Read the book: «Когда погаснет свет»

Font:

В оформлении обложки книги использована иллюстрация из фотобанкаShutterstock (автор Аgsandrew).

Борьба в эфире

Глава первая В летний вечер

Я сидел в садовом, окрашенном в зеленый цвет плетеном кресле у края широкой аллеи из каштанов и цветущих лип. Их сладкий аромат наполнял воздух. Заходящие лучи солнца золотили песок широкой аллеи и верхушки деревьев.

Как я попал сюда, в этот незнакомый сад? Я напрягал память, но она отказывалась служить мне. Только вчера, а может быть, и всего несколько часов тому назад была зима, канун Нового года. Я возвращался со службы домой, из Китай-города в Москве к себе на квартиру. Обычная трамвайная давка. Сердитые пассажиры. Все такое привычное. Пришел домой и уселся у письменного стола в ожидании обеда. На столе стоял передвижной календарь и показывал 31 декабря.

С НОВЫМ ГОДОМ!

НЕ ЗАБУДЬТЕ КУПИТЬ КАЛЕНДАРЬ НА 19… ГОД —

было напечатано на этом листке.

«А ведь я действительно забыл купить», – подумал я, глядя на календарь. Все это я помню хорошо. Но дальше… Что было дальше? Я, кажется, надел по привычке наушники моего самодельного радиоприемника «по системе инженера Шапошникова», чтобы успеть до обеда послушать несколько радиотелеграмм ТАСС, – москвичи научились «уплотнять время». Помнится, тягучий голос передавал телеграмму о войне в Китае. Но дальше в моей памяти был какой-то провал. Она отказывалась служить мне. Не мог же я проспать до лета?! Что все это значит? Загадка! В конце концов мне ничего не оставалось больше, как примириться с происшедшей переменой.

«Если это сон, то интересный, – подумал я. – Будем смотреть».

Но это не могло быть сном. Слишком все было реально, хотя и необычайно странно и незнакомо.

По широкой аллее, уходящей лентой в обе стороны, ходили в разных направлениях люди. Почти все они были молоды. Стариков, бредущих дряхлой походкой, я не видел. Все были одеты в костюмы, напоминавшие греческие туники: широкая, опоясанная рубашка, доходившая до колен, открытые руки и грудь. Этот костюм был прост и однообразен по покрою, но в каждом было нечто особенное, очевидно отражавшее вкус носителя. Костюмы отличались один от другого цветом. Преобладали нежные тона – сиреневые, бледно-палевые и голубые. Но были туники и более яркой окраски, с узорами и затейливыми складками. Ноги жителей неизвестной страны были обуты в легкие сандалии. Головы с остриженными волосами – непокрыты. Все они были пропорционально сложены, смуглы от загара, здоровы и жизнерадостны. Среди них не было ни толстых, ни худых, ни чрезмерно физически развитых. И, правду сказать, я не всегда мог разобрать, кто из них юноша, а кто девушка.

Особенно поразила меня одна их странность: одинокие люди шли, о чем-то разговаривая, хотя вблизи никого не было, смеялись, отвечали на вопросы кого-то невидимого. Каждый держал около своего рта левую руку, как будто желая прикрыть его.

«Может быть, они сумасшедшие? И этот парк находится при лечебнице?» – подумал я. Но тогда здесь должны быть сиделки, врачи, сторожа, которые присматривали бы за больными. Однако белых халатов не было видно. Некоторые проходили довольно близко около меня, иногда я слышал обрывки их одиноких разговоров. Но они говорили на каком-то незнакомом языке. Где же, в конце концов, я нахожусь? И отчего они все смотрят на меня с таким удивлением? Я, кажется, вполне прилично одет в костюм от «Москвошвея»…

Рядом со мной было свободное кресло. Я хотел и одновременно боялся, что кто-нибудь подсядет ко мне, старался не привлекать к себе взглядов этих людей. Сидел с независимым видом и слушал мелодичную музыку, которая доносилась из стоявшей неподалеку от меня статуи Аполлона.

Не знаю, долго ли я просидел бы еще в таком одиночестве, если бы не случай, который привел меня к более близкому соприкосновению с этим новым миром. Совершенно пустячный случай: мне захотелось курить. Я вынул коробку папирос «Люкс» и закурил. Это невинное занятие произвело совершенно неожиданный для меня эффект.

Несмотря на то что все эти юноши (или девушки) были, по-видимому, очень сдержанными, они вдруг целой толпой окружили меня, глядя на выходящий из моего рта дым с таким изумлением, как если бы я начал вдруг дышать пламенем. Они о чем-то начали горячо говорить между собою на своем языке. Я невольно смутился, но постарался сохранить непринужденный вид и даже заложил ногу на ногу.

Наконец один из них отделился от толпы, приблизился ко мне и спросил:

– Kiu vi? (Киу ви?)

«Ви» – очень похоже на «вы». О чем они могут спрашивать? Конечно же о том, кто я. Не эсперанто ли это? Как досадно, что я не изучал эсперанто.

– Я русский, из Москвы.

Спрашивавший обернулся к толпе, и они опять о чем-то заговорили. Поняли ли они меня? Поговорив, они вдруг замолчали, и тот, который говорил со мной, приложил руку ко рту. В руке его я заметил небольшой круглый черный предмет. Молодой человек держал этот предмет у рта, когда говорил. Вот оно что! Телефон! Телефон без проводов. Очевидно, радио. Во всяком случае, я попал к культурным людям. О таких успехах радио мы еще не мечтали в Москве. Но что это за страна, что за народ?

Однако у меня не было времени рассуждать. Окружавшая толпа насторожилась в ожидании чего-то. Некоторые нетерпеливо посматривали на небо.

«Не ждут ли они милиционера?» – подумал я, ища глазами урну для окурков. Я не нашел ее и бросил окурок на дорожку. Несколько человек, осторожно придвинувшись, нагнулись и с любопытством стали рассматривать окурок.

Толпа вдруг заволновалась. Все головы поднялись вверх. Я посмотрел в ту же сторону и увидел летящую в небе точку. Точка выросла в комара, в муху – кто-то летел сюда, какое-то странное насекомое с небольшими, трепещущими крылышками. К моему изумлению, насекомое оказалось человеком. Он быстро опустился, плавно и бесшумно, рядом с моим креслом. Крылья сложились за его спиной, как у бабочки. Прилетевший был в такой же тунике, но синего цвета и из более плотной материи. На голове у человека совершенно не было волос, лицо же его ничем не отличалось от других, только несколько морщинок у его темных, умных глаз говорили о том, что он уже немолод.

– Ви русский? – спросил он меня.

«Переводчик», – подумал я.

– Да, я русский.

Я назвал свою фамилию и протянул ему руку. Этот жест, по-видимому, напугал стоявших вблизи меня, и они подались назад.

«Переводчик» удивленно посмотрел на мою протянутую руку, о чем-то подумал, улыбнулся, кивнул головой и с некоторым внутренним усилием, как будто боясь замарать свою руку, протянул ее. Эти странные люди, очевидно, не знали о том, что такое рукопожатие. Переводчик не пожал мою руку, как это обычно делается, а лишь поднес свою руку и приложил к моей ладони. Окружающие молча наблюдали эту церемонию.

– Здравствуйте, – сказал он, точно, как иностранец, выговаривая каждую букву. – Я историк. Меня зовут Эль. Мы хотим знать, кто вы, откуда вы, как и с какой целью вы прилетели сюда?

Гм… «Цель прилета». Вероятно, они не знают иного способа сообщения, кроме воздушного. Однако что я могу ответить ему?

– Откуда – я уже сказал вам. Ничего большего вам сообщить не могу, потому что и сам не знаю, как попал сюда. И мне очень хотелось бы поскорее вернуться в Москву.

– Вернуться в Москву? – Эль обернулся к толпе и, очевидно, перевел слушателям мой ответ. Послышались восклицания удивления и смех.

Я начал сердиться.

– Право, в этом нет ничего смешного, – сказал я Элю. – И я, со своей стороны, просил бы вас ответить мне, кто вы и где я нахожусь. Как называется этот город, в каком государстве он находится?

– Не сердитесь, прошу вас, – ответил Эль. – Я вам объясню потом, почему ваш ответ вызвал смех. Отвечу по порядку на ваши вопросы. Мы – граждане… – он несколько запнулся, – чтобы быть вам понятным, я скажу, что мы граждане Союза Советских Социалистических Республик.

– Эс-эс-эс-эр? – воскликнул я.

– Почти так, – улыбаясь, ответил Эль. – Город этот – если теперь вообще можно говорить о городах – называется Радиополис – Город радио.

– А Москва далеко?

– В трех минутах лета.

– Летим скорее туда, я хочу…

– Не так скоро. Вы еще посмотрите на вашу Москву. А пока нам нужно еще о многом переговорить с вами и многое выяснить. Надеюсь, что к утру все объяснится.

– Арест? – спросил я.

Эль в задумчивости поднял глаза вверх, с видом человека, желающего что-то припомнить, потом вынул из кармана маленькую книжку, перелистал ее («словарь», – подумал я) и ответил с улыбкой:

– Нет, не арест. Но простая мера предосторожности. Исключительный случай. Я объясню вам. Я прилечу ровно в полночь, то есть в десять часов.

– Значит, раньше?

– Это и будет ровно в полночь. У нас десятичный счет времени. А вас пока проводит Эа. – И Эль что-то сказал Эа. Эа, юноша, который первым заговорил со мной, подошел ко мне и, приветливо кивнув головой, жестами предложил мне идти за собой. Протестовать, возражать? Что мог я сделать, один против всех? Я пошел, едва поспевая за своим легконогим «конвоиром», как мысленно назвал я его, в боковую аллею. Встречные бросали на меня взгляды, в которых светилось удивление и любопытство. Очевидно, их поражал мой костюм. Скоро мы вышли на небольшую площадку среди дубовой рощи. В центре площадки стояло несколько маленьких авиеток неизвестной мне конструкции, с двумя пропеллерами: впереди и сверху, – но без крыльев и без мотора.

Мой спутник указал на место для меня и уселся сам у управления. Я последовал за ним. Эа нажал кнопку. Верхний пропеллер почти бесшумно завертелся, и мы быстро начали отвесно подниматься. Полет наш продолжался не больше пяти минут, но, вероятно, мы достигли большой вышины, так как даже в своем суконном костюме я почувствовал холод.

Вдруг сбоку от нас показалась огромная круглая площадка, неподвижно висящая в воздухе. Мы поднялись еще выше и опустились на эту площадку. Посреди нее стояло круглое железное здание с куполообразной крышей.

Глава вторая

Воздушная тюрьма

«Воздушная тюрьма, – подумал я. – Отсюда не убежишь. Странные эти люди: не знают слова “арест”, а строят такие тюрьмы, которым позавидовали бы строители Бастилии!»

Мой молодой спутник ушел, оставив меня одного. Я подошел к краю площадки, обнесенной железной оградой, посмотрел вниз и невольно залюбовался.

Здесь, наверху, еще ярко светило солнце, а внизу уже легли синие тени. Вся видимая площадка до горизонта напоминала шахматную доску, с черными клетками лесов и более светлыми – полей. Какие-то реки или каналы прямой голубовато-серебристой лентой прорезали эту шахматную доску в нескольких местах. Домов не было видно в синеве сумерек. Повернувшись вправо, я увидел нечто, заставившее меня вскрикнуть. В лучах заходящего солнца сверкали золотом главы кремлевских церквей, Иван Великий, соборы. Нет никакого сомнения: это Московский Кремль. И все же это был не тот Московский Кремль, который знал я… Нельзя было узнать и Москвы-реки. Ее, очевидно, выпрямили. Яузы совсем не было видно. Я напрягал зрение, пытаясь рассмотреть Москву с этой высоты. Но Эа легко коснулся моего плеча и жестом предложил следовать за ним. Я повиновался и, вздохнув, переступил порог моей тюрьмы.

Странная, необычная тюрьма! Огромный круглый зал был залит светом. Все стены уставлены шкафами с книгами. Перед полками стоят столы с неизвестными мне инструментами, похожими на сломанные фотографические аппараты и микроскопы. А всю середину комнаты занимал огромный телескоп. Или у них особая система содержания преступников, или… или у них совсем нет тюрем и меня поместили в обсерваторию как наиболее надежное, трудное для побега место. Так оно и оказалось.

Ко мне подошел пожилой, но бодрый и жизнерадостный человек, с несколько монгольским типом лица, такой же безволосый, как Эль. Он радушно поднял руку в знак приветствия, с любопытством изучая меня. Я постарался скопировать его приветственный жест. Рядом с ним стояла, по-видимому, девушка, в голубой тунике. Она так же поздоровалась со мной. Затем пожилой человек указал мне на дверь в соседнюю комнату, куда я и прошел в сопровождении Эа. Эта комната была тоже круглая, но поменьше. Здесь не было инструментов. Комната была обставлена простой, но удобной мебелью и служила, очевидно, гостиной или столовой. У стены стоял небольшой белый экран из какого-то металла, в квадратный метр величиной, и около него черный лакированный ящик. Эа предложил мне сесть. На этот раз я охотно выполнил его предложение. Я чувствовал себя несколько усталым. Этого мало. Мне хотелось есть. Но как мне объяснить это?

Я просительно посмотрел на Эа, поднес руку к открытому рту и сделал вид, что жую. Эа подошел ко мне и внимательно посмотрел в рот. Он не понял меня – очевидно, подумал, что у меня что-нибудь болит. Я отрицательно замотал головой и начал выразительно жевать и глотать. Удивительно непонятливый народ! Я изощрял все свои мимические способности. Эа с напряженным вниманием наблюдал за мною. Наконец он, по-видимому, понял меня и, кивнув головой, вышел из комнаты. Я вздохнул с облегчением. Но мне скоро пришлось разочароваться. Эа принес на золотом блюдечке облатку какого-то лекарства и маленькую рюмочку воды, чтобы запить это снадобье. Я сделал довольно энергичный жест рукой, выражавший мою досаду, и резко отстранил его тарелочку. Эа не обиделся, а скорее опечалился. Потом он вдруг поднес ко рту свою руку с прикрепленным к ладони телефоном и что-то сказал. Свет мгновенно погас.

«Рассердился», – подумал я.

Вдруг экран загорелся белым светом; на нем я увидел угол комнаты и сидящего в кресле Эля. Изображение было так живо, что мне показалось, будто я вижу историка сквозь открывшееся окно в соседней комнате. Эль поднялся, подошел к самому экрану и, с улыбкой глядя на меня, спросил:

– Что у вас случилось? Вы голодны? Почему вы отказались от таблетки? Ее нужно проглотить, и ваш голод будет утолен. Мы не жуем, только глотаем. Вот почему Эа и не поняла вашей мимики.

– Но я не привык к такой пище, – смущенно ответил я, удивляясь, почему Эль сказал про юношу «Эа не поняла».

– Завтра мы приготовим вам что-нибудь получше, по вашему московскому вкусу, – опять улыбнулся Эль, – а сегодня уж поужинайте таблеткой. Я буду в десять, – напомнил он.

Экран погас, свет в комнате вспыхнул.

Я, улыбаясь, кивнул головой Эа, взял таблетку, проглотил и запил водой. Таблетка была ароматичной и оставила приятный привкус во рту. Не прошло и минуты, как я почувствовал сытость и жестом поблагодарил Эа. Он улыбнулся с довольной улыбкой. Он или она? Этот вопрос интересовал меня. Все эти новые «москвичи» так мало отличаются друг от друга и по сложению, и по костюму, что трудно различить пол. Как бы мне спросить Эа? Если они говорят на эсперанто, то… надо вспомнить. В эсперанто много латинских корней. «Мужчина», «муж» – по-латыни vir (вир). Попробуем.

– Ви виро? (Вы мужчина?)

Эа рассмеялась, отрицательно качнула головой и шаловливо выбежала из комнаты. Кто бы мог подумать! Совсем мальчишка!

Поужинав таблеткой, я вышел на площадку. Было прохладно. По темно-синему небу разливались шесть перекрещивающихся огромных светлых полос, которые скрывались за горизонтом. Точно легкая золотая куполообразная арка покрывала землю. Это было изумительно красивое зрелище. Только гигантские сверхмощные прожекторы могли создать эти огненные реки. Когда глаз несколько привык к свету, я увидел, что по золотым рекам плывут золотые корабли – длинные, сигарообразные воздушные суда, снующие, как челноки, с изумительной быстротой.

Налюбовавшись этим зрелищем, я обратил внимание на какой-то предмет, напоминавший большой шелковый мешок. Этот мешок был укреплен на довольно высоком шесте, и от него спускалась на площадку веревка. Несколько таких мешков висело и в других местах у края площадки. Из любопытства я дернул за веревку. Вдруг, прежде чем я успел выпустить ее из рук, меня потянуло вверх. Мешок поднялся, с шумом раскрылся в огромный парашют и метнулся за борт воздушной площадки. Я похолодел от ужаса. К счастью, я заметил рядом нечто вроде трапеции. Я уселся на нее и полетел в бездну.

Глава третья

Самая короткая ночь

Это была самая короткая ночь в моей жизни – так быстро пролетела она, наполненная самыми необычайными впечатлениями.

Неожиданно сорвавшись на парашюте с площадки воздушной обсерватории, я скоро привык к своему положению летчика поневоле и с интересом смотрел вниз.

По мере того как я опускался, быстро теплело. Легкий ветер относил меня в сторону, по направлению к Кремлю. Недалеко от него я увидел рощу кипарисов, среди которой стоял прекрасный мраморный фонтан, освещенный взошедшей луной. Эти кипарисы, росшие на открытом воздухе, рядом с кремлевскими стенами, поразили меня. Но я тотчас забыл о них, привлеченный новым зрелищем. Парашют перенес меня через Кремлевскую стену, со стороны Боровицких ворот, и я опустился… на площади, покрытой снегом. Не веря своим глазам, я взял снег рукою. Это был настоящий холодный снег, но он не таял ни от окружавшего теплого воздуха, ни даже от моей горячей руки. Что за невероятные вещи творятся здесь?

Я посмотрел вокруг. Стояла необычайная тишина. Луна золотила купола церквей и зажигала синие искры бриллиантов на запорошенных снегом крышах древних теремов. В одном из них, в маленьком окошечке, со слюдой вместо стекол, светился желтоватый огонек. Но на улицах никого не было видно. У Красного крыльца стояли два бородатых стремянных в теплых кафтанах, отороченных мехом, и в меховых остроконечных шапках. Опираясь на бердыши, они дремали. Стараясь не разбудить их, чтобы вторично не подвергнуться аресту, я осторожно обошел их по скрипевшему снегу и побрел к центру Кремля, пытаясь разрешить загадку: в каком же веке я живу? Мои размышления были неожиданно прерваны Элем, который буквально свалился с неба – так быстро он опустился на своих крылышках.

– Вы наделали мне очень много хлопот, – сказал он, с укоризной глядя на меня. – Вы хотели бежать?

Я смутился и стал уверять, что все вышло случайно, из-за моего неосторожного любопытства.

Вслед за Элем спустилась на двухместной авиетке Эа.

– Ну хорошо, – поспешно ответил Эль. – Садитесь скорее, летим. По крайней мере, вы побывали в нашем музее.

– Так это был музей!

Я не успел прийти в себя, как уже вновь был водворен в небольшую круглую комнату моей воздушной тюрьмы.

Эль, Эа и я уселись в плетеные кресла у круглого стола. Эль хмурился и как будто ожидал чего-то. Послышался очень мелодичный музыкальный аккорд – словно искусные легкие пальцы пробежали по струнам арфы. Аккорд прозвучал и замер.

– Десять часов. Полночь. Это пробили радиочасы, – сказал Эль, обращаясь ко мне. Приложив руку ко рту, он задал кому-то вопрос на своем лаконичном языке. Потом кивнул головою – очевидно, на полученный ответ.

«Как же он слышит?» – подумал я, глядя на Эля.

Я заметил в его ухе, несколько ниже слухового отверстия, небольшой черный предмет, величиной с горошину. Это и был, вероятно, слуховой аппарат.

Необычное молчание и озабоченность моих спутников привели меня в нервное состояние. Я вынул коробку папирос и закурил. Эль покосился на дым и отвернулся. Эа сидела ближе ко мне. Вдруг она сильно закашляла, побледнела и откинулась на спинку кресла. Потом быстро встала и, шатаясь, вышла из комнаты.

– Перестаньте курить, – сказал Эль и, подойдя к стене, повернул какой-то рычажок. Воздух моментально освежился. Я погасил папироску и бережно уложил ее в коробку.

Дверь открылась. Вошла Ли, ассистент астронома Туна. Она подала Элю портрет и, что-то сказав, вышла. Эль кивнул головой и начал глядеть попеременно на принесенный портрет и на меня.

«Сличает, – подумал я. – Из уголовного розыска, наверно, прислали. Не хватало только, чтобы я оказался похожим на какого-нибудь преступника!»

Но слова Эля успокоили меня.

– Да ничего похожего, – сказал он, передавая мне карточку. – Только что получена по радио из Америки.

Меня поразила художественность выполнения. Лучший фотограф Москвы позавидовал бы такой работе. Но сам портрет заставил меня улыбнуться. На нем был изображен человек, костюм которого напоминал вязаную детскую комбинацию из шерсти. Сходство дополнял вязанный из такой же материи колпачок. Шея неизвестного была завернута шарфом до самого подбородка. Довольно большая голова без бороды и усов и даже бровей напоминала голову ребенка со старческим выражением лица. Только в несколько прищуренных глазах светился недетский ум и хищность зверька.

– Что все это значит? – спросил я у Эля, окончив осмотр портрета.

– Так выглядят американцы, – сказал Эль и взял портрет. – А дело вот в чем. Мы получили сведения, что к нам послан шпион. В этот самый момент появились вы…

– И вы решили?..

Эль пожал плечами.

– Вполне понятная предосторожность. Наступают тревожные времена. Вероятно, вновь придется создать Совет. Вам знакомо это слово?

– Разумеется. А у вас его нет?

– Уже много лет в нем не было надобности.

– А теперь?

– А теперь он вновь стал нужен. По-видимому, вы действительно человек из далекого прошлого. Со временем мы разъясним эту загадку. А пока я могу дать вам некоторые пояснения.

– Признаюсь, я многого не понимаю и очень хочу услышать ваши пояснения, но нельзя ли отложить их до завтра? Я смертельно устал, и… сон одолевает меня…

Я зевнул во весь рот. Эль с любопытством взглянул на меня.

– Неужели у вас всегда так страшно раскрывали рот, когда хотелось спать? Это называлось, кажется, зе… зе…

– Зевать.

– Да, да, зевать. Я читал об этом.

Эль вынул из кармана изящную коробочку из лилового металла, раскрыл ее и протянул мне.

– Проглотите одну из этих пилюль, и ваш сон и усталость исчезнут.

Заметив мое колебание, он поспешно сказал:

– Не бойтесь, это не наркотик, который искусственно стимулирует нервную деятельность, вроде ваших ужасных папирос. Это пилюли, нейтрализующие продукты усталости. Они безвредны и производят то же действие, что и нормальный сон.

Я проглотил пилюлю и вдруг почувствовал себя свежим, как после хорошего, крепкого сна.

– Ну вот видите. Зачем терять непроизводительно треть жизни на сон, если это время можно провести более продуктивно! Теперь вы расположены слушать меня?

– Горю нетерпением…

– Так слушайте же.

И, усевшись поудобнее в кресле, Эль начал свой рассказ:

– Много лет тому назад революционные потрясения прокатились по всей Европе и Азии. Я не буду перечислять вам этапы этой ужасной, но вместе с тем и великой эпохи. Американские капиталисты послали свой флот на помощь европейским братьям по классу, но флот был разбит объединенными английскими, немецкими, французскими и русскими морскими силами. Тогда испуганные американцы поспешили убраться восвояси, предоставив события в Европе собственному течению, но не теряя надежд нажиться на гибели экономической мощи своих заатлантических соседей. Однако эти надежды не оправдались. Революция победила. В самой Америке начались волнения рабочих. Американские рабочие просили помочь. И мы, конечно, не отказали им в этой помощи…

Эль печально опустил голову и замолчал. Я с нетерпением ожидал продолжения рассказа.

– Но наша помощь не принесла пользы. Американская техника в это время вполне овладела новым ужаснейшим орудием истребления – лучами смерти. Отправленный нами соединенный флот так и не увидел врага: он был испепелен в открытом море невидимым противником. Никто не вернулся из этой экспедиции, кроме одной подводной лодки, которая случайно избегла действия лучей, может быть потому, что плыла слишком глубоко. Матросы этой лодки рассказывали ужасные подробности. Из своих окон, которыми снабжены наши подлодки, осветив прожектором мрак глубин океана, моряки видели падающий дождь из обломков кораблей, целые тучи рыб без головы или с наполовину сожженным туловищем, случайно уцелевшие части человеческого тела. Все обитатели моря, попадавшие в смертоносную зону, испепелялись. Вода в океане бурлила и, вероятно, на поверхности вся превращалась в пар. Даже на той глубине, на которой находилась подводная лодка, вода нагрелась так, что моряки едва не погибли. Но действие дьявольских лучей, очевидно, не только тепловое. Они разрушают ткани живого организма ультракороткими электроколебаниями.

– Это имеет связь с радиоволнами?

– Увы, это все то же радио, но примененное для целей разрушения.

– И чем же все это кончилось?

– Это было только начало. Мы попытались применить воздушный флот. В то время и у нас техника уже была высокоразвита. У нас имелись воздушные суда, действовавшие по принципу полета ракет. Эти суда могли подниматься выше слоя воздушной атмосферы, то есть свыше двух тысяч метров. Мы надеялись напасть на врага врасплох с неба. Но враг был хорошо подготовлен. Очевидно, по всем границам Америки от земли вверх были направлены те же невидимые, но смертоносные лучи. Едва наши воздушные суда, сделанные из особого металла, вошли в эту завесу, как были превращены даже не в пепел, а в пар…

А десять часов спустя страшное бедствие пронеслось по всем странам Европы и Азии. Через сороковой меридиан северной широты – по Испании, Италии, Балканам, Малой Азии, Туркестану, Китаю и острову Ниппон в Японии – без единого звука пронесся смертоносный луч, испепеляющий на своем пути в полосе ста километров шириной все: дома, людей, животных, нивы, хлопковые поля, леса…

Да вот, посмотрите, – сказал Эль. Он подошел к распределительной доске и нажал несколько кнопок с цифрами, потом повернул рычаг. Свет погас, и экран ожил. Я ожидал увидеть кинофильм, но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Это были не «движущиеся картинки» – это была сама жизнь. Иллюзия была полная.

Вот улица какого-то города…

– Испания, – тихо сказал Эль.

…Все дома вдоль улицы, наискось, были как будто срезаны каким-то невидимым ножом, открывая внутренние комнаты. Там, где прошел ужасный луч, остались лишь груды развалин, кучи пепла и мусора. Кое-где валялись части человеческих тел. Все попавшие в зону действия луча испепелялись. Местами догорали пожары. Я слышал треск пламени, грохот падения стен. Уцелевшие обезумевшие люди бродили среди этих развалин, тщетно пытаясь разыскать своих родных. Они рыдали, кричали, посылали кому-то проклятия… Вот пробежала, с растрепанными волосами и безумными глазами, женщина.

– Аугусто, Аугусто! – кричала она. И вдруг, повернувшись прямо ко мне лицом, истерически захохотала…

Я слышал ее смех, слышал вопли людей. Зрелище было потрясающим. Невольно я отвернулся.

– Снято несколько часов спустя после катастрофы, – взволнованно проговорил Эль.

Он повернул рычаги, и на экране появилась новая картина.

– Все, что осталось от итальянского городка Маратео у залива Поликастра, – сказал Эль.

Несколько пальм и груды развалин, двое смуглых, кудрявых детей и старуха в лохмотьях. У одного ребенка были отожжены ноги по колена. Он лежал без сознания. Мальчик постарше смотрел на него с молчаливым ужасом, а старуха, склонившись над ребенком, раскачивала седой, взлохмаченной головой и выла протяжно, надрывно, как воют собаки… Рядом, с оскаленными зубами и большими остекленевшими глазами, лежала ослиная голова – одна голова… Листья пальм шумели, шуршали камни под набегающими волнами, как унылый аккомпанемент к однообразному, хватающему за душу вою старухи… Это было слишком…

– Я не могу больше, – тихо сказал я, – довольно!

Эль вздохнул, повернул рычаг. Экран погас, и в комнате загорелся свет.

Подавленные только что увиденным, мы сидели молча.

– Я видел не раз эти картины, – сказал наконец Эль, – но и до сих пор я не могу их смотреть без глубокого волнения…

– Да, это ужасно, – ответил я.

– Когда наша молодежь видит эти картины, она зажигается такой ненавистью и такой жаждой борьбы, что ее трудно удержать от опрометчивых поступков и бесцельных жертв. Мы нечасто показываем эти картины.

– Скажите мне, это кино? – спросил я, когда волнение немного улеглось.

– Комбинация звучащего кино и передачи движущихся изображений и звуков по радио. У нас есть центральный киноархив, действующий автоматически. Я ставлю на этой доске номер, нужный мне кинофильм автоматически подается в киноаппарат, он начинает работать на экране, установленном в киноархиве. При помощи радио изображение и звуки передаются в любое место.

– Поразительно! И что же было дальше?

– Что могло быть после всего, что вы сами видели?

Дальнейшее упорство с нашей стороны могло погубить всю Европу и Азию. Мы вынуждены были прекратить борьбу, пока не создадим равного оружия. И наши инженеры немало поработали над изобретением такого оружия. В этом отношении мы многим обязаны Ли. Это гениальный юноша.

– Ли? Ассистент астронома Туна? В голубой тунике? Разве он не девушка?

Эль улыбнулся.

– Нет. Это юноша, вернее, молодой человек. Мы не скоро старимся. Сколько, вы думаете, может быть мне лет?

– Тридцать пять, самое большое – сорок, – сказал я.

– Восемьдесят шесть, – улыбаясь, ответил Эль, – Ли – тридцать два, а Эа – двадцать пять.

Я был поражен.

– И что же изобрел Ли?

– Он изобрел средство заграждения от дьявольских лучей. Они больше не страшны нам. Он нашел секрет и производства самих дьявольских лучей. Мы сравнялись силами.

– И теперь можно начать борьбу?

– Не совсем. Их лучи не пробивают нашей невидимой брони, а наши – их. Мы стали взаимно неуязвимы друг для друга, но и только. И все же борьба продолжается. Не так давно каким-то чудом пробрался к нам из Америки еще один беглец – негр. Он работал на береговых заграждениях, на восточном берегу Северной Америки. Произошла порча аппарата, излучавшего заградительные лучи. Воспользовавшись этим, негр бросился в океан, долго плыл, пока его не подобрала какая-то рыбацкая лодка, и наконец достиг наших берегов. Он сказал, что, несмотря на все жестокости, на неслыханное подавление рабочих, в Америке идет подпольная революционная работа. Революционеры проникли даже в береговую охрану. Нам удалось наладить с ними сообщение. Мы узнали, что Америка, опасаясь нашей помощи их революционерам, замышляет истребить нас. Убедившись, что их лучи безвредны для нас, американские капиталисты решили отправить к нам шпионов, перебросив их неизвестным нам способом через наши воздушные заграждения, узнать наши военные силы и средства, а затем переправить сюда тем же путем своих агентов с истребительными лучами, чтобы уничтожить на месте «очаг революции».

– Европа и Азия – хороший «очаг»!

– Да, уничтожить большую половину мира. Перед этим они не остановятся! Но мы тоже не сидим сложа руки. Ли близок к разрешению задачи – найти орудие, пробивающее все заградительные средства американцев.