Read the book: «Уральский Монстр. Хроника разоблачения самого таинственного серийного убийцы Советского Союза. Книга I»
© Алексей Ракитин, 2022
ISBN 978-5-0059-0637-3 (т. 1)
ISBN 978-5-0059-0633-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Книга I. Июль 1938 г. – сентябрь 1939 г.
Иногда складываются ситуации, в которые лучше не попадать.
Порой встречаются люди, с которыми лучше не иметь дела.
А есть истории, которые лучше никогда не рассказывать. Но они рассказывают себя сами.
История похищений и убийств маленьких детей, случившаяся в Свердловске в 1938—1939 гг., как раз из таких. Она застрянет в голове, как ржавый гвоздь в кровельном железе, она будет приходить на ум долгие недели и месяцы, лишая покоя и бередя душу своими загадками и умолчаниями.
Эта книга не сделает читателя счастливым, напротив – она убьет его время, высушит разум и заставит страдать. И потому вечно спешащему человеку, отягощенному суетой и бытом, лучше даже не начинать чтение. Поскольку перелистнув эту страницу, вы уже не остановитесь.
Эта история себя расскажет…
Глава I. Предвестие кошмара: убийство на Первомайской
Герда Грибанова исчезла вечером 12 июля 1938 г. прямо из двора дома №19 по улице Первомайской города Свердловска, в котором проживала. Душным июльским вечером подвижная и самостоятельная девочка – а ей только месяца не хватало до полных 4 лет – играла у крыльца, забегая время от времени в дом попить воды или взять другую игрушку. Её старшая сестра Ираида, 5 лет, чувствовала себя неважно после удаления зуба и лежала с температурой в кровати, так что компании у Герды в тот вечер не было.
Девочки хватился дед, Михаил Андреевич Грибанов, и произошло это примерно в 21:20. Тревоги он не поднял, а поначалу принялся за поиски внучки в одиночку – этот нюанс, кстати, сильно насторожил в последующем правоохранительные органы.
Дом №19 по улице Первомайской представлял из себя Г-образную постройку, составленную фактически из двух деревянных зданий – одно- и полутораэтажного. Последнее имело высокий чердак, заставленный имуществом, вынесенным жильцами снизу. В одноэтажной части дома, имевшей площадь 147 кв. м, проживали, согласно данным паспортного стола, 18 человек, в полутораэтажной на площади 110 кв. м – 15. Во дворе располагался небольшой флигель площадью 22 кв. м, там были прописаны еще 3 жильца. Как видим, по одному адресу фактически находились 3 постройки, в которых проживали 14 семей (36 человек). Помимо упомянутых зданий вглубь квартала широкой лентой уходил большой сад с огородом и мелкие надворные постройки: дровяной сарай, уборная, пустовавшая в то время конюшня. Скажем прямо, там было где потеряться. Как Михаил Андреевич искал пропавшую внучку, сказать затруднительно, вполне возможно, что он принялся за поиски много позже того времени, на котором впоследствии настаивал. Родители девочки – Пётр Михайлович и Варвара Степановна Грибановы – в тот день около 19 часов вечера отправились в театр, так что они не могли ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. По возвращении после полуночи из театра, примерно в 00:20 13 июля, они увидели деда стоящим перед домом и разговаривающим с одним из соседей. Михаил Андреевич сказал сыну об исчезновении Герды, и именно это время следует считать достоверно установленным моментом начала поисков.
Карта г. Свердловска 1947 г. (городская и Сталинского района). Точка «1» – место проживания в 1938 г. семьи Грибановых в д.19 по ул. Первомайской.
Пётр Грибанов в поисках дочери метался по двору, саду и улице до 03:30. Отдохнув немного, он продолжил поиски; в утренних сумерках отец ещё раз тщательно осмотрел сад и, не найдя ничего подозрительного, направился во 2-е отделение Рабоче-Крестьянской милиции (РКМ) с твёрдым намерением подать заявление об исчезновении дочери. Правда, во 2-м отделении заявление от отца принимать не стали, но направили в детскую дежурную комнату, где Грибанова выслушали и пообещали зарегистрировать его обращение.
Запомним, кстати, эту весьма необычную любезность свердловских милиционеров и не станем раньше времени восхищаться их деликатностью и готовностью помочь чужой беде. Как выяснилось позже, никто ничего в детской комнате милиции регистрировать тогда не стал и разговоры об исчезновении девочки так и остались разговорами. Как увидим из дальнейшего, доблестная советская милиция к сообщениям об исчезновении детей относилась весьма равнодушно и начинала изображать лихорадочную деятельность только после обнаружения трупов. Отказ гражданам в регистрации их обращений являлся одним из самых эффективных способов фабрикации положительной статистики. История эта, увы, типична для советской поры. Не особенно помогло Петру Грибанову в этой ситуации и то обстоятельство, что он имел некоторое отношение к органам внутренних дел – работал прорабом 5-го стройучастка Стройотдела АХО свердловского Управления НКВД, и хотя фуражки с малиновым околышем не носил, всё же до некоторой степени являлся для милиционеров «своим» человеком. Да и знакомства имел кое-какие.
В общем, Петра Грибанова выслушали, пообещали «отработать» его заявление, но на самом деле никто ничего делать в те дни не стал.
Как показывает мировая практика, поиск похищенных детей наиболее эффективен в первые 24 часа с момента их исчезновения. Тому есть несколько причин, и важнейшие из них – свежесть следов на месте похищения и яркость воспоминаний возможных свидетелей. Но, как известно, мировой опыт советским правоохранителям не писан, поэтому они в большинстве случаев первые трое суток с момента исчезновения человека вообще игнорировали всякие обращения родственников, да и в последующем не особенно активничали.
В данном случае произошло то же, что и обычно, то есть ничего. Никто из милицейских руководителей не послал кинолога с собакой к дому, никто не озаботился опросом соседей.
После посещения милиции Петр Грибанов помчался на работу, ибо начинающийся день был рабочим, средой. (Правда, в этом месте необходимо сделать небольшое пояснение – во второй половине 1930-х гг. рабочая неделя была не 5-дневной с двумя выходными, как сейчас, а имела график «четыре рабочих дня, пятый – выходной». Причем на разных предприятиях отсчет рабочих дней велся по-разному, поэтому очень часто выходные дни не совпадали даже у членов одной семьи. Эта чехарда немало попортила крови советским людям, которые жаловались на нее во все инстанции от газет и профсоюзов до Политбюро ЦК ВКП (б). В последующем мы по мере необходимости будем особо пояснять, ведется ли речь о выходном дне или рабочем, поскольку для очень многих советских людей той поры суббота и воскресенье являлись рядовыми буднями.)
Руководство, узнав о ночном происшествии, разрешило Петру взять отгул, и тот продолжил поиск дочери. В 09:30 он уже был на вокзале, где расспрашивал людей о 3-летней девочке по имени Герда. В 18 часов валившийся с ног от усталости отец вновь появился на пороге 2-го отделения милиции, рассчитывая уговорить милицейское руководство заняться-таки поисками дочери. Его вежливо выслушали и отправили домой набираться сил.
На следующий день из Свердловска уехал Михаил Андреевич Грибанов, 69-летний дед пропавшей девочки. Жил он в Челябинской области, в селе Черемховое Каслинского района, считался колхозником – хотя какой из него работник в таком-то возрасте? – к сыну в город приезжал раз в год. До этого приезжал в июне 1937 г., теперь вот – в середине июля. С собою в деревню Михаил Андреевич повез Ираиду, старшую внучку, что, в общем-то, понятно: чего ей в городе сидеть летом?
Герду Грибанову утром 16 июля нашел 12-летний Вася Молчанов, проживавший по соседству, в доме №111 по улице Мамина-Сибиряка. Вместе с другом он зашел во двор дома №115, который имел сад, граничивший с садом дома №19 по Первомайской. Мальчишки, по-видимому, намеревались провести ревизию соседских огородов. Впрочем, намерения их сейчас не имеют ни малейшего значения, важно лишь то, что они проникли в сад дома №19 и Вася полез в густые кусты черёмухи. А там на земле он увидел прикрытый лопухами и одеждой труп голой девочки… Это была Герда.
Место обнаружения трупа Герды Грибановой, вид из двора в сторону надворных построек. Фотография сделана поздней осенью 1939 г спустя почти полтора года со времени совершения преступления. Сложно сказать, насколько правильно фотограф выбрал точку съёмки, поскольку визуально от кустов черёмухи до построек гораздо ближе, нежели это указано в рапорте. Скорее всего, фотограф знал, что надлежит фотографировать, но небрежность была допущена при составлении рапорта летом 1938 г.
Сообщение об обнаружении мёртвого ребенка поступило в милицию в 12 часов. Осмотр места проводил оперуполномоченный Неволин. Согласно его рапорту на имя начальника 2-го отделения РКМ Суворова расстояние от кустов черемухи до дома №19 по Первомайской составляло от 80 до 100 м. Тело убитой девочки было покрыто детским пальтишком коричневого цвета и замаскировано листьями лопуха. Под пальто оказались детали одежды жертвы – бюстгальтер малого размера, трусики, платье, детские чулки. Возле головы трупа стояли хромовые детские ботиночки. Но отнюдь не эта «инсталляция» из одежды и обуви жертвы оказалась самой отвратительной и пугающей находкой. С левой стороны детского трупика убийца уложил отрезанные части тела – правую руку и часть правой ноги от колена вниз. Тело находилось в положении «лицом вниз» и когда его перевернули, стало ясно, что оно сильно изуродовано ударами ножа.
О находке детского трупа стало быстро известно окрестным жителям, а поскольку события разворачивались в середине дня, то за действиями милиции следило несколько десятков человек. Как стало известно два года спустя, среди зевак находился и убийца, внимательно наблюдавший за тем, как носилки с останками были погружены в автобус и увезены в морг 1-й городской больницы. О потребности убийц возвращаться к месту совершения преступления известно давно, и потому полицейские во многих странах мира переписывают фамилии любителей таращиться на кровь и трупы, причём записывают всех, стоящих в толпе, никому не дают уйти, но советская милиция такими премудростями себя не утруждала, а потому имя изувера ни в какие оперативные документы не попало. Преступник, находившийся в толпе зевак, не привлёк к себе ни малейшего внимания, и то, что он остался не узнан и не замечен, с неизбежностью обещало продолжение кошмара.
Судебно-медицинское исследование трупа Герды Грибановой было проведено на следующий день после обнаружения, т.е. 17 июля. С содержанием этого документа, не очень приятного для чтения, но совершенно необходимого для правильного понимания случившегося, следует ознакомиться самым внимательным образом. На страницах этой книги судебно-медицинские документы будут цитироваться и комментироваться не раз – это специфика жанра документальной криминалистической реконструкции. Понимание особенностей травмирования жертв способно многое сообщить о преступнике и преступлении, кроме того, позволит лучше понять логику действий следственных работников, увидеть их ошибки и успехи. В общем, медицинские документы являются совершенно неотъемлемой частью повествования, без которой изложение этой истории будет страдать очевидной неполнотой.
Итак, что же показало судебно-медицинское исследование трупа Герды Грибановой? Эксперт Сизова при описании состояния тела обратила внимание на следующие значимые детали: волосистая часть головы густо выпачкана кровью, цвет трупных пятен «фиолетово – грязный», располагались они на задней поверхности и боковых сторонах туловища. Это означало, что в течение первых 12 часов с момента смерти тело девочки находилось в положении «лежа на спине». Трупное окоченение полностью разрешилось (окончилось), что до известной степени указывало на давность убийства не менее двух суток. Эксперт обнаружила, что «заднепроходное отверстие широко зияет и свободно пропускает два пальца в перчатках». Упоминание перчаток в данном контексте неслучайно: дело в том, что тогда не существовало тонких латексных перчаток и патологоанатомы в своей работе использовали перчатки из толстой и грубой резины. То, что ректальное отверстие оказалось сильно расширенным, причем без разрывов прямой кишки, наводило на мысль о половом акте, совершенном с трупом. Не менее важным оказалось и другое наблюдение эксперта Сизовой: «отверстие во влагалище пропускает конец мизинца». Это означало, что погибшая девочка не подвергалась изнасилованию в традиционной форме. На коже подошв отмечена мацерация («банная кожа») – это могло быть следствием пребывания тела либо в воде, либо в избыточно влажном месте, где надолго могла задержаться дождевая вода или роса. Всё тело оказалось покрыто массой мелких червей. Эксперт не разъяснила, идет ли речь о личинках мух или настоящих червях. Между тем эта деталь была бы важна, и чуть ниже нам ещё придется вернуться к этому вопросу.
При внешнем осмотре были выявлены следующие телесные повреждения (см. анатомическую схему):
– на лбу спереди слева четыре резаных раны с ровными расходящимися краями от 0,5 до 2,0 см (позиция 1 на анатомической схеме);
– на правом виске две резаных раны длиною до 6,0 см, расстояние между ними 2,0 см (поз.2);
– у левого уха аналогичная рана длиной 3,0 см (поз.3);
– на носу рана до 6,0 см, по глубине проникающая до остова носа (поз.4);
– в области правого виска обдир кожи с кожным лоскутом до 3,0 см (поз.5);
– резаная рана, переходящая от срединной линии подбородка на шею и верхний край грудной кости (поз.6);
– на шее опоясывающая рана, достигающая позвоночника (поз.7);
Анатомическая схема с указанием телесных повреждений, причиненных Герде Грибановой.
– от верхнего края грудины резаная рана вниз, причем грудная кость разрезана на две части. Края разрезов грудной кости гладкие и ровные (поз.8);
– на передней брюшной стенке две раны, расходящиеся от пупка к правой и левой сторонам паха. Передняя брюшная стенка вскрыта. Кожно-мышечная рана переходит на лобковую область и достигает входа во влагалище (поз.9);
– на правой половой губе две раны длиною 3,0 и 4,0 см (поз.10);
– правая рука в плечевом суставе полностью отделена, края разрезов неровные (поз.11);
– на отрезанной правой руке в верхней трети плеча рана длиною 3,0 см (поз.12);
– часть правой ноги от колена вниз отделена (поз.13);
– на левой голени спереди в средней трети кровоподтек размером 1,0 * 1,5 см (поз.15);
– в нижней трети левого бедра с наружной стороны кровоподтек 2,0 * 2,0 см (поз.14);
– мизинец левой стопы отсутствует. Из текста акта №877, подписанного Сизовой, невозможно понять, идет ли речь о давней ампутации пальца или еще одном ранении, полученном во время фатального для жертвы нападения (поз.16).
При внутреннем осмотре эксперт зафиксировала следующие существенные для следствия детали:
– в теменной области 5 ран, пробивших кости черепа. Именно эти ранения и дали то обильное кровотечение, на которое Сизова обратила внимание при внешнем осмотре;
– правая височная область несколько гиперемирована, то есть наполнена кровью и отечна;
– мозговое вещество желеобразной консистенции грязно-серого цвета. Это наблюдение указывает на степень далеко зашедшего разложения;
– в правой височной области небольшое количество жидкой крови;
– в околосердечной сумке примерно 15 граммов мутной крови, сердце грязно-бурого цвета;
– желудок пуст;
– края заднепроходного отверстия растянуты и гладкие, без трещин;
– девственная плева выражена в форме валика, повреждена вследствие ранения половых органов.
После проведения внутреннего осмотра крышка черепа, грудная кость, влагалище, прямая кишка с заднепроходным отверстием изъяты.
По мнению Сизовой, причиной смерти явился паралич сердца, вызванный внедрением осколков кости черепа в твердую мозговую оболочку и вещество мозга. Смерть наступила быстро, но не моментально. Сначала преступник нанес удар тупым предметом в правый висок, затем, когда девочка упала, последовали удары ножом в лицо. Убийца использовал нож, имеющий лезвие с односторонней заточкой. Основные повреждения причинены посмертно. Половой акт в традиционной форме не мог иметь места, однако состояние заднепроходного отверстия и прямой кишки указывает на возможность полового акта в посмертном состоянии.
Последующее исследование мазков, взятых из влагалища и прямой кишки, не привело к обнаружению сперматозоидов. Строго говоря, это ничего не доказывало и не опровергало – презервативы в Свердловске того времени свободно продавались, и это, кстати, зафиксировано в материалах расследования.
К сожалению, эксперт в своем заключении не указала на несоответствие трупных пятен тому положению тела, в котором оно было найдено. Сначала (не менее 12 часов с момента наступления смерти) труп находился в положении «лежа на спине», но затем кто-то его перевернул. Также не последовало разъяснений со стороны эксперта относительно червей, обнаруженных на теле во множестве. Личинки мух и настоящие земляные черви отличаются друг от друга и развиваются в различных условиях: для первых нужен приток воздуха, для вторых – нет. Поэтому если судмедэксперт действительно увидел червей, то можно было заподозрить закапывание тела. Последнее, кстати, хорошо согласовывалось с обнаруженной мацерацией, наличие которой Сизова тоже никак не прокомментировала (впрочем, для полноты картины заметим, что мацерация могла образоваться и при нахождении тела под листьями лопуха в условиях сырости и отсутствия циркуляции воздуха).
Через неделю, изучая в лаборатории изъятые в ходе экспертизы биологические объекты, Сизова сделала чрезвычайно важное открытие – она обнаружила, что в крышке черепа находится… отломанный в момент нанесения удара кончик ножа! Он до такой степени крепко сидел в кости, что был почти незаметен и догадаться о его присутствии можно было лишь при тщательном ощупывании. Быстро достать драгоценную улику не удалось, и судмедэксперту Сизовой пришлось изрядно попотеть, чтобы ее извлечь с минимальными повреждениями черепной крышки, которая также являлась важной уликой.
Обломанный кончик ножа, которым убийца наносил удары в теменную часть черепа Герды Грибановой, был обнаружен совершенно случайно. Судмедэксперт Сизова, проводившая вскрытие тела, его банально не заметила, но её заинтересовал череп, как потенциальный экспонат музея судебно-медицинской экспертизы, который как раз в конце 1930-х гг. стал создаваться в Свердловске руководителем Лаборатории СМЭ Урусовым. Сизова отпилила крышку черепа и оставила его у себя для последующей обработки. Прошла почти неделя – точнее, 6 дней – пока у судмедэксперта дошли до будущего экспоната руки. Герду Грибанову, кстати, за это время уже успели похоронить… Очищая внутреннюю поверхность черепа, судмедэксперт к своему немалому удивлению нащупала пальцем кончик ножа, застрявший в толще кости. Обломок почти невозможно было увидеть – он весь находился в кости. Извлечь его руками не представлялось возможным, пришлось использовать инструмент и частично разрушить прилегающую кость. Зато следствие обогатилось ценнейшей уликой – теперь обнаружение ножа, которому соответствовал обломанный кончик, гарантированно доказывало причастность подозреваемого к преступлению. Нам ничего неизвестно о размерах обломанной части лезвия, к сожалению, никто из причастных к расследованию лиц не потрудился зафиксировать соответствующие измерения, но кое-какие прикидки на сей счёт сделать можно. Если считать, что обломанное лезвие принадлежало карманному перочинному ножу, то его ширина должна была составлять 8—10 мм. В таком случае длина обломанной части равна приблизительно 45 мм. Хотя в следственных документах этот обломок называется «кончиком ножа», правильнее считать, что лезвие сломалось в середине или даже ближе к своему основанию. Запомним эту деталь – она очень важна в нашем повествовании и пресловутый «обломанный кончик» в последующем ещё будет не раз нами упоминаться.
Прежде чем перейти к изложению процесса розысков убийцы, сделаем небольшую паузу и попытаемся с точки зрения современных представлений оценить картину, зафиксированную документами 1938 г. Это совершенно необходимо для лучшей ориентации читателя в последующем шквале криминалистической и судебно-медицинской информации, ее будет в этой книге много. К сожалению, место обнаружения тела Герды Грибановой никто из сотрудников уголовного розыска не потрудился сфотографировать, хотя теоретически работники следственных органов в то время уже прекрасно знали о том, что «ложе трупа» является источником весьма ценной информации. Криминалистическая фотография активно развивалась в дореволюционной России, фотолаборатории с качественным специальным оборудованием существовали при отделах сыскной полиции более чем в ста городах империи. Курс криминалистической и судебной фотографии преподавался в школах Рабоче-Крестьянской милиции как один из важнейших профильных предметов уже с начала 1920-х гг. Поэтому нельзя сказать, что сотрудники свердловского уголовного розыска не понимали важности фотографирования. Понимать-то они, может, и понимали, да только не фотографировали… Впрочем, как станет ясно из дальнейшего, такого рода небрежность в работе являлась отнюдь не самой серьезной проблемой советской милиции.
Итак, что же сказать об убийце и совершенном им преступлении, опираясь на данные протокола осмотра места обнаружения трупа и результаты судебно-медицинской экспертизы тела Герды Грибановой?
1) Место обнаружения трупа, по-видимому, не являлось местом убийства. Преступление было очень кровавым. Учитывая, что убийца нанес серьезные прижизненные ранения и отделил конечности, кровопотеря должна была составить около 3/4 литра, это разумная, отнюдь не чрезмерная оценка. В протоколе осмотра места обнаружения трупа ничего не сказано об обнаружении на окружавших тело густых растениях следов крови, а это означает, что их там не было. В пользу этого предположения говорит и уверенность Петра Грибанова, отца девочки, в том, что тела не было в том месте, где его нашли, ни в ночь на 13 июля, ни в тот же день позже (он дважды осматривал эти кусты, в том числе и с собакой). Это означает, что девочка была убита в другом месте – так, кстати, и не найденном органами следствия, – и принесена в кусты черемухи спустя значительное время с момента совершения преступления.
2) Первые 12 часов после убийства (а возможно и дольше) тело Герды Грибановой находилось в положении «лежа на спине», на что однозначно указывает расположение трупных пятен. Впоследствии телу придали другое положение, перевернув его лицом вниз. Возможно, изменение положения связано с переносом трупа из одного места в другое. Какова бы ни была причина подобного изменения, оно означает, что убийца возвращался к трупу. Это наблюдение хорошо согласуется с предположением судмедэксперта Сизовой о посмертном половом акте; убийцы-некрофилы действительно склонны возвращаться к телу жертвы для совершения повторных половых актов и делают это порой не один раз.
3) Чрезмерная жестокость убийцы, выходившая за всякие рациональные границы, свидетельствовала о том, что страдания жертвы являлись для него не средством добиться подчинения, а целью нападения. Его половое возбуждение напрямую было связано с ощущением своего всевластия и причиняемым страданием. Западные криминологи относят таких сексуальных убийц к категории так называемых дестройеров (от англ. destroyer – разрушитель), в советской криминологии тех лет их называли «садисты-разрушители». Дестройеры обычно не осуществляют половых актов с жертвами, ограничиваясь причинением тяжких, обезображивающих ранений. Сексуальную разрядку во время нападения они получают посредством мастурбации, коитус, то есть непосредственное совокупление с жертвой, не является целью посягательства. То, что в описанном случае убийца продемонстрировал весьма несхожие модели поведения, характерные как для некрофила, так и убийцы-дестройера, наводит на мысль о действиях двух человек. Хотя один этот довод не может быть признан достаточным для уверенного заключения о вовлеченности в преступление более чем одного человека, тем не менее его следует запомнить; в дальнейшем мы увидим, что подобных намеков в этом деле окажется очень много.
4) Место обнаружения трупа до известной степени представлялось упорядоченным. Тело девочки, предметы её одежды и обувь были прикрыты пальто и замаскированы листьями лопуха. Понятно, что детское пальто не могло иметь большую площадь, а значит, все предметы были расположены очень компактно. Подобная упорядоченность свидетельствует о самообладании преступника. Интересно то, как были расположены предметы одежды и части тела, поскольку их не просто сбросили на грунт, а разместили в некотором порядке. Ботинки были поставлены у головы трупа слева, чуть ниже, также с левой стороны, если смотреть на тело, убийца поместил отрубленные руку и ногу. Размещение каждого из этих предметов требовало отдельного движения рукой, и то, что все они оказались с левой стороны, наводит на мысль о левшизме преступника. Это не означает, что он левша, скажем менее категорично: перед нами неявное указание на то, что подсознательно этот человек отдавал предпочтение левой руке. Возможно, он переученный левша, в те годы советская школьная программа требовала непременного обучения письму правой рукой. Конечно, можно предположить, что преступник правой рукой укладывал предметы слева от трупа, но такое допущение представляется все же не очень достоверным. Мы видим действия рефлекторные, такие, над которыми убийца вряд ли задумывался. Он оставил труп в таком виде, который казался ему оптимальным в силу каких-то внутренних потребностей, вряд ли осознаваемых. Так что предположение о левшизме убийцы не лишено здравого смысла. На этой детали сейчас тоже следует сделать акцент, поскольку в последующем нам придется к этому вопросу возвратиться с довольно неожиданной стороны.
Итак, каким же образом развивались события после обнаружения трупа пропавшей четырьмя днями ранее девочки?
Опросив жителей дома №19 по улице Первомайской и их ближайших соседей, сотрудники уголовного розыска выяснили, что убитую девочку в последний раз видела Рита Львовна Дымшиц. Ошибка со стороны свидетельницы исключалась, поскольку Дымшиц проживала с Гердой в одном доме и хорошо знала девочку. Видела она ее около 21 часа 12 июля, во вторник. Похищение Герды с большой вероятностью произошло в считанные минуты после этого, поскольку примерно в то же время через ворота во двор дома вошли и вышли несколько человек, да и по улице Первомайской ходили жители района, которых милиционерам удалось опросить. Время исчезновения ребенка и результаты вскрытия трупа – это были те исходные материалы, от которых свердловский уголовный розыск оттолкнулся в расследовании.
Утром 17 июля – в то самое время, пока в морге при 1-й городской больнице производилось вскрытие тела Герды Грибановой – её отец давал первые показания в присутствии сотрудников 1-го отделения Отдела уголовного розыска Управления Рабоче-Крестьянской красной милиции (УРО УРКМ). Пётр Михайлович подробно рассказал оперативникам о событиях 12 июля – последнего дня жизни его младшей дочери. Днём он, его отец Михаил Андреевич и обе дочери – Ираида и Герда – ходили в цирк, а вечером Пётр вместе с женою отправился в Театр музыкальной комедии имени Луначарского. Супруги ушли из дома около 19 часов, а вернулись в 00:20, то есть в то время, когда Герда уже исчезла и дед самостоятельно вел ее поиски.
Показания звучали довольно тривиально до тех пор, пока прораба не спросили о его врагах и подозрениях. Тут Пётр Михайлович оживился и выдал очень интересную информацию. По его словам, в похищении и убийстве дочери он подозревал своих соседей по дому, неких Леонтьева и Ляйцева, ранее судимых и имевших прежде с Грибановым конфликт. Тут самое время заметить, что и Петр Грибанов тоже был не без грешка по криминальной части – в 1925 г., то есть в возрасте 19 лет, он был осужден на 3 года условно по обвинению в неумышленном поджоге дома соседа в родном селе Черемхове. Правда, Петру Михайловичу вскоре удалось кассировать приговор, а затем переехать в город и даже найти работу в структурном подразделении органов внутренних дел.
Если следовать логике Грибанова, злобные соседи по дому задались целью сжить его со свету. Комната Грибановых 5 раз обворовывалась и, по мнению Петра Михайловича, этими проделками занимались его соседи. Иван Леонтьев был спекулянтом, за что его в своё время даже подвергали аресту. Прежде он служил в органах НКВД Свердловска и Челябинска, но был изгнан оттуда из-за должностного преступления и осужден за растрату. Ранее, ещё до убийства дочери, Грибанов даже написал на Леонтьева донос во 2-е отделение РКМ, в котором сообщил, что тот спекулирует растительным маслом, но Леонтьев, используя свои давние связи в милиции, вышел сухим из воды и, узнав, кто автор доноса, пригрозил Грибанову убийством.
12 июля к Леонтьеву приезжал друг. Они выпили, и ранним утром 13 числа друг уехал, что, по мнению Грибанова, было чрезвычайно странно. Он так и заявил на допросе: «Такого прежде не бывало». Наконец, Иван Леонтьев знал, что Грибанова с женою не будет дома вечером 12 июля, поскольку билеты в театр покупались по коллективной заявке и все соседи были осведомлены о предстоящей супругам культурной программе.
Не менее интересным персонажем оказался и Коля Ляйцев. Если верить словам Грибанова, 27-летний оболтус, хотя и считался «снабженцем», на самом деле руководил духовым оркестром в Управлении пожарной охраны и был судим за воровство. Отец убитой девочки на него тоже писал донос, только не в НКВД, а в прокуратуру. Причиной доноса явилось то, что Ляйцев пускал жить в свою комнату некоего Егорова, который останавливался там без прописки. После доноса и вызова Ляйцева в прокуратуру, таинственный Егоров исчез и более не появлялся, но Пётр Грибанов не сомневался в том, что Ляйцев до времени затаился и лишь выжидает удобного случая для сведения счетов.
В общем, налицо была типичная коммунальная склока. Подобные конфликты наполняли собою быт советских людей, а доносы во всевозможные инстанции – от парткомов по месту работы до пожарной инспекции – придавали весьма специфический колорит тому времени и способствовали редкостному остервенению. Михаил Булгаков, точно заметивший, что «москвичей испортил квартирный вопрос», на самом деле сильно польстил современникам. Квартирный вопрос испортил жителей не только столицы, но и всех более-менее крупных городов Советского Союза. Разрушение деревенского уклада жизни и стремительная урбанизация привели к колоссальному дефициту городского жилья, который отчасти не преодолён и до сих пор. Во время описываемых событий в крупных городах отдельные дома и квартиры имели очень-очень немногие, это были сплошь представители госпартноменклатуры и тонкая прослойка наиболее обласканной властью научной и творческой элиты. На каждой коммунальной кухне Советского Союза жили свои ляйцевы-леонтьевы-грибановы, сволочные мастера эпистолярного жанра, неистово строчившие доносы друг на друга и подозревавшие окружающих в неистребимом зломыслии.
