Комендант Кремля полковник Виктор Хлебников прильнул к монитору. Камера приблизила немолодую белокурую женщину в жалких лохмотьях, робко мнущуюся у входа в Исторический музей. Трещина на старой камере мешала разглядеть ее лицо.

– Изображение четче. И усильте, наконец, звук!

– Сынок, – женщина вытянула вперед руки, ее голос утонул в каком-то странном гуле, будто рядом с Красной площадью играл водопад или шумел улей, то приближая, то удаляя пчелиный рой.

Камера продолжала блуждать между женщиной и воротами в музей, на колоннаде которого какой-то умник выцарапал острием ножа – World of Thanks. Спасибо из прошлого. И никаких танков! Никаких танков… Игра слов, не более того.

Полковник напряг скулы и прошипел:

– Кто выпустил эту чертову бабу?

– Она сказала, что там ее сын… Сказала, что остановит их, – ответил кто-то из солдат.

– Дебилы, – процедил сквозь зубы комендант. – Покажите площадь!

Камера дернулась, нервно уткнулась в булыжник, затем медленно повернулась к залитому солнцем и не по-военному сверкающему куполами Блаженному.

– Ё! – выдохнул Хлебников; у музея, прямо напротив женщины, стояли человекоподобные исполины, их было семеро, все без одежды, без оружия, без намека на дружелюбие, а со стороны Васильевского спуска к ним двигалась живая серая масса. – Юми…

Когда первые серые чудовища поравнялись с теми, что стояли у музея, женщина истошно завопила и бросилась вперед, навстречу сыну. Споткнулась, упала, поднялась на колени. От толпы отделилась гигантская фигура и подошла к женщине. Та обхватила грязные волосатые ноги монстра, из глаз ее хлынули слезы.

– Мальчик, маленький мой, родненький, – причитала женщина, облизывая шерсть и обнимая ноги того, кто когда-то назывался ее сыном. – Ромочка, прости меня, прости…

– Рэм! – прогремело чудовище и оттолкнуло женщину.

– Рэм! – понеслось по площади, утопая за Васильевским спуском в Москва-реке; сотни глоток выкрикивали имя своего вождя, заставляя, казалось, содрогаться вековые стены Кремля.

«Ромул, Рэм… Гребаный Древний Рим»… Не отрывая взгляда от черно-белого старого монитора, Виктор Хлебников нащупал на столе граненый стакан, чуть не опрокинув, залпом опустошил его и прошептал:

– Конец бабе.

Рэм, будто услышав слова коменданта, медленно выкрутил косматую голову навстречу камере, обнажив тошнотворную пасть. И… зловеще улыбнулся. Нет, полковнику это только показалось: чудовища не улыбаются!

– Ближе, еще ближе, – завороженно повторил Хлебников; наконец, не выдержал и заорал что есть мочи:

– Ближе, сука!!!

Но камера не послушалась военного, «отъехав» и снова сосредоточившись на общем плане. Женщина продолжала исступленно целовать грязные ноги Рэма. Тот некоторое время молча и безучастно смотрел на нее сверху вниз, потом что-то пробурчал («Мама», – показалось коменданту) и рывком поднял ее за волосы так, что их взгляды пересеклись. Свободной рукой сын разорвал на женщине одежды и провел когтями между ее худых грудей, оставив на теле глубокие царапины, тут же наполнившиеся густой кровью. Мать пронзительно закричала, а Рэм продолжал медленно царапать податливую плоть, держа женщину вытянутой рукой прямо перед собой. Его движения участились, он вошел в первобытный азарт, разрывая кожу и проникая все глубже и глубже, к самому сердцу. Вскоре в его руке висели ошметки человеческого тела на тонких костях, и лишь перекошенное лицо с застывшим безумным взглядом, не тронутое когтями, напоминало о том, что каких-то пять минут назад это была немолодая белокурая женщина, зовущая у Исторического музея своего потерянного сына.

– Мальчик, милый мой мальчик…

* * *

Иван Хорунжий молча стоял возле большой настенной карты Москвы и вглядывался в названия улиц. Каждый переулок, каждая строка названия на карте была для генерал-майора родной. Он смотрел на красные кольца, которые рисовал после донесений, и видел, как они, эти кольца, сжимаясь, приближаются к последнему убежищу столицы. Или еще не последнему?

За дверью кабинета с пожелтевшей табличкой «Командующий Сопротивлением» послышались торопливые шаги.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться? – без стука ворвался в кабинет взволнованный капитан Чижов.

– Валяй.

Капитан нервно вытер рукавом капельки пота со лба:

– Товарищ генерал, наши докладывают о падении еще двух постов.

– Плохо… Назови номера постов, – Хорунжий снова повернулся к карте и взял красный маркер.

– Нет номеров, – опустив глаза, ответил капитан. – Я не знаю.

– Как не знаешь? – генерал повысил голос. – Ты что, семь раз до этого знал, а сейчас забыл?

Казалось, слова командующего врезаются не только в слух стоящего перед ним капитана, но и, проникая сквозь бетон, распространяются дальше, вглубь земли, за пределы бункера.

– Я имел в виду, что сейчас это не имеет значения, – промямлил Чижов. – Там уезжать собираются все. Там решили…

– Уезжать!? Бежать собрались? – холодным голосом прошептал Хорунжий. – Ты хоть понимаешь, что несешь, Чиж сраный!? Хорошо, пошли, посмотрим, что там решили.

Генерал решительно обошел капитана и двинулся по коридору в помещение дежурного первым. Войдя в дежурку, он увидел странную картину: два десятка офицеров выстроились в одну шеренгу, держа в руках вещмешки. Оставшиеся будто под действием гипноза собирали свой скарб, не обращая никакого внимания на разрывающуюся от криков рацию. Странный черный предмет с циферблатом по центру собрал возле себя нескольких человек, которые, казалось, окаменели. Замерев на расстоянии не более метра от него, они пристально всматривались в завораживающее мерцание куба, постепенно сжимая кольцо над ним. Один из лейтенантов, стоящий недалеко от двери, при виде генерала выпрямился и сделал шаг вперед. Остальным вроде и не было никакого дела до вошедшего главнокомандующего.

– Дежурного ко мне! – заорал Хорунжий.

Из толпы неохотно вышел подтянутый майор:

– Генерал, надо уходить, они скоро будут здесь…

Хорунжий, не дав ему договорить, резко выхватил из нагрудного кармана пистолет Макарова и выстрелил майору в грудь. Тот упал. Сделав несколько тяжелых вздохов, он закрыл глаза, и, распластанный в луже крови, затих. В дежурке воцарилась мертвая тишина, а стоящие напротив генерала офицеры потупили взгляды. Военные вокруг куба словно ожили и, встряхнув с себя остатки оцепенения, с опаской смотрели на генерала. Хорунжий оскалился:

– Отошли все от прибора!

Он убрал пистолет и, немного успокоившись, продолжил:

– Если хотите сохранить разум, отойдите от куба. Или хотя бы накройте его…

Военные стали медленно отходить от странного прибора с циферблатом и выстраиваться в шеренгу.

– Где помощник дежурного? – спросил генерал.

– Лейтенант Алексей Древесный! – отрапортовал молодой высокий офицер, делая шаг вперед.

– Отлично! С этого момента и до моего приказа вы начальник дежурного штаба. К кубу допускать только смотрового и только в момент синхронизации, если, конечно, до этого дойдет.

– Есть! – лейтенант отдал честь, повернулся и, положив правую руку на кобуру, направился к рации. Выйдя на центр дежурки, генерал снова заговорил:

– Наши братья умирали, защищая Москву. Они отдают сейчас жизни, в том числе и за нас с вами. Поэтому мы не имеем права на бегство. Это подло и трусливо! Мы должны сдержать юми любой ценой.

– А как же бэтеры? – робко спросил один из офицеров. – Они же уедут сейчас без нас…

Хорунжий нахмурился. Он не умел лгать, но в последнее время все чаще и чаще ему приходилось делать это. Сегодня выбора не было – только правда, мать ее. Генерал поднял указательный палец вверх и начал:

– Да, уедут, и это немаловажная часть большого плана, целью которого является поиск лучших земель для проживания. Москву все сложнее и сложнее отстаивать – живоглоты плодятся как котята, юми наступают, какие еще твари свалятся на нашу голову – одному богу известно. Бэтеры идут на Воронеж, другая экспедиция пойдет на Коломну водой, потом по Оке – к Дону, и снова – Воронеж. Вы видели ту квадратную чертовщину, другая часть ее находится там, в Черноземье. Она нужна нам, как воздух, как кислород!.. Да, возможно они доберутся куда надо и найдут второй куб, но дорога их будет трудна и опасна, им будет куда сложнее, чем нам. Их дорога лежит вдоль Москва-реки, а там сейчас жарко, как никогда. Надеюсь, понятно? – генерал посмотрел вокруг себя.

Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Тогда по местам. И уберите это подальше, – Хорунжий кивнул на лежащего в крови дежурного. – Древесный, как там обстановка?

– Товарищ генерал, девятый и тридцать второй посты молчат. Связь потеряна около часа назад, последнее известие от них было невнятным, одни крики… Остальные отбиваются, но сколько еще смогут продержаться, непонятно. С двадцать четвертым постом проблемы, пулеметчик наших положил…

– Что? – нахмурился командующий. – Ты яснее излагай.

– Товарищ генерал-майор, просто мы вчера отправили им 30-миллиметровый пулемет на турели и пятнадцать ящиков патронов с ним. Все было хорошо, пока юми не пошли стеной на этот пулемет. Шли, говорят, два с лишним часа, не останавливаясь, уже мертвые, с выпущенными кишками шли вперед, пока могли. Полный вездец!

– И что дальше?

– Дальше все просто – пулеметчик умом двинулся и наших стал косить почем зря.

– Лейтенант… Пост отстояли или нет?

– Отстояли. Только там всего семеро вроде, и патронов часа на три боя всего.

На столе дежурного зазвонила «связь». Лейтенант подошел к столу и, наклонившись к аппарату, провел указательным пальцем по передней панели. Через мгновенье на дисплее зажглась красная надпись parazIT, а комната наполнилась шумом улицы, криками и эхом далеких выстрелов. Выстрелы и крики продолжались не больше минуты, потом стихли.

– Двадцать седьмой, ответь Дунаю. Двадцать седьмой, доложи обстановку, – пулеметом застрочил лейтенант.

В аппарате что-то щелкнуло, и грубый пропитой голос ответил:

– Двадцать седьмой Дунаю, слышу отлично.

– Двадцать седьмой, доложи обстановку!

– У нас семнадцать бойцов, патронов на два часа боя, но… Мы связались не поэтому. У нас тут юми встали.

– Что значит «встали»? Поясни, двадцать седьмой.

– Юми остановились метров за шестьдесят от нас. Они стоят как неживые, словно их что-то держит и не пускает к нам. Что делать?

Хорунжий выхватил трубку у Древесного.

– Ничего не делать, наблюдать, – заорал он. – Если что, сразу стрелять! И немедленно доложите!

– Есть! – ответили на той стороне.

В течение ближайших минут такие же известия пришли еще от одиннадцати действующих постов. А когда звонки прекратились и в помещении воцарилась тишина, лейтенант задал вопрос, который мучил всех присутствующих в подземном штабе.

– Товарищ генерал, что могло остановить тварей, которых даже пули не останавливают?

– Не знаю, – честно ответил генерал и, опустив руку в нагрудный карман кителя, достал портсигар. – Может, бог из машины…

«То ли еще будет!» – с грустью подумал он и нервно закурил.

В это время куб, стоящий за спинами офицеров, перестал мерцать умиротворенным зеленым светом и, покрывшись холодным инеем, стал однотонно-черным.

* * *

Звуки… Звуки? Звуки!

Лежа на спине, Закурдаев положил грязную ладонь на глаза, прикрывшись от безжалостно-палящего солнца, и задумался. Плеск воды о плот, поскрипывание крепко сжатых бревен и пенопласта да ранний Velvet Underground в шальной голове. И… все! Ни дуновения ветра, ни стонов кровососов, ни писка, ни смеха. Рай на земле, да и только! Рай ада. Позади Большой Каменный мост, слева, наверное, уже руины Воспитательного Дома, Котельническая набережная, справа – чудом уцелевшие стены Кремля. Интересно, что там за ними? Какие твари на этот раз примеряют шапку Мономаха и бьют в Царь-колокол? Впереди перекошенный шпиль Универа, а чуть ближе – Храм Христа-Спасителя.

«Интересно получается – в столице полжизни, а у Храма не бывал никогда»…

Закурдай приоткрыл глаза, покосился налево-направо: ничего, кроме серых облупленных стен набережной. Кое-где – граффити из прошлого.

Звуки. Их отсутствие немного напрягало бывшего банкира Закурдаева, но в большей степени радовало. За последние три дня он убил семерых – это больше, чем за последние двадцать лет, куда больше. И куда проще, чем «заказывать» конкурента. Закурдай вспомнил, что сегодня – 19 июля, день Москвы-реки, большой когда-то праздник. Символично, что именно в этот день он, бывший столичный банкир Павел Иванович Закурдаев, инвестор Воронежской областной типографии и Нижегородского яхт-клуба, владелец еще кучи всякого хлама по всей стране, гроза «хамовнических» и «люберецких», покидает опостылевшую столицу. На самодельном плоту, со скарбом и обрезом, в сапогах, стянутых с какого-то военного, упавшего с крыши торгового центра «Атриум», в его же зеленой кепке, в джинсах, снятых с манекена в ГУМе, плывет он по течению вон из проклятой Москвы, к лучшим другим берегам.

На секунду Закурдаеву показалось, что справа на набережной что-то рыкнуло. Показалось! Затем и слева что-то как будто щелкнуло, еще раз, уже громче. Зашипело, зашуршало, но не громко. Справа будто мотор завелся – но какие здесь моторы?! Здесь, в логове апокалипсиса, столице России?!

Закурдаев присел, присмотрелся; слепящее солнце и высокие берега набережной не давали ему рассмотреть, что там за движение вдоль кремлевской стены. Вот уже и напротив стены звуки усилились – будто тысячи тихих веников метут по разрушенному асфальту. Нет, уже не тихих, уже не веников, уже…

Справа к одному мотору присоединились звуки других двигателей, лязг заполнил весь мозг и… Все стихло! Закурдаев поднялся, схватил обрез и, ничего не понимая, заорал что есть мочи:

– Суки, где вы? Я слышу вас!

Ему почудились голоса, затем слева что-то грохнуло и последнее, что в своей замечательной жизни увидел бывший банкир Закурдаев, был огромный серый камень, летящий прямо в него с Котельнической набережной.

* * *

Алексей Древесный молча смотрел в потолок БТР. В боевой машине вместе с ним находились шестеро бойцов, не считая водителя. Лейтенант никак не мог взять в толк, почему после смерти своего командира, которого так ненавидел, он, получив его пост, сам от него отказался. Не мог понять он и командующего: как на такое важное задание старшим отправили его!? Он ведь мог послать в Воронеж кого угодно, после расстрела дежурного любой бы поехал, а назначили его, да еще и взрывчатку на руку прицепили…

Алексей потер левую руку возле запястья. Подрывной комплекс «барракуда» плотно облегал левое предплечье лейтенанта. 800 граммов адской взрывчатки, расположенной внутри хитрого устройства. Бомба, которой лейтенант мог управлять при помощи своих биоэлектрических импульсов. Оружие, которое в случае смерти «носителя», взорвет целый квартал.

– Товарищ лейтенант, не жмет игрушка? – как будто читая мысли Древесного, спросил один из бойцов.

Лейтенант поднял вверх голову и увидел детское выражение лица младшего сержанта, находящегося в кресле боевого автоматического модуля.

– Забыл представиться, сержант Олег Конев.

– Древесный, Алексей Древесный, – спокойно ответил лейтенант.

– Я про эту штуку поинтересоваться хотел. Она вас не раздражает? Не трет там чего? А то мало ли… Вдруг бабахнет!

– Да нет, не трет она, а в чем вопрос, сержант?

– Давно интересуюсь нашим оружием… Вот, думал, что «барракуда» не выжила после Давления, а это ведь одно из лучших изобретений двадцатых годов! Командира в плен взять нельзя. Живым, по крайней мере. Соответственно, и к врагу она попасть не сможет… Хотя, нашим врагам она зачем!?

– К чему клонишь, сержант?

– Я просто интересуюсь, может, вам нехорошо оттого, что она у вас на руке? Она же реагирует на ваше самочувствие, любая нервотрепка – вы взорветесь, и мы взлетим!

– Понятно, – лейтенант ухмыльнулся, – в общем, как бы она не решила, что я переживаю или пытают меня… И не взорвала нас вместе с двумя десятками домов вокруг из-за пустяка.

– Примерно так, – ответил сержант.

– Расслабься, все хорошо. У меня нервы – камень!

Лейтенант вытянул вперед левую руку. Композитный корпус поменял цвет с темно-коричневого на черный. Затем «барракуда» замерла.

– Это еще и рация, солдат. Хорошая рация. На световых батареях, – он опустил руку. – Вот приедем в Воронеж, синхронизируем ту квадратную чертовщину, тогда, может, и домой вернемся… Только почему-то нам дали цистерну солярки только в один конец. И не объяснили, как синхронизировать. Типа, на месте разберетесь!

Древесный посмотрел на сержанта, тот отвернулся.

– А может, Они, – сержант таинственно указал пальцем в небо, – ждут, когда мы найдем и синхронизируем куб, выполним приказ Родины, так сказать, а дальше возьмут и запустят «барракуду», только нас и видели!

– Не дури, сержант! Мы ж свои, нас-то зачем? Своих не бросают!

– Да уж, знаем, проходили как-то…

БТР резко дернулся и остановился.

– Что случилось? – чертыхнулся Древесный.

– Товарищ лейтенант, взгляните на тот берег, – Конев щелкнул несколько раз по кнопкам пульта управления и постучал по дисплею костяшками пальцев.

Картинка стала четче: на том берегу Москвы-реки шевелилась серая масса, как будто там текла другая, еще более полноводная река. Эта река вскоре застыла, превратившись в неподвижную глыбу.

– Увеличь берег, – произнес лейтенант.

Оператор снова щелкнул по клавишам, берег приблизился. Военные увидели сотню исполинов, которые что-то рассматривали в воде.

– Увеличь, – снова отдал приказ лейтенант и через мгновенье заметил плот на Москве-реке. – Увеличь это!

Картинка стала отчетливей: на плоту, прикрыв глаза ладонью, лежал мужик в джинсах, рядом – обрез и рюкзак.

– Не пойму, к какому берегу он ближе, путешественник чертов!

– Он к нам ближе, – заговорил один из бойцов.

– Посередке он, – прокряхтел водитель бэтера.

– Дай общий план, – отдал команду лейтенант. – И скинь вид Хлебникову.

Оператор щелкнул пультом и на картинке снова появились юми. Огромные, косматые, с острыми когтями, они стояли без движения. И как будто смотрели сквозь броню в самые души людей.

– Они что, видят нас? – спросил кто-то.

– Скорее чувствуют, что мы здесь.

– Механик, у нас маскировка в порядке? – уточнил лейтенант.

– Так точно, все хорошо… Главное, не волнуйтесь, – механик покосился на «барракуду».

– Суки, где вы? Я слышу вас! – донесся истошный крик откуда-то с Москвы-реки.

– Мужик на плоту орет, – пояснил Конев. – Какая нелегкая его занесла туда!?

Гиганты зашевелились, к краю набережной шагнул один из исполинов, нагнулся, а еще через секунду огромный камень весом килограмм в двести взмыл в воздух. Он пролетел метров тридцать и попал точно в плот. Мужик издал отчаянный стон и исчез под водой, а обломки пенопласта и бревен продолжили свой путь дальше по течению.

Алексей Древесный снял фуражку, обернулся на пеших военных и замерших вдоль кремлевской стены БТР, тихо прошептал «Аминь» и снова всмотрелся в противоположный берег. Юми, тот самый, что утопил плот минуту назад, так же невозмутимо стоял впереди всех и зловеще разглядывал отряд Древесного.

«Какая на хер разница, чего они ждут», – подумал лейтенант и скомандовал:

– Огонь!

…Когда пулеметы покосили последних юми на том берегу, когда их поджаренное вонючее мясо заслонило грязный асфальт, Древесный залез в бэтер с надписью МОСКВА на борту и, не медля ни секунды, связался с комендантом Кремля Хлебниковым:

– Витя, ты видел это?

– Да, сегодня я видел много странного и страшного, – «связь» кряхтела и скрипела, но слова коменданта звучали отчетливо. – Давай, лейтенант, двигайся, не время обсуждать все это. Как-нибудь встретимся и поговорим, вспомним за кружкой пива про этот ад где-нибудь в новой «Камчатке». Или в «Жигулях»… С богом!

Древесный высунулся из машины и махнул рукой:

– Поехали!

– Куда, товарищ лейтенант?

– На Воронеж, мать вашу!

Глава 1. Без документов и кожи

Лучник тяжело дышал. В его сознании вновь и вновь вспыхивала картина: громадное убегающее чудовище юми с мальчиком на руках, живые шахматы, стонущий Стадион, Гамлет, Алина, мертвый звонарь, снова лохматая спина юми с Антоном на могучих плечах, вскинутый арбалет и застывшая в нем стрела… Лучник не успел за ними, просто не успел. И не выпустил стрелу, боясь попасть в сына. И теперь дико устал. Опустошенность накрыла его с головой.

Серый разрушенный Воронеж, памятник Черняховскому и безлюдная площадь заброшенного железнодорожного вокзала с разветвленными улицами будто издевались над грязным, промокшим и обессилевшим человеком с арбалетом в грязных руках, продолжали играть с ним в прятки, скрывая самое дорогое, что у него осталось, – его сына Антона.

Или уже Аттона?

Человек смахнул капли дождя со лба.

– Герман, меня зовут Герман…

Он сел на мокрый деревянный поддон и стал равнодушно наблюдать за приближающимися к нему людьми. Он даже не помнил, как оказался здесь, на вокзале. Люди приближались. Да не все ли равно, кто они, когда мир снова рушится? Все равно. Группа, состоящая из динамовских пауков и воинов, остатков валькирий и каких-то незнакомцев в лохмотьях, двигалась прямо к нему. Последними шли Гера и Хава. Та самая Гера…

И тот самый «квадратный», как окрестил его Герман при первой встрече на Ликерке. Серийный маньяк, уважающий оружие, любящий выпить, читающий Библию и Стивена Кинга, презирающий рабство, ненавидящий северян и Завала, гребаный сукин сын! С татуировкой на лбу 1+1=1. Ставший лучшим другом за такой короткий срок. Очень короткий срок…

И Гера… Но Лучник им даже не улыбнулся.

От процессии отделился человек с повязкой на глазу.

– Ну что, утомился? – спросил Каган, лидер динамовцев. – Я тебя понимаю, Тарталья, очень хорошо понимаю.

Лучник не ответил.

– Да ты не серчай… Знаю я про твою беду, Хава сказывал, успели мы познакомиться с твоим другом непутевым, – произнес Каган, кивая на «квадратного». – Дайте бедолаге попить что ли, не в себе он…

Дождавшись, когда Лучник опорожнит бутыль с мутной жидкостью, Каган подсел к нему на грязный поддон.

– Тебе надо уходить, Герман. Всем нам надо уходить… Орги ликерошные считают, что ты вместе с семилукскими ходоками пытался переворот устроить на Играх, скорее всего, приговор тебе подписан. Думают, что ты человек Хозяина, видели, как ты что-то сказал ему. Убьют ведь!

Лучник нехотя повернулся к Кагану.

– Да какой он Хозяин? Шурин он мне, актер бывший, роли вторые играл, а то и третьи. Брат жены моей покойной, только вот как звать запамятовал. Влад, точно Влад! Он и Хозяин, не лепится как-то…

– То-то и оно, что Хозяин! – Каган переглянулся с Хавой. – Давление, оно, брат, знаешь что с людьми делает… Не успеешь глазом моргнуть, как друг врагом обернется, сын – зверем, а дочь – убийцей.

Лучник вспомнил Элен-Элениум, убившую свою мать на Ликерке. Каган продолжил:

– Знаешь, как все со стороны выглядело? Так я тебе расскажу. Представь себе: Игры, Стадион, шахматы эти, и вдруг – ходоки приносят мертвого звонаря, начинается хаос, пальба, кровь. И скачок Давления! Ты на ногах, бодр и подтянут, даже воодушевлен, но вместо того, чтобы спасать Птицелова ликерошного и других оргов, бросаешься к умирающему Хозяину, обнимаешь его, шепчешь что-то… А потом предательски бежишь хрен знает куда, оставив друзей на Стадионе дохнуть да объясняться за тебя.

Лучник сморщил лоб, теребя в кармане медальон, снятый с шурина. Или с семилукского деспота?

– Я сына догнать хотел. Всего лишь. Сына, понимаешь, Каган?

– Да все я понимаю, только в толк не возьму, что теперь будет.

– Я хотел догнать сына, – повторил Лучник.

– Нельзя тебе в центре оставаться, пойдем к нам, на Динамо. Опасно тут чертовски – живоглоты буйствуют повсюду. Кстати, если б не Хава, и я бы поверил в твое предательство. Твой большой друг рассказал, чем вы занимались последние сутки, так что, я верю тебе. А вот орги не поверили и выгнали Хаву с Ликерки, без права вернуться назад… Я правильно излагаю?

– Да, все именно так, – подтвердил Хава и подсел к Лучнику. – Сначала убить хотели по закону военного времени, потом отпустили на все четыре стороны. Времени мало у них на раздумья было. Помнишь, я рассказывал тебе свою историю? Даже тогда мне верили, приютили, помощником начальника охраны сделали. А тут… Впрочем, изгнание с Ликерки можно считать условным, я даже не знаю, устояла она в этом хаосе.

Хава развел руками.

– Кстати, – добавил он. – Там еще Чернову кто-то настучал, что ты типа его друга грохнул по дороге, который сопровождал тебя до Ликерки.

– Штурмана? – опешил Лучник. – Ну, люди…

Каган понимающе сплюнул и дал команду трогаться. С Лучником остались Хава и Гера, девушка с каштановыми волосами, роскошной грудью и хитрой лисьей улыбкой. Гера достала кусок материи и, побрызгав на него водой, принялась вытирать лицо Лучника, но тот отстранился.

Бронзовый Черняховский печально глядел на полуразрушенный железнодорожный вокзал с уцелевшими буквами ВО по самому центру крыши, на которую присела полудохлая стайка ворон. У центрального входа на боку лежал «Икарус», рядом громоздились выцветшие легковушки с побитыми стеклами, из одной из них свисал труп. На грязном пикапе кто-то оставил надпись: «Петя, иду в Сомово, твоя Лена». Под ногами все было усыпано истлевшей одеждой, сапогами и обглоданными костями. Лучник пнул череп и прошептал:

– Господи, чем же все кончится?

Гера тронула его за плечо:

– Пора, нам пора. Здесь опасно.

Группу Кагана удалось нагнать на повороте от улицы Мира к проспекту Революции. В проемах меж развалин было видно то самое здание, с которого Лучник пытался убить звонаря, где под воздействием мощного энергетического удара потерял память, откуда его забрали Алина, Сова и Рыжь, три девчонки-валькирии. Железнодорожная управа с оторванным исковерканным шпилем остро врезалась в память Лучника как начало начал, как стартовая площадка его новой жизни, ибо что было до этого, он практически не помнил. Лишь Антон, его сын, мальчик с губами цвета индиго да еще пара-тройка несвязных воспоминаний: Нововоронеж, Красные Октябри, Кочегар, звонари, ВАСО, «Мелодия»…

– Что с Алиной? – спросил Лучник Хаву, убедившись, что Гера не слышит их.

– Я не знаю, друг. На Стадионе ее крепко ранили, валькирии унесли ее в подсобные помещения, дальше – Давление, хаос, бойня… Думаю, что под трибунами куда больше шансов выжить в такой драчке, чем наверху. Ты же сам видел, что началось… Наверное, на Ликерке она сейчас, выходят ее!

Лучник задумался, уставившись в спину шагающей впереди Гере. Попытался вспомнить жену, но тщетно. Да, видимо, многочисленные женщины – лишь повод поверить, что ты еще кому-то дорог, кому-то нужен, что кто-то думает о тебе и считает часы, минуты до долгожданной встречи. Самообман! И Гера, и медсестра из «Мелодии» Мария, и девочка-убийца Элен с Ликерки, все прочие – это только самообман! Алину, спасшую ему жизнь, Лучник не ставил в этот ряд, но так и не мог понять, почему. Впрочем, он старался особенно и не задумываться по этому поводу – судьба сама расставит все по своим местам. И он был уверен, что Алина жива, и встреча с ней не за горами. А значит, ее загадка будет решена однажды. Обязательно выяснится, что их связывает незримой, но прочной нитью.

Громкий крик Кагана привел в чувство замешкавшего Лучника. Он увидел, что идущие впереди динамовские воины на повороте к проспекту резко рванули назад.

– Что там еще? – крикнул Хава.

– Живоглоты! – завопил Каган. – Много живоглотов! Уходим!

Динамовцы бросились прочь. Их догоняли другие люди, повернувшие с некогда главной улицы Воронежа, – семилукские ходоки вперемешку с валькириями и ликеровскими. Людей становилось все больше и больше. Руки Лучника быстро нащупали несколько стрел, и арбалет оказался в полной боевой готовности. Верный точный Nikon!

– Бесполезно, – Гера замотала головой. – Оружие не поможет. Бежим!

Она исчезла в толпе, оставив Лучника и Хаву. Крики становились все громче и громче, гул нарастал, превращаясь в страшный грохочущий смех, и вскоре друзьям предстала ужасающая картина. Сотни, тысячи живоглотов, словно полноводная река, заполонили собой весь главный проспект Воронежа. От страшной реки потек ручеек по улице Мира – прямо на отступавших Лучника и Хаву. Двигаясь на четвереньках, люди-нелюди, заразившиеся Хохочущей смертью, вирусом Куру, походили на уродливых чупокабр, заливающихся истеричным смехом. Неведомая сила, собравшая здесь живых зомби, устроила смертельную ловушку для тех несчастных, что попадались им на пути. Стоны и крики, кровь и слезы сопровождали течение этой страшной реки.

Несколько десятков до смерти перепуганных людей отчаянно бежали от стремительной толпы живоглотов, и Лучник с Хавой были среди отстающих. Они мчались без оглядки, отчетливо слыша за своими спинами жуткий смех. Человекоподобные создания, стирая колени до костей, исступленно преследовали свою добычу. Гримасы тонули в слюне, которая не капала – лилась на землю при каждом припадке смеха. Впереди были крупные особи, недавно зараженные вирусом. Вирус не смог лишить их рассудка окончательно, но подчинив себе их волю, заставлял жить только для одного. Жить, чтобы Жрать!

– Я больше не могу, – прохрипел Хава, цепляясь за друга.

– Давай, давай, не останавливайся, – Лучник подхватил его под локоть. – Подведет тебя твоя комплекция!

В этот момент он уловил чей-то силуэт в проеме окна – четвертый этаж, выбитые стекла, свисающий краешек ковра. Человек показался в окне на доли секунды и исчез, будто его и не было.

«Джумла!» – пронеслось в голове Лучника.

Хава, тяжело дыша, перешел на шаг. Лучник, понимая, что эти твари скоро настигнут их, снова достал стрелы и арбалет. Хава стоял рядом, согнувшись пополам. До тварей оставалось совсем ничего. И в это самое время раздался выстрел. В небо поднялась зеленая осветительная ракета. Повисла. Живоглоты остановились как по команде, замерли. Задрав отвратительные головы вверх, они смотрели на огонек, то здесь, то там гортанно похихикивая.

– Уходим, – воспользовавшись паузой, Лучник потащил друга в переулок, где совсем недавно скрылись последние динамовцы.

Свернув в подъезд невысокого дома и прикрыв за собой металлическую дверь, друзья постарались перевести дух. Лучник приложил указательный палец к губам, начал прислушиваться. Затем тихо спросил:

– Ты как?

– Да в норме я, не переживай.

– Хава, а что за хрень у тебя под ногами? – удивился Лучник.

Хава поднял руку, на которую опирался, и начал разглядывать белые крупинки, прилипшие к большой ладони.

– Блин, белый порошок какой-то. По запаху вроде отбеливатель, были такие на Ликерке. Не кокаин же…