Read the book: «Багровое откровение. Исповедь алого генерала», page 3

– Я в последний раз спрашиваю! – скрипнул зубами. Ярость росла с каждым стуком пальцев по локтю. Голос ударил по стенам, как раскаты грома, заставив вздрогнуть даже надзирателя. – Как у вас оказалась папка с секретными документами? – кулак обрушился на стол. Стакан подпрыгнул, вода растеклась по дереву, как маленькое наводнение. – Отвечайте!

Альбинос не моргнул. Сидел, откинувшись на спинку стула, руки скрещены на груди. Бледные пальцы медленно постукивали по собственному локтю – словно отсчитывая секунды до взрыва. А глаза… В них не было ни страха, ни вызова. Только пустота – словно давно умер внутри, и никакие угрозы не могли потревожить это ледяное безразличие.

Цорн лишь усмехнулся. Злобно. Высокомерно. Упиваясь мнимой властью, был уверен – всё дозволено. Медленно, почти театрально, снял перчатки, привстал. Стул отъехал назад – звук начала кровавого представления. Шаг. Ещё один. Пальцы вцепились в ворот кителя, рывком повалил альбиноса на пол. Металлический лязг вынимаемого из кобуры пистолета прозвучал как приговор.

– Ты у меня заговоришь, – процедил сквозь зубы. Ствол упёрся в плечо альбиноса.

Казалось, всё закончится, как обычно – крики, избиения, кровь. Но «безупречный» план дал осечку. Ранее безразличный и холодный, взгляд альбиноса наполнился яростью. Он пристально посмотрел на Цорна – и тут начались первые странности.

Секунда. Две. Йоханнес замер – словно попал под чужой контроль. Выпрямился. Два шага назад. Пальцы дрожали, сухожилия напряглись до предела. Рука с пистолетом медленно поднялась к собственному виску. Глаза расширились от ужаса.

Ещё мгновение – и трагедия была бы неизбежна, но враг просчитался. Дверь распахнулась – я ворвалась в комнату. Стремительный шаг. Захват. Выстрел прозвучал, как раскат грома – пуля рикошетом отлетела в стену, оставив на полу пыль от штукатурки.

Резкий звук и боль в запястье заставили Цорна прийти в себя. Он пошатнулся. Сердце бешено колотилось, тело дрожало, ладони вспотели. Я отпустила его руку – пистолет резко выскользнул, словно рукоять обожгла кожу. Металл звякнул о бетон.

– Ч-что это было? – лихорадочно попятился. Тяжёлое дыхание прерывалось. Глаза бегали по комнате, не находя точки опоры. – Я…

– А ты счастливчик, Йоханнес, – я пристально посмотрела на альбиноса. В его глазах – ни страха, ни торжества. Холодное любопытство. – Не каждому выпадает шанс совершить самоубийство на глазах у всей тайной полиции.

– Розенкрофт? – его голос прозвучал хрипло, словно доносился из-под земли. – Какого чёрта ты здесь делаешь?!

– Следи за языком, – сказала я тихо, но с ледяным холодом в голосе. Он на мгновение замер, почувствовав, как слова режут глубже ножа. Гневный взгляд приковал его к месту, как послушного пса. – Для тебя – генерал-инспектор Розенкрофт.

Наши истории переплелись давно – как корни ядовитого плюща. Йоханнес – золотой мальчик полиции. Его острый ум и безжалостность открывали любые двери. Он взлетел по карьерной лестнице, оставляя шлейф зависти и страха.

Гиммлер лично называл его «нашим будущим». Коллеги шептались, что именно он заменит Хайнце. Но жажда власти – змея, которая кусает того, кто её кормит.

Получив должность правой руки в новом на тот момент Имперском Криминальном Директорате, он вообразил себя «неуязвимым». Фальсификации. Взятки. Запугивания. Он плёл паутину, не понимая, что сам становится её пленником.

Так же пытался «подружиться» и со мной. Но как следователю антикоррупционного отдела мне лучше других было известно – чем слаще улыбка, тем гнилее зубы за ней.

Когда преступная деятельность вышла на свет, улик хватало на три пожизненных срока и вечность позора. Но Генрих Мюллер, этот старый паук в шефском кресле директората, увидел в Цорне родственную душу. Скрепя сердцем, суд вынес «оправдательный приговор» – если лишение всех наград и понижение до рядового можно назвать оправданием. Хотя формально Цорн был наказан, его тень всё ещё висела над отделом. Старые связи и страх перед его безжалостностью не позволяли забыть о нём.

Мой генеральский мундир явно жёг ему глаза. Скулы двигались, будто мысленно перемалывали мои кости. Пальцы сжимались в кулаки, оставляя на коже ладоней следы от ногтей. Кадык дёргался в горле, сдерживая поток злобы, готовый вырваться наружу. Он ненавидел меня. Но прекрасно помнил, чем закончилась наша «дружба».

– Прошу меня простить… генерал-инспектор, – каждое слово давило на грудную клетку, как гиря. Лёгкие работали вхолостую, выдыхая больше злобы, чем воздуха. – Зачем вы здесь?

– Так-то лучше, – уголки моих губ дернулись в ехидной усмешке. – С этого момента дело, в котором замешан этот человек, – указала на альбиноса, – под юрисдикцией Департамента Имперского Порядка. Я сама займусь его допросом. Вы свободны.

Его лицо перекосила нервная судорога. Кровь яростно застучала в висках. На шее набухли вены, пульсирующие в такт бешеному сердцебиению. Багровые пятна на щеках выглядели словно клеймо, выжженное собственным унижением.

– Да будь ты… – голос сорвался на полуслове, словно невидимая удавка сжала горло. Рука дёрнулась резким, рубящим жестом – отсекая невысказанную угрозу. Он развернулся, полы плаща хлопнули по сапогам, бросился к выходу. Дверь захлопнулась с грохотом.

Этот детский спектакль не вызвал во мне ничего, кроме холодного презрения. Цорн – очередной клоун, выскочка. В отличие от Вальтера. Обычно хладнокровный, он сейчас напоминал разъярённого быка: дыхание частое, прерывистое, глаза метали молнии. Альбинос хозяйничал в его отделе, как у себя дома. Без страха. С презрением. Насмешкой. Его уже допрашивали утром – и он вёл себя так, будто издевается.

Вальтер не собирался прощать эту наглость. Пока я отвлеклась на выходку Йоханнеса, он рванул вперёд с яростью цепного пса.

– Ах, ты… – руки впились в воротник альбиноса. Рывок. Потащил к стене. – Да я тебя…

– Отставить, Вальтер! Немедленно отпусти его!

Мой приказ показался ему неуместным. Он повернул голову и со злостью воскликнул: «Я не позволю этому ничтожеству позорить директорат!».

– Я не буду повторять, – губы едва дрогнули, но в глазах вспыхнуло предупреждение – как лезвие у горла. Рука легла на кобуру. – Отойди!

Сотрудники имперского директората – профессионалы. Безусловно. Их досье ломились от раскрытых дел, а методы преподавали в академиях как эталон следственной работы.

Но отсутствие контроля перечёркивало всё. Это были проблемные, неуправляемые сорвиголовы: нарушали субординацию, перечили старшим по званию, словно те уборщики в сортирах. А их своенравность заслуживала отдельной пули.

Вальтер не сразу подчинился. Эмоции захлёстывали, в висках стучала ярость. Но слишком хорошо знал: я не стану церемониться. Секунда. Две. Три. Мускулы на лице дёргались, руки напряглись, но затем разжались – отпуская альбиноса. Шаг назад. Глубокий вдох. Выдох. Ещё раз.

– Тебе повезло, – процедил сквозь зубы. Голос сорвался на тихое рычание, намекая: «Это не конец».

Он повернулся, подошёл и встал за моей спиной. Годы службы научили его дисциплине, но я чувствовала – эта буря ещё не утихла. Она лишь затаилась, ожидая своего часа.

Альбинос, тем временем, с невозмутимостью статуи поправил помятый воротник. Шаг. Ещё один. Поставил стул на законное место.

– Вашим людям, – уселся, будто в королевском троне. Недовольный взгляд скользнул по мне, как раскалённый хлыст. – стоит вести себя… вежливее.

Я села напротив, закинула ногу на ногу, давая понять, кто здесь хозяин.

– Вы не в том положении, чтобы диктовать условия, – голос звучал как осколок стекла. – Ещё одна выходка – и будете разыгрывать жалкий спектакль перед расстрельной командой.

– Это мы ещё посмотрим… – губы дрогнули в усмешке.

Я проигнорировала выпад, словно угроза исходила от умственно отсталого ребёнка.

– Генерал-инспектор Имперского Департамента Порядка, Ерсель Розенкрофт, – представилась. – Позади, – указала на Вальтера, – следователь шестого специального отдела Криппо,⁵ капитан СС Вальтер Шульц, – сделала паузу. – А вы?

– Карл Кравец, – холодно бросил он.

– Прекрасно, герр Кравец, – я наклонилась вперёд. Тень от лампы легла на его лицо зловещими полосами. – Объясните, что привело вас в эти… гостеприимные объятия?

– Понятия не имею, – он развёл руками в фальшиво-невинном жесте. – Спросите, – бросил театральный взгляд на Вальтера, – у ваших подчинённых. Уверен: они подготовили занимательную историю.

– Вот как? – я указала на коричневую папку, лежавшую в раскрытом виде на столе. – Может, расскажете, откуда у вас эти документы?

На первый взгляд – обычная папка. Они валялись в любом кабинете, отделе. В них хранили официальные бумаги, скучные отчёты, пустые письма, бесполезные доклады. Но стоило заглянуть внутрь – разум с новой силой охватило беспокойство.

✼✼✼

Аненербе… слово звучало как глухой похоронный звон. Прошли десятилетия после Великой войны – но тень этой организации всё ещё скользит по коридорам власти. Призрак, отказывающийся раствориться в забвении.

Официально – научно-исследовательский институт. Неофициально – лаборатория безумцев, одержимых поисками «наследия предков». Правящая верхушка верила – в древних рукописях и артефактах скрыт ключ к абсолютной власти. Но история – не единственное, что заботило их умы.

Главным «полигоном» стали концентрационные лагеря. Там, за колючей проволокой, ставились эксперименты, от которых кровь стыла в жилах. Людей заражали чумой, оставляли на часы в ледяной воде, испытывали новые яды – всё ради того, чтобы найти предел человеческой выносливости.

Но самое чудовищное – детские лагеря. Там дети становились донорами. Кровь выкачивали до последней капли, пока тела не превращались в хрупкие восковые куклы.

Те, кто предпочитал не знать об этих ужасах, отворачивались, пряча глаза за усталыми улыбками. Губы шевелились, произнося что-то о «пустой трате бюджета», но слова рассыпались, не долетая до слушателей.

Редкие «герои» называли институт пристанищем зла, требовали закрыть эту лабораторию смерти. Но уже на следующий день их имена подозрительно исчезали из всех отчётов и бумаг – словно кто-то провёл ластиком по карандашному наброску.

Фанатики же шагали вперёд, не глядя под ноги. Их пальцы, обожжённые ядом экспериментов, сжимали пробирки с непреклонностью. С той же, с какой могильщик вбивает крест в промёрзшую землю.

Папка с чёрным грифом института, обнаруженная при обыске у Карла и лежащая теперь передо мной на столе, хранила сведения о проекте «Возмездие». Буквы на обложке были вырезаны с хирургической точностью, но внутри – запутанный лабиринт шифров. Каждая запятая казалась бессмысленными и зловещими каракулями.

– Я повторяю вопрос, – мой голос звучал тише, но от этого только опаснее. – Откуда у вас эти документы?

– Это неважно. Вы всё равно не…

– Здесь я решаю, что важно! – голос сорвался на высокой ноте, заставив вздрогнуть даже Вальтера. – На ней кровь убитых вами генералов. В ваших интересах сказать правду!

– Я не причастен к их смерти! – Карл заметно изменился в лице. Впервые за весь допрос маска хладнокровия треснула. – Я пытался их предупредить! Но они отказались меня слушать… Сочли сумасшедшим.

– Вот как? – я вскинула бровь, но в глазах – ни намёка на удивление. – Предупредить о чём?

Повисла раздражающая тишина. Его губы сжались в тонкую белую нить. В глазах – холодное упрямство человека, уверенного в своей неприкосновенности.

– Значит… – выдох сорвался, разрушив последние остатки самоконтроля, – не хотите по-хорошему…

Я медленно поднялась из-за стола, сняла перчатки – знак, что игра становится жестокой. Шагнула вперёд, пальцы впились в ворот кителя. Резкий бросок – и спина Карла с глухим ударом встретилась со стеной.

Его тихие стоны смешались с отчаянным сердцебиением. Удар сапога в рёбра заставил его согнуться. Он выставил вперёд руки. Пронзительный взгляд скользнул по моему лицу в надежде провернуть «мистический трюк», который подчинил Цорна. Но фокус не сработал.

Карл верил, что молчание – его броня. Глупая ошибка. Броня треснула, как тонкий лёд под сапогом. Его крики разрывали душный воздух допросной – визгливые, звериные, переходящие в хриплый вой. Словно из рук вырывался не человек, а раненый зверь, пойманный в капкан. Хруст костей под ударами отдался эхом – будто кто-то ломился изнутри его грудной клетки.

Удары наносились по рёбрам, обходя жизненно важные органы. Я знала, как растянуть боль, не доводя до смерти – опыт многих подобных допросов научил меня тонко чувствовать грань. Когда тело обмякло, взяла его за ворот кителя – ткань хрустнула, протестуя, – и потащила обратно к столу. Его пятки чертили по полу две кривые полосы – словно следы неудавшегося побега. Глаза, ещё недавно пустые, теперь метались, ища спасения – как у загнанного зверя.

– Итак, герр Кравец… – наклонилась, поймав затуманенный взгляд, – готовы к цивилизованному диалогу? Или вам больше по душе… – выдержала паузу, доставая из-за пояса кортик, – нестандартные методы?

Он попытался сглотнуть, но горло лишь судорожно сжалось – будто перехваченное невидимой петлёй.

– Я.… – слово утонуло в хрипе, как монета в болоте. – Согласен… на… первое…

Моя жестокость не была театром, как у Цорна с его кровавыми спектаклями или слепой яростью Вальтера. Я не кричала, как они. Каждый удар сопровождался тихим вопросом – и хриплый ответ Карла был важнее криков.

✼✼✼

Возмездие – не просто расплата, а часть чудовищного замысла. Словно гниющая нить, вплетённая в ткань кошмара. Больные грёзы о «сверх-солдате», ставшем проклятьем.

Учёные Аненербе – словно алхимики – превращали живых людей в подопытных кроликов. Вводили им сыворотку под названием «Немезида». Скрытая за семью печатями архивов и присягой молчания, она должна была подарить силу, превосходящую человеческую. Но…

Всё обернулось катастрофой. Вместо сильных и неуязвимых солдат, беспрекословно следующих приказам, на свет явились неуправляемые монстры – одержимые жаждой человеческой крови.

Именно они, по словам Карла, оставили после себя кровавый след под Краковом. Но убийства мирных жителей – лишь верхушка айсберга. Гораздо страшнее была загадка смерти генералов.

Генералы Энгельс и Фриц Лехнер знали слишком много. Они стояли у конвейера, поставлявшего «материал» – живых, дышащих, ещё способных кричать людей. Но когда увидели, во что сыворотка превратила подопытных, оба «внезапно» осознали весь масштаб катастрофы.

Энгельс втайне собирал улики, намереваясь обрушить эту машину смерти. Придать огласке всё, что пряталось за стенами лабораторий. Но правда, как и те твари, оказалась слишком расчётливой. И она сделала ход первой.

– Поэтому вы так спешно пытались пересечь границу? – спросила я, стараясь разглядеть в его глазах малейший намёк на ложь. – Спасали жизнь от преследователей Аненербе?

– Нет, – Карл покачал головой. В его голосе прозвучала сталь. – Я никогда ни от кого не бежал. Особенно… – пауза, – от больных нацистов, – он усмехнулся, но в этом смехе слышалась усталость человека, которому уже нечего терять.

– Следи за словами, выродок! – Вальтер резко подался вперёд, глаза горели яростью.

– Успокойтесь, герр Шульц, – уголки губ Карла дрогнули в снисходительной улыбке. – У меня не было намерения оскорбить ни вас, ни фрау Розенкрофт.

Тайное сотрудничество с Карлом стало для Энгельса роковой игрой в кости. Он успел собрать увесистую папку компромата. Достаточно, чтобы похоронить репутацию института, но слишком мало, чтобы спасти собственную жизнь.

– В день убийства, когда генерал Энгельс не явился на встречу, – Карл опустил взгляд, казалось, он о чём-то сожалеет. – Я понял: произошла беда.

Окончательно убедившись, что Энгельс не придёт, он ринулся в департамент польской полиции. Тайно проник в кабинет генерала, а там – вскрытый сейф. По его словам, собаки Аненербе забрали практически всё, что кидало тень на их деятельность.

– Эта папка, – его пальцы застыли над ней, но не решились взять, – единственное, что осталось. Я нашёл её совершенно случайно, когда осматривал кабинет. Генерал Энгельс спрятал её за шкафом, заваленным всяким хламом.

В воздухе повисла тревога. Слушать Карла было тем ещё «удовольствием». Россказни о подпольной лаборатории возле польской границы, жестокие и бесчеловечные эксперименты. Сыворотка, дающая способности на грани фантастики. Сбежавшие чудовища, жаждущие человеческой плоти и крови… Поверить в такое даже мне было сложно, не говоря о Вальтере.

– Монстры, угрожающие нашей стране? – вспылил он. Голос дрожал от сдерживаемого гнева. – Вы всерьёз ждёте, что мы поверим в эту сказку для слабоумных?!

Карл даже не удостоил его взглядом. Его бледные, почти прозрачные веки опустились – словно занавес перед спектаклем, который он считал недостойным внимания.

– Я говорю правду, – голос звучал ровно, как стук маятника в пустой комнате.

– Правду? – пальцы Вальтера нервно пробарабанили по рукояти пистолета. Казалось, ещё миг – и сталь заговорит вместо него. – Да она не стоит и половины марки!

Он считал каждое слово Карла ложью – скользкой, как угорь в мутной воде. «Спасти свою шкуру и посмеяться над нами» – вот его единственная цель.

– Где лаборатория, о которой вы говорили? – мой голос прозвучал скептически – как треснувший лёд на поверхности озера.

Карл вздохнул, будто устал объяснять очевидное детям, и попросил карту. Его пальцы – покрытые старыми ожогами – дрожали, когда он указал на точку у границы с Аушвицем.

– И что мы должны увидеть? – фыркнул Вальтер, глядя на указанное место. – Тут сплошной лес!

Карл медленно поднял взгляд. Его улыбка растянулась, обнажив зубы – слишком белые, будто кожа натянута на чужой череп.

– Вам не знакомо слово «Секретно», герр Шульц?

– Ты мне тут пошути ещё, – ладонь Вальтера легла на пистолет с театральной медлительностью. Будто он давал Карлу время осознать роковую ошибку. – Мигом на тот свет отправишься!

Карл был непоколебим, как старый дуб в лесу – отказывающийся падать под ударами топора. Он повторял, словно заученный текст:

– Аненербе проводят эксперименты в отдалённом районе. Его территория частично прилегает к границам Аушвица. Уже пропали больше десятка солдат и офицеров. Но все списали на партизан. Смешно, правда?

– Пропали солдаты и… офицеры? – я искренне удивилась, чувствуя, как брови ползут вверх.

Информация была новой. В отчётах упоминались только Энгельс и Лехнер.

– О чём вы говорите?

Карл наклонился вперёд, и свет лампы выхватил из теней его лицо – бледное, с голубоватыми прожилками у висков.

– Бросьте, – он посмотрел на меня, как на маленького и глупого ребёнка. – Вы же не настолько наивны, фрау Розенкрофт? Этим тварям нужна кровь. Одинокие патрули – прекрасная возможность её получить.

Логика в его словах была очевидна. Аушвиц отчасти прилегал к обширному многокилометровому лесному массиву. Но кроме диких зверей, опасность там представляли разве что партизаны – отличавшиеся особой жестокостью к врагам.

– Хорошо, мы проверим ваши слова, а пока, – я встала и повернулась к выходу, – отдыхайте. Вы здесь надолго.

Дверь захлопнулась за нами с глухим стуком, но обрывки разговора, словно назойливые осы, продолжали жужжать в ушах. Они пульсировали в висках, смешиваясь с ритмом собственного сердцебиения.

Улица встретила приглушённой симфонией вечернего города. Закат окрашивал фасады в медно-красные тона – будто кисть невидимого художника выписывала кровавые мазки. Пахло гарью и мокрым камнем – как после невидимого пожара. Редкие прохожие, сгорбленные под тяжестью собственных забот, брели мимо. Старались не замечать нашу форму. Где-то вдалеке скрипела вывеска, ритмично постукивая цепью – звук, похожий на звон кандалов.

– Вы ему верите? – голос Вальтера прозвучал, как струна, готовящаяся к разрыву.

Пальцы нервно сжались в кулаки. Он был убеждён: все слова Карла – фарс, уловка для спасения собственной жизни.

Так ли это? Сложно сказать. Имперский директорат давно превратился в место, где люди ломались, как сухие ветки. Мужья сдавали жён, матери – детей, в пустой надежде на «спасение». Совесть там умирала первой, признания вырывались клещами, а истина терялась в лабиринте страха и боли.

Но Карл… Его спокойствие было неестественным – как тишина перед бурей. Дыхание ровное, словно медитировал, а не сидел в филиале ада на земле. Ни трепета в веках, ни дрожи в пальцах. И этот странный момент с Цорном…

Мои пальцы непроизвольно сжали портупею. Что, если это не гипноз? Не отработанный годами трюк иллюзиониста? Тогда почему он позволил арестовать себя? Вести по коридорам, где крики и кровь навсегда въелись в стены? Держу пари – он мог в любой момент сбежать, но намеренно остался в опасности. Словно рассчитывал – игра пойдёт по его правилам.

– Хотите поехать в Польшу? – Вальтер словно прочитал мысли. Его голос прозвучал резко, заставив вздрогнуть.

Я медленно выдохнула, наблюдая, как пар от дыхания растворяется в холодном воздухе. Сомнения цеплялись, как колючки. Взгляд скользнул по площади: брусчатка, отполированная тысячами сапог до зеркального блеска, деревья, подстриженные с математической точностью. Идеальная маска порядка…

А там, за границей… сырые неприветливые леса, в которых ветви цепляются за одежду, как пальцы утопленников. Грязь. Холод. И эта навязчивая мысль – что мы гоняемся за собственным хвостом…

Но беседа с Карлом оставила в сознании острый шип, за который цеплялись десятки вопросов, требуя невозможного – правды.

ОКОВЫ ПРАВДЫ

Вальтер сбросил плащ на крюк резким движением – будто стряхивая с себя уличную грязь – и шагнул в просторное купе первого класса. Полированные панели стен поглощали свет, оставляя в углах сизые тени. Запах кожи и молодого дерева смешивался с едва уловимым ароматом лаванды – будто кто-то недавно протирал полки.

Две кровати, утопленные в бархатистые подушки, стояли друг против друга – немые свидетели предстоящего разговора. Между ними, у окна, застыл резной стол с выдвижными ящиками. Стоящая на нём лампа отбрасывала на радио овальное пятно света.

– Наша следующая цель? – Вальтер опустился на край кровати. Пружины едва вздохнули под его весом. Пальцы барабанили по колену – нетерпение, прикрытое показной расслабленностью.

– Для начала осмотрим тела и поговорим с детективами польской полиции, – я села на противоположную кровать, ощущая, как прохлада шелковистого покрывала просачивается сквозь ткань одежды. – Потом побеседуем с комендантом лагеря, разузнаем подробности исчезновений солдат.

– Говорят… – Вальтер слегка поёжился, словно вспомнив что-то личное, – он тот ещё человек. Слышал, его прозвали дьяволом за чрезмерную жестокость…

– Да хоть самим Аидом из преисподней, – я провела рукой по холодному металлу пистолета на поясе, вспоминая десятки таких же «дьяволов» за решёткой. – Его личность неважна. Главное – показания.

Темнота за окном сгустилась окончательно – с момента отхода поезда прошёл час. Ритмичный стук колёс, монотонный, как биение усталого сердца, настойчиво клонил в сон.

Я откинулась на спинку – веки налились свинцом. Вагонный шум постепенно затихал, растворяясь в тишине. Уступал место вспышкам памяти: разорванные досье, пустые глаза. Кулаки сжались – ногти впились в ладони, словно цепляясь за край пропасти между сном и кошмаром.

Вальтер сидел напротив, увлечённо читая книгу. Мой взгляд украдкой скользнул по темно-зелёному корешку с золотыми буквами: «Гениальность и помешательство» за авторством Чезаре Ломброзо.⁶ Страницы шелестели под его пальцами. Заметив тень беспокойства, он поднял взгляд.

– Много неприятных событий для одного дня? – корешок книги глухо стукнул о стол. – Я заметил, вы не можете уснуть. Вас… что-то беспокоит?

– Профессиональные… издержки, – я прикрыла лицо фуражкой, прячась от его внимательного взгляда. – Преступлений становится всё больше, а преступники – хитрее. Теперь ещё серийные убийства…

Причин для беспокойства накопилось неприятное множество. Берлин – бушующий котёл. Даже в мирное время он не был тихим и спокойным. А с началом войны, когда опытных полицейских и детективов призвали на фронт, улицы стали зверинцем, где хищники тестируют границы клетки.

Все департаменты работали на пределе сил. Каждое утро в коридорах мелькали одни и те же взгляды – остекленевшие от бессонницы. Перегруженные видениями очередного дела «об исчезновении».

Я тоже почти забыла теплоту и мягкость настоящего сна. Только короткий дрём в кресле, когда голова беспомощно падала на груду бумаг. А в ушах ещё долго звенели крики допрашиваемых. Два часа забытья – и снова в бой, этот смрадный водоворот, где каждый миг кто-то пропадает без следа.

– Поездка… предстоит долгой, – голос Вальтера ворвался в мысли, как луч фонаря в тёмную комнату. Он замолчал, заметив, как мои пальцы бессознательно теребят край одежды. – Раз сон отказался от встречи, предлагаю компромисс: сходим в вагон-ресторан, – губы дрогнули в лёгкой улыбке. – Слышал, у них хорошее меню.

✼✼✼

Окна ресторана украшали занавески цвета старинного пергамента – их бахрома по краям напоминала иссохшие пальцы. Столы, расставленные с пугающей геометрической точностью, окружали диваны с бархатистой обивкой. Слишком мягкой, словно они вот-вот разверзнутся, поглотив неосторожного гостя.

В дальнем конце, за стойкой, словно часовой этого царства, стоял бармен. Белоснежная рубашка и чёрный жилет сливались с общим стилем. Завидев нас, он улыбнулся и вежливо поздоровался.

– Добро пожаловать, – лёгкий кивок головой. – Прошу, – плавно провёл рукой в сторону столов. Пальцы на мгновение задержались в воздухе – будто рисуя невидимый узор. – Располагайтесь.

Меню лежало перед нами, как книга сокровищ. Красочное описание с лёгкостью могло заинтересовать даже самого искушённого посетителя.

– Как всё аппетитно! – Вальтер перелистывал страницы с детским любопытством. Пальцы слегка дрожали от возбуждения. Он отвлёкся на миг, посмотрел на меня. – Вы что-то выбрали?

– Я… не голодна, – губы дрогнули в лёгкой, но фальшивой улыбке, скрывающей усталость и тревогу, – бокал шато.

Бармен терпеливо дождался, когда мы определимся с выбором. Записал заказ, повторил его вслух, затем удалился. Оставил после себя лёгкий запах миндаля – горького, как цианистый калий.

Я откинулась на спинку стула, пытаясь прогнать навязчивую дремоту. Взгляд лениво блуждал по залу. В дальнем углу сидел мужчина в безупречной форме майора СС. Перед ним – чашка цвета слоновой кости с золотой каймой. Пар клубился, поднимаясь тонкими линиями. Справа – тарелка с десертами, нетронутыми, будто выставленными для украшения.

Его длинные пальцы с бледными ногтями медленно перелистывали страницы: «По ту сторону добра и зла». Но глаза, острые и пронизывающие, не задерживались на словах. Казалось, они выискивали в тексте скрытые смыслы, что Ницше не осмелился озвучить вслух.

Иногда губы шевелились, беззвучно повторяя особенно понравившиеся фразы. В этот момент в уголках глаз появлялись морщинки – не от смеха, а от какого-то внутреннего озарения, понятного лишь ему одному.

Сбоку от нас двое мужчин в гражданской одежде склонились над шахматной доской. Их пальцы замирали над фигурами, взвешивая каждое возможное последствие. Вальтер смотрел на них с нескрываемым любопытством.

– Сыграем? – спросила я, уловив искренний интерес в его глазах.

– С удовольствием, – он улыбнулся, но в глазах мелькнула тень сомнения. – Правда, я не очень хороший игрок…

– Неважно, – ответила я мягко и повернулась к мужчинам у шахматной доски. – Извините, одолжите нам шахматы после партии?

Один из них оторвался от доски. Пальцы замерли над королём. Отвлекшись, он указал на невысокий квадратный шкафчик рядом с баром, добавив: «Там можно взять ещё».

Я поблагодарила кивком, привстала. Шаг. Ещё. Дверцы тихо скрипнули. Несколько потёртых от частого использования коробок лежали аккуратно друг на друге. Взяв самую верхнюю и вернувшись, поставила её на середину стола.

– Начнём? – обратилась к Вальтеру. Уголки губ дрогнули в лёгкой улыбке.

– Вам будет скучно со мной, – он с досадой отвёл взгляд. – Я знаю только, как ходят фигуры…

– Этого достаточно.

Фигуры высыпались на стол с сухим перезвоном. Я перевернула доску – чёрно-белые клетки разбежались ровными рядами. Быстро расставив комплекты, взяла по пешке в каждую руку. Их деревянные бока упруго давили на ладони. Спрятав за спину, перемешала.

– Выбирайте, – протянула сжатые кулаки Вальтеру.

Секунда. Две. Он указал на правую руку. И в следующее мгновение пешки вернулись на законные места.

– Ваши белые, – я открытой ладонью указала на доску. – Прошу, начинайте.

✼✼✼

Первая партия рассыпалась, как карточный домик под дуновением ветра. Вальтер играл с осторожностью человека, впервые держащего в руках шахматы – пальцы задерживались над каждой фигурой, будто боясь оставить отпечатки на полированном дереве.

Стратегия напоминала попытку удержать воду в решете: каждый мой ход размывал его неуверенные построения. Лицо было открытой книгой – брови взлетали к линии волос, когда он осознавал угрозу, затем смыкались в болезненной гримасе, когда очередная задумка превращалась в прах.

– Шах и мат! – мой слон пересёк диагональ, как тюремная решётка.

– Быстро вы меня обыграли! – его руки поднялись в странном жесте – одновременно капитулирующем и защищающемся. – Может, реванш?

Я согласилась, повторила манипуляции с пешками, и вновь Вальтеру выпало право первого хода. Но он не спешил. Указательный палец дрожал над пешкой, словно компасная стрелка. В движениях появилась новая, осторожная расчётливость. Игра приобрела глубину – словно новичок вдруг увидел не отдельные фигуры, а всю доску целиком.

Бармен принёс заказы – бокал с вином, чашку кофе и несколько десертов – ровно в тот момент, когда игра стала напоминать минное поле.

– Вы учитесь на лету, – я взяла бокал. Вино оставило на губах терпкий след. – Но в обороне не простоишь вечно.

– Что? – он удивлённо поднял голову, глаза сузились. – Разве оборона… не лучшая стратегия?

– Оборона – лишь пауза в поиске возможности атаки или, в вашем случае – контратаки.

– Что вы хотите сказать?

– Посмотрите, – я указала на фигуры в связке. – У вас отличный шанс забрать в следующем ходе мою ладью, совершив атаку конём.

– Зачем… вы мне помогаете? – голос сорвался на полтона выше, выдавая смесь подозрения и любопытства.

– Не помогаю, – я покачала головой, чувствуя, как растёт уважение к его упорству. – Учу. Победа не имеет смысла, если противник уступает по силам. Смотрите, – вновь указала на фигуры, – ваш конь – кинжал, направленный сразу в два сердца. Но атаковать его опасно и… бессмысленно.

– Почему?