С парусами по жизни. Часть 2.1. Онежско-Ладожские приключения

Мой пёс Эдди по кличке Масик

– Это ваша собака? – спросил рыбак и, не дождавшись ответа, сказал:

– Он здесь каждый день купается. Насмотрелся у людей и повторяет.

Было забавно, но от этих купаний в цветущей воде шерсть собаки начала издавать неприятный запах и пришлось мыть ее шампунем. Однажды пес не пришел на зов, а я не смог его найти на обычных местах и, не в силах больше ждать, уехал на работу. Вернувшись, обнаружил на крыльце мертвую утку, а в доме съеденный Сэндиком наличник двери. Масика не было. Я звал, свистел, но все тщетно. Пришлось идти искать. Каково же было моё удивление, когда я увидел голову своей собаки, неподвижно торчащую из воды в самом углу пруда, где плавала стайка уток. Стало ясно, откуда появилась утка на крыльце. Он ещё и охотник, но из любви к искусству.

Потом я рассказал приятелям, как искал перед Новым годом для собаки комбинезон, чтобы защитить ее шерсть от налипания снега во время наших лыжных походов. Дело в том, что Эдди идет за мной по лыжне. Шерсть у него довольно длинная, и на неё начинает налипать комками снег. Собака превращается в снежный ком, ложится и начинает зубами отдирать комки. Долго не удавалось подобрать нужный размер – средние пудели уже считаются большими собаками. Наконец, нашли что-то похожее по размеру. На примерку в магазине времени не было – по размеру вроде то, я его и взял. Приехав на дачу, сразу стал примерять псу комбез, оказалось, что он маловат. С большим трудом запихнул в него Масика, а застегнув, обнаружил, что пес в комбинезоне напоминает мне неживое чучело с широко расставленными лапами и неподвижной головой, и хвостом. Мне надо было идти мыть машину, и я подумал – а может, обомнется, растянется, приживется, взял Масика под мышку и вынес во двор. Поставил его на дорогу недалеко от машины и тот, не в состоянии двигаться нормально, просто стоял, расставив лапы. Когда он захотел повернуться на шум на дороге, переваливаясь с бока на бок (морду он повернуть как раньше не мог), потерял равновесие и упал набок, да так и остался лежать с расставленными лапами, как неживой.

Мы долго смеялись этому, но Сергей, прерывая веселье и чаепитие, встал и стал одеваться, давая понять, что пора идти на охоту.

Из воспоминаний об охоте на кабанов

Оделись очень тепло, во все меховое с ног до головы – сидеть-то придется часа три, четыре, а на дворе мороз 28 градусов. Вышли за забор на поле, где снегоходом проделана дорожка прямо до «засидки». Идти тяжело от множества надетой одежды. Не торопимся, чтобы не взмокнуть и не шуметь. Метров за триста до места зарядили ружья. У Сергея карабин с оптикой, а у меня штуцер короткоствольный, заряженный пулей. Договорились, как себя вести в той или иной ситуации, и очень осторожно пошли к обустроенному месту. Почти полнолуние. Все хорошо видно, даже в мелколесье. Подошли, приготовили все и тихо уселись в кресла. Теперь надо замереть и не двигаться, как объяснял Сергей. Шевелить можно только глазами, сопеть и шмыгать носом нельзя. Нельзя даже пукнуть. От ходьбы жарко, но лицо все в инее.

Сколько прошло времени, я не знаю, но плечам стало холодно, из носа потекли сопли, иней на ресницах мешает моргать. Мелкий снежок сделал одежду почти белой. Глаза устали всматриваться в неясную даль полянки, где должен выйти зверь, хотелось спать и зевать. Луна, как фонарь, висит прямо над ними. В этой тишине слышно все, даже звук электрички и сигнал тепловоза с расстояния в пятнадцать километров с одной стороны, и звук грузовика на шоссе в пяти километрах с другой. Где-то далеко лают собаки. Вдруг эту тишину разрывает треск сломанной ветки. Ясно, что это идет зверь. Сильное напряжение, сердце застучало. Немного в стороне еще треск веток. Жаль, но это где-то рядом, не на нашей поляне. Потом какой-то шум, возня и что-то типа храпа, потом опять треск. Тишина. Больше ни звука. Холод нас одолел, и мы встаем. Разряжаем оружие и тихо разговариваем. Оказывается, просидели четыре часа!

– Жаль, – говорит Сергей. – Небольшой ветерок с нашей стороны на зверя, он нас учуял. В следующий раз будем умнее.

Идем обратно, еле волоча ноги. Устали.

На следующий день днем ходили на лыжах и заглянули на то место, где стояли столы и был слышен хруст и «храп». Мы перекрестились – поляна размером 100 на 100 метров была вся изрыта, виднелись клочки черной шерсти, по виду тут было большое стадо кабанов, слава Богу, что они вышли не на нас, бережет меня Бог.

Дни летят быстро. Уже девятое января. Сергей с Татьяной собирают вещи, а в это время приезжает дочь Антонина с мужем. Садимся все вместе пить чай, скотч-терьер Филя залез на диван и рычит, всем видом показывая новичкам, что только приехали – диван мой, потом прыгает в кресло и снова рычит.

И это мы можем!

Пока ребята не уехали, дочь успевает покататься на снегоходе до темноты. Мы провожаем ребят, а сами идем играть в настольный теннис и стрелять из пневматики по мишеням. Поздним вечером после ужина садимся смотреть фотографии летнего похода на Онегу, в который могла пойти и Антонина, но так и не собралась.

Из воспоминаний о походе на Онегу

Мы тогда готовили лодку к походу – предполагалось, что он продлится более двух месяцев. Уже почти все сменные команды дали своё согласие и вписались в мой график. Я уговорил дочь приехать на яхту и посмотреть условия – уговаривал приехать на Онегу в Петрозаводск или идти с нами из Москвы, но она посмотрела, «покрутила хвостом» и сказала, что в этот раз не пойдет:

– Опять до сентября пропадешь? Я же так надолго не могу, да и что я там делать буду, не, не интересно.

– Ты бы могла на неделю-две приехать на яхту в Петрозаводск на Онегу, а могли бы с мамой на море поехать…

– Она поедет на дачу, мы туда будем приезжать.

Яхта хорошая, но я с тобой не пойду

Еще неделю назад мне казалось, что поход не состоится. Все было против нас. На наш Клуб (РОПК/ROSC) наехала налоговая инспекция. Судя по вопросам, которые задавал нам проверяющий инспектор, молодой парень, плохо знающий законы, сразу стало понятно – кто-то «заказал» нас и слил информацию. Противостояние продолжалось довольно долго, пока не перешло в высокие кабинеты людей с погонами. Нам все же выдали положительное заключение проверки, но с условием, что мы сократим масштабы своей деятельности. Ну, хоть так. Люди старели, уходили на пенсию, в кабинеты приходили другие люди, с трудом понимающие, что и для чего было сделано и что это даёт.

А хороший мог быть матрос…

А на яхте опять не работал анемометр, барахлил лаг, никак мы не могли доделать полку и сетку для неё в кормовую каюту, ложемент солнечной батареи, а при креплении бортовых каютных сеток, в день отхода, просверлили газовый трубопровод, проходящий в коробе по левому борту. Хорошо, что все быстро среагировали, и не произошло пожара. Звонили знакомым, чтобы привезли большие паяльники, изобретали технологию ремонта. Помогать сразу пришел Леша Капустин. Доделывали все до ночи, а за пятнадцать минут до полуночи решили отходить, ведь завтра понедельник, а в понедельник и в пятницу 13-го, как известно, в плавание не выходят. Второпях при отходе с борта на пирс не спрыгнул Капустин, но тут же решено было взять его с собой до ближайшего удобного для отъезда места высадки, которым оказался Углич. Возвращаться плохая примета. Так Леха провел на борту пару прекрасных дней, а мы с удовольствием внимали рассказам известного яхтсмена.

От Углича до Шексны двое суток пришлось идти без остановок, поскольку даже наша лодка не могла найти для себя безопасного места стоянки из-за упавшего на полтора метра уровня воды. К стенке набережной Ягорбы в Череповце подходили очень осторожно, лавируя между торчащими из воды предметами. Чтобы сойти на набережную, пришлось устанавливать лестницу.

Мне вспомнился Череповец – рабочий город с дымящими трубами и сильным смогом, стоящий на Рыбинском водохранилище, который встретил нас дымкой и тополиным пухом, жаркой духотой и ощущением бабьего лета, а ведь был только конец июня.

У набережной Ягорбы

Боцман ушел в магазин. Я развалился в кокпите в ожидании его. Как-то сразу меня отпустило напряжение последних недель и стартовых дней. Полегчало. Наступила расслабленность. Тревожность последних месяцев, державшая меня на взводе и заставлявшая постоянно чем-то заниматься, придумывать, что делать и как, стала постепенно уходить. Обычно москвичам требуется три-пять дней, чтобы сбросить груз городской суеты и переключиться на другую «волну». Пришло хорошее настроение, и я удачно пошутил, когда две местные красавицы почти без ничего на себе подошли к перилам набережной, где стояла наша лодка, и спросили:

– И куда идет яхта? – с явным желанием прокатиться.

– В Грецию через Финляндию, Швецию, Данию, Германию, Испанию, Францию, Италию, Хорватию и через Коринфский канал в Афины, – что привело их в полное замешательство, видимо, отъехать на пару часиков с нами они могли и сами, а вот в Грецию через… это надо у родителей спрашивать и загранпаспорт иметь на руках. Облом!

Получилось очень убедительно, особенно описание маршрута. В этот момент мне показалось, что это действительно возможно прямо сейчас, и мы с Боцманом справимся. И времени, и запасов вполне хватит. И мысленно я проделал этот путь. В этот момент пришло окончательное понимание, что я буду заниматься перегонами и путешествиями, а гонки заброшу.

В шлюзе

Пока я болтал с зеваками, рассказывая о лодке, и вспоминал Средиземное море, вернулся из магазина Боцман, и мы продолжили свой путь на север. Как всегда, после выхода с Ягорбы в Шексну на фарватер, налетела гроза со шквалистым ветром. Пришлось приводить лодку в порядок, вытирая палубу насухо, а хотелось перекусить. Боцман принес копченую курицу, запах которой выделял у нас обильную слюну. В этот поход мы как-то по-особенному рвались, что-то в тайне ожидая от него и преодолевая все возникающие сложности с азартом. Шли быстро, собираясь дойти до Онеги за пять дней. До ближайшего шлюза пришлось идти на моторе – узкий, извилистый и мелкий фарватер, много встречных кораблей.

Шекснинский шлюз мы прошли ранним вечером. Началась Средняя Шексна – место с особой красотой и аурой. Всегда ждем этого момента. Ветер стих, сделав воду зеркальной, а звуки долгими и отчетливыми. Берега раздвинулись, дав широченную дорогу по чистой воде с естественными запахами, многослойными как бутерброд. Неповторимый аромат состоял из смеси запахов чистой воды и лесов по берегам, земляники и грибов, покосов и лугов, далекого запаха навоза. Над нами и в зеркале воды перед нами темнеющее голубое небо с желтым отливом заката. Позади нас долгая пенная дорожка от гребного винта, тихий плеск за кормой и ровное стрекотание дизеля, но мы его не слышим, поглощенные красотой. По ходу открываются такие виды, что ком к горлу подступал, глаза влажнели. Встречных кораблей не было. Вот лес по правому борту расступается, и открывается на повороте пологий берег с крутым обрывом. По пологой части тут и там разбросаны избы, огороды и плетни, баньки. Все это стоит как-то незатейливо в беспорядке. Видны колодцы с большими «журавлями» – видимо, вода глубоко. Селян не видно. Внизу у кромки воды лежат перевернутые лодки. В основном, деревянные из досок, все просмолены, но встречаются и алюминиевые «Казанки» и реже «Прогрессы». И как только до них добираются владельцы – обрыв-то метров 35—45. Наверное, эти лодки здесь и транспорт, и способ добыть рыбу – кормиться. Из печных труб нескольких банек струится дым. Он хоть и поднимается вертикально, но потом, сдуваемый вечерним бризом, размазывается по зеркалу воды, делая его мутным и начиная сливаться с вечерним туманом, выползающим из редких заводей по берегам. Мы почти бесшумно скользим по этому зеркалу, пересекая дым, и сразу слышим запах печки и березовых веников, стараясь дышать полной грудью, чтобы запомнить и впитать всё это. Где-то прокричал петух, давая отбой своему гарему. Пару раз тявкнула собака, потом вторая – и тишина.

Из воспоминаний детства

Вспомнились поездки с родителями на Плещеево озеро и озеро Сомино, и деревня между ними, название которой я уже не помню, простой деревенский дом егеря-лесника, в котором останавливались. Родители спали в доме, в комнате, а я с братом на сеновале. Там же стояла корова, козы и бараны – запах был соответствующий. Зароешься в сено, и нормально. Два эти озера соединяла узкая извилистая, не очень глубокая река. Мама и я ловили рыбу на удочку на речке, а брат с отцом и егерем отправлялись на озеро Сомино – мелкое, заросшее травой – бить острогой щуку, леща и линя. Таскать мелочь на удочку я не хотел, было желание прокатиться на лодке и смотреть «большую рыбалку». Я часто сопровождал лодку по берегу. Еле заметная тропка была почти прямой, а река петляла так, что я часто обгонял лодку и прятался в траве, чтобы отец не заметил. Когда «большая рыбалка» заканчивалась, я бежал по тропе к дому и нес благую весть об улове. Тропинка иногда сильно петляла, как и речка, часто дорогу преграждали протоки, которые приходилось перепрыгивать или переходить по брошенному бревну. Было страшновато – заросли осоки и тростника были выше моего роста, ветер их раскачивал, а они шумели. Надо было успеть прибежать вперед плоскодонной лодки, идущей под мотором, чтобы предупредить домашних о возвращении взрослых с удачной рыбалки. Подвесной мотор «Стрела», что стоял на лодке, издавал очень громкий звук и наполнял все вокруг специфическим запахом и сизым дымом выхлопа, но даже этот звук и запах часто терялись в зарослях, через которые приходилось бежать. Что деревня близко, показывал появившийся запах навоза и крик петухов, да лай собак; сразу становилось спокойней – не заблудился.

У озера Сомино

По лицу Боцмана было видно, что и ему пришли какие-то непростые воспоминания и мысли. Обычно здесь мы идем под авторулевым – большие прямые и широкие отрезки пути с большой глубиной. Боцман идет на нос, на скамейку на релинге, и, обнимая штаг, впитывает красоту. Вот за этим, наверное, и идем мы на Север, где однажды оставили свое сердце.

Грустно, что с ними нет сейчас дочки и жены – видеть, ощущать и вдыхать эту красоту, но утешает, что у них дела, что обещали приехать, может, и не в этот раз. Немного одиноко, но одиночество – это повод для творчества, раздумий и осмыслений. Не знаю, что думает родня, жёны, но каждая разлука с ними только усиливала мою любовь к ним, ведь в разлуке главное это не долгое ожидание, а радость и откровение встречи.

С Боцманом мы приспособились и научились ценить лучшие качества друг друга молча. Правда, ему достаётся от меня за косяки и медлительность, но и к этому он привык и после пяти дней раскачки набирает нормальную форму. И «тут и там» мы ходим вдвоем и приглашаем на лодку только близких друзей, кто интересен и может вписаться в команду, кто знает и принимает правила. Очень трудно найти новых друзей и членов команды, а с возрастом ещё сложнее. Люди готовы пользоваться тобой, мило улыбаясь и не предлагая ничего взамен – ушли и забыли. Лучше, конечно, друзей не терять, но время идет, и друг может стать врагом, а враг – другом. Кстати, худшие враги приходят из бывших друзей. И брат может не быть другом, но друг – почти всегда брат. Чтобы сохранить друзей, надо научиться прощать. Жаль, что такие истины приходят с возрастом.

Нам встречались корабли

Впервые за последние годы идем в поход без пуделя Эдди. Лодка опустела и осиротела. Мы с Боцманом так и ищем глазами собаку там, где она обычно выбирала себе место. Привыкли к Масику, он стал полноценным членом команды. Это решение далось нелегко. Солнце и блики сожгли Масику глаза, да и шоколад сделал свое дело – пёс стал плохо видеть и начал проходить курс лечения. Решили в этот раз собаку не брать, хоть и приготовили ему спасжилет. Тем паче, что Эдди уже привык к новому месту прописки и к своему соседу по квартире шарпею Сэнди и наладил вполне приличные отношения с домашними. Как говорит жена:

– Если что, Эдди не пропадет, за него волноваться не надо – весь в Хозяина.

Из воспоминаний о пуделе Эдди

Как-то зимой поехал на дачу в сопровождении Масика просто на один день – откачать воду из подвала. Километров за двадцать до участков остановился на лесопилке приятеля, с которым строили мост и дороги на дачах. Остановился, вышел и выпустил пса на улицу. Разговорились с Виктором, вспоминая былое, да про житуху поболтали. А когда пора стало ехать, собаки-то и нет. Приятель говорит:

– Твой Эдди, наверное, со сворой убежал. Там течные собаки и кобели со всей округи. Мой лабрадор тоже убежал. Теперь надолго, могут и завтра прибежать.

– И что же делать?

– А что делать, поезжай на дачу, а на обратном пути заберешь свою собаку. Я ее поймаю.

Так я и сделал. Зима, темнеет быстро. Когда возвращался, уже было темно, метель, мороз. Пес, конечно, не появлялся, а свора собак где-то лаяла. Тогда я взял фонарь, боевой нож и пошел на собачий лай. Через полчаса ходьбы вышел на опушку леса, где из-за сук дрались кобели. Своей собаки я здесь не увидел. Сразу в голове мелькнуло:

– Подрали Масика бедного, волчары поганые! Ну, всех порву!

Пошел по следам собак, идущим в лес. Пройдя с километр по колено в снегу и петляя как заяц, наконец-то увидел своего пса. Тот сидел под большой еловой веткой так, что только морда была видна и, если бы глаза не блеснули в луче фонаря, я бы его и не заметил. Пес жалобно гавкнул пару раз, выпрыгнул из-под ветки и завилял хвостом, пытаясь сказать:

– Ну, наконец-то, я уже заждался тебя!

Онега встретила нас солнцем, туманом и штилем, криком чаек, запахом чистой воды и прибрежного леса – погодой, которая расслабляет и очаровывает. Легли в дрейф напротив Вытегорского маяка. Обычно яхтсмены после выхода в озеро встают на якорь недалеко от берега или ложатся в дрейф, если позволяет ветер, купаются, перекусывают и наслаждаются, отдыхая от грязных и шумных каналов и шлюзов. Вот и мы искупались, перекусили, после чего Боцман убрал посуду и официальным тоном сказал:

– Алексей Борисович, Капитан ты наш дорогой, ты зовешь меня Боцман, а давай-ка я буду звать тебя Кэп, хорошо?

– Не вопрос, только хоть иногда добавляй: «Господин Кэп».

– Лучше я буду иногда говорить: «Овсянка, сэр».

За это время все изменилось.

Небо заволокло, подул сильный северо-северо-западный ветер, пошел мелкий дождь и похолодало. Погода на Севере меняется быстро. Делать было нечего – с навальной волны надо уходить. При таком ветре ближайшее укрытие будет на острове Брусно, а туда идти 41 милю, а это часов восемь. Изрядно соскучившись по парусам после нескольких дней хода по каналу через шлюзы, поставили сразу геную и грот – можно было идти в бейдевинд. Включили авторулевого, задав на GPS-навигаторе координаты острова Брусно, и уселись в кокпите, прижавшись к стенке рубки, чтобы козырек защищал от ветра и дождя. Усталость и пара бессонных ночей да поднявшаяся волна и морось сморили нас. Головы упали на грудь и покачивались в такт волнам – мы дремали.

выход из Вытегорского канала

Яхта, хорошо сбалансированная парусами, мерно качаясь в такт волнам, не торопясь шла за ветром, который то усиливался, то ослабевал. Сквозь дрему я ухитрялся отслеживать курс по компасу. Мне снился сон:

Идем мы через Атлантику в районе экватора, уходя от настигающего нас циклона. Стало душно, ветер поменялся, и чувствовалось приближение шторма. Солнце превратилось в светящий сквозь дымку диск. Изредка Кэп вскидывал голову на волне, смотрел на компас и ронял голову на грудь. Лодка сама шла за ветром, унося его…

Я проснулся от жары и ветра с кормы, который начал разворачивать лодку несмотря на усилия авторулевого. То, что я увидел в небе с юга, заставило меня заорать: «Полундра, снимаем паруса». Боцман вскочил и спросил, что делать, не совсем понимая причину такой спешки.

Вытегра – о. Брусно

– Давай быстро, грот снимаем.

Сам я травил шкоты, заводил дизель и разворачивался против ветра, который нес на нас с юга огромный вал, что-то подобное горизонтальному смерчу в диаметре несколько сот метров и довольно низко над водой – по небу на нас катилась черная колонна из облаков, свернутых трубочкой. Мы успели смотать грот на гике и закрепить шкотами, а потом свернули на закрутке геную. В этот момент вал настиг нас и прошел по нам как каток, чуть не касаясь топа мачты. Лодку раскачивало с борта на борт, но мне удалось её удержать. Температура воздуха скакнула вверх градусов на 20 – было жарко, как в печке. Минут через 10—15 ветер стих и пошел сильный дождь, небо опустилось до мачты, стало сумрачно. Мы упаковали грот, как положено, в чехол, всё привели в штатное состояние и убрали с палубы лишнее. Быстро разобрались, где мы находимся – до Брусно было минут 50 хода на моторе. Дождь превратился в ливень. Лодка, шедшая со скоростью шесть узлов, легко преодолела путь до острова, и мы зашли в мелкий залив, немного прикрытый островом, чтобы встать у причалов рыболовецкой бригады, как мы это делали не раз.

Небо перед началом шторма

Второй день стоим у частного теперь причала, к которому нас не хотели пускать, пережидаем непогоду и отдыхаем. На Онеге шторм.

Подошли к обновленному рыбацкому причалу и завели швартовы мы очень быстро. В этот момент поднялся сильный ветер, похолодало, и морось перешла в сильный дождь. Хотелось быстрее поесть – и в койку. Мы только зашли в лодку и сняли непромы, тут стук в борт. Боцман выглянул наружу.

– Кэп, там тебя…

– Что еще случилось? – вышел на палубу.

На причале стояли две женщины с ружьями в руках.

– Здесь стоять нельзя. Это частный причал. Немедленно покиньте залив.

– Ну, вода-то у нас еще не продается, так что залив я могу не покидать точно.

– Не хорохорьтесь. Сами знаете, в заливе стоять опасно, очень мелко, уходите, пока неприятностей не нажили.

– Вы извините нас, мы не знали, что это все теперь частное владение. Я пятнадцать лет сюда хожу. Здесь раньше рыбаки жили. Бригада рыбаков.

– Это раньше рыбаки, а теперь здесь частный клуб охотников и рыбаков.

– Понятно, то-то я смотрю причал восстановили и удлинили, все по уму сделано… Не гоните нас. Погода портится, шторм начинается, укрытий на этом берегу до Петрозаводска нет, а у меня на борту больной. Темнеет. Негоже яхту в ночь и бурю выгонять, ведь есть писанные, а есть и не писанные правила – людские, и традиции.

– Знаем мы вас. Напьетесь и стрелять начнете.

– Да что вы, не смотрите на размер яхты, нас всего-то двое, да и не пьем мы совсем. Я вам документы сейчас покажу. Боцман! Дай мою сумку с судовыми документами. Вот, смотрите. Есть судовой журнал, в нем можно отметку сделать, что мы зашли, паспорта, документы на лодку, дипломы.

Шлюзовая лестница

– Ну ладно, стойте до утра и на берег чтоб не сходили! Вода у вас есть?

– Да, вода есть, сходить на причал не будем, договорились.

– Всё улажено, Боцман, мы остаёмся, давай жрать, пожалуйста, – спустившись с палубы в каюту, порадовал я команду.

Тогда мы еще были в состоянии есть наши сосиски непонятного содержания – в смысле, здоровья хватало, и на яхте у нас холодильник, в котором запас подобной снеди. Рис с сосисками и горошком да чай. Никаких вечерних посиделок, по каютам.

Теперь можно было спокойно лежать в носовой каюте и через стекло люка смотреть в небо на пролетающие тучи и облака – на вечных небесных странников. Жаль, что они не почтальоны и не могут передать привет близким. Они как бутылки в Океане, но только несут не записки, а наши мысли. И это хорошо, ведь наши слова могут услышать и прочитать бесы, а мысли – только ангелы.

Яхтсмены, которые уходили из центральной России на Онегу или Ладогу, за тысячи километров считали каждый день своего отпуска, шли круглосуточно, чтобы быстрее сюда попасть. И мне было немного жаль, что приходится отстаиваться у этого причала и не иметь возможности сойти на берег, но уж больно сильно похолодало, штормит и дождь не прекращается.

– Стоим уже второй день, похоже, и завтра стоять будем

Но Боцман в хорошем настроении:

– Все, что не делается, все к лучшему. Главное, что мы на яхте, а значит, отпуск не пропал.

Боцман у меня очень позитивен. Что бы ни случилось, он говорит: «Ну и прекрасненько».

– А ты заметил, какие решительные женщины?

– Да, Кэп, свое охраняют. Скоро здесь база отдыха будет, можно будет заходить. Наверное, баня будет, ресторанчик, все лучше, чем рыбаки.

– Что лучше, а что хуже, неизвестно – настоящую цену всему мы узнаем в старости! Здесь всё будет платное, слышал же – Клуб для рыбаков и охотников. Думаю, что со всеми атрибутами будет клуб. Сейчас время такое – еще есть возможность что-то прибрать к рукам, а потом только передел будет.

Пока я заполнял СЖ, рассматривал показания метеостанции и наблюдал за движением облаков, Боцман-кок, занимаясь обедом, философствовал и очень скоро сформулировал закон относительности по Коку:

– Если ты схватился за горячую сковородку, то мгновение кажется часом, а если у тебя в руках оказалась горячая красотка, то час кажется мгновением!

Мы долго смеялись над этой трактовкой, а потом Боцман стал мечтать о том, как мы пойдем в кругосветку. Мечты перешли в рассуждения, и он заметил, что рассуждения делают людей слабыми. Чем больше человек медлит, тем сильнее спешит, тем быстрее бежит его жизнь. Мы убиваем время, а время убивает нас! Если мы тратим время впустую, мы не осознаем цену жизни. Достигнуть цели можно, только пройдя весь путь. А когда мы устаем идти и бороться, мы начинаем рассуждать и делать вид, что стали мудрее, или начинаем пить. Все приходит и уходит, и только время принадлежит нам, и потеря его самая страшная утрата.

– Боцман, нам принадлежит не только время, но и наш бесценный опыт, знания, навыки, информация – и они у нас или есть, или их у нас нет. Кто понял жизнь, тот не спешит! В попытке все успеть мы теряем смысл наших действий. Надо делать только главные и важные дела, именно от них зависят наша эффективность и счастье. Конечно, вся жизнь состоит из мелочей и нюансов, но и главные и важные дела состоят из мелочей. Есть такое правило: 20% твоих усилий приносит тебе 80% дивидендов по жизни – можно не заморачиваться на остальное.

– Кэп, а как же планы, которые ты для нас пишешь по работам на лодке по 50 пунктов – 10—15 пунктов можно из плана не делать?

– Планы Капитана по лодке – это совсем другое дело, от их исполнения зависит наша жизнь.

Боцман продолжал говорить о своих мечтах и надеждах – единственной своей собственности на тот момент, а мне стало казаться, что у нас уже нет будущего – только настоящее, а значит, молодость прошла окончательно, и все, что мы не успели сделать, уже не сделать. А пришла ли зрелость? Надо сказать, что именно такие вопросы приходят в голову в долгих походах на яхте. И себе нельзя соврать, отвечая.

К вечеру на швартов села стрекоза – к хорошей погоде

Пока Боцман заканчивал возиться с обедом, я, размышляя вслух, не спеша сервировал стол. Люблю, чтобы на столе все было красиво и правильно, так научила меня мама еще в детстве, заставляя накрывать на стол к обеду, когда собиралась вся семья.

– Сэээр! Вы где так стол научились сервировать, все хотел Вас спросить?

– В детстве, мама всегда просила помогать ей накрыть стол к обеду, а чтобы мне не скучно было, подсовывала старые поваренные книги, толстые такие, с картинками. Там все расписано было: что и чем едят, как подают, что на столе должно быть и где находится, что в какой последовательности подавать, какие вина, с чем пьют…

– Вы шикарно жили?

– Да нет! У меня, конечно, не было трудного детства. Отец был военным, много летал, испытывая различное оборудование и приборы, был достаток. Мама, хоть и имела два высших образования, не работала. Она ведь у меня университет закончила, географический факультет, и театральное училище, картины маслом писала. Правда, подрабатывала вязанием. Она профессионально это со временем стала делать. У нее были клиенты даже из Большого театра, космонавты из женщин, ну много, в общем. Отвлеклись. Да, порядок такой заведен: за стол садиться всем вместе, а уж обедать – точно. Жизнь текла ритмично, размеренно изо дня в день, мы все ощущали, что есть будущее, и мы все легко собирались на обед. Да, обеды были настоящими…

– Как это, настоящими?

– Настоящими? Как заведено, было! Стол сервируется почти по всем правилам. Закусочки на стол ставятся. Соленая капустка хрустящая, сдобренная пахучим подсолнечным маслом (оно тогда на разлив продавалось), иногда лучок кольцами сверху. Грибочки хорошо шли. Особенно я любил соленые чернушки и грузди. Огурцы и помидоры соленые. И заметьте, все это собственного приготовления!

– Чернушки – это черные грузди, что ли?

– Вроде того. Грибочки в большой кастрюле с холода с балкона достаешь, пласт или два отковырнешь, в дуршлаге промоешь – и в салатник. Лучок кольцами туда же, перчик, маслице пахучее. Это, брат, супер! Чернушки правильные в засолке становились бордовыми. Помидорчики в собственном соку, огурчики соленые. Свежий черный хлеб большими ломтями, он тогда намного лучше был, чем сейчас. Ну, иногда колбаски порежешь докторской или любительской от «Микояна». Я тебе скажу, что от запаха любительской колбасы текли слюни! Закусишь как следует, а уж потом суп! Обычно лапша куриная, или картофельный, или борщ. Экзотику всякую, типа бульона с фрикадельками или клецками, я не любил. Потом второе! Обычно котлеты с картошкой или макаронами, реже с кашей. Каши шли на утро и вечер. Ну, а потом компот, как водится!

– Это сколько же надо есть?

– Да ладно, минут тридцать-сорок, а потом идешь спать на часок. Все равно кровь от головы так отливает, что глаза сами закрываются. Кстати, у меня дед был, он почти до ста лет дожил, так он именно так питался и обязательно после обеда час спал. Правда, вставал он в пять утра, быстрый первый завтрак – и за работу! Дореволюционная еще закваска была, правильная!

Так давно не было ветра

– Это тот, что химиком был, буржуазным специалистом, репрессированный?

– Да, он.

– Слушай, а завтракал ты как?

– Завтрак – это святое. Стакан молока, молочная каша, потом что-нибудь мясное, обычно котлета с гречкой или пшенкой, чай с булочкой – выпечка своя была. Ну что ты смеешься? Это еще не все! После обеденного сна, через час, полдник – чай с пирожками. Мама с бабушкой очень хорошо пекли пирожки, слойки, пончики… Пальчики оближешь!

– А ужин?

– Ну, ужин – неинтересно. Одно блюдо, что за день осталось, и чай.

– Ты мне свои детские фотки показывал, так ты там худой, как скелет, а так питался.

– Так всё в ум и уходило, думаешь, чего это я такой головастый, да и сколько мы двигались! Особенно летом. Я на месте не сидел. Только и помню, как на великах гоняли, в теннис играли… Эх, наши игры были подвижные, перечислять времени не хватит. Есть некогда было! Если ты про тимуровцев читал, так вот, мы так все летние каникулы проводили, даже еще интереснее. Мама утром с рынка придет, разбудит, и сразу завтрак. Стакан молока или пару кульков свежих ягод: смородина, крыжовник, вишня или еще что. Потом котлеты с пюре, чай. С собой пару яблок – и погнал на улицу. Там уже пацаны кучкуются и спорят, во что играть. Все знают, что часов до двух дня все свободны, потому как у многих обед. С полвторого из окон начинают кричать бабушки и мамы, призывая своих чад на обед, так что к этому времени надо быть у дома.