Но Ворисей его остановил:
– Негоже своему мечу обиду делать, забывать его. Ведь победы-то великие с ним одержал да злобных врагов с ним победил. Дух в том мече сильный, разный, с инородным слитый, соединенный, а знать, еще могучее он, чем все другие мечи – свуяныческие. Надобно тот знатный меч на стену повесить, подле мого, да каждый день его начищать. А по светлому дню нужно с ним управляться, чтобы руки те не забыли богатырской удали. Да чтобы сам меч обиду не делал да силою тебе подмогал.
Сын понял его, лицом посветлел. Повесил меч на стену в ясной малой светлице, около батюшкиного меча. И почудилось ему, что меч его, инородный, ахтаровский, заиграл самоцветами да засветился по-новому, ярко-солнечно. Но и батюшкин меч, сильный – Ханговский, родовой – светился ярким лунным светом. Словно те братья небесные Ярило да Месяцеслов светятся, по-разному, но на одном большом Верхоглядовском своде. Родиполк – Варта отошел, затосковав по другам своим ратным да по полям раздольным, где вел бои с супротивниками.
Он окинул взглядом ветхую малую светелку, и чудилось Родиполку – Варте, что было в той избе просторно, светло. Знатна та светелка была! Приходил сюда людь простой за той подмогою кудесническою. Помогал кудесник всем, да сияла светлица та радостью да любовию большой, народной. Ничего сильнее той радости нет, она любую горесть да печаль изгонит. А как нет той печали – то жив народ его любый, песнями звонкими, хороводами-плясками нарядными да уделом своим народным. Вспомнил он люд – разный, но свой, родный, сильный, яркий, да радо ему стало в духе его.
Рядом с ним стоял его батюшка, добро глядел на него, словно весь его дух понял, прознал, о чем думает его сын-подмастерье. Почуял то Варта, всем духом своим почуял! Разведал кудесник и печаль его, и тоску по тем славным боям да победам над ворогом – и, небось, и сам овогда тосковал по той поре, когда был знатным богатырем – Славем.
Но и кудесником Ворисеем он был велик, да не хуже богатыря Славя! То и ему хорошо быть подмастерьем да ученье то изведать. Надобно и Варте добро нести людям, чтобы та радость людская великой была да одолевала ту печаль горькую, истомную.
Старый кудесник усадил сына свого за малый стол, достал деревянные ложки да мисы, все поставил пред ним, а сам пошел к печи. Вытянул еще горячий кашник с темной кашею, потянуло съестным да сытным, родовою теплотой.
За столом Родиполк – Варта украдкой, боясь встретиться взором, рассматривал отца. Теперь он не казался ему стариком. Лицо его было хоть и потемневшим от солнечных лучей, но живым и свежим. А после он заглянул батюшке в глаза – дух того был спокоен. А потом еще дальше посмотрел Варта, в даль прошедшую – увидел жизнь кудесника в густом Непущем лесу. Поначалу был тот не один, а с мастером-кудесником. А потом уж один стал. Сам он жил в глубине лесу, в темной да древней избе. Не было рядом с ним более ни жонки, ни дитяток, ни роду нового. Успокоился Варта, дух утешился его. Да и сам он, Варта, без жонки был да без роду свого. Не случилось того… А только печаль осталась заместо рода свого. Ушли от него все девицы, его невесты: и Милорада, что мать сватала ему, и Чаруша, что ушла за Леть-реку, и жена его названная, княженька Милолика, и Мирослава, что завет давала ждать его. Была Баяна, но та уж ненавистна к нему стала, более чем с любовию. Варта тяжко вздохнул, отошел от виденья того.
Поглядел он снова без стеснения в батюшкины глаза. А тот словно все понимал да смотрел на него, извиняя сына за его недоверие ревностное к нему. Глаза темно-зеленые, живые, цепкие все подмечали в сыне. Овогда в том взгляде пробивалось упрямство да своенравный дух знатного богатыря. Но все ж кудесника в тех глазах было больше, а потому мудрость да спокойствие побеждали то богатырское своеволие. Становились они светлыми, почти прозрачно-зелеными, как та морская спокойная водица, полнились красотою древней мудрости.
Образ его стал мягок, но княжеские черты не стерлись с сильного, загорелого лица. Если бы не серо-белые власа да борода, то он был бы сильным, мужалым мужиком. Но они делали его совсем стариком, хоть еще и бодрым и живым.
За едой Ворисей завел говор опервым, не таясь, сказывал о своей долгой жизни в Непущем лесе. Сын с любопытством слушал да все представлял себе.
Пред ним возник образ седовласого старца – кудесника Лапты из Непущего леса, тот словно появился из туману пред сильным богатырем Славем – батюшкою Родиполка. Власы его сплетены были в густую косу, что висела до краев длинного платья. Смерил он славного богатыря острым взглядом из-под нависших косматых бровей. Лицо его посуровело, чело прорезали одве глубокие полосы. Захолодел весь дух у богатыря Славя, а мудрец рукой его поманил.
– Надобно, – говорил он весомо, словно Перун-громовержец, – со мною-то идти в Непущий лес да быть моим подмастерьем.
Батюшка хотел было отказ дать, ведь богатырь он да по нраву ему в боях победы одерживать вместе с князем да под управою сильного воеводы. Но не смог вымолвить и слова, а старец далее так же сильно говор вести стал:
– То решили все Верхогляды да сама судьбинушка. То уж супротив не идти тебе, не тягаться, – продолжил он уж более мягко, – тебе с Верхоглядами, не перечить им. А как будет весна-Макуша последующая, теплая, да как соловьи затянут свою звонкую долгую песню, ты уж к лесу подходи. Да не пужайся! Лес хоть темен, но ласков… – Старец то словно и не богатырю сказывал, а кудеснику-подмастерью. – Поклон соверши, да по тропке узкой, извилистой прямо и ступай, к избе-то и выйдешь. Да помни! Власа свои не режь, в косу, как девица, плети – то сила тебе будет непобедимая.
Да и как батюшка Славь мог дать отказ, ведь кудесникам-то отказу не дают, супротив не идут!
Весь круголет от весны до весны последующей дух его неспокоен был. Не смог он забыть слова кудесника-старца. Власы свои, как и просил старый кудесник, не резал, а плел в косу. Поначалу она получалась нескладная, а к весне – уж прямая да ладная стала. То уж понял Славь путь свой, да более не мог быть на полях ратных и победы одерживать над ворогами. Дух его более не горел той страстью воинственной, а все тянулся к кудесническому учению.
По весне-красе, девице Макуше, отпросился он у воеводы да и у самого князя в тот Непущий лес, к старому кудеснику Лапте. Супротив они не шли, не стали тягаться с ведуном да с самой судьбинушкой-Вехоч. Отпустили его. Подошел он к Непущему лесу да, как старец учил его, поклонился ему да позволения испросил. Открылась ему тропинка извилистая, узкая, да повела к самой древней избе кудесника. А после уж жил там да учился кудесническому мастерству, да овсе вокруг тому помогало. А как Лапта ушел за Леть-реку (а было то с опять годков опосля), то уж стал кудесник один жить. Хотел было кудесник Варта вернуться в свою родовую избу, к роду свому, к жонке да сыну. Но Верхогляды-боги на то запрет дали, велели в лесу быть да силу свою беречь для последующего великого да знатного кудесника.
Батюшка спохватился, виновато глянул на сына да добавил, что по свому отпрыску да сродникам, прародителям тоску в духе имел – не забывал, помнил. Но супротив Верхоглядовского слова пойти не мог:
– Позволенья на то не было.
А однажды пришли к нему те Верхогляды да с самой Берегинюшкой-матушкой – да про его сына сказывали. Что тот великим кудесником стал да будет еще знатнее. Что грядущее его решено уже, а для того сила да мощь надобна. И что они поручают ему, Ворисею-то, ученье его сына Родиполка.
Родиполк – Варта опять вспомнил мать свою, как ждала мужа свого – Вертиполоха, но про то батюшке не сказывал. Ведь кудесник он да сам все уразумеет, а то, может, и уразумел уже. Но то у батюшки не спросил, не надобно то делать – дух бередить да печаль сеять. Да и про остальных-то – жон да девиц своих – не сказывал, не бередил рану свою, не сеял печаль в духе своем да батюшкином.
…Жизнь их совместная потекла просто, ладно, но в таинстве знаний кудеснических. Хоть и думал Ворисей, что уж нечему сына свого учить, ведь велик он – от самого Рода-Верхогляда пошел.
– Как от Рода? – спросил его сам Родиполк – Варта, пытливо глядя на батюшку.
Не смог сказывать ему Ворисей, что видел он самого Верхогляда-Рода, что приходил по ноченьке к жонке его – Любе. Но ответ дал таков:
– Уж то дела Верхоглядовские, про то и думать не надобно. Уж потом все уразумеешь.
Сын про тот говор свой забыл, да о том более не спрашивал. Вот он, батюшка, тут, с ним рядом, а остальное уж все потом будет, потом уразумеет.
Рядом с батюшкою Родиполк – Варта жил да подмогу оказывал. Каждый день, прошедший с кудесником, он словно заново жизнь свою проживал. Дела их были совместные, разные: то разнотравья собрать, то водицы в дужку наносить, то хворосту да съестного заготовить. Но и ученья были. Учил его батюшка всему: и богатырскому, и кудесническому. Славен он был, богатырь тот Славь, не забыл своей богатырской силы. Выходили они по раннему утру да сходились в боях дружных. Схлестывались мечи их, малый да великий, сходились силы Верхоглядовские. А овогда батюшка свой меч и не поднимал. Руки-то свои кудеснические вперед выставит да на Родиполка – Варту направит. А Варта уж стоит бессильный, рук да ног не чует. А после кудесник руки-то свои опустит, а у Варты сила та прибывает, может он и руками да ногами двигать, и свой меч поднять. Посмеивается над ним старый кудесник, улыбается доброю улыбкой сквозь седую бороду. От той улыбки и самому Родиполку – Варте тепло делается, обиды на батюшку нет.
– Ты уж, сынок, не горюй, и то мастерство одолеешь, будешь еще знатнее меня.
Да не было горести в том духе сыновьем, не горевал, не печалился да обиды не держал он. На то и в подмастерьях ходит, чтобы ученье то перенимать.
Потекла его новая жизнь, словно луч золотистый по поляне скользит, по травушке смарагдовой, да тепло за собой оставляет. Спокойно стало в духе его. А может, то и есть счастие – тихое да ласковое, думал Родиполк – Варта, подмогу чиня своему батюшке-кудеснику. А отец-то наученье делал, да все больше кудесническое.
– Силушка-то не от прародителей, а от Верхоглядов, – стоя посередке леса, говорил кудесник-батюшка своему подмастерью-сыну. – А Верхогляды-то… – и он раскинул руки в стороны: – Вот он, Верхогляд, повсюду. И в деревце маленьком, – он погладил рукою деревце, – и здесь вот, – и он указал на травушку рукою, – и в камне сильном, и в водице нежной. То и силушка наша отовсюду: и от травушки, и от деревца, и от земельки-матушки.
Не перечил ему Варта, он уж и сам то уразумел, чуя силу от всего живого.
Каждый день показывал ему кудесник места знатные – Верхоглядовские, где силушки набраться можно али с самими Верхоглядами совет держать. Вон та полянка чудная, где сплелись верхушками деревья статные, – там уж сама Лада с Берегинюшкой ходят, все своею ласковою силою наделяют. А вон там, поодаль, деревья, сплетенные стволами, словно замершие образы древнего люда, лежат округ них великие валуны, стерегут. Там уж весну-Макушу заприметить можно да грозного Верхогляда – бога Световида. А там уж далее, за поляной светлой, насыпь горкою, поросла цветами яркими, сине-желтыми, – там уж Мать – сыра земелька восседает, словно молодица ярая, в платье из зелени. А уж дальше, коль в саму глубь леса зайти, можно разглядеть малое озерцо, окруженное кустами, но не ровными, а словно та волна морская – горбами. Там уж по Купале и мавок увидать можно. Но на то озерцо Варта редко ходил, все боялся свою мать-красу увидеть. Но одно место Варте особо любым стало. Было оно недалеченько от их худой да древней избы. Надобно только чуть в сторонку пройти по узкой тропке да выйти на округлую лесную поляну между очетырех широких да высоких, словно то небо подпирают, деревьев. Сплелись они верхушками-ветвями, соединились веточками да листочками. Коль станешь промеж ними, да в самой середине той поляны, поднимешь руки вверх к тем верхушкам да глаза закроешь, то пойдет та силушка от самой земельки-матушки, наполнит от пяток до макушки. А после уж наоборот: от темечка до самых пят. А как наберешься той силушки Верхоглядовской, то уж и сами Верхогляды на поляну ту придут да говор с тобой вести будут. Да приходят они, Верхогляды-то, в образах разных: то словно девицы да молодцы, а то и великаны знатные, а овогда – и словно простой люд, не знатный.
То таких мест по всему лесу тьма-тьмущая. Но те места сам лес Непущий оберегает, иного люду не пускает, заводит, уводит да запутывает, глаза туманом застилает.
– Науку тебе дам велику, – говорил отец сыну, – мастерство, кудесничество. Чтобы мог ты в любом бою побеждать, да без лука и меча. А как научу, должон ты то умение в себе копить, а мастерство улучшать.
Варта того и не понял, что батюшке его по земельке-то родимой ходить недолго осталось: как даст ту силушку, так и сам пойдет к прародителям.
– Но для силы той, – продолжал кудесник старый, – надобно с самим Верхоглядом-Родом встретиться да имя его назвать. А коль назовешь, то обретешь новую силу, другую. А после я тебя научу, как ею управлять, – говорил Ворисей, идя рядом с Вартою по лесной тропинке. – Ну, вот и дошли. Вот место это, заветное, где с Верхоглядами встретиться можно.
Варта поглядел туда, куда указывал рукой батюшка, но нового ничего не увидал. По кругу высокие, древние, с толстыми стволами – что и руками не обхватишь – деревья росли. Меж деревьями теми, словно замершие Верхогляды-боги, лежали валуны да камни, а вокруг – трава да цветы бело-солнечные. Посередке меж тех деревьев – малый родничок, брусочками обложен давнишними, прародительскими али самими древними кудесниками-волхвами. А от родничка малый ручеек бежит-пробивается, с водою живительною, прохладною. Возле него низкая скамья слажена, на скамье – ковш-ладья. Средь густых крон пробился летний ясный луч света, да прямо в родничок. Вода занежилась под тем лучом, заиграла живыми самоцветами.
Отец радостно воскликнул:
– Вот и Ярило-батюшка поспел! То иди, сынок, к родничку да водицы испей, а я уж в избе тебя дожидаться стану. Да не обидь, коль увидишь кого.
Варта кивнул, не поняв, увидал то батюшка или нет.
Подождав минуту, двинулся к ручью. Ступал медленно босыми ногами по мягкой свежей травушке, словно лебедь по водице плыл. И чудилось ему, что не идет он вовсе, не ступает ноженьками по земельке-матушке, а словно плывет над ней.
Подошел он к водице, поклонился, преклонил одно колено, испросил разрешенья испить. В родничке играла живо вода, светила самоцветами. Понял Варта: разрешил ему ключ напиться своей живительной водицы. Набрал в ладони, испил. Холодная вода, свежая, ободрила его. Вдруг он почуял, что не один. Обернулся. Недалеченько от родника стоял сухонький, маленький, сгорбленный старичок. Был он бос да одет просто, по-народному: белая рубаха без подпояска да штаны светлые. Борода его белая была до самой груди, а власы огненно-красные, до плеч, сильной волной ложилися. Через лоб его алая повязка широкая тянулась, плотно, словно срослась с челом его высоким. Подивился тому Варта, но поклонился старцу. Ведь неведомо, кто под тем образом скрыт. Старец ему улыбнулся доброй улыбкой.
– Небось изморился с дороги-то, уж водицы испей – живительная.
Он взял ковш-ладию, набрал водицы да поднес старику. Тот снова улыбнулся ему, принял ковш, испил.
Глядит Варта, а на лбу у того, на самой ленте знаки золотом зияют. Да не простые те знаки, а Верхоглядовские. Никогда Варта тех знаков не видывал, но вдруг он то уразумел да прочитал слово то Верхоглядовское.
– Арий! – вымолвил он удивленно. И опять поклон совершил: – Славь тебе, великий Арий!
– И тебе славь, сын мой! – ответил ему Верхогляд-Род. По-доброму, но строго, словно сына свого родного поучал.
Тут закружилось все, как в веретене, заблестело, замелькало, заискрилось, залило поляну ту ярким солнечным златым светом. Ветер на него подул сильно, в самую грудь. Да и почудилось ему, что вдохнул тот ветер в него новую силу. Была она могучая, но вместе с тем ласковая и нежная. Огляделся он вокруг: все стало иным, трава вдруг не трава, а словно живое зверьё, трепещет, извивается. А деревья-то, деревья! Жизнь по ним течет, словно сок золотой. А сок тот сама матушка-земелька дает, да все самоцветный, пестрый. Как дойдет тот сок до деревьев, то поначалу к корням – питает их, а после-то по стволу течет, переливается, а там уж и до верхушки доходит. А как дойдет, то дерево, словно людь какой, руки-ветви раскинет да солнцу радуется.
Поглядел он на те деревья давние вокруг себя. Ярко ему стало от тех красок да от той новой жизни, что видел он. Спохватился. Оглянулся. Старика того и след простыл. Словно и не было его здесь да не давал он испить ему. Ковш-ладия так и стоит на лаве. «Кудесничество!» – подумал он про то.
А после на себя глянул. Сила в нем, по жилам его, словно тот сок золотой по деревьям течет, прибывает. Он опять на деревья глянул, но уж будто не на них, а мимо, поверх них, вдаль.
И увидел он вдалеке себя – мужалого, крепкого, сильного, да уже совсем другого мужалого. Власы его курчавые, огненно-красные, по-княжески убраны, до плеч волнами ложатся. А на главе его княжий обруч золотой да в алых самоцветах. И не прост тот обруч был, а самого главного князя. Он-то, будущий, прямо смотрит, не страшась, да все исподлобья, сурово. А сам гордо выхаживает, величаво, в нарядных ало-багряных в золоте одежах, знатно. Ходит он по богатым палатам тем княжеским, да не чужим, а своим, да овсе ему кланяются. Словно он не простой богатырь али кудесник, а сам знатный главный князь, да управляет он не одним Свуяныческим колом да Суздальским краем, а другим большим градом – Кийскою Русью. Увидел он то ясно. Но не стало в духе его смятения али неверия тому, а пришли к нему безмятежность да спокойствие. «Вот что уготовано мне судьбинушкой! Знать, на то сами Верхогляды меня ставят. Супротив них уж идти-то не велено да не ладно.» Исчезло то видение, ушло. Стоял он посеред Непущего леса, на той самой поляне, а рядом – родничок Верхоглядовский.
Возвратился Родиполк в избу кудесников. Батюшка ждал его за столом нарядным, по нем было видно: знает уж про все. И про Верхогляда-Рода, что приходил к нему, Родиполку – Варте, и про говор, что вел с ним, и про видение то странное, что увидел он вдалеке, в своем грядущем. Ничего не сказывал ему батюшка. Да и что тут говор-то вести зазря, все уж ясно. Светло ему стало в духе его, тепло и спокойно, словно про то знал уж давно, что быть ему главным князем. Одно заботило его – чтобы был готов он духом своим к тому в срок свой.
Старый кудесник достал из печи древний кашник с желтою кашей, поставил на стол. Посередке – хлеб теплый малый, рядом лук печеный. Когда ели, Родиполк – Варта кашу хвалил да батюшку благодарил. Дух сына небывалою теплотою залился, он встал да низко поклонился батюшке. У Ветиполоха – Ворисея слезы выступили:
– Не надобно уж того, то пустое.
Варта открылся Ворисею:
– Видел я, батюшка, себя грядущего, словно княже я главный. То когда будет?
Батюшка улыбнулся, уж он все знал:
– Будет то, сынок, будет. То, знать, так Верхогляды решили. На твой спрос видение тебе будет по ноченьке, ты уж радетельным будь. А коль проснешься, то уж свой сон обдумай, каждую тонкость продумай, припомни. Ответ на то будет тебе от самих Верхоглядов.
Варта в ту ночь уснул крепким беззаботным сном. Было, как батюшка ему и предсказывал, видение. Чудное, яркое. Все оно ему поведало про жизнь его последующую.
…Лежали упрямо на той ясной поляне по кругу большие валуны-камни, остряками вверх да все разные. Одни каменища – совсем давнишние, старые, древние, густым темным мхом поросшие, иные недавние – только чуть земелькою припорошённые, а прочие же – совсем чистые, свежие. Лежали они разные, но все серые, грозные. А в круге том, меж камней тех разных, лежали одва камня совсем чудные, отличные от всех. Один из них – могучий, серый, большой, серебром осыпанный, а другой иной – худой, тонкий, но весь в злате горит. А посреди того круга, в самой середине поляны, лежал Упырь – камень старый, землею темной припорошенный, весь мхом покрытый, листьями да ветвями заваленный. Выглядел он грозно, сурово, и другие камни то словно чуяли да лежали не шелохнувшись.
В миг один появились Верхогляды: знатная роженица Жива – с небесным цветом влас да в белом, словно облако, платье; чарующая Мать – сыра земелька, одета, словно поляна нарядная, с руками-ветвями да власами – ветвями ракиты и с цветами плетущимися. Пришел и грозный, в золотых латах богатыря да с длинными власами и чубом, Перун-громовержец. А последней вышла из туману жонка самого Ярила – весна-Макуша с огненными кудрями, как и у самого Родиполка – Варты. Стали Верхогляды расти ввысь да уперлись головами прямо в нежное синее небо, стоят да глядят на те камни с высоты своей.
Поднял Перун свою сильную да мощную руку и направил на тот старый Упырь-камень. Подняла Мать – сыра земелька руки-ветви свои да стала тянуть всю земельку к небу. Задрожала земелька, затрепетало все вокруг, весь лес. Упырь, тот камень, закачался из стороны в сторону, а земелька-то разверзлась, да тот каменище в земельку ушел, быстро, словно его и не было. От того места растрескалась земелька, да и пошла по тому кругу, и те камни разные заходили из стороны в сторону, закачались. Какие-то из них следом за тем каменищем пошли, да все под земельку-матушку спустились. Опустила Мать – сыра земелька руки-ветви, разломы те в земле соединились, срослись. А после Жива – краса-молодица сняла свое алое намысто да бросила его посреди круга. Разорвалось оно, рассыпалось. Да пошли те бусины алые прорастать, да покрыли алым цветом всю поляну ясную. Стали на те места пустые камни, словно цветы да травы, пробиваться, да все они новые, младые, свежие, но все серые. А после весна-Макуша опять подняла руки-ветви свои. Вихрь поднялся, закружился да поднял один камень-валун, что сребром блестел, и поставила его в самой середке того круга. А он – тот камень – врос в земельку ту, да словно там и был. Но прошел миг, и камень тот снова в земельку ушел, скрылся там, в самой глубине ее. И снова Макуша-весна подняла руки свои – поднялася круговерть. И вихрь тот подхватил камень, что золотом обсыпан, да поставил вновь посреди того круга. И пошел от того камня свет ясный золотой. А после стали расти новые камни, да около тех, по овторому кругу да по отретьему. Соединили руки Верхогляды-боги, да лучи от них яркие-разноцветные пошли на камни те да на тот, что посередке был. Засветилась ярким светом поляна вся.
Проснулся Родиполк – Варта. Закрыл глаза, припомнил весь сон дивный. Но не было от того сна-видения страха, смуты. Дух его мирный был, бесстрашный. И словно был тот дух его уж не людским, с горестями да страданиями, со страхом да бедами, а стал он крепок, как Верхоглядовский Дух – ничто его не трогает, а силен он, словно меч стальной булатный. Не подивился он тому, словно знал, что то случится с духом его да с ним самим теперешним али грядущим. Встал он, оделся. Взяв свой меч, вышел из старой избы да хотел пойти на свою любу поляну. Но в думах его образ иной возник – малого озерца, что боялся он доселе. Уж теперь-то он ничего того не боится, ни плавучих девиц горемычных, ни матери своей, что во сне ему Тарою привиделась, да хоть самого быстроногого лешего. Вышел да отправился в самый дальний лес, где уж то озерцо мерцало.
Было оно малым да темным. Верхушки деревьев, что поросли округ, соединялись да не пропускали света яркого на ту водицу. Мерцало оно холодным темным светом, словно то небо ночное осталось в той водице. Свежестью подуло на Родиполка – Варту, силою. Поклонился озерной водице. Скинул меч да одежу свою – да вошел в то озерко. Вода сверкнула темным рудниковым самоцветом, заиграла темно-небесным цветом. Свежая вода ласково приняла его тело. Он, как учил его прародитель Всевласий, сильно, но нежно разгребал ту водицу руками, поплыл. Доплыв до супротивного берега, он, оттолкнувшись, поплыл обратно. «Прощай, матушка, – подумал. – Уж теперь тебе покой будет. Прощай и ты, Мирослава». Вылез, глянул на озеро, оно в ответ темными бездонными глазами смотрела на него Родиполка – Варту. Блеснув ими еще раз, всколыхнулось, притихло, погребая своими темными водами горькие слова младого молодца, богатыря-кудесника.
Оделся да пошел он, как и задумывал, на полянку меж тех деревьев древних. Ранний осенний Авсей сиял прохладою и чистотой. Новый день зарождался проблеском сизо-румяной зорьки, малой нежной Аргуны. Своим ласковым цветом она разрывала серость неба, зарождая собою новую жизнь последующего дня. С этим новым днем он яро почуял свою грядущую иную жизнь княжескую. Желает ли он того? Неведомо ему. Но чует он в духе своем решимость к той другой своей жизни, что ждет всех их, да и его самого. А коль готов он, то уж и возжелает того, когда время-Своярт перетрёт в своем круге жерновском весны, лета, зимы да осени да принесет с собою новую его жизнь.
Одва главных князя сменят друг дружку: Зигмула Ясноглядович – что главеет по-теперешнему, да Вольха Вениславович, что будет грядущим князем. Он вспомнил открытое лицо Вольхи Силовича да его княжескую украсу – толстый сребряный обруч, что так не любил носить Вольха Вениславович. Вот он, главный князь будущий! Знатный, славный да великий княже! А после уж он-то, Родиполк, будет князем. Вновь он глянул поверх деревьев рыже-желтых – увидал себя мужалого с княжеским обручем на главе. «То уж теперь судьба моя Вехоч! Уготовила она мне долю княжескую, да не просто княжескую, а самого главного князя». Налетел, подул сильно Вохр-ветер, поднял листья опавшие ввысь, закружил веретеном желтым да опять уложил на земельку-матушку. «Уж думы мои верные! Сами Верхогляды мне про то сказывают. А супротив них уж идти не надобно. Уж им-то, Верхоглядам, все заранее ведомо, то уж они все знают про овсех, да и про него, Родиполка Стогнуцкого из роду княжеского Святославовича, что был народу из древлянического». Вспомнил он Рода-Ария и его алую ленту да вдруг услышал издалека:
– Коль подмога надобна, то уж обзовись ко мне, приду я. Окликни меня, да буду я с тобою. Сила моя в тебе будет да в духе твоем. А коль тяжко станет, то уж к источнику подходи, завсегда свидимся.
Успокоился Варта: коль с ним сам Род-Верхогляд да сила его начальная, то, знать, надобно тому быть княжеству да и ему – главным князем. Тепло стало в духе его, тепло да ласково. Скоро батюшка придёт кудесник да будет с ним на мечах бой новый вести да ученье делать. Он-то завсегда знает, где найти сына свого Родиполка, по своему по кудесническому ходу.
Варта пошел далее, вглубь авсеевского желто-зеленого леса. На чистой да светлой поляне с густой, но уже потемневшей травушкой меж высоких да плетистых кустов лежала гурьба больших серо-коричневых каменей, что с одной стороны поросли сочным мхом. Один из валунов склонился боком, совсем лежал на земельке-матушке, плотно упираясь острием своим в больших собратьев. Те же лежали смирно, плечом к плечу, плотно поддерживая друг друга. Они напомнили ему те большие каменища из его сна-видения. Круг камней – то знатного роду князья, но не знатны они совсем, а духом все простые, серые.
На поляне у одного из камней, что лежали гурьбой, верх был словно мечом срезан, ровен да гладок. Родиполк постоял возле них, поглядел. Сильны они, могучи. Древние. Долго лежали тут, до него, да и будут лежать опосля, завсегда. Он взобрался на тот знатный камень, что был с ровным верхом, да сел. Уходило с этой ночью все ребяческое из духа его, наполнялся он мужалостью да мудростью. Глянул ввысь. Тонко засвистели своими певучими голосами птицы. Светало. Тихо набирал Ярило-батюшка сочность да озарял своим хоть и авсеевским, но все ж ласковым теплом. Скоро он сменит облик да станет зимним Хорсом, со светлыми, но холодными лучами. Ушло все, что было по тому ребячеству – и обида на Журбу, своеволие его, все то уж позади стало. Глаза его зеленые преисполнились светлой мудрости. А знак тот, княжеский, – отметина – потемнел, и уж каждый подметит, что пред ним князь. Теперь уж верно отметина та про княженье говорит. Да и все про то сказывает: и видения его, и весны те, что на один десяток с одвумя свернули. «Верно, быть тому княжеству великому, да и мне знатным князем…»
Медленно оживал лес и все его обитатели. Зашуршала листва, задетая рыже-серой белкой. Родиполк взглянул туда – ее уж и след простыл. Чуть поодаль снова затрепетала листва, на него удивленно глядел олененок. Его мордочка чуть показалась из-за ветвей, и тут же скрылась. Родиполк – Варта улыбнулся.
– Жизнь та новая, ладная!
Звери сжились с ним, и уж его не боялись, хотя и сторонились. Только кудеснику Ворисею удавалось ласкать их да привечать. Он смотрел долго в их звериные глаза. Те по-своему, по-звериному, говорили с ним, а он словно понимал их диковинную речь. А после уж чудно сказывал Родиполку о том звере, о его жизни да заботах.
И сам Родиполк – Варта уже свыкся с ними и без трепета в духе своем принимал их, когда чуял те шорохи, вспоминая свою мать Тару-мавку. Они занялись своею жизнью да авсеевскими заботами. Он закрыл глаза, прислушиваясь к себе. В духе его было тихо, спокойно. Он готов был принять свою новую княжескую жизнь с согласием, не идя супротив того Верхоглядовского решения. Солнечные лучи пробивались сквозь светлую листву, озаряя поляну да самого богатыря-кудесника. Нежно лаская его лицо, терялись в густой огненной бороде.
Наступал новый день, а с ним и новая, ладная жизнь – кудесническая, да грядущая – княжеская.