До 25 или «Бисер для R»

«Все события, герои и их взаимоотношения являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, событиями или взаимоотношениями – считать случайными. Бла-бла-бла…»

«Необходимо, чтобы подобные действия совершались или друзьями между собой, или врагами, или людьми, относящимися друг к другу безразлично. Если враг заставляет страдать врага, то он не возбуждает сострадания, ни совершая свой поступок, ни готовясь к нему, разве только в силу самой сущности страдания; точно так же если так поступают лица, относящиеся друг к другу безразлично. Но когда эти страдания возникают среди друзей, например, если брат убивает брата или сын – отца, или сын мать, или же намеревается убить, или делает что-либо другое в этом роде, вот чего следует искать поэту»

Аристотель, «Поэтика»

«(нет вариантов)»

Microsoft Word

ВЫХОДЯ НА СВЕТ

(Часть вводная, или немного мракобесия вместо вступления)

«Текст – это хаос и мифологическое пространство. Да, определённо – хаос и мифологическое пространство. Если как-нибудь покороче – то это такой клочок реальности, где перемешиваются то, что есть, что было, будет, может быть, и то, во что человек верит. А хаос – это то же самое в процессе стихийных самоорганизации и саморазрушения. Человек долго прятался от мира хаоса в мире мифологического пространства, но постмодернизм лишил его этого убежища. А пост-постмодернизм ещё и лишил права цинично хихикать над монализами прошлых лет. Поэтому сейчас воспитанное меньшинство снобствует, вышивает крестиком и занимается мистикой… Остается вопрос: куда себя деть скромному большинству?..»

Авторское обоснование организации текста как контекста, не является цитатой

«Что бы я ни сказал – это я»

Будда

Ты никогда не знаешь точно, когда это произойдёт. Наступит утро или вечер, зима, лето или что-нибудь ещё, но ты уже встретишь этот сезон другим… Мне всегда хотелось знать, когда же именно это случиться, когда я, наконец, стану взрослой. Определённо где-нибудь после 15… и до 25. Да, до 25.

Или нет, не так…

Давайте для начала просто улыбнемся друг другу и… скажите прямо – любите ли вы беллетристику… ну, или, например, хороший театр? Но только не кривите сердцем – и сразу признайтесь честно, что да. Эта любовь с первого слова к изящной подаче и сладким кренделям сюжета – она почти в крови. И правда, как приятно, легко прикоснуться к чему-нибудь яркому, в роскошном стиле и с музыкой на века – всему тому, что не так, как у нас с вами, к тому, что называют искусством… – И надо бы пересилить себя – пуститься за коктейлем в изысканное губошлёпство, и, вырядив в Пьеро и матрон, по заслугам высмеять нас всех… Но как это сделать, если тебе 25, и всё ещё до ужаса всерьёз? Если всё ещё не кончилось?.. Если это что-то – даже не собирается быть искусством?! …

Поэтому у меня как-то не сложилось пока ни с беллетристикой, ни с костюмированными танцами… До 24 я стояла в областной провинции за барной стойкой, любила лимонные леденцы и верила в первую любовь… да так и потеряла всё, что берегла… Стоя сейчас по другую сторону этого рубежа, лёгшего рубцом, я с замиранием сердца обернулась назад – что всё это было, зачем?.. И так уж вышло, что то, что у вас в руках, уже почти не книга – а коробка с осколками, с бисером, – ящик Пандоры, в котором до сих пор живет всё, что занимало меня в то время… Но лучше сразу на ты… И давай всё по порядку…

RRRRRRRRRRRRRRRRRRRRRRrrrrrrrrrrrrrrrrrrrrrrrrr – громкий такой, очень русский, журчащий звук… Или кто-то назвал меня по имени? – я вздрогнула, и, кажется, окончательно проснулась. Меня зовут R (эр), R – это сокращение, но это сейчас не важно, потому что я пытаюсь перейти дорогу…. Раннее утро, перекрёсток, светофор – свет красный, а потом сразу же зелёный – не успела я приготовиться… Rrrrrrrrrrrrrrrrrrrr – с удовольствием журчит мотор, проезжающей мимо маршрутки: «Не мой [автобус]», – пролетает в голове. Ещё потягиваюсь, разворачиваю карамельку, меддддддленно, отдефяя фубами фолофаново-софнечный сантик от содержимого – хрум – в целом свете, наверное, нет человека, который ещё любит такие отстойные леденцы… Смотрю с прищуром, по-советски свысока на колонну машин – и, с чувством обретённой правоты, бросаю фантик под ноги: «Х.. с ним…», – слегка подпинываю чемодан, переходя дорогу к автобусу – в другую жизнь: наконец-то «сбежала» из дома и теперь свободна… Свободна как Иисус Христос.¹

Стоп, стоп, стоп. Приехали – вот и первая крупная глупость и поворот в цензурный кювет… Но, уважая друг друга – мы говорим друг другу правду, и, значит, стоит быть честной с самого начала: мне не хотелось бы говорить лишнего и ещё больше не хотелось писать об этом вообще… – Но вот я скомкала начало вместе с предисловием и смешала маски, среди которых затеряются наши настоящие лица, жалея, что уже ни одно безумие не сможет меня оправдать… Я так и не поняла, как превратилась в человека, на которого показывают пальцем… – думала, что начну жить с книги… Ведь в книге всё понятно – можно открыть сразу на середине и выхватить какой-нибудь абзац повкуснее, а если понравится – заглянуть в конец, и если там, в конце, возлюбленные таки красиво воссоединились или умерли в кровавых муках – уже купить. Ну, или прочитать тут же в магазине. Но вот только в жизни у меня так не получилось – сначала пришлось заплатить, а теперь ясно за что… (Примечание редактора: вырезать!).

ПРОЛОГ

«То ли колодец был очень глубок, то ли падала она очень медленно, только времени у неё было достаточно, чтобы прийти в себя и подумать, что же будет дальше.»

Льюис Кэрролл,

«Приключения Алисы в стране чудес»

Тяжёлая дверь лениво подалась, и пришлось сделать первый шаг в темноту. Ступенек не было, лёгкий сумрак негромко звенел столовыми приборами. За столиками виднелись опиджаченные фигуры, неспешно жующие свой бизнес-ланч. Заведение, на первый взгляд, казалось вполне приличным и даже с намёком на нечто большее. «Тухляк, конечно, но визжащих школьниц тут не будет», – думала она быстро, направляясь к стойке, тут же выцепляя взглядом дородного манагера² с фирменным бейджем и натренированным оскалом лица: «Добрый день, пройдёмте». Заполняю анкету, по дороге успеваю кивнуть тебе, в ответ – ловлю улыбку. Стандартные формулировки и аккуратные ответы на анкету – демонстрируешь приличное воспитание и агрессивную степень мотивации, но, если этот тип потребует преданно смотреть в глаза уже на первой смене – бежать, бежать без сожалений. Но нет, ему, кажется, вообще на меня плевать, он дрессирует официантов, а у меня – иммунитет, я – помощник бармена… Ведут знакомиться с посудой и кассовым аппаратом. Удачно, кажется, меня взяли. Что ж… Доброе утро, мисс Сквидвард…³

Первый день – ничего толком не понимаю – опыта нет, зато всё этим сказано… Крýгом и вверх дном аккуратно выставлены стаканы – слева, а изогнутая стойка, почти без подставки – справа, кругом – дорого-изящный сумрак, о котором уже говорили, и высоко возвышающаяся словно жертвенник – касса. Под стойкой стоят ещё стаканы, лежит полотенце, мобильник, что-то ещё, а вокруг постоянно кто-то снуёт… Рядом стоит старший бармен – среднего роста, некрасивый, но харизматичный парень, выглядящий старше своих лет – в очках, нелепых ботинках и уже мятой рубашке (ну, и зачем я её гладила?..). В компании с ним до этого самого дня я провела последние четыре года… но это потом, мы ещё увидимся… Кстати, если вам кажется, что роман на работе – это скучно, или что это будет недостаточно грязная история, это вы зря…

– О чём-то задумалась?

– Если тут тоже будет над чем подумать – я уволюсь.

Прекрасное утро.

Ещё один новый день позволил рассмотреть всё заново. Полупрозрачные окна с затемнением пропускали солнечные лучи. Всего свет пребывал здесь не более часа или двух с раннего утра. Это моё любимое время. Я, стоя за стойкой, протираю те самые стаканы и ни о чём не думаю, смотря, как медленно в ясный день пробегает по одной из столешниц полоска света, делая на время всё каким-то подлинным и живым. Через час чары рассеются, я уткнусь в кофе-машину и буду наливать-пенить-сыпать, считать и снова наливать, иногда отдавая сдачу, смахивая крошки со стойки, подавая десерт или развлекая ответами на очень важные вопросы первых гостей. Как-то непросто убедить этих упырей в том, что ты не просто цыпочка… Но таков уж типаж наших официанток – неглупых и вполне приличных девчонок, которые почему-то потом затанцуют кордебалет и будут визжать по первому требованию пьяных учредителей. Они только пишут с ошибками, а в основном, правда, все очень милые… Стою, пытаюсь вспомнить, как это вообще всё начиналось?

Сейчас мне 23 года, и я живу с человеком, которому своя семья пока не нужна. Детей у нас, конечно, нет, но есть похожее понимание своего будущего и некоторые интересы. Раньше мы только учились и жили с родителями, теперь, после окончания, прошел уже год, и мы сняли жильё, но живём, кажется, точно также – на чемоданах, в ожидании Годо⁴ и, не нажив даже нескрипящего дивана, часто спим на полу. Денег тоже никто не скопил. Ещё ты часто меняешь работу, а у меня нет друзей, с кем я могла бы поговорить обо всём этом. Вообще-то, у меня есть друзья – такие позитивные и адекватные мальчики и девочки, которые копят на машины и квартиры, рожают детей, строят карьеру и ищут свою вторую половину, перебирая Принцев и Принцесс… – короче, совсем не так, как мы…

И вот теперь, просыпаясь каждое утро, ставлю своё плечо к плечу в транспорте, потом за стойку… Хотя нет, сейчас это уже в прошлом, мне же повезло: наше безмерно французское кафе – прямо в этом же доме… а ещё и у умывальника нет очереди – ну, вот и все прелести съёмного жилья… кроме свободы… Как я вообще оказалась здесь?.. Однажды всё стало слишком невыносимо. Мужчины, квартиры и города – они как одежда – бывают сношенные или пока на вырост, в какой-то момент, как не тянула – стукнулась башкой о потолок, и пришлось что-то поменять. Мы жили до этого вместе уже достаточно давно (дольше, чем полагалось по приличиям жить с родителями), денег особо не было и при этом родители были мои. Мать не возражала, но это тоже может раздражать… На откуп благоразумию мы дождались конца учёбы, а после – «Волчонок сбежал из дома…» – «…сбежал потому, что вырос!». И вот она перед глазами – вся жизнь, и мы слепим из неё всё, что посчитаем нужным, рискнув поверить в счастье быть рядом и не зависеть больше ни от кого. Да, это сложно, но, если верить – обязательно получится, ведь правда? И, зная, что мы верим друг другу как никогда никому раньше – мы рискнули.

Так почему же я именно здесь, в этом кафе? – да потому, что работа – это деньги. Простое оправдание всему, и не будем искать сложностей. Мы снимаем и живём отдельно. Ты, я и парень, с которым я познакомилась здесь – с Сашей. В квартире две комнаты и наша меньшая, но просторнее, чем могла бы быть, спокойный район, чисто. Рабочая смена длится по-разному, иногда я прихожу домой в 2, иногда в 3… работаю 2 через 2, но и тут бывают исключения, и график по 4, и по 12, и по «досиди до 18.00», и «Знаешь….»… Зарплата прилично небольшая, но есть карьерный рост и чай[евые]…

Итак, к моменту начала всей этой истории я успела сбежать из дома, обвыкнуть и примириться с мелочами жить самой… только в свои 23… – все мы фатально поздние дети.

– …Да как сказать… стою я за стойкой, ко мне вваливается компания – пятеро ребят, начинают хамить охраннику (Фаркаду), ржут и рассаживаются гуськом за стойку, «Пивасик к семкам!!!»⁵ – (так живо вспоминается, что уже начинает тошнить), но ты в ответ просто кривишь губы и так же разболтанно: «…И чо, какой будиим брать?»…

– Стоп-стоп… Это я уже слышал, – отвечает мне наш менеджер. Знатный, кстати, оказался говнюк… Старшего бармена не было, заступаться некому – в итоге штрафанул меня на косарь за разлитый слив⁶, два битых бокала и ворованную пепельницу. Укусить бы его в шею, да меня не прёт по «Сумеркам»…

Вот такая за месяц работы моя первая проблема… Не то, чтобы, но у нас часто так. Я вообще не жалуюсь, но работать в своей чахлой и безденежной сфере – в эти «не так давно» – мне по-своему нравилось. Я вообще-то специалист по культуре. Не врач и не «культурист», как любят переспрашивать. Что я умею? – думать – по-своему редкое, наподобие увечья, качество… Хвастаюсь? – Да… потому, что больше пока нечем. Надо же обязательно чем-нибудь похвастаться! – Иначе при встрече будут думать, что ты – никто, что у тебя ещё ничего не было и: «…Хи-хи – а будет ли?..», или что ты там без денег и наверняка одна, а они: «…Вот папа устроил» или: «…Машину себе купил» – «…А я – телефон…». А я? Я – образованная, я – умная… И первое, что сделала после получения своего престижного диплома – устроилась в общепит, чтобы с голоду не умереть. Хорошо сделала, что похвасталась… А пока моя мания величия входит в анналы – пойду поживлюсь списанными⁷ печеньками, если остались… Вообще-то, до общепита я проработала в музее (ха-ха) – после такой записи в трудовой проще утопиться, чем найти работу. Но мне вот повезло – сейчас я наливаю чай и пиво, вспениваю молоко, а когда досыпаю краш⁸ – думаю о картинах Кента и Сурикове. Зёрна напоминают Африку, а пушистая кофейная пена, на которой рисую сердечки-облака над невысокими уральскими горами, которые ещё недавно было видно из моего окна… Скоро меня повысят до настоящего бармена.

Встаю во весь рост, незаметно потягиваюсь, наливаю себе первую утреннюю чашку американо – как всегда, без прикрас – и жду первого гостя. Это всегда так путано и странно: утро, через четверть часа брякнет входной колокольчик, и первый гость запустит проржавевший механизм – я улыбнусь, и до вечера мне будет некогда грустить… Гости – это наше самое дорогое, но при этом они ещё и компания назойливых коммивояжёров самих себя. Я навязываю им «ещё кофе», а они мне – свое одиночество – молча или с разговором за жизнь, реже идут парочкой или компанией – но эти вообще не слушают друг друга, и единственный, кто всё про всех услышит, это, конечно, бармен. Чёрт, выпить ещё кофе, а то привычка к тишине и музейной пыли не даёт раскрыть рта моим героям… нет, не героям – нам – актёрам пьесы, которую никто не ставил, а мне всё ещё так хочется вдохнуть искусство в то, что мы сделали из своих жизней… Но, кажется, я не вправе.

Из всех, с кем здесь общаюсь, и с кем пока нравится – Катя. Спокойная такая девчонка из Пышмы⁹, а ещё, кажется, у неё роман с Сашкой, но об этом тоже позже. Каблуки, макияж, растяжное «Чооо?..» и «леопардовые» тапочки в подсобке. У неё вроде бы всё проще: школа, техникум, а потом работа. Сейчас третья стадия¹⁰ – работа. Наверняка ничего сказать не могу, но скрывать тоже нечего – обычная девчонка, хочет простого счастья и замуж – хорошая официантка. Каждый день ездит к нам из своего городка, лучше многих умеет считать и общаться, не спорит с начальством, не делает пакостей, не уезжает ночью с гостями… – Супер!

А вот он – стоит за стойкой бара, на моём месте, тянет потихоньку кофе – увижу хоть каплю – начну ворчать.

– Я спать хочу, не знаю, как вы… А… Привет, R!

– Привет-привет! Чего, правда, сонный такой?

– А ты типа не знаешь…

– Гы-гы…

Ребята заржали и принялись за учёт. Утро – это особое время, никто не мешает. Ну, почти…

«Ты посмотришь пока за стойкой, а я – за вторую кассу, ок?» – Девушка, пожалуй, старше двадцати неуверенным движением протирает бокалы, за её спиной – большой зеркальный стеллаж, где в неярком свете таятся местные сокровища – коньяки и вина из немыслимых мест и сроков выдержки, текила, водка, ликёры, кальвадос… Вот она – рыжеволосая, большеглазая и не очень высокая, наклонив голову, смотрит в бокал, пушистое полотенце не должно оставить не пылинки на посуде, когда всё будет готово или кто-то придёт, она поднимет голову и, не торопясь, заученными движениями, в такт незаметной музыке – французский шансон с утра до вечера – выполнит заказ. Это отражение… Парень за второй кассой, что сейчас считает деньги с тощим официантом – он, но я ещё не придумала ему имя… Вообще-то, мама его назвала Марсель. Он из небольшой деревушки за сто километров от ближайшего города, она в то время читала что-то о французской литературе, ей показалось, что это имя будет звучать так романтично… Теперь он старший по бару во французском ресторане, одет во всё чёрное, со щетиной и грубовато-странным манерами. Уже знакомы? – R и Марсель – вот так мы двое выглядим со стороны.

Я слышу музыку: музыкально рассыпаются столовые приборы и перезвон бокалов – весь воздух напоён чем-то особенным, он густой, в тон запаху кофе – бодрые и выверенные ритмичные движения: танец по кухне, танец за стойкой, звон, лязг и топот, такт и остановка. Тарелки возвещают новый акт, рефрен, искусство недосказанности и символа, легко – и даже животные, наверное, понимают – я улыбаюсь и, кажется, ты тоже это слышишь… Взревела кофе-машина, и это – кода, и, когда всё остановится для последней ноты, я звонко поставлю стакан на стойку, и это будет до диез мажор, обязательно мажор – и ты улыбнёшься… Но никто больше не слышал этой музыки, и, когда фрагмент закончится, это будет просто суета… – Что ж… – просто профессиональное исполнение… Никто и не ждал аплодисментов.

А кругом полупрозрачно и красиво: старинный город – гнутые чугунные решётки и стекло столиков, выложенный брусчаткой пол и жёлтые фонари, если зазеваетесь или выпьете лишнего из того, что нальют вам эти ребята – почудится, что вы на улицах Парижа, или под крышами¹¹ – там же, где молодые неизвестные художники и музыканты, поэзия и красота – рядом, здесь же, под цветными стёклами фонарей, и кругом тёплая ночь – ни ветерка, только подрагивание свечей в фонарях да шум за соседними столиками. Прекрасное место, сцена, панорама событий, и только не хватает горизонта, чтобы навсегда развернуться и убежать туда, куда-нибудь в этот рай земли – Paris, и всю ночь гулять по городу. Смеётесь? – а такие, кто ломятся к нам в подсобку, были не раз возмущены, что вместо pardon слышали совсем иной французский. О, блеск мирских иллюзий… В общем, да, дизайнеры постарались на славу, и тут было на что посмотреть.

Иногда по вечерам на летней веранде, которая была устроена куда как проще и милее, играл живой саксофон, и с завода, что в паре улиц отсюда, заходили гости в ярких рубашках и с маленькими собачками на поводках, или шли с пляжа в коротких шортах – увешанные малышней родители. Всем нравился этот сказочный мир. Хотя, конечно, больше было настороженных иностранцев и усталых глав семейств – маститых одиночек с тугим кошельком и хозяйским апломбом.

– Три капучино и латте!

Попробуй тут на чем-то сосредоточиться, когда в самые ответственные моменты твоей жизни приходится подавать кофе…

Делаю всё как написано, как учили – засыпаю-нажимаю, включаю, перемешиваю-вспениваю-выключаю-вливаю-рисую-ставлю-выключаю-споласкиваю. Готово. Алгоритм простой – ничего лишнего. Лишнего у меня в голове навалом… я долго училась, но это иллюзия – многие знания – многие печали, эх, если бы знать об этом раньше… Наверное, за этим и стоило учиться. Учиться, чтобы быть умничкой, потому, что это была «твоя работа, раз пока ты не имеешь своей семьи и денег», «нормальному человеку, который хочет добиться успеха, нужно высшее образование» – или большие неприятности. Большие или высшее – высшая мера. Я всё делаю так, как правильно, как надо им, и как надо бы мне… Это всё потому, что я всё время боюсь, что ничего не получится… Боюсь? – боялась… Теперь я сама себе хозяйка, и мне плевать на последние шесть лет и всё это «что-то ещё», что принято называть достижениями. Я фотографирую, танцую, пою, рисую, сочиняю, играю и умею слушать. А теперь ещё и прекрасно подаю кофе. Ухожу из дома и прихожу в обещанный час, снимаю за недорого и не беру кредитов, планирую покупки, стараюсь не быть занудой и не доводить уровень бардака до помойки. Самостоятельность – мечта каждого, кто родился или вырос умницей, но, чёрт возьми, что нам с того?!..

Особая тишина кругом, неяркий свет, блеск – там, где и столько, сколько нужно. Атмосфера. Ничего лишнего, запахи лёгкие и приятные, звон бокалов охлаждает воздух, дерево цвета тёмного пива и тёмное пиво в блестящем бокале – подаю, сливаю пену и думаю, как образуются сливы. Я нервничаю и понимаю, что неизбежно близится конец увертюры.

Внутренний мир развивается по спирали, чтобы шагнуть в окружение, вовне, дневник – страницы предательства, написанного твоею же рукой, сумятица на первых порах, отталкивающее непонимание и нетерпение – не хуже, чем у самой себя, листающей страницы до чего-то важного, не имея возможности заглянуть в конец. Саморефлексия и кафкианские трущобы, съеденная до самой крошечки самостоятельность и попытки духа раскрыться перед такими же духовно неимущими, поползновения в тиши и той же зачарованности эрмитажной пустоты – глядеть во все глаза, всю жизнь, становясь экспонатом – как заключение в одиночной камере с правом глядеть в окно, которое вечно, как сама жизнь, за которой ты наблюдаешь. Когда я стала такой?.. Лёгкие шаги в безумие и вглубь, стремясь вырваться наружу, где знания, где свет, где мальчик тычет в книжку пальчиком со словами: «Мама мыла раму», – и ты понимаешь, что всё это бред, что это наши воспоминания, опережающие события или детство, ставшее нашим будущим, и все аналитики, и Фрейд, который не так хорош, но, почему-то, часто прав – не втыкаясь и выпадая ключом из замка, а предвидением обстоятельств и травм, стремлением отвернуться или пнуть ногой стол, а не стоящего рядом ¹². Чемоданы с двойным дном и не открывающейся крышкой души, которых не вытрясти наружу никак без хирургического вмешательства, со страхом, что уже будет слишком поздно, беспокойство за того, кто берёт книгу в руки, достигает своего предела – он или кинет её на полку, или научится жить в такт с собой – так задавай вопросы, спеши – ведь жизнь коротка….

– Я ничего не понял – ты и про процесс творчества, что ли, хочешь рассказать?

– Ага, но давай потом, а то мне заказы отбить надо, просто посмотри там запятые…

Вот они – репетиционность, муки авторского замысла…. Всё взаправду только для тебя, для остальных – это работа, ситуация… А где же волшебство, рождённое из повторений¹³, где красота человеческих чувств и подлинность, которую дарит настоящее представление? Режиссер крепко стоит на ногах, он точно знает, что хотел сказать, но услышат ли его те, кто хочет полюбоваться декорациями, и выдержит ли его сердце провал? Нет, что я говорю???.. Всё уже определено, актёры заняли свои позиции и генеральная репетиция позади. Тронулся занавес, представлены герои, и теперь только ждать, когда мы выйдем на свет – или… Упрямо смывать мелом с доски написанное, писать заново, перечеркивать, уточнять, удаляться, ляпать и искать заново… пожалеть и вспомнить себя, написать кратко и нечестно, но чисто (кто знает, кто прав и где правда?). И поднять глаза – снег… Вот он – искренний и простой, совершенный – всего лишь своей тенью как тонкой длинной чертой, пересекает страницу и отправляет её в долгий ящик смерти, живая мертвечина творчества – конгломерат гадостей для меня и тебя, откровения без повода. Бодлер, как всегда, прав¹⁴, но сколько лет нужно, чтобы понять, о чём это он… Эти скучные книги с порицанием человеческой природы дышат гадостями, отталкивающими юный ум и соблазняющими ум дряхлый, где человек гол, мерзок и одинок, и ты отворачиваешься, а правы – вы оба. Я хочу думать о людях лучше… О тебе, о них и о себе тоже…

– Два кампари оранж и капучино с корицей.

Ах, да, да, да, я иду, я уже здесь… задуши меня между двух частей переплёта, и я проступлю ядом и кровью на форзаце, в этой паутине запутались и сгинули трое, а ты думаешь, что правду можно скрыть, написав в единственном месте, в которое никто никогда не заглянет – книге. Я – твоя мертворождённая надежда, которую ты смахиваешь, думая, что это просто пепел на алтаре твоих сомнений. Лучше мыть пепельницы и ни о чём не думать, чем просто вглядываться и никогда не жить. Игрушечные страсти. Первая буква, с которой всё началось, стала R, потому, что тебя так назвали, последней станет Я, или я стану последней, потому что мы всегда извращаем свою природу, чтобы быть кем-то ещё, но время решит наши недомолвки и, укутанные в дешёвый переплёт, покинут меня мысли, которых нельзя было иначе отпустить на волю, где, как в зеркале, будет всё иначе, и, всё же, больше похоже на жизнь, чем то, что видишь ты каждый день.

Выдох – теперь никаких мыслей (ты же понимаешь, что на кампари оранж и кофе осталось всего минуты две, и нужно, ни о чём не думая, сделать им вкусно; на сердитых воду возят, а от плохих мыслей молоко скисает… Тишина! Делаем искусство, которое можно потреблять и даже переварить – кра-со-та!). Мною гордился бы Уорхол.¹⁵

Пятница-пятница-пятница… – обрывки мелодии и припев…

Спокойное кафе на нецентральной улице, район прогулок и мягких вечеров с гоготом и пивом, недалеко от берега обмелевшей мечты о счастье – наше заведение на 70 человек, и зал неполон. Я за небольшим ноутбуком справа, в углу, и сегодня у меня выходной, а ребята – трудятся. Нас совсем немного, и вы, кажется, уже знакомы – Я – R, Марсель, Катя и Саша. Точно, остался только он. – Саша достаточно много пьёт, в прошлый раз его уволили за воровство, но ему очень нужна работа… Конечно, бармен. Последний близкий приятель в этой истории. Неясные отношения с родителями, шумные друзья, любит клубы, часто таскается туда после работы. В него влюблена Катя и, кажется, уже взаимно. Он живёт с нами в квартире во второй комнате. Удивительно тихий такой для тусовщика.

Вечерние краски проникают внутрь – ни занавесок, ни гардин, только витражи и стилизованная улочка внутри – дворик с фонариками, каменным полом, тяжёлым кружевом чугунных столиков и вечерним светом – вспомнили?

Перебираешь из тысячи вариантов, ищешь, думаешь: а как правильно, где лучше и кто в конечном счёте победит – не знаешь… Смотришь по сторонам, на них, на своих и на врагов, на одноклассников и сокурсников, друзей и сестёр – всё время мечешься: чего-то тут не хватает, доходишь до этого тупика, и вот тебе уже ровно столько, когда «надо было слушать маму»¹⁶, или уже совсем не слушать. Сплошное «уже»… И результаты твоих ошибок – ходят в школу, приходят письмами из банка, прячутся рубцами и татуировками по рукам, пятнами в биографии и документами в отчётах – ошибки, которых можно было избежать и очень нужно было сделать… Живу себе вроде как нормальный человек и нечто среднее, ищу ответы о том, что же происходит, глядя в увеличительное стекло по сторонам и под ноги. Понятия не имею, чего же мне не хватает… Осталась навсегда ребенком, но почему?..

– …Алло, R, где ты? Я уже обыскался…

– Да ладно… разве ты не всё время что-то ищешь?..

Калейдоскоп

Возвращаясь с Наташей из гостей, ему в очередной раз стало скучно. Какая-то неясная усталость и смута накатывают всякий раз, когда всё кончается… То ли он что-то потерял, то ли не нашёл вовремя – чего-то не хватает. Посмотрел на неё. Он всегда любил смотреть на неё, когда было немного скучно – светловолосая красавица с высоко вздымающейся грудью и чуть капризными губами – она была ещё чудеснее, чем он успевал представить себе, пока переводил на неё взгляд. А ещё, если он где-то задерживался допоздна, то любил помечтать о том, что сейчас, вот, ещё немного и – откроет дверь и встретит его Она – девушка-картинка из плейбоя с ясными глазами.

«Завтра огласят результаты отчётов компании за этот сезон… – он уже всё подсчитал и мысленно потирал руки, думая о поощрении, – … Хотя… Ну, скоро отпуск…», – он улыбнулся и что-то замурлыкал от удовольствия. «Дорогой, ты не забыл ключи?» – «Да, да…».

И следующее утро было почти безоблачным, но, после обеда, тучи-таки собрались, грянул гром, а ещё чуть позже от матери пришло письмо. Позвонила Наташа, он, выслушав новость, немного скис. Но вот, ещё полчаса спустя, к нему вернулось бодрое расположение духа, и он решил: «В конце концов, нет ничего проще заглянуть на недельку, и снова: «…Он – прекрасный сын…»… Года на два… Он пытался вспомнить: мать приезжала как-то раз (это точно), но шум большого города её утомлял… Так или иначе, они не виделись уже года три – и, получается, раз впереди отпуск, он действительно может и должен приехать. Свыкаясь с не самой приятной мыслью, он задумался о Наташе: «…Малышка… Как она без меня?..». Но романтику победил скепсис: «…Но вряд ли стоит её знакомить с матерью… В конце концов, ещё поймет что-нибудь не так… К чёрту!».

«Всё займёт не больше недели, ну, или, может, дней десяти, а потом – Турция или Египет, как захочешь, как ты и просила» – «Хорошо» – кротко ответила она. Оставшиеся дни с Наташей он провёл в неге и лёгкой задумчивости, она отнеслась к отъезду как к чему-то должному, её большие и ясные глаза молчали, не говорили ничего и её слова: ни одобрения, ни сочувствия, ни лишних вопросов – она осталась невозмутима. Чего-то не хватало. Неделю спустя на Ярославском вокзале его ждал поезд.

В дороге было время подумать. Вообще-то, он не очень любил поезда, тем более – надолго оставаться один, но, как ни крути, почти сутки наедине с собой его освежали; в конце пути ему даже чем-то нравилось глядеть в окно, разгадывать кроссворды – и он нисколько не пожалел, что попутчика в СВ ему так и не нашлось.

…Мать он, конечно, любил, но, как и все дети, не слишком беспокоился об этом. Мысль о том, что стоит приехать в гости, окончательно заняла его голову, только когда он вспомнил последнюю пару её писем в прошлом (и, кажется, по-за-прошлом…) году, где, как ему тогда показалось, были намёки на встречу, но к себе он больше как-то не приглашал (был очень занят), а тут… «В общем, всем стоит отдохнуть от этой «стааличной жизни», затормозиться, в конце концов…», – с такими назиданиями он воспитывал в себе волю, которая, в конце концов, и решила дело.

Вот за окном и Вишинск¹⁷. За всё это время город изменился, состарился, обрюзг – долгожданный гость, сойдя на перрон, с трудом узнавал вокзал. Всю дорогу в автобусе покалывала лёгкая грусть, и, наверное, ностальгия, за окном – тон в тон с пустотой в груди моросил нудный октябрьский дождь, и ничего, кроме этого дождя, разглядеть в окно он не мог. Проехался, вышел на «своей» Профессорской, где, вместо привычных тополей-исполинов, его встретили опиленные обрубки с порослью на макушке, закурив, машинально зашагал к дому.

С матерью, однако, встретился теплее, чем ожидал – давно не видел, но уже к вечеру ему стало скучно. Скучно по-другому, не так, как в Москве – клуб, тусовку и кино здесь, в лучшем случае, заменяли танцплощадкой, а в это время года – водкой у соседа или ничем. Несмотря на усталость, он вышел на улицу – пройтись, и заодно поискать сигарет. В киоске рядом ничего дельного не оказалось, а в магазине было «Закрыто» – «Охренеть», – подумал он в растерянности и, не найдя ничего другого, вернулся домой ни с чем. «Значит, на недельку брошу…», – с сомнением успокоил себя.