Все границы вселенной

© Алексей Шаповалов, 2015

© Константин Аполлонович Савицкий, иллюстрации, 2015

Корректор Валерий Цуркан

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Все границы вселенной

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.

Екклесиаст 1: 9—10

 
Мой друг принёс вчера бутыль, сказав:
«Ты морем увлечён.
Прошу прочти вот эту мысль
Как я её прочёл».
И вынув мне из бутыля
Каких-то три листка
Он водки выпил и ушёл
Лишь скрипнула доска
Я развернул сии листы
И начал я читать
Передо мною чья-то жизнь
Как мне её понять?
 
 
«Я жил один среди песков
И джунглей городских
Я женщинам смущал умы
И совращал я их
Но вот наследство мне дано
Откуда не пойму
Решил построить вдруг фрегат
Команду я найму
А впрочем к чёрту найм людей
Собрать бы мне друзей
Охотников таких как я
До женских прелестей
И вот команда набралась:
Ну барышни, держись!
Фрегат бежит наш по волнам
Как мчится птица ввысь.
Мы поднимали реи вверх
«Расправить паруса!»
Фрегат буравил толщи вод.
Он гордость и краса.
Туда где Страсть и Похоть ждут
Спешили мы скорей
И боцман радостно свистал
Наверх своих друзей
Когда ж заслышав о войне
Мы радостно смеясь,
Набрали флагов разных стран
Чтоб не узнали нас.
И вновь по женские сердца
Отправились мы в путь.
Когда вокруг одна беда
Немудрено рискнуть.
Прикидываясь тут и там
Спасителями жизней, душ,
Мы соблазняли милых дам
И не один убит был муж.
И вот в одном из городов
Что нами был взят в плен.
Мы увидали женщину одну
Чей образ был не тлен.
Пытались мы ей овладеть,
Но тут уже увы.
Владея шпагой как богиня
Она разрушила мечты.
Мила, стройна и грациозна
А может и сама любовь
Шепча защиты заговорки
А может заклинанья слов
Вмиг в страх и трепет всех ввергала
Я помню лишь как отступал.
Зов плоти снова гнал на шпагу
Он болью мозг нам разрывал
Венера по своей по сути
Аделаида самых светлых снов.
Как только мы все не старались
Не удалось нам снять покров.
И мы впервые отступили
Зализывая раны, матерясь.
Нас всех к её душе влекло отныне
Расплаты жесткой пробил час.
Готовы были бросить золото к ногам
Но знали точно: не возьмёт.
Мы наливались доверху вином и водкой
Надеялись: смерть нас приберёт.
Блудницы мысли мрачные нам разгоняли
Их ласки согревали кровь.
Но это было всё не то, всё тленно
Ведь мы уже увидели любовь.
Всё вдруг пошло наперекос
И стало всё не так.
Ну просто всё совсем не так.
Да Бог уж знает как!
То в борт вдруг сильно саданёт
Противника ядро.
Качаешь помпы что есть сил
Чтоб не уйти на дно.
То ливень хлынет, то туман
Добыча ускользнёт.
То не найдём спокойной бухты
Ну форменно нам не везёт
Воскликнул я тогда: «Друзья!
В плену, мы, женских чар.
Давайте ж выход мы искать
Искать счастливый дар».
И каждый был во что горазд:
Психологи и мудрецы.
Спросили мы у звёзд и у змеи
Но так и не нашли концы.
А штурман опытом был умудрён
Решительнее всех он.
Воскликнув: «Истина в вине!»
Пошёл гнать самогон
Так в полупьяном забытьи и отравлении
В утехах блудниц озорных.
Скитались по морям искать спасенья
Укрытия от ветров боевых.
В одном селе одна старушка
Вдруг подсказала мысль просту:
Доверьте Богу свои души
Ведите жизнь в молитве и посту.
Дала она на шею образок
Благословя до моря проводила
А там уж рыбаки маршрут нам указали
К трём островам далёко от залива.
Мы шли под всеми парусами
Ещё не веря в то что наконец
Найдём душе успокоенье
И славы вечной обретём венец.
Увидели мы острова на море
Один как камень вырос вдалеке
Другой песчаной отмелью разлёгся
А третий прост как на реке.
Мы все ещё разок в мыслях прикинув
«Друзья, а не остаться ль тут?»
И помолясь-перекрестясь
Вогнали киль мы в грунт
И дружно стали разгружать
Все доски и бруски
И возводили монастырь
Чтоб Бога обрести
Мы коротали день-деньской
В молитве и посте
Но ночью шли опять к вину
И к женщинам в постель.
А сердце ныло болью за грехи
Ну как тут нам всем быть.
И вот решились на последний шанс:
Лазеечку прикрыть.
Последний взяли мы баркас
Наполнили едой
И посадили женщин внутрь.
Отправили домой.
Подули сильные морозные ветра
Припасы на нуле.
Мы поняли всем разумом своим
Не быть у нас весне.
Корабль наш застрял во льдах
Не снять его с мели
Без пищи, ласки и с тоски
В мир лучший отошли
И вколотив последний крест
В соседний островок
Бросаю в море сей бутыль
И в нём немного строк…»
 

Я дочитал послание сие…¹

«…Либо я не понимаю стихов, либо это бред и галиматья. Вполне возможно, что чей-то воспалённый мозг не в силах был сдержать эмоции и оттого вылил их все на бумагу. Впрочем, с одной стороны, бумага всё стерпит, а с другой? С другой, все настоящие книги, рассказы, стихи и прочее может быть только эмоциями человека. Его переживаниями: болью или наивысшим счастьем. Тем, чего нельзя удержать внутри. Кто знает – может, я просто завидую автору, что он смог себя реализовать, а я нет. Он смог выразить боль свою, а у меня не получилось. А может, стихи действительно плохие, и автор просто пытался перехватить у судьбы кусочек славы. А на самом деле здесь то рифма пропадает, то ритм сбивается. Зато книга издана, и след в истории оставлен. И не надо думать, что книги и библиотеки завалены макулатурой. Главное, тщеславие потешено. А вот кто я? Что я? У меня всего лишь моё маленькое дело. И я его делаю, как могу. Меня не станет – мир не рухнет. Коли уж доведётся быть знаменитым так и что ж? Меня-то всё равно забудут. Будут помнить лишь то, что сделано, да приукрашенный либо очернённый образ».

Игорь Шверцев, мужчина лет примерно тридцати пяти – как говорят, в поре зрелости, сидел в одной из самых распространённых забегаловок мира и, коротая время за чтением подаренной ему книги стихов, дожидался, пока его дочь поест. Впрочем, не только утоление голода его ребёнка заставляло находиться в помещении «МакСтара». Здесь же он ожидал своего друга, работника диспетчерской службы, который должен был сообщить ему о новом рейсе. Можно было, конечно, сразу пройти на станцию, но там и так была толпа пилотов-дальнобойщиков в ожидании фрахта, а тут была возможность получить что-то по знакомству. Одет Игорь был в чёрные джинсы, голубую футболку и кожаный, весьма потёртый жилет со множеством карманов, выдававший тот факт, что его хозяин был в недалёком прошлом космическим пилотом и бороздил просторы вселенной в поисках разумной жизни и пригодных для обитания планет. Причин, заставивших пилота покинуть звёздную пустоту, жилет, как элемент форменной одежды, объяснить, разумеется, не мог. А его хозяин, с сонным взглядом и трёхдневной щетиной, думал не о прошлом, а о том, что ему делать в этой жизни дальше. Читая стихи и размышляя над смыслом или смыслами жизни, он словно выпадал из неё. Он ничего не замечал вокруг: ни звона посуды, ни выкриков «Свободная касса», ни даже ссоры буквально за соседним столиком, где один из подростков затеял бурные препирания с уборщицей заведения по поводу того, что он будет сорить, где хочет, и никто ему не указ. При этом парень дополнительно аргументировал тем, что уборка за посетителями – это прямая обязанность противоположной стороны. Видимо, недостаток воспитания, он считал нечто вроде пропуска в положение хозяина этой жизни. Лишь изредка взгляд Игоря фокусировался на девочке, чей образ в розовом платьице и босоножках возвращали его в повседневное состояние. А девочка тем временем доставала из бумажного контейнера запечённые, вкусно пахнущие маслом, слегка покрытые румяной корочкой ломтики картофеля и, поочерёдно макая в каждую из трёх баночек с соусом, запихивала их в рот. При этом она хитро и весело посматривала голубыми глазами на своего отца.

Игорь оторвался от стихов и с выражением преодоления невыносимо тяжёлого пути, причём чуть ли не на пике усталости, сделал замечание:

– Лиза, прекрати, наконец, баловаться! Ты полагаешь, будто я не вижу, что ты делаешь?

Девочка живо откинулась на спинку стула, развела тоненькие ручонки в стороны, причём в одной всё ещё сжимая кусок картофеля, и с притворным возмущением воскликнула:

– Папа, я не балуюсь!

Девушки за соседним столиком, услышав диалог отца и дочери, захихикали. Шверцеву было, конечно, неприятно, что приходилось делать замечание дочери при посторонних, но не сделать его он считал непедагогично.

– А то я не вижу все твои кулинарные эксперименты. – И тут словно волна гнева накатила. Он чуть было не кричал: – Да и потом я тебе сто раз говорил: «Нельзя лезть в чужой соус». Когда ты, наконец, поймёшь, что это некрасивый поступок.

Появилось желание постучать костяшками пальцев по детскому лобику, но шёпот за спиной о том, как плохо обращаются с бедным ребёнком, помог в какой-то степени сдержать раздражение.

– Я больше не буду.

Девочка, насупившись, вновь придвинулась к столу и продолжила есть свой картофель, поминутно запивая его коктейлем из высокого белого бумажного стакана.

«Розовое платье. Розовое. Зачем я пытаюсь следовать каким-то надуманным картинкам об девчачьей одежде? Хотя нет! Она же сама это платье выбирала».

Шверцев вновь углубился в книгу, но мысли то и дело возвращались то к дочери, то к тому заведению, в котором они сейчас сидели. За время скитаний и странствий по всему миру очень часто доводилось питаться вот в таких вот, мягко говоря, ресторанах. От этой еды периодически тошнило, а вот Лизе нравилось. Причём нравилось практически всё: и яркие клоуны на стенах, и сытная, хоть и не совсем здоровая еда, и игрушки, покупаемые на месте. В этот раз игрушкой был меховой котёнок, если, конечно, так можно было назвать серого в тёмную полоску уродца со стеклянными чёрными глазами и пластмассовым носом. Девчонка макала мордочку кота в соус, как бы кормя его, а Игорь мечтал о блинах и окрошке, которые страстно любил. Но в этом заведении подобное не готовили.

Шушуканье за соседним столиком переместилось в тему шмоток и перестало интересовать. Несмотря на мелькание строчек, мысли цеплялись лишь за отдельные фрагменты:

 
«…Есть штурман, кок и боцман у меня,
Но нет моей душе покоя.
Как сказано поэтом в древние века:
– Ужель лукавый женский взгляд, – и всё такое…»
 

«Это, наверное, главный герой думает, как бы и с ним не приключилась катавасия, как и капитаном фрегата, чей экипаж погиб на островах в мольбах, – продолжал думать отец девочки над стихами. – А может, страдал оттого, что делал какие-то дела, но не потому, что душа этого хотела, а ради того, чтоб на него какая-то красотка внимание обратила, а ей, собственно, были по фигу все его стремления…»

 
«…Фигура друга, женщины на берегу.
– Эй адмирал, отриньте же свою тоску!»
 

«И опять о женщинах! Интересно, много их было у автора, если он постоянно думает о них. Хотя какое мне до этого дело…»

 
«И чтоб жена, обняв меня,
Сказала: «Милый, молодец»».
 

«Вот это действительно верно. Если нашёл рядом свою единственную и неповторимую, то и стоит думать только о ней и искать только её одобрения и поддержки».

– Привет всем!

Худой, заросший чёрной короткой бородой, человек в очках подсел за их столик. Шверцев, вытащенный из ямы раздумий, радостно взглянул на старого друга. Виктор, как всегда, приветливо улыбался, но глаза за толстыми стёклами придавали улыбке выражение какой-то постоянной иронии. Словно их обладатель сейчас примется подшучивать над всем, что видит, и глумится над всем, что движется. Впрочем, по синей форме службы диспетчеров можно было понять всю ответственность и серьёзность души бородатого ухмыляющегося дядьки. Шверцев ощутил сильное рукопожатие твёрдого и решительного человека. А тот уже обращался к его дочери, с которой был давним знакомым:

– И тебе, Елизавета Игоревна, привет! Как дела?

Лиза не придумала ничего лучше, как ответить на приветствие, помахав в воздухе котёнком с перемазанной мордочкой и разбрызгивая в разные стороны капли соуса («Намаюсь я с соусами», – промелькнула мысль у Игоря.):

– Здрасте, дядя Витя! Всё отлично! У меня вот котик.

– Отличный подарок! – поддержал дядя Витя. – Во! Вот такой! – показал он большой палец руки.

– Я принёс тебе хорошую весть: груз одобрен и погружен. И даже пассажиры попутные есть. Часа через полтора, а точнее (тут он посмотрел на ручные часы – как ни странно но Виктор был одним из тех кто носил подобные предметы), один час двадцать семь минут твой «Водовоз» должен стартовать.

– Спасибо, дружище, – Игорь облегчённо вздохнул. – Будет работа – будут деньги, с голоду не умрём.

Бородач оперся на стол и блеснул очередной лукавой искрой из глаз.

– Да ради Бога, обращайтесь ещё!

Хотя, быть может, это блестели в свете ламп стёкла очков.

Виктор поднялся. Следом за ним и Шверцев.

– Лизонька, доченька, ты доела? – «Уси-пуси, какие нежности», – вновь шёпот за спиной. – Быстренько вытирай руки и пошли.

Девочка быстро проделала все операции, не забыв очистить и кота, и выскочила следом за мужчинами из-за стола. Лишь у двери на выход Шверцев оглянулся на стол, но книгу со стихами забирать всё же не стал.

Ушёл.

***

Пассажиров на этот раз было немного.

Первой в транспорт прошла девушка примерно двадцати пяти лет. В голубых джинсах (до чего же живучи оказались джинсы как элемент одеяния), белой шерстяном кофте поверх блузки, в узких туфельках на небольшом каблучке. Впрочем, Игорь старался не думать о девушке, именно как о представительнице противоположного пола. В этот момент она была для него лишь пассажиром, которого необходимо доставить в пункт назначения. Конечно, при долгом воздержании он не мог не заметить ни серебристого блеска хорошо уложенных волос, ни мягкого голубоватого макияжа вокруг глаз, ни мягкого розового цвета губ. Однако когда набойки каблуков звонко застучали по палубе коридора, ведущего внутрь «Водовоза», Шверцев полностью переключился на следующего пассажира. Тот был крепкого телосложения, под светло-коричневым пиджаком явственно проступали мускулы, но седоватые усы, морщины на лице, пергаментная кожа рук говорили о том, что сей бравый муж уже давно приближается к собственной старости. Данные о дате рождения в паспорте лишний раз подтверждали это. И всё же Игорю трудно было поверить, что стоящий напротив него человек прожил уже более полувека.

– На всякий случай должен предупредить, что курение на борту транспорта запрещено. – Игорь указал рукой на дымящую едким и довольно-таки неприятным на запах дымом трубку тёмного, видимо, вишнёвого дерева.

Курильщик отреагировал лишь лёгким поднятием густых бровей. Могли быть проблемы, но Игоря они не очень сильно беспокоили. В полёте обязательно предусмотрены остановки на перекуры. Сам Шверцев не только не курил, но и не одобрял этой скверной привычки. Однако проще было пару лишних раз остановиться, чем читать курильщикам бесполезные морали.

При этом мужик постоянно подшучивал над стоящей рядом с ним третьей пассажиркой. Полноватая женщина лет сорока пяти в просторном цветастом платье, в тапках – в одной руке держала билет и паспорт, а другой крепко сжимала грубую верёвку, привязанную вторым концом к рогам пегой козы. Документы и билет на козу также имелись. Игорь подавил в себе желание брезгливо поморщиться и, указав каюту, принадлежащую пассажирке, попросил лишний раз животное из каюты не выпускать. В конце концов, пассажир заплатил деньги и должен получить весь пакет предоставляемых услуг. Придётся принимать его таким, каков он есть, ибо выбирать не приходилось.

Вот с четвёртым пассажиром могли возникнуть серьёзные проблемы. Здоровый (вернее, толстый, но мы смягчим) гражданин был одет, как и предыдущий мужчина, в костюм, но сидящий плохо, как мешок на воздушном шаре. На жирном носу лежали, как контраст со всей фигурой, очки в тонкой металлической оправе. Вот такие, как правило, всем недовольны и всё критикуют. И всё им не так. И действительно: мужчина поминутно что-то бормотал и сопел недовольно под нос. Пилот уже сталкивался с подобными людьми – за свои «кровно заработанные» и заплаченные за билет деньги обычно требуется сервис, подобный перевозке на личном транспорте. Со слугами, отдающими поклоны, и официантами, спешащими исполнить самые причудливые пожелания.

А Лизонька играла рядом в начерченные мелом на бетоне «классики» и периодически спрашивала:

– Пап, мы скоро поедем?

– Скоро, доченька, скоро, – говорил Игорь, просто чтобы успокоить девчачье любопытство.

Когда-то давно жена, когда ещё была вместе с ними, объяснила, что нет никакой необходимости точно отвечать на детские вопросы. Ведь ребёнок, как в данном случае, всё равно не зная, как измеряется время, не поймёт долго ещё ждать или нет.

Шверцеву же предстояло развести всех новых пассажиров по каютам и рассказать где и что находится на «Водовозе», помочь им разместить багаж. Как правило, с багажом проблем не бывает. Да и не стоит привередничать излишне. Ведь «Водовоз» не рейсовый автобус (говорят, раньше ездили такие большие кабины на колесах по дорогам и занимались перевозкой пассажиров), а грузовой транспорт. Да он был спроектирован для перевозки нескольких людей. Но предполагалось, что этими людьми будут члены команды и сопровождающие грузчики. Но грузчики и ремонтники были каждые в своём грузовом порту. А напарника Игорь взять не мог. Вот и радовался он каждому пассажиру. И пассажир должен быть доволен, ибо переезд на «Водовозе» всегда в три-четыре раза дешевле пассажирского транспорта. Да и следует грузовик по свободной траектории. Вернее, по заданной фрахтом, но какова она, это заранее неизвестно. Потому попутчики подбираются перед каждой поездкой совершенно внепланово. На станции объявляется маршрут за два-три дня до начала отправления, и пассажир смотрит, удобно ему это или нет, и уже сам принимает решение ехать с этим транспортом или нет.

Так что с багажом проблем не возникло. Почти. Дед по паспорту, но в душе явно молодой, представившись Фёдором Михалычем, втащил свою спортивную сумку сам без лишних слов. После Игорь помог перенести два чемодана девушке. Грузный гражданин просто-таки потребовал, чтобы его чемодан на колёсиках пилот даже не докатил до каюты, а донёс. Он мотивировал это тем, что Шверцев может случайно сломать колёсики. А надо заметить, что чемодан этого гражданина был весьма потёрт. Как говорят, «видал виды». Но колёсики в действительности вряд ли могли бы сломаться, ибо должны быть рассчитаны на подобную перевозку, да и потом до сих пор ведь они не сломались. Причин поступать в этот раз как-то иначе у них не было. Если специально не бить чемоданом об пол. На всё это наш герой лишь заметил, что он грузчиком не является и рекомендовал толстяку самому довезти, или уж донести – как тому будет удобнее, свой багаж до каюты. После чего, оставив возмущённого пассажира в коридоре, пошёл разбираться с Кларой Ивановной. Той женщиной, с которой пытался шутить бойкий дедок. Та настаивала на том, чтобы козе выделили отдельную каюту. Но это не входило в планы Игоря. Тетка, конечно же, заверяла, что «сама будет прибирать за Анжелочкой». И говорила, что Анжелочка (вот выдумала имя для козы) «очень чистоплотна, как ангельчик». Но Игорь знал, что впустив козу в соседнюю каюту, он потом будет убирать её сам, а женщина различными экивоками будет отверчиваться от своих обещаний. Если не знал наверняка, то интуицией он это чувствовал. И настоял на своём.

В коридоре вышла небольшая заминка. Грузный мужчина стоял и ждал, пока пилот всё же соблаговолит отнести его вещи. А Шверцев, помогая Кларе Ивановне тащить упирающееся животное в каюту, наоборот, случайно, идя вперёд спиной, опрокинул его чемодан на палубу. Со словами «Ужас просто, а не сервис» сердитый гражданин подхватил свои вещи и спрятался в своей каюте. Наконец и коза вместе с хозяйкой также были размещены.

Предстояло проверить груз, и можно было отправляться в путь.

Дочка, привыкшая к процедурам отправления, играла возле входного люка. Когда её отец показался на улице, она тут же спросила:

– Папа, а мы уже едем? – причём вопрос был задан, скорее, для того, чтобы просто пообщаться. Чтобы не скучать.

– Да. Почти. Сейчас груз проверю, как закреплён, и двинемся.

Впрочем, проверять крепёж особой необходимости не было. На этой станции работали сплошные немцы. Как правило, они делали всё качественно, но многолетняя привычка проверять всё самому заставляла Игоря осматривать крепёж.

Но вот вскоре всё было готово. До отправления оставалось минут десять.

– Папа, а мы что, уже едем? – дочкин вопрос вывел пилота из задумчивого состояния. Тот посмотрел зачем-то на небо, потом на ребёнка и, улыбнувшись, сказал:

– Да. Иди садись на своё место.

Лизка сорвалась с места, розовое платьице быстро мелькнуло в воздухе, и, забравшись в «Водовоз», застучала босоножками по палубе, стремясь в салон управления. Следом за ней последовал и Игорь.

***

Фотография молодой женщины, вставленная в рамку чёрной приборной панели, была видна фактически только с пилотского кресла. Игорь специально приделал рамку таким образом, да при этом наладил особым образом крышечку, чтобы в случае необходимости совсем скрыть фото от глаз посторонних…

Как и множество других подобных экспериментов этот так же обещал стать грандиозным. Но он стал не только грандиозным, но и ужасающим. Многие века и столетия, люди разных категорий – учёные, поэты, философы, предприниматели – пытались понять, что есть время. Люди понимали ширину и высоту, длину и глубину. А что есть время? Что это течёт мимо них и не даётся им в руки? Как некоторые умудряются его опередить, и как почти все рано или поздно начинают от него отставать, а иной раз и выпадают совсем? Почему время можно измерить, но нельзя пощупать? Тысячи и миллионы вопросов блуждали в головах, текли мыслями, будоражили воображение. Мысли передавались на бумагу, обретали очертания, складывались в единую систему.

Созданный рядом стран научно-исследовательский институт, заключённый в недра громадного шара из стекла и металлоконструкций, долго занимался изучением вопроса управления временем. Постепенно, по крупицам логики и результатам множеств экспериментов верный путь был найден. В отдельно взятых лабораториях сотрудники института могли останавливать или ускорять время, независимо от того, как оно текло за пределами этих лабораторий. Но все опыты проводились над неодушевлёнными механизмами и животными. Причём то, над чем проводили эксперимент, должно было обязательно двигаться, а как ещё понять, что время внутри течёт иначе, чем снаружи. Впрочем, под движением должно было понимать не только перемещение в пространстве. Диффузия, изменение цвета, рост – всё это создавало результаты тех или иных опытов. Картины порой были очень интересные. Ведь забавно видеть как животное, допустим, это собака, медленно, очень медленно, подходит к миске и медленно же начинает лакать из неё воду. А брызги с её пасти с той же неспешностью разлетаются, вернее, грациозно расплываются вокруг миски. Длинная рыжая шерсть лохматыми волнами медленно колыхалась в пространстве, когда псина встряхивалась после душа. Время замедлено, и движения становятся растянутыми. Или та же собака носится по комнате как угорелая с немыслимой скоростью в тот момент, когда время в лаборатории, где она находится, запущено быстрее, чем обычно. Но случались и прецеденты: один раз время ускорили так быстро, что подопытный кролик, милое серое созданьице с забавным пушистым хвостиком, состарился, умер и протух за считанные секунды. Уже тогда стоило вспомнить Мартовского Зайца и Болванщика. Вспомнить о том сказочном предостережении, что время может и обидеться. Но человек не хочет верить предостережениям – он хочет двигаться вперёд.

Всё были опыты над животными. А надо было понять, как возможность управления временем влияет на людей. Надо было описать процесс изнутри, познать, не повредит ли изменение времени испытуемым. И только люди, прошедшие через подобные опыты, могли бы с уверенностью сказать, что безопасно, а что нет. Знать это было необходимо по многим причинам. Ведь поместив, скажем, больного в подобную камеру, можно замедлить время, и он дождётся, пока смогут собрать средства на лечение, а болезнь за это время не будет прогрессировать. Ведь ему внутри будет казаться, что прошло не более, скажем, минут десяти, а во внешнем мире пройдёт и год, и два, да сколько будет нужно. Это лишь один из примеров необходимости, а были и ещё разные идеи. Некие остряки даже предложили замедлить внутри время, когда двое будут целоваться, а снаружи зафиксировать всё, как рекорд самого долгого поцелуя.

В пылу споров и тихих обсуждений было принято, наконец решение об опыте над людьми. Разумеется, это должны были быть добровольцы. Пять мужчин и четыре женщины (пятая испытуемая в последний момент отказалась, а подготовить, как психологически, так и профессионально следующую кандидатуру не было уже возможности) зашли в лабораторную комнату. Каждому из членов эксперимента присоединили датчики, чтобы следить за их состоянием, после чего все остальные покинули помещение. Эксперимент начался. Памятуя о произошедшем с кроликом, время внутри лаборатории решено было пустить медленнее. Таким образом, по условиям эксперимента, внутри должно было пройти всего три часа, а во внешнем мире пять суток.

Одна из стен лаборатории была сделана сплошь стеклянной, и можно было видеть всё происходящее внутри. И напротив стекла на стену повесить часы и секундомер, отмеряющий длительность эксперимента внутри, для наблюдения. Причём и все приборы, измеряющие время, были представлены в разных вариантах: механические, электронные – попутно проверялась разница в их работе.

И каков был ужас тех, кто находился снаружи, когда в расчётное время секунды на секундомере и на часах внутреннего мирка не изменились. Никто не мог понять, что происходит. А люди внутри комнаты, молча и неподвижно сидя в своих креслах, в упор смотрели на тех, кто пытался понять, что же происходит. Все засуетились и нервозно стали проверять показания приборов, но всё протекало в обычном режиме. И только спустя четыре часа часть кристаллов дисплея электронного секундомера стала медленно гаснуть, а другие стали загораться. Тонкая стрелка механических плавно переползла на новое деление. Внутри прошла всего одна секунда. Ясно стало всё, и многие тут же просчитали длительность эксперимента. Он должен был закончиться через пять лет. И никто не знал, что произойдёт с людьми внутри, если его прервать досрочно. Были различные предположения, рассматривались тестовые прерывания прочих экспериментов, проводимыми над животными. Вроде бы всё должно было быть в порядке. Но остановить начатое так никто и не решился…

Игорю и Лизоньке было разрешено посещать институт и приходить наблюдать за тем, что происходит за стеклянной стеной. К тому моменту, как они смогли получить доступ в лабораторию, люди внутри уже совершили некоторые движения. Впрочем, все они вглядывались в окно изнутри, кто-то даже показывал пальцем. Должно быть, им виделись мелькающие образы за стеклом, мелькающие слишком быстро для того, чтобы понять, что же всё-таки происходит. И людей внутри это смущало, если не настораживало. Теоретически они должны были видеть всё несколько медленнее. Впрочем, возможно, что им виделась всего лишь цветная переливающаяся муть. Ибо человеческий глаз мог и не успевать за скоростью движений за стеклом. В первое же посещение Лизонька, увидев женщину с фотографии, что была прикреплена к пульту управления «Водовоза», увидев свою мать, сидящую совершенно неподвижно и никак не реагирующую на её появление, бросилась к стеклянной стене и стала бить по ней ладонями. Она кричала во всё горло: «Мама, мама, мамочка!» И несколько секунд все вокруг стояли в полном оцепенении, не зная, что предпринять. А маленькая девочка всё плакала, зовя свою драгоценную мамочку. Истеричные крики пугающе разносились по коридорам. И люди вокруг лаборатории в изумлении и нерешительности останавливались и пытались понять, откуда идёт крик ребёнка. Наконец, Игорь опомнился и, схватив свою дочь, выскочил в коридор. Лиза ещё какое-то время билась в его руках, но вскоре затихла и, обняв его, лишь тихонько всхлипывала, приговаривая: «Мама, мама, мамочка». Женщина за стеклом в быстром мельтешении, скорее всего, за время эксперимента свою дочь могла и разобрать.

С тех пор минуло два с половиной года. Игорь посещал лабораторию в одиночестве, просто для того, чтоб убедиться, что его жена жива, и всё протекает, как и прежде.

Периодически, сидя в кресле за спиной учёных и лаборантов, контролирующих процесс, и глядя в любимые глаза, Шверцев чувствовал, как на него волной накатывали воспоминания о прошлом. Почему-то самым ярким из них было о том, как поздней зимней ночью, когда они, живя на съёмной квартире, уложили новорождённую Лизочку спать, а сами тем временем пили чай. Тогда, во время беседы, Софья, обладая более острым слухом, вдруг вся как-то напряглась и прислушалась. Игорь тоже насторожился. Из коридора послышался лёгкий звон бубенцов. Кто-то или что-то приближалось к ним из темноты.

– Кот!

Жена, подскочив со стула, кинулась к худому полосатому животному. Оно вошло в комнату совершенно спокойным шагом («Как к себе домой», – промелькнула в голове Шверцева мысль.) и направлялось, к шкафу с книгами. Но было поймано.

– Это, наверное, соседский кошак?

– И что теперь? Шастать по нашему коридору? И как он к нам попал? – возмущению возлюбленной не было предела.

И Софья недолго думая прошла к выходной двери, отперла её и вышвырнула бедную, ничего не понимающую животину на лестничную площадку. Печально звякнул бубенчик, но закрывшая дверь не пропустила мявкающего кота обратно в квартиру.

Чуть позже они поняли, что пушистый зверюга забрался к ним с козырька подъезда через кухонное окно, так как окно квартиры, где он обитал и куда он обычно запрыгивал, оказалось на тот момент запертым. Видимо, хозяева просто забыли про своего питомца.

Всплывали в голове Шверцева и другие воспоминания, но это почему-то было самым дорогим. Обручальное кольцо с пальца он давно уже снял. Так задавали меньше вопросов, думая, что мать девочки просто умерла и, считая Игоря вдовцом, стеснялись лишний раз любопытствовать. А Лизонька иногда грустила по маме, но ждала, что та вот-вот вернётся домой, и всё будет хорошо. Лишь иногда она, просыпаясь от какого-то ночного кошмара, плакала лёжа в кровати, причитая: «Мама, мамочка, мама».

***

«Водовоз» уже два часа шёл над трассой, руководствуясь командами автопила. Эта часть дороги была одной из наиболее скучных. Впрочем, это была не дорога. Грузовозам на антимагнитных подушках не нужны были дороги, для того чтобы преодолевать расстояния. Они мягко парили над землёй. Но для улучшения их управления, в некоторых местах земной поверхности были установлены так называемые маяки. Небольшие передатчики, напоминающие буи на море. Сигналы от передатчика поступали на транспорт, и автоматика автопилота вела «Водовоз» по размеченному маршруту. Правда, пилоты вынуждены были оплачивать ремонт и обслуживание передатчиков. Но, с другой стороны, не было излишней неразберихи и столкновений на станциях, поскольку маяки регулировали движение и заходы на посадку. Стоило одному транспорту задержаться, и все идущие за ним так же мгновенно прекращали движение, удерживаемые соответствующими сигналами маяков.