Read the book: «Статичный ужас 17»

ДЕНЬ 2: понедельник

1

Утро было тихим, но не мрачным – как похороны малознакомого человека или дальнего родственника.

Соблюдение социальных ритуалов вынудило бы горстку зрителей явиться на это мероприятие – с опозданием, со стаканчиками кофе в руках. Скорбь висела бы в воздухе, как декорация, не запачкав ни одного из присутствующих.

Впрочем, это были не простые похороны, а социальные. Пришедших вело любопытство – легкое, не больше. Иначе это придало бы усопшему вес, которого он не заслужил. Они обсуждали случившееся между делом, как нечто нелепое, обсасывали причины, спорили о предпосылках и делали ставки на то, что будет дальше.

Если бы умерший лежал перед ними в гробу – все равно бы не стихли разговоры. Его бы раздели, ощупали, пытаясь понять, что их оскорбило, чем он их так задел. А после растащили бы на сувениры – как приятное напоминание о чужой неудаче. Да, хоронили еще живого. Он не стал свидетелем своего социального падения и узнает о нём гораздо позже, а сейчас его утро было очень тихим, пока…

– ОЧНИСЬ! – вскрикнул откуда-то недовольный голос.

Липкая испарина склеила волосы у шеи. Простыня прилипла к коже. Дыхание затрудняла боль в пищеводе.

«Мерзость, как ярко. Черт, уже утро? Или день? Который час? Будильник не сработал. Надо проверить, вдруг кто-то в комнате. Если узнают, что ты натворила… притормози. Голова раскалывается. Что это? Кто-то стучит? Нет, это сердце колотится. Почему я в одежде? Где телефон? Ах, да…

чуть не забыла –

Три килограмма зубного мыла,

Представляете, она зубы чистит мочалкой…

Кончились? Ах, как жалко.

Ну, тогда…¹

Стой, что за чепуха? Что-то не так. Что было вчера? Где я вообще? В прошлый раз я проснулась… Что ты опять натворила? Не могу пошевелиться… Нет-нет-нет…» – мысли путались, застревая в чем-то похожим на смолу – густом и стеснявшим.

Она с трудом разлепила веки, ресницы слиплись от засохших слез. Матрац под ней частично провалился в щель, где отсутствовал один из прутьев. Все тело затекло от долгого пребывания в неподвижности. Руки и ноги были туго стянуты ремнями, прочно прикрепленными к металлическому каркасу кровати.

Прикованная к кровати девушка открыла рот, чтобы позвать на помощь, но наружу вырвался лишь кислый дух похмелья, губы онемели. Она поёрзала, дернула ногами, попыталась приподняться – ремни не дали. Тишину нарушало лишь тиканье часов. Время тянулось мучительно долго, пока где-то рядом не послышались шаги.

– Помогите… в уборную надо, пожалуйста, – прохрипела она, давясь словами.

– Утку принесут. Щас позову, – буркнули в ответ.

– Нет… сама хочу. Вы где? Еще тут? – умоляюще вопрошала она.

Над кроватью склонилось опухшее, еще сонное лицо. Нервно оглядевшись по сторонам, видимо, легкий риск пощекотал обыденность за жирные бока, лицо все же принялось отстегивать ремни, приговаривая:

– Ладно, развяжу, пока никто не видит. Только не говори, что я это… Туго же они тебя…

Девушка попробовала подняться, все вокруг припрыгнуло в такт ее рывку, от чего ее чуть не стошнило. Мутная пелена перед глазами не исчезла даже после окончательного пробуждения. Колени тут же подкосились, но ее успели подхватить за плечи и небрежно усадили обратно.

– Зовут-то тебя как?

– Мая, – промямлила она. – Отведите… что-то ноги не слушаются.

– Еще бы, столько в отключке провалялась. Давай, опирайся.

Вокруг раздавались звуки оживленной суеты – торопливая ходьба, шарканье тапочек по линолеуму и приглушённые разговоры, едва различимые. Девушка вновь обнаружила себя на узкой больничной кровати, застеленной жёстким, застиранным бельём в катышках. Остальные койки в палате были неряшливо заправлены, но заняты спящими или отдыхающими.

Комната представляла собой идеальный куб. Два вытянутых окна занимали большую часть одной из стен. Когда солнце достигало зенита, температура внутри поднималась на пять-десять градусов. Белые стены отражали обилие света, заставляя щуриться. По обе стороны окон в ряд стояли кровати – по четыре.

Она сидела на крайней, напротив окон. За окнами неуместно радостно щебетали синички, прыгая на ветках скудно выросших ясеней. Сидела в неподвижности, опустив руки на колени, как прилежный ученик. За этой неподвижностью скрывалась остылая борьба с памятью, проигранная заранее.

Часы пробили четырнадцать.

– Обед. Проходим на обед! – крикнули из коридора.

Тело вяло отозвалось и поплыло на звук. Выйдя из комнаты, Мая остановилась. Пространство подрагивало, как желе – не получалось поймать фокус. Коридор вытягивался и сжимался, а пол норовил изогнуться под каждым шагом наблюдателя. Голова закружилась, и она прижалась к стене.

Пока Мая пыталась удержаться за шероховатую поверхность, коридор наполнялся людьми. В глазах задвоилось – движущийся поток казался бесконечным. Он подхватил её и понёс прочь, как непреклонное течение. Сопротивляться не было сил.

Воздух заполнили запахи какао и варёных яиц. За столами, почти целиком занимавшими помещение, расселись люди. Она осталась стоять посреди зала в растерянности. С противным металлическим звоном приборы лязгали о алюминиевые тарелки.

– Есть будешь? – обратился к ней знакомый голос.

– Нет…

– Пошли, отведу обратно. Я поела уже. Саша я, кстати. – Она глянула на Маю. – Ты всех ночью перебудила. Орала, как скотина на убое.

– Простите, – смущенно ответила она.

– Чего орала-то? Впервые тут?

Мая не ответила, поскольку еще не понимала, где это “здесь”.

– Много вас таких привозят. Ты веди себя потише, поблажек не будет, сразу на вязки вернут. – Убедившись, что её слушают, женщина продолжила. – Сильно же тебя галоперидол вырубил. Обычно его пилюлями дают, но тебе вкололи, видать, спешили.

– Какой тут адрес? Машину вызвать хочу, – пробормотала Мая.

– Сложно всё, блин. Слушай, без обид, но я не хочу рисковать, вдруг ты опять в истерику? – Александра почесала затылок. – Могла бы кое-что рассказать… но лучше потом. Адрес? Да я и не вспомню его.

Саша проводила ее до кровати и скрылась из виду. Облокотившись спиной о холодную стену, девушка попробовала продраться сквозь сковывающее разум, смоляное одеяло.

«Непостижимо абсурдная история. До ужаса раздражающая. Так. Почему. Я. Здесь? Гипотеза. Ещё одна. И ещё. Может, я просто возьму и уйду? Есть здесь какие-то правила? На ноль делить нельзя, а кто помешает? Соберись. Надо подумать. Нельзя думать. Мне нельзя…», – в голове Маи метался хаотичный поток мыслей, пока её не вырвал из оцепенения удивлённый возглас:

– О, Акальская, очухалась! Кто тебя отвязал?

– Не знаю, – ответила она, не соврав.

Девушка в действительности забыла о том, что произошло, где-то пятнадцать минут назад?

– Чего к нам не подошла? – возмутилась тучная медсестра, нависая над ней, как облако, но, прежде чем Мая успела ответить, та отвернулась и громко оповестила:

– Ещё раз повторяю для непонятливых. Не нужно никого развязывать, тем более без согласования. Обращайтесь на сестринский пост. Это последнее китайское предупреждение, не доводите меня, в следующий раз я приму меры и… – долго изрыгала она, затем бросила через плечо:

– Акальская, за мной, тебя ожидает врач.

Мая поплелась за сестрой. Каждый шаг отдавался тяжестью в ногах, но она заставляла себя двигаться. Пройдя через длинный коридор, ведущий к столовой, сестра остановилась перед столами. Только сейчас девушка заметила в её руках увесистую связку ключей.

Дверь была заперта на два замка. За ней находился вход в другой коридор. Он выделялся на фоне остальных. В нём преобладали тёплые оттенки: шоколадные обои, открытые шкафы из тёмного дерева, набитые книгами, коричневые диваны и терракотовый паркет.

– Заходи, – сказала женщина, ткнув пальцем в приоткрытую дверь, – я тут подожду.

2

За массивным столом, заваленным стопками бумаг и папок, сидела женщина, склонив голову в задумчивости. В глаза сразу бросались её рыжие волосы. Точь-в-точь морковка.

– Присаживайся, – пригласила она, не глядя на гостью. – Подожди минутку. Я закончу, и побеседуем.

Кабинет освещали настольная лампа и слабые лучи солнца, проглядывающие из-под штор. Сбоку от стола, вплотную, расположилось низенькое кресло. Девушка села в него, кресло ухнуло, поприветствовав ее. Постукивая пальцами по подлокотнику, Мая отмеряла секунды.

– Не переживай, хорошо? – отвлекшись от своих записей, обратилась к ней женщина. Под этим углом ее лицо скрывала тень, отбрасываемая светом лампы, но Мая телом почувствовала ее внимательный взгляд.

Она не ответила, отвернувшись от точки, где, по её предположению, находились глаза. Зрительный контакт казался ей слишком интимным, поэтому она предпочитала не смотреть незнакомцам в лицо, чтобы не провоцировать неловкость, растущую прямо пропорционально продолжительности взгляда.

– Итак, меня зовут Ирина Васильевна, я буду твоим лечащим врачом, – представилась она, после чего в комнате повисла пауза. – Скажи, пожалуйста, ты понимаешь, где находишься?

Мая настойчиво сопротивлялась явным признакам, свидетельствующим о характере заведения, но большее не могла опровергать своё присутствие в нем.

– В психиатрической больнице, – дрожащим голосом ответила фигура, вжавшись в кресло.

– Верно.

Голос Ирины Васильевны ускользнул от нее, потухнув где-то вдали. Девушка почувствовала давление в области брюшной полости. Внутренние органы тесно прижались друг к другу, выталкивая воздух вверх.

Оказывается, воспоминания деликатно кружились где-то сверху, пока в эту секунду больно не рухнули на неё стодевяностокилограммовым пианино.

– Давай уточним твои данные. Назови полное имя и дату рождения.

– Акальская Мая Анатольевна. 17 августа 2004 года.

– Полных лет?

– 21.

– Аллергические реакции на лекарства? – размеренно вела интервью Ирина Васильевна.

– Нет, – глухо ответила новоиспеченная пациентка, замечая, что поверхности кабинета начинают стекать куда-то вниз.

В голове Маи всплыл список из инструкции к димедролу: “редко – тремор, возбуждение, головная боль, тахикардия”. Она читала его лет в шестнадцать и до сих пор могла воспроизвести. При этом она быстро забывала чужие голоса, даты встреч и куда положила телефон.

– Когда я смогу поехать домой? – не решительно спросила девушка.

Ирина Васильевна, сохраняя спокойный тон, констатировала:

– Пока сложно сказать. Нам нужно понаблюдать за тобой.

– Как долго… – ее голос сорвался, но она продолжила, сбиваясь и задыхаясь. – Я не могу тут находиться. Мне никак нельзя пропускать… подвести… меня же отчислят…

– Спокойно, спокойно… – молвила врач, вставая.

В горле встал воздух, вызывая удушье. Глаза переполнились слезами. Они на мгновение застыли на кончиках ресниц, пока солёными ручейками не пролились по щекам. Она нетерпеливо стирала их с лица, но они проливались вновь, так что она, только размазывая соль по щекам.

– Держи, выпей, это всего лишь пустырник.

Мая жадно выпила стакан – приступ удушья отпустил.

– Это же незаконно. Меня нельзя удерживать… Я совершеннолетняя и не давала согласия… никому не угрожаю… – еле разбиралось сквозь ее пошмыгивания носом.

– Верно наполовину. Я понимаю, что ты обеспокоена сложившейся ситуацией, но твоё состояние требовало экстренной помощи. Как только мы убедимся, что тебе ничего не угрожает, обсудим дальнейшие шаги, – усыпляющим тоном утешала врач.

– Просто нелепо. Я говорила фельдшеру, что это случайность. Да я даже скорую не вызывала, – гнев коснулся её разума, но сразу сменился жалостью к себе. – Один из санитаров… он встал коленом мне на грудь. Может, сломал рёбра. Мне… мне тяжело дышать… – Мая резко подтянула колени к груди, пытаясь спрятаться от возвращающейся паники.

– Они действовали в связи с инструкцией. Сейчас я не вижу перед собой одиозного человека, но ночная сестра из приёмного покоя передала мне, что ты отказывалась пройти в палату, сопротивлялась при попытках персонала отвезти тебя. В общем и целом, впала в глубокое бредовое состояние, которое угрожало спокойствию других пациентов и из которого тебя не могли вывести на протяжении получаса.

Голос Ирины Васильевны снова стих. Красные следы от ремней остервенело зачесались. Девушка притихла. Страх подспудно завладевал ее, сплетаясь с другими затаенными чувствами. Он своей агрессивностью, однако пока сдерживался эффектом препаратов. Мая повесила на него ярлык “Утрата контроля”.

– Пока я назначу тебе анксиолитики и витамины группы B, – вынесла свой вердикт Ирина Васильевна.

– Что за анксиолитики? – с тревогой спросила Мая.

– Они помогут тебе справиться с тревожностью, – успокоила женщина.

– Мне нужно позвонить, – обессиленно попросила она.

Ирина Васильевна замешкалась, на долю секунды, прежде, чем ответить:

– Средства связи выдаются раз в неделю, по средам.

– Какой сегодня день недели? – уточнила девушка заплетающимся языком.

– Понедельник. Скоро сможешь связаться с родственниками. – Врач заглянула в настольный календарь. – Встретимся завтра. До свидания.

Мая выползла из кабинета на ватных ногах.

Индивидуальная карта пациента

№ АК-042004      

Ф.И.О: Акальская Мая Анатольевна

Возраст: 21

Комментарии психиатра:

На фоне внешнего стрессового триггера (неуточнённого) зафиксирована попытка самоповреждения.

Пациентка продемонстрировала признаки острого психомоторного возбуждения и резкой агрессии (в том числе в адрес персонала).

Проведена принудительная госпитализация с целью стабилизации состояния и профилактики ауто- и гетероагрессивных действий.

Пациентка сохраняет критику к отдельным аспектам происходящего.

Предварительный диагноз: рекуррентное депрессивное расстройство (F32), текущий эпизод; под вопросом – сопутствующее ПТСР (F43.1).

Фармакотерапия: назначен анксиолитик (медазепам): витаминотерапия (витамины группы B внутримышечно).

Заключение: рекомендуется наблюдение.

Дата: 07.04.2025      

3

Страх потерять контроль на миг встряхнул её, как слабый разряд тока, но тут же растворился, оставив после себя лишь вязкую, снулую усталость.

Когда она возвращалась в палату, память утянула её в вечер перед госпитализацией, но громче вспоминались другие дни.

Дни, когда она не могла подняться с кровати. Руки превратились в верёвки, болтающиеся вдоль тела и больше не принадлежавшие ей. Голова клонилась от собственного веса. Так действовала она. Зреющая годами безысходность. Мозоль, обросшая толстым, противным слоем апатии. Сколько дней длилась эта кома? Недели? Месяцы?

А потом что-то зашевелилось.

Словно муха – маленькая, назойливая – завозилась в глубине. И тут же их стало больше: сонм крошечных лапок, они расползлись по нутру. Хотелось отряхнуться, почесаться.

Тогда она влила в себя пол-литра виски, такая стадия опьянения характеризуется слезами и чрезмерной честностью пред самой собой, собственно поэтому она и опасна. Мая собиралась решить проблему раз и навсегда, и всё бы получилось, если бы не эти тургеневские девушки.

Потеряв из виду реальность, девушка прочно вписалась в косяк. В коридоре пахло хлоркой и чем-то прокисшим. Издалека доносился скрип кроватей и чьи-то еле слышные стенания, растворявшиеся в эхо высоких потолков.

Она уже собиралась войти в комнату, когда ее прервало тихое бормотанье:

Этот поросенок пошел на базар,

Этот поросенок дома остался,

Этот поросенок проголодался,

Этот поросенок очень устал,

А этот поросенок громко визжал –

Он по дороге домой потерялся.²

Мая обернулась – толстая медсестра на посту медленно перебирала пакеты для капельниц с неизвестными растворами.

«Здесь даже персонал не в себе, надо скорее выбираться».

Будучи почти в вегетативном состоянии, девушка заснула, как только ее голова коснулась подушки.

Один день заканчивался. Другой – только начинался.

ДЕНЬ 3: вторник

4

Проснувшись, Мая с затруднением выуживала обрывки ретроспективы, еще не вспомнив, где находится. Этот чудесный миг после пробуждения, когда вся твоя личность рассыпана на составляющие по Рубинштейну или Юнгу, не важно. Пробел длиною в аттосекунду между вздохом и выдохом.

Но этот миг не длится дольше необходимого. Сторонний наблюдатель – вечный смотритель маяка – возвращается, чтобы проверить механизмы, подкрутить шестерёнки, собрать всё воедино и снова запустить. Нет бы хоть раз взять на себя управление. Погасить этот проклятый свет, что режет ей глаза и дать немного отдохнуть.

– Приём лекарств! – позвали из коридора.

Выглянув, она увидела, что очередь уже выстроилась вдоль высокой стойки. Две сухие медсестры стояли возле большого прозрачного кувшина, наполненного водой. Тут же расположились одноразовые стаканы и колпачками с таблетками.

Выглядели медсестры так, будто готовились к броску вперёд – борзые на охоте. Напряжённая шея, сосредоточенный взгляд и крепкие идеологические убеждения касаемо того, что ими там руководит, помимо явного комплекса Бога.

Первая сестра выдавала таблетки, вторая проверяла рот: внимательно у новеньких и менее у постояльцев.

– Рот шире. Вот так. Поживее. Не тормозим! Следующий.

По ногам тянуло. Девушка с уставшим лицом стояла в хвосте очереди.

Линолеум под ногами был стёрт до матового блеска в центре, а по краям потемнел от грязи, въевшейся за годы. Она провела пальцем по стене – штукатурка крошилась, оставляя на коже мелкую пыль. Ей захотелось слизнуть пыль с пальцев, но она удержалась.

Очередь двигалась быстро. Часы на стене показывали полседьмого утра. Мая пыталась вспомнить, когда в последний раз вставала так рано. Наверное, в школе, в средних классах. Так как в старших она уже съехала от родителей и перестала приезжать раньше второго урока. Даже самые терпеливые преподаватели жаловались на неё в крайнем полугодии перед выпуском. Казалось, это было в другой жизни.

Заправленная по линеечке кровать. Подушка острым уголком вверх. Подъём и отбой, все приёмы пищи, расписание уроков, время для выполнения домашних заданий, даже банные процедуры – всё контролировалось семь дней в неделю в школе-интернате. Полжизни она существовала в тисках этих обстоятельств, потому теперь упрямилась перед любым навязанным распорядком дня.

Получив свою таблетку, Мая вернулась в палату и закуталась в одеяло. Утренний свет проникал в комнату, застревая в скелете оконных решеток. Он отбрасывал на стены удлинённые прямоугольники. Одна из полос скользнула по ее лицу. Она осталась лежать, наблюдая, как медленно перемещается луч, ни о чем не думая. Раз в минуту – крошечный сдвиг.

На стене натекло пятно от влаги трубы, проложенной с другой стороны. Оно походило на детский рисунок. Если смотреть долго, появляется форма: то будто то утка, то уродливое лицо. Реальность хотела с ней поиграть. Она улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Сама этого не замечая.

Повернувшись на движение, Мая заметила, как к свободной кровати подошла высокая женщина, выглядевшая как Гесперида из древнегреческой мифологии, с длинными локонами волос, переливающимися стальными оттенками. Словно чья-то галлюцинация по личной прихоти покинувшая пределы разума. Она плавным движением сняла с себя шелковый халат, оставшись в нижнем белье посреди больных. От неловкости кто-то отвернулся, но Мая продолжила наблюдать за ней.

Кругом разнёсся сладкий аромат ванили, кашмерана и кожи – нимфа втирала крем в изящные ноги. На запах приманились три-четыре женские особи.

– Чем это так вкусно пахнет? – спросила какая-то женщина, но даже её голос не должен был касаться ушей этого нечеловеческого создания. Всё это видение вогнало Маю в невероятное уныние. Гесперида в этих аскетичных реалиях выглядела как насмешка.

До завтрака по расписанию оставалось еще два с половиной часа. Мая колебалась вздремнуть ли еще, когда Саша пригласила ее угоститься сигареткой.

Выяснилось, что некоторые медсёстры баловались сигаретками, а в хорошем расположении духа разрешали и другим присоединиться. Для Маи это открытие вспыхнуло коротким восторгом.

На улице было ещё зябко, хотя снег уже успел превратиться в вязкую слякоть, по этой – да и, наверное, ещё какой-то – причине, перекуры превращались в бездушное соревнование.

Во-первых, на перекуры разрешалось выходить только тем, у кого были свои сигареты, или тем, кто умудрился у кого-то их выклянчить.

Во-вторых, пачки с сигаретами не выдавались на руки. Перед каждым перекуром пациент обязался получить сигарету в процедурном кабинете, они выдавались поштучно.

В-третьих, во всей этой возне нужно было успеть урвать верхнюю одежду и обувь, которая будет, если не по размеру, то хотя бы не маленькой. Не успел – не куришь. Каждый раз, вещи распределялись случайным образом. Их происхождение остается неизвестным.

В-четвертых, пациенты обязались соблюдать порядок проведения “процедуры”. Выходите и входите группой. Никто не станет ждать пока ты выкуришь вторую или докуришь первую.

В-пятых, самый удручающий пункт: после каждого перекура кто-то должен был вымыть пол коридора от входной двери до гардероба. Для этого составлялся график, в него со временем попадали новые пациенты.

Мая натянула куртку со сломанной молнией и резиновые сапоги.

6

Из двери на торцевой стороне здания одна за другой вышли женщины – чудовища, в старой, местами рваной, прокуренной одежде. Они двинулись к небольшому пятачку, окружённому высоким железным забором с острыми пиками. За ограждением виднелись другие корпуса: мужское острое отделение, хроническое, наркологическое, детское, приёмный покой, а также отделения реабилитации, диспансеризации и дневные стационары.

Мая не помнила, когда курила в последний раз. Хронология событий приобретала явный пунктирный характер. При поступлении у неё изъяли все личные вещи. Их было немного, она не рассчитывала задерживаться на Канатчиковой даче. С собой не оказалось даже документов, не говоря о средствах первой необходимости. При ней оказались только: тонкий серебряный браслет, подаренный матерью на совершеннолетие; телефон; полуприконченная пачка сигарет. Зажигалка где-то выпала.

Ветер зло трепал капюшоны, волосы и ветки деревьев. Холодными зубами вгрызался в лицо и фаланги. Рядом кто-то болтал:

– Ты жвачку жевала?

– Нет. Это моя челюсть так трещит, – женщина поправила съехавшую шапку.

– Прямо как саранча.

Мая попросила огня и отошла в сторонку.

«Я должна убедить врача, что со мной всё в порядке. Абсолютно. Нормально. Она должна выписать меня. Просто нужно попробовать объяснить ещё раз. Всё можно уладить. Она может понять. Выбраться отсюда. Как же ты облажалась… Нужно позвонить ЕЙ. Попросить связаться с куратором. Сказать, что меня не будет – по болезни?.. Чёрт. Нет. Точно нет. По семейным обстоятельствам. Так лучше. Вечно ты всё портишь…»

Мысли метались, сбиваясь, тревожно натыкаясь друг на друга. Сигарета медленно догорела. Она прикрыла глаза, а открыв их, нежданно для себя, очутилась в столовой. Саша сидела сбоку, с аппетитом уплетая свою порцию.

«Точно, мы вместе выходили… и вернулись» – озадаченно припомнила Мая.

Свет был резким. От ламп над головой заболели глаза. Девушка без энтузиазма смотрела на тарелки. Давали перловую кашу на молоке, яйца, масло, хлеб и какао.

В перерыве между проглатыванием пищи, Саша невзначай бросила:

– Ты знаешь, что у тебя кофта в крови?

Мая оглядела себя и в действительности разглядела бурые кляксы на одежде. Под ногтями застыла кровь. На пальцах она местами потрескалась и осыпалась. В отражении ложки на неё глядело чьё-то бледное лицо с чёрными разводами туши под глазами. Волосы сбились в колтуны. Высохшие губы с мелкими подсохшими язвами тронула мимолётная улыбка. Она осознала, что несколько дней не расчёсывалась, не умывалась и не чистила зубы.

Женщина отхлебнула из своего стакана, будто сдерживая смех, и продолжила:

– Че ты не переоденешься?

– У меня нет другого, – безразлично ответила Мая.

– Ты можешь попросить у медсестёр, тебе выдадут всё, что нужно. Мыльное-рыльное там, разве что кроме трусов, – девушка не отреагировала. – Родители знают где ты?

– Она, наверное, уже знает, – Мая накрутила прядку на указательный палец.

– Мать?

– Инна, – поправила ее девушка.

– У вас натянутые отношения?

– Может быть… мне кажется… она всегда ненавидела меня, – ссутулившись ответила она.

– Почему? – допытывалась Саша.

– Наверное из зависти – у меня целая жизнь, и я так неправильно ею распоряжаюсь – ей всегда хочется всё поправить. Она смотрит на меня очень плотоядно, – Мая дернулась от холодной волны, прокатившейся по телу. – А зачем ты мне помогаешь?

– Не знаю, заметила тебя в столовой вчера, стояла вся потерянная, вот мне тебя и жалко стало, да и вообще, ты… – без обиняков начала женщина, но Мая ее остановила.

– Не нужно. Я в порядке.

– Ну хорошо, не буду, – проворчала Саша. – Видела новенькую? Высоченная которая.

Девушка угукнула, не попытавшись разобраться о ком конкретно идет речь.

– Представляешь, я узнала, что она сама сдалась сюда. Дурдом, – рассмеялась женщина, и ее короткие волосы задергались в такт.

– Зачем? – на автомате спросила Мая.

– Из ее рассказа: у неё БАР. Биполярное расстройство, если не в курсе. Начался депрессивный период, и она это, чуть не того, – женщина закинула на себя невидимую петлю и затянула. – Но одумалась. У нее сын есть, поэтому поехала к психиатру, думала, что ей выпишут антидепрессанты, а он ей вместо этого сразу же путевочку и оформил.

– Я думала, ей лет двадцать, – безучастно отметила девушка, вспомнив о Геспериде.

– А тридцать не хочешь? Лицо-то ее видела? Страшная, как моя жизнь, – на этих словах Саша бросила ложку в тарелку. – Ты познакомься с ней, небось подружитесь. Ваши, обычно, вместе держатся, – сказала она напоследок и исчезла, оставив ее в недоумении.

«С каких это пор это стало объединяющим фактором? Мы же не онкобольные. Даже Дюркгейм не отмечал положительной динамики от объединения в группы. Другие люди зависят друг от друга, но не самоубийцы. Нет такого клуба. Хотя… зачем я вообще ссылаюсь на него?

Его пыльное исследование давно утратило актуальность. Оно же в девятнадцатом веке опубликовано. “Неврастения представляет собой род зачаточного сумасшествия. У людей слабых полоса страдания начинается скорее. Каждое впечатление – повод к дурному расположению духа “…»³ – Мая закатила глаза.

Тут мимо прошла та самая новенькая, переключив ее внимание: «Надо же, вот так просто – вычленила проблему и обратилась за помощью, это так… по-взрослому» – девушка подвернула окровавленный рукав.

Она провела зубчиками вилки по коже над запястьем: «Бесит. Что он вообще знал? Все его типы самоубийств и их мотивации – чепуха. Не отсутствие групповой морали и не зависть из-за неудовлетворенных амбиций толкают людей на это. Я это вообще кому говорю?

Настоящий мотив – потеря простых, базовых целей. Нам больше не нужно бороться за выживание… спасибо хоть за то, что убедил общество: не все самоубийцы безумны. Хотя, честно, достоверность твоей статистики – под большим вопросом».

Мая откинула волосы с лица, пытаясь отделаться от Дюркгейма. На столах еще остывали тарелки с объедками. Она оценила обстановку – в столовой никого не осталось. На кухне шумела вода – начали мыть посуду.

Взглянув на свои руки, девушка отметила, что пальцы опухли. Прилагая усилия, она придвинула к себе ближайшее блюдце с яйцами, спрятала два в карман, в надежде позже выменять их на сигареты. Они почти закончились, и без них было не протянуть.

«Была бы высокоранговая цель весом в мою жизнь. Не просто выживание, но что-то большее. Жаль мне никогда не выпадет шанс колонизировать Марс… нам не суждено встретиться, пузатый гигант. Быть взрослым так скучно и медленно».

После завтрака, ничего не съев, Мая брела по отделению, заблудившись в поиске палаты. В самом конце этажа, у запасного входа, она наткнулась на Сашу в объятиях санитара.

Сцена оставила ее равнодушной, хотя внутренний голос игриво одобрил: «Все мы жаждем удачно подглядеть порою».

Его руки скопидомно, грубо шарили по ее одежде. Через мгновение их губы слились в слюнявом поцелуе.

Она испытала противление, не от поцелуя, а от осознания: «Даже это – спектакль… все из-за скуки. Скука планетарного масштаба. Ты заметила, что мы только и делаем как рассказываем истории или внимаем им?».

Саша поймала ее взгляд и жестом велела убираться.

Мая потащилась дальше. Уже дойдя до палаты она заметила в щели торчащий клочок бумаги. Вынув его, она прочла:

Накорми коридор хлебными крошками, пока не поздно.

– Странно, – вслух подумала Мая и сунула бумажку обратно.

Индифферентность, сковывавшая ее снаружи, отступила, только она улеглась Девушка попробовала посчитать, сколько уже здесь – почти четыре дня?

В ночь с субботы на воскресенье она поступила в отделение. Сутки была в бессознательном состоянии. “Алкоголь усиливает седативный эффект галоперидола, что может привести к глубокому угнетению центральной нервной системы” – всплыл перед носом фрагмент из медицинского журнала.

В понедельник состоялась беседа с Ириной Васильевной. Обещанная ею сегодня встреча так и не случилась. Никто не предупредил об отмене.

Остаток дня она утопала в ожиданиях, но так и не заставила себя предпринять какие-то действия, чтобы вернуться в тот кабинет. Приемные часы закончились, а она все еще надеялась, что вот-вот что-нибудь произойдет. Кто-то войдет и поведает о страшном недоразумении. Вернет ей все вещи и проведет к выходу. Тогда она сможет вернуться в общежитие и забыть об этой истории навсегда.

Конечно же, ничего подобного не произошло. За окном начало вечереть. Воздействие галоперидола в конце концов закончилось. Кровь очистилась. Голова в полной мере прояснилась. Другое лекарство пока не выказало явного эффекта.

Страх, ранее таящийся за побочными эффектами препарата и отрицания, набирал темп. Неизвестность будущего. Утрата контроля. Ужас жизни. Страх, прячущееся на периферии. Все громоздилось друг на друга, сливаясь в единый комок, где уже не разобрать одно от другого, а, следовательно, и не побороть.

7

Растрепанная девушка лежала, уткнувшись лицом в подушку сама, не помня сколько, когда чужой голос пробился сквозь гул ее сбивчивых размышлений.

– Ты чего, плачешь, что ли? – спросил кто-то с участием.

– Нет, – ответила она, не поднимая головы.

– Да ладно, я же слышу, – голос стал чуть ближе. – Что стряслось?

Мая усмехнулась, готовясь огрызнуться – вопрос показался ей издевкой. Она подняла голову и повернулась, чтобы разглядеть собеседницу. В полумраке палаты, на соседней койке, сидела женщина с заметно округлившимся животом. Это отрезвило её, как внезапная пощечина.

– Просто… я не должна быть здесь, – выдохнула она.

– Ну, не так все страшно, – возразила женщина с лёгкой улыбкой. – Тебе вон даже питомца разрешили взять с собой. Симпатичный такой щенок. Что за порода?

– Щенок? – Мая машинально осмотрела свою постель.