смолчал: негоже о своем говорить, что на духе-то есть. Да и Силуану перечить не надобно, ведь с любовию же, с добром. Дядька молчание его принял за согласие, да и выдохнул радостно, что не противится словам его младой богатырь. На стол еду поставили да миски. Силуан Родиполку хлеба отломал да своею ложкою поперед себя щи накладывал. «Батюшкою мне был бы, но судьба-Вехоч отводит…» Родиполк съел все, негоже хозяев обижать. Силуан-то свои усы поглаживал да с улыбкою глаза щурил, довольный тем, что Родиполку все по нраву. Дядька позвал писаря, тот все написал. Одно для Могуты, а другое для Доброжита.
– Ты с отъездом не мешкай, – наставлял Силуан, – дня за одва поезжай.
Родиполк стерпел все да послушал дядьку Силуана, не перечил тому.
Младой богатырь вернулся в свою опочивальню. Опоследний раз он здесь ноченьку проводит. Не спалось ему, тяжко было. Думал он о князе Солнцевороте да брате его Счастиславе. Как они друг друга-то закололи, ведь нашли их мечами проткнутыми. Ненависть-то брата сжигала, зависть да злоба его, да так сжигала, что удумал он так на род свой пойти.
– Али надобно то княжество, чтобы род свой изгубить? – спрашивал себя Родиполк. – Не надобно-то оно. То и мне того не надо, князем-то быть. Потому и отказ дали мои дядьки Доброжит да Могута, по деду Светославу, отказ от княжества. То даже и ладно, что я к ним поеду да подле них буду. Богатырем буду с духом сильным.
Глава 8
Новые знамения богатыря
Рано утром, когда зорька только поднималась и отражалась в капельках прозрачной росы, Родиполк, снарядив коня, выехал к славным богатырям. Сперва проехал через весь град по берегу реки Вольновой и, повернув в правый бок, мимо темно-коричневой вспаханной земли, поехал прямо. Скоро будут Радоницу ладить, для нового урожая оберег делать. Молодые парни-косари прошлогодние золотистые колоски вынесут да в полотенца обережные девкам положат. А те уж обернут их плотно да каждое в сноп большой поставят, а главный-то выйдет да пестрой лентой сноп этот перевяжет. И будет этот сноп обережный до самой Прощальной стоять, урожай оберегать. Чтоб матушка-земля да солнце-Ярило от урожая не отвернулись, а питали его да растили.
У полей тонкой полосой росли ровные да стройные березки. Иногда между девушками-березками стоял высокий тополь-молодец, словно закрывая да оберегая своих подружек. Весенний день казался теплым, солнце светило ясно и ярко. Кое-где между деревьями остались еще бело-серые островки снега и льда, доживали они свои опоследние дни. Родиполк то все осматривал, отрываясь от своих натужных дум. Все он думал о себе да о пользе своей. Но то не тешило его, а радость была горька. Ехать ему было долго, одва месяца, а то и более. Родиполк проезжал новые грады разные, малые да большие. Овогда ночлежку видел да спал там, а овогда и к людям просился. Стелили ему более в клетях али в сенях, в избы-то не пущали. Боязлив стал людь, неприветлив, но отказу не давали, еще пуще боялись. Но то Родиполку все равно было, ведь когда-то его и из родной избы в сени вывели, а в других-то и подавно. Ехал он да видел людь всякий, народы разные. Занимались они все делами весенними, пахотными.
К опервому богатырь решил, как и сказывал Силуан, поехать к славному богатырю Могуте. Как и Доброжит, он ему был дядька по деду Светославу.
Терем богатыря Могуты, как и он сам, знатный да большой, издалече виден был. Не боялся богатырь врагов, а потому терем тот да избы малые прислужников, что рядом стояли, без огорожи были. Сам терем тот высокий, княжеский. Во дворике том, подле крыльца, скамья стояла длинна, покрыта ковром алым.