Read the book: «24 причины для счастья»

1. Снегопад

В преддверии Нового года почему-то все шло наперекосяк.

Во-первых, истек срок годности Марусиного рецепта на лекарство, чего она в этой суете и не заметила, а спрея осталось хорошо если на пару дней. Во-вторых, аллерголог в их поликлинике выдавала рецепты исключительно по средам, в тот самый день, когда она работала с часу до четырех. И это еще хорошо, что врач не требовала обязательного присутствия ребенка для того, что выдать рецепт. Собственно, на этом все хорошее и заканчивалось.

Кабинет закрывался в четыре. От работы до больницы ехать было на общественном транспорте сорок минут, на такси – двадцать, но такси в эти предпраздничные дни стоило столько, что она только открыла приложение, длинно присвистнула и закрыла его обратно.

С работы пришлось унизительно отпрашиваться и клятвенно обещать начальнику, что она все доделает, все отправит, что у неё нет другого выхода и ей нужно съездить по делам именно сегодня.

– Почему нельзя заниматься делами в свой выходной день? – с какой-то высокомерной брезгливостью поинтересовался Игорь, откинувшись на спинку своего кресла и закидывая руки за голову так, что обнажались широкие запястья, такие смуглые на контрасте с белизной манжет.

Следуя европейским традициям, он просил называть его именно так —по имени, без отчества, – но почему-то это не особо помогало, и атмосфера в коллективе вовсе не становилась от этого прогрессивной, либеральной и доброжелательной. Скорее наоборот.

Ей очень хотелось язвительно ответить ему, что вот, представьте себе, почему-то, когда у меня выходной, в больнице тоже никто не работает. Странно, правда?

Но она преодолела себя и смиренно объяснила начальнику, что ей очень жаль, но по-другому и правда не получится.

Игорь оторвался на славу: он долго и с удовольствием припоминал ей все её бесконечные больничные, а также ту неделю, которую она совсем недавно брала за свой счёт.

– Нельзя было в это время решить свои дела? Обязательно это делать в ваше оплачиваемое рабочее время?

Она только пожала плечами.

Ну что она могла сказать холеному самодовольному Игорю? О чем она могла ему поведать в свое оправдание? О том, как сложно воспитывать одной ребенка? О том, что эта неделя ей была нужна, чтобы съездить в другой город к сильно заболевшей маме?

Был бы кто другой на его месте, она, может, и попыталась бы объясниться, но Игорь не производил впечатление того, кто мог бы такое понять. Казалось, у него не было ни детей, ни семьи, ни родителей, и он сразу родился в этом дорогом деловом костюме, с опытом и образованием, весь такой идеальный, отполированный до кончиков ногтей и ужасно мерзкий. Не имеющий сочувствия и сострадания ни к кому.

Он сам работал как машина и от других хотел точно того же.

А она так не могла. У нее была маленькая дочка и был рецепт на лекарство, который надо забрать сегодня. До четырех часов дня.

Игорь её все же отпустил, но, торопясь доделать дела, она вышла с работы на пару минут позже, чем собиралась. Всего на пару минут позже! Но эти две минуты все в итоге и поломали.

Автобус уехал прямо у неё из-под носа, и это было нечеловечески обидно, потому что следующий шел только через восемь минут. Впрочем, паниковать было рано: время еще было.

А вот ужина дома не было! Поэтому, стоя на остановке и притопывая ногами, чтобы не замерзнуть, она начала прикидывать, что бы такого успеть приготовить из имеющегося в холодильнике или морозилке, чтобы не заходить в супермаркет. Потому что трёхлетняя Маруся после садика не хотела идти ни в какой магазин, а хотела домой. К своим любимым игрушкам.

Она рассеянно дождалась следующего автобуса и, как только он подъехал и открыл двери, шагнула туда, все ещё размышляя о том, что же лучше: пожарить не самые полезные сосиски, которые дочка сто процентов будет есть и которые готовятся очень быстро, или запечь брокколи с рыбой, что гораздо более полезно и тоже быстро готовится, но велик шанс что Маруся заплюет ей этой брокколи весь кухонный стол и стены.

Она уже мысленно решилась на сосиски, пойдя на компромисс с материнской совестью, как вдруг из размышлений её вырвал приветливый механический голос.

– Восточная, – сказали из динамиков. – Следующая остановка – площадь Ленина.

– Что?! А разве девяносто девятый так идёт? – беспомощно спросила она у людей, стоявших рядом с ней.

– Так это не девяносто девятый, – презрительно сказала какая-то женщина. – Это сто третий. Он в Сады идёт.

Она пробормотала себе под нос непристойное ругательство, и женщина осуждающе на неё покосилась.

Прекрасно, просто прекрасно! Она села не тот автобус! Почему-то думала, что как раз должен был подъехать её, отвлеклась и зачем-то… Ох черт.

Она выпрыгнула на следующей остановке и начала тыкать в кнопки приложения, чтобы выстроить маршрут до больницы.

Маршрут в целом выстраивался, но очень и очень неудобный. Надо было пройти пешком до следующей остановки, там пересесть на трамвай, и уже трамвай довез бы её до больницы. Почти до больницы. Всего лишь километр пешком, и она на месте.

Она всё ещё успевала, потому что время на дорогу было взято с запасом, но уже начинала нервничать.

Задыхаясь на ходу от быстрого шага, она почти добралась до следующей остановки и, подходя ближе, увидела хвост трамвая. Именно того, который ей был нужен.

– Поднажмём, Лида, – сказала она сама себе и побежала.

В конце концов, зря она что ли в школе занималась легкой атлетикой?

В трамвай она заскочила, буквально протиснувшись через двери, и облегчённо, радостно выдохнула. Щеки разрумянились, ей было жарко и весело. А что? В больницу она, считай, успела. На работу уже сегодня идти не надо. А дома её ждал вкусный ужин из сосисок с макаронами, обнимашки со смешной кругленькой Марусей, и уютное похрапывание рыжего кота Максика, который очень любил пристраиваться ей под бок, пока она читала дочке сказки.

Ещё раз улыбнувшись, она заглянула в телефон, чтобы уточнить, на какой остановке ей выходить, и вдруг с ужасом поняла, что села не на тот трамвай. Вернее, на тот, но шел он совсем в другую сторону, не в ту, в которую ей было надо.

Ну как так получилось?! Зачем вообще надо было так спешить, разве нельзя было нормально посмотреть? Дура она. Невнимательная дура и идиотка.

Она выскочила из трамвая на следующей остановке, которая была уже после того, как они переехали через мост, и огляделась: вокруг был абсолютно незнакомый район с новыми многоэтажками. Телефон говорил, что добираться отсюда до больницы она будет полчаса. Кабинет закрывался через двадцать минут.

«Да бог уже с ними, с этими деньгами», – подумала она и открыла приложение такси. Вбила адрес, и…

Нет свободных машин.

Да черт бы это все побрал!

На улице шел мелкий снег, он летел ей в глаза, в нос, в рот, и она глотала его, бездумно глядя куда-то в выбеленный горизонт и чувствуя себя такой бессильной, как никогда в жизни. Разве такой должна быть взрослая женщина, которая воспитывает ребенка? Разве имеет она право так глупо косячить? Разве она не должна всегда-всегда со всем справляться?

Машина, затормозившая прямо перед ней, посигналила так резко и громко, что она вздрогнула. И невольно посмотрела на нее, шмыгнув носом.

– Лидия? – в приоткрывшемся окошке показалось недовольное лицо Игоря. – Вы что тут делаете?

– А вы что тут делаете?

– Живу, – неприязненно ответил он.

– А почему вы не на работе? – глупо спросила она.

Он вздохнул.

– У меня болеет кошка, – пояснил он тоном, который приберегал для особенно тупых поставщиков. – Должен был прийти ветеринар, чтобы поставить ей укол, поэтому мне пришлось вернуться домой. Теперь еду обратно в офис. А ваши дела как? Кончились уже? Может, вернетесь на работу, в таком случае? До конца рабочего дня еще два часа.

– Идите вы нахрен, Игорь, – зло сказала она и все-таки расплакалась.

И даже не поняла, как очутилась внутри его машины, где было тепло и пахло фруктовой жвачкой. И даже не поняла, почему начала запальчиво рассказывать ему и про дочку, и про рецепт, и про дурацкие трамваи, которые почему-то едут не в ту сторону.

– Ага, – сказал Игорь.

– Адрес, – сказал Игорь.

До больницы они домчались, когда на часах было без пяти четыре. Он привез ее прямо к крыльцу, хотя парковаться тут вроде бы было запрещено.

– Спасибо! – крикнула она ему уже на бегу, перескакивая сразу через две ступеньки высокой лестницы. Бахилы у порога, лифт на четвертый этаж, по коридору направо, четыреста десятый кабинет и…

– Закрыто, – растерянно сказала она сама себе, дергая ручку. Постучалась и дернула снова – никакой реакции.

– Так ушла она уже, – заметили из соседней очереди к офтальмологу.

– Как ушла? До четырех же сегодня.

– Так уже четыре.

– Без пяти! – яростно возразила она.

Но в очереди только пожали плечами.

Она снова дернула ручку двери, а потом повернулась и медленно побрела обратно к лифту. Врачи тоже люди, у них тоже могут быть дела, особенно в предновогодней суете. Она вон тоже сегодня раньше ушла с работы…

Абсолютно зря, как оказалось. Теперь еще этот день отрабатывать придется.

Как ни странно, Игорь не уехал, а стоял и курил около своей машины.

– Успели? – спросил он.

– Там уже закрыто.

– Но ведь сейчас только, – он посмотрел на часы, – без одной минуты четыре.

– Врачу это расскажите, – горько усмехнулась она.

– А в другой день прийти нельзя?

– Рецепты выдаются только по средам. А в следующую среду уже Новый год.

– А без рецепта лекарство купить нельзя?

– Это – нет, – она виновато пожала плечами. – Простите, что так все получилось. Я правда отработаю этот день.

– Садитесь, Лида, в машину, – бескомпромиссно заявил Игорь, метко отправляя окурок в стоящую неподалеку урну. – И напишите мне, как называется это лекарство.

Он сделал несколько звонков, с кем-то поговорил, что-то написал, потом опять позвонил, а потом повернулся к ней.

– Поехали. Пристегивайтесь. Одной упаковки хватит?

– Хватит, – торопливо сказала она. – Как раз до конца праздников, а там… Спасибо вам. Огромное спасибо!

– Не говорите ерунды.

Через полчаса у нее было в руках лекарство. Новое, в упаковке. Деньги за него отдал Игорь, не обращая внимания на ее слабые попытки всучить ему эти пятьсот рублей.

На обратном пути снег пошел еще сильнее и превратился в настоящий снегопад, засыпавший и дома, и людей, и дороги. Их машина медленно ползла в пробке из сотни таких же машин, а дворники беспрестанно чистили лобовое от летящих в него белых хлопьев. Заснеженный город в свете фар и фонарей выглядел декорацией к новогодней сказке, в которой лягушка становится царевной, а злобный начальник превращается в прекрасного принца.

– Вы потом еще на работу? – робко спросила она.

– Уже нет, – откликнулся Игорь. Вот такой, уставший, без привычной высокомерной маски на лице, он казался намного ближе и понятнее. – Вас отвезу и домой поеду. Какой у вас адрес?

– Мне не домой, мне в садик надо. За дочкой.

– А муж не может забрать?

– Откуда у меня муж? – весело удивилась она.

– У вас кольцо на пальце.

– Это не обручальное, вы что! – замотала она головой. – Это бабушкино, просто оно только на этот палец нормально садится!

– Ага, – сказал Игорь.

– Адрес садика, – сказал Игорь.

Она смущенно продиктовала улицу и номер дома, а потом, поколебавшись, все же спросила, как Игорь относится к ужину из сосисок с макаронами, на который она его прямо сейчас приглашает.

Оказалось, что замечательно относится.

Она тихонько улыбалась, глядя на снегопад за окном их машины, и очень надеялась, что рыжий Максик и кругленькая Маруся ему тоже понравятся.

2. Ёлочные игрушки

Она любила Новый год. Любила покупать подарки, украшать дом и наряжать елку. А муж никогда не понимал суеты вокруг этого дня и в первое же совместное празднование Нового года умудрился по-крупному встрять, не приготовив ей никакого подарка. Скандал был отсюда и до Луны, и далеко не сразу она поняла, что это не от скупости или глупости, просто для мужа и правда Новый год не праздник.

Спустя пять лет брака, а также спустя один ремонт, два переезда, бесчисленное количество ссор и примирений они наконец пришли к новогоднему нейтралитету, который устраивал обоих: муж честно выбирал с ней самую пушистую елку и ставил ее посреди зала, а еще закупал по списку продукты для новогодних салатов и терпеливо ездил первого января на посиделки к ее старшей сестре. А она за это не выносила мужу мозг по поводу праздника, не приставала с новогодними фильмами и песнями, каждый год готовила для него оливье «как у мамы, ладно?» и смирилась с тем, что подарками в этот день они не обмениваются.

Было в этом даже особое медитативное удовольствие – одной наряжать елку, пока муж увлеченно играет в свои стрелялки, а на диване спит их толстый флегматичный кот, посапывая и изредка дергая во сне лапой. В этом году было так же: привычно и уютно шумел ноутбук, остро пахло свежей хвоей и в комнате ярко сияли и подмигивали гирлянды, пока она неспешно вытаскивала из коробки елочные игрушки и, полюбовавшись поочередно каждой, вешала их на ветки. Ее елка никогда не была такой идеальной, как на красивых картинках, где все шарики золотые, а банты на них лиловые или наоборот, но ее это нисколько не огорчало.Такие елки хороши только в журналах и в торговых центрах, а дома пусть будут вот эти разномастные игрушки, а еще мишура с дождиком и обязательно Дед Мороз под елкой – еще тот, старый, с ватной бородой, выклянченный у мамы.

У каждой игрушки была своя история, она их все знала в лицо: вот эту пузатую сову они с мужем купили в Дрездене, а красный автобус привезла старшая сестра из своей поездки в Лондон. Чуть облезший зайчик на прищепке и снегурочка с монгольским лицом – это бабушкины игрушки. Оттуда же, из бабушкиной старой коробки, и вот эти серебристые сосульки и шишки. Синий шарик с белыми звездами подарил папа, а вот этот цыпленок…

Металлическая верхушка, за которую она взяла его, внезапно осталась у нее в пальцах, а сама игрушка упала на пол и разбилась. Отлетела голова со смешным клювом, тельце раскололось на несколько частей и только нижняя часть – скорлупка – осталась относительно целой.

Заинтересовавшись шумом, поднял голову сонный кот, она на него шикнула и тут же стала собирать осколки, чтобы эта пушистая морда не вздумала с ними играть. Острый край одного из кусочков стеклянной игрушки уколол палец, и на нем выступила капелька крови. Она машинально сунула палец в рот, зализывая ранку, и вдруг поняла, что плачет.

Это не была какая-то фамильная ценность или антиквариат, цыпленок был ее, личный. Она привезла его с фабрики елочных игрушек, куда их всей школой водили на экскурсию. Когда же? Классе в девятом? Да, в девятом. Потому что в десятом Горелова уже не было, он ушел в ПТУ. И тогда, в этом фабричном магазине, куда их привели после экскурсии, она очень хотела купить себе этого цыпленка. Он был страшно милый и не похожий на остальные игрушки, но и стоил раза в два дороже. У нее банально не хватало денег. А Горелов вдруг подошел, отодвинул ее плечом, молча достал из кармана смятые купюры и купил ей этого цыпленка. Сунул в руки и ушел. А она так растерялась, что даже «спасибо» не сказала. Ну потому что не ожидала. Была уверена, что этот хулиган в потасканной кожаной куртке и с вечной сигаретой в зубах ее знать не желает. Ровно как и она его. Ну а на что там смотреть? Грубый, мрачный, совершенно не симпатичный парень, который плохо учится и постоянно влипает во всякие истории. Вечная головная боль их классной. Вот она была, наверное, рада, когда Горелов перешел в ПТУ.

Осколки от цыпленка давно лежали в мусорном ведре, на палец был наклеен пластырь, а она все не могла успокоиться. Всхлипывала и вытирала тыльной стороной ладони слезы.

– Что случилось? – муж снял наушники и посмотрел на нее.

– Игрушку разбила!

– Бабушкину? – он помнил, как она объясняла ему важность этих семейных реликвий.

– Нет, свою. Со школы еще.

– А, ну и ладно тогда, – пожал плечами муж. – Что реветь? Новую купишь.

Слезы потекли еще сильнее.

– Это был цыплёнок, – сдавленно сказала она. – Я таких в магазине не видела.

– Закажи на алиэкспресс, – предложил муж и тут же открыл страницу в ноуте, свернув свою игру. – Тут точно найдется. К Новому году, правда, не успеет дойти, но на следующий повесишь. И давай успокаивайся. Ну вот делать нечего – переживать из-за всякой ерунды.

Она любила в муже его надежный спокойный характер, его умение отделять важное от второстепенного и находить выход из любой, даже самой безвыходной ситуации. Но иногда все эти плюсы выходили таким боком, что хотелось психануть и развестись. Уйти в закат, найти себе тонко чувствующего художника и ночами напролет говорить с ним о прекрасном.

Вот как сейчас. Слова про ерунду были такими обидными, что она моментально взорвалась и заорала прерывающимся от слез голосом:

– Хватит! Хватит считать то, что для меня важно, ерундой! Это была память! О школе!

– Лен, ну ты сама себя слышишь? Что за пафос? Вон иди фотографии посмотри, если тебе память нужна. А реветь из-за всякой херни никаких нервов не хватит, я тебе серьезно говорю. Ты лучше…

Она не дослушала, что лучше. Ушла в ванную, закрылась на щеколду и отчаянно, в голос зарыдала. А как ему объяснить, что такого важного было в этой игрушке? Первая любовь? Да не было там любви. На неловкое «спасибо», которое она попыталась сказать Горелову на следующий день, он ответил мрачным злым взглядом и отвернулся. Больше она с ним, в общем-то, и не разговаривала. Даже не знает, как сложилась у него жизнь и где он сейчас. Да и не то чтобы очень интересовалась. Дело ведь не в самом Горелове, а в том ощущении чуда, в том благоговейном удивлении, когда из-под неприглядной темной оболочки другого человека вдруг пробивается яркий солнечный луч – словно одуванчик, нашедший путь сквозь бетон.

Хлопнула входная дверь – муж ушел. И трудно его за это винить. Ее истерики и тонкая, блин, душевная организация кого угодно доведут, даже такого терпеливого человека, как ее муж. Угораздило же его в нее влюбиться. Угораздило же ее влюбиться в ответ. А ведь могла бы сейчас портить нервы какому-нибудь художнику, а тот бы радостно страдал и рисовал картины. Художникам такие встряски, говорят, даже на пользу. А вот ведущему аналитику данных – явно нет.

Она умылась, расстроенно посмотрела на свои красные опухшие глаза, вздохнула и пошла в зал. Мужа не было, его телефон не отвечал. Интересно, мог он уйти от нее насовсем вот так – без предупреждения? Он ведь тоже может психануть, не из камня же он сделан.

Елку наряжать больше не хотелось. Она убрала игрушки и, подумав, пошла на кухню. Когда муж вернется, она его накормит жареной картошкой. Он ее обожал так сильно, что готов был есть хоть каждый день. Но только чтобы с зажаренным луком, хрустящей корочкой и запивать обязательно молоком.

Когда картошка была готова, она позвонила еще раз. Абонент теперь был недоступен. А вдруг с ним что-то случилось? А вдруг потерял телефон? Или ограбили? Или машина сбила?

Когда она уже начала паниковать до такой степени, что почти решилась позвонить свекрови, которую терпеть не могла, в двери повернулся ключ.

– Тёма! – она бросилась на мужа и прижалась лицом к куртке, пахнущей морозом и чуть-чуть хвоей. – Я чуть с ума не сошла! Ты куда ушел?

– В магазин, – с легким недоумением сказал он. – Я же написал тебе.

– Куда написал? Я ничего не получала. А потом звонила, а телефон не отвечал.

– Разрядился, – объяснил муж. – Черт, неужели сообщение не успело отправиться? А я… вот. Принес. Тебе.

Он вытащил из необъятного кармана своей куртки жесткую картонную коробочку и протянул ей. Она осторожно открыла крышку и, придерживая двумя пальцами, достала оттуда елочную игрушку. Пузатого пингвина – явно штучной работы, а не китайского производства. Он весело смотрел на нее круглыми глазами, а его брюшко серебристо блестело под светом лампы.

– Ты права, цыплят хрен найдешь, – с досадой сказал муж. – Я три магазина объездил. Нашел вот только пингвина. Пойдет? Он же технически тоже птица?

– Конечно, птица! – убежденно сказала она, прижав коробочку к груди. Глаза снова защипало. – Самая лучшая на свете птица! Спасибо, Тём.

Они неловко столкнулись губами – ее солеными и его холодными – и улыбнулись теперь уже оба.

– А я картошку пожарила, – вдруг сказала она. – Будешь?

– Конечно, буду.

Но вместо того, чтобы идти на кухню, они почему-то еще раз поцеловались. Как будто хотели что-то сказать друг другу, но не могли найти слов. Так бывает. Даже с теми, кто знает друг друга очень давно и близко.

Как хорошо, что для таких случаев есть игрушечный пингвин, жареная картошка и поцелуи. Особенно поцелуи. Хотя пингвин – тоже ничего.