Read the book: «Святой Антоний»

Часть 1.

Под ногой хрустнула случайная ветка. Беринг вздрогнул и резко обернулся. Никого. Пусто до самого перекрёстка.

Он никогда не бывал в этом районе. И даже не подозревал, что подобные места существуют в его родном городе.

Это не трущобы, нет – ничего подобного. Более всего, эти ряды кирпичных трёхэтажек напоминали… игру в песочнице. (Сравнение понравилось, и Беринг улыбнулся.) Будто ребёнок лет пяти или шести смочил водою песок (вполне возможно из своего "краника"), затем насыпал из этого кирпичного (местами серого) материала холм. Прихлопал пластиковой лопаткой, выровнял, затёр все ямки и неровности, подрезал борта. Получился брикет "сливочного масла" длиною в квартал.

Хлопнула дверь, на заднем дворе показался мужик в белой майке, подтяжках и тапочках. Швырнул в мусорный бак пакет и закурил. Закурил прямо у мусорки. Курил с истеричной поспешностью, втягивая в себя дым и сигарету. Беринг опустил глаза и сделал вид, что ничего не видел. По опыту знал, что лучше на такие сцены не пялиться.

"Брикет получился отличный. Просто замечательный, – фантазировал Беринг. – И увидел творец, что это хорошо. И был вечер, и было утро. День второй: мальчишка разделил песочную "колбасу" на ровные однообразные гексаэдры… это такие геометрические фигуры, как прямоугольники, только в объёме. И увидел, малец, что это не хорошо и потерял к своей "постройке" всяческий интерес… Хорошо хоть не растоптал".

На этих домах не было балконов, не было резных аркад, или портиков, или колонн. Из украшений присутствовали только маленькие жестяные навесы над входными дверями. И вполне возможно Беринг оказался прав: архитектору не понравилась его работа.

Один из "зазоров" между домами был шире остальных. Беринг заглянул в эту щель и понял, что добрался до цели пути. Он не увидел номера дома или какого-то особого знака – просто понял. Чутьё подсказало. Чуйка в его работе значила многое.

Одноэтажный бревенчатый дом, высокий каменный цоколь, окрашенный голубой "жизнерадостной" краской. В цоколе прорезано арочное оконце (в те былинные времена, когда строилась эта хибара, заботились о красоте). На окне кованая решетка, на решетке – сумка-авоська. "Болтается, как пиратский флаг". Беринг впервые увидел подобного рода сумку, но сразу узнал её – мать рассказывала, когда была жива.

Беринг наклонился и постучал в стекло. Через некоторое время в глубине жилища мелькнула тень, и водянистые глаза рыбы "всплыли к поверхности". Рыба смотрела не более секунды, кивнула и сделала пальцами знак: "Скоро буду. Не суетись".

– Куда пойдём? – спросил Беринг.

"Рыба" равнодушно пожал плечами. Мол, тебе нужно ты и решай. Он явно не стремился к беседе.

– Обычно ты, где бухаешь? – забросил удочку Беринг, и оказался прав – Рыба оживился.

– По-разному. Если с бабками подсос, то дома, с соседом. – Рыба громко икнул и с опозданием прикрыл рот ладонью. – А если при деньгах то иду к "Дюше".

– Пошли, – сказал Беринг, не уточняя куда.

"Дюша" оказалась пивной разливухой в двух кварталах на север, почти уже в пригороде. Над входом заведения висела табличка "Чуткий кавалер". Когда-то здесь торговали парфюмерией, и владелец магазина таким изысканным названием стимулировал мужчин делать покупки. Потом в магазине произошёл революционно-эндогенный ребрендинг: вместо множества стоек с разнообразными флаконами установили одну стойку с рядом однообразных разливных "гусаков", пространство зала наполнили духовным содержанием – столиками и стульями.

Дела пошли бойчее.

Значительно.

Беринг спросил, почему "Дюша"?

– Всё просто, – ответил Рыба и запустил губы в кружку

Пил долго… бесконечно долго… закрыв глаза и постанывая от блаженства. Так, вероятно, пьёт старая лошадь стоя у колодца. Надеясь, что день скоро закончится, и не нужно будет идти на работу.

Противнее всего в Рыбе, в этом… слово "человек" застревает на языке, когда я пытаюсь применить его к этому потрёпанному, засаленному… человеку. Всё же человеку.

Запах. Хуже всего был запах. Смесь давно немытого немолодого тела вкупе со вчерашним (позавчерашним, поза-позавчерашним и так далее до бесконечности) перегаром.

Я хлебанул сразу полкружки, надеясь, что хмель отобьёт обоняние. Так и получилось: остальные несущественные запахи отошли на задний план, мой нос примирился с действительностью.

– Так почему, "Дюша"? – повторил вопрос.

– Бэкроним. Два слога: "дю" и "ша". Дю – душевный. Ша – шевалье. Смекаешь? Нет? Херово. Ты, парень, туповат. – Он жеманно нахмурился. После первой кружки его здоровье (после вчерашнего) значительно поправилось. – Душевный, это какой?

Я пожал плечами: – Какой?

– Душевный, это чуткий.

– Я понял. Шевалье – это рыцарь.

– Вот именно. Всё просто.

Рыба мелко засмеялся, похрюкивая и потряхивая засаленными кудряшками. Удивительное дело, вся передняя половина его головы была лыса, словно коленка буддистского монаха. А с "пояска" на затылке свисали длинные густые чёрные кудряшки без малейших признаков седины. Будто Господь погладил его по голове всемогущей своей рукой, и сдвинул волосы назад.

Рыба заявил, что в этой дыре подают отличное пиво. Стряхнул со щеки (со щетины) пену и сказал, что настала очередь рассказывать Берингу. То есть мне.

– Откровенность за откровенность. Мою лав-стори ты уже слышал, иначе бы не пришел. Давай послушаем твою. Что? Тебя он тоже поимел?

– Нет… Не думаю…– быстро ответил я и засомневался: "Необычная точка зрения. Под таким ракурсом я не рассматривал наши отношения". – Очень надеюсь, что нет.

– Понимаю, – подмигнул Рыба. – Начинай исповедоваться, сын мой.

Не в моих правилах чесать языком. Не в моих. И вообще по жизни, и тем более за свою работу – таким уж я уродился. Помните песню: "Уж таким я на свет народился, уж таким меня мать родила"? Не помните? Ну и ладно, не страшно. Не многое вы потеряли.

Я не болтун, но лишь только я услышал предложение рассказать свою историю – дьявольский огонёк зажегся внутри меня.

Поделиться… честнее сказать, выплеснуть накопившуюся гниль… Едва я понял, что такое возможно, как в тот же миг твердо знал – меня теперь не остановить. Это как самосвал с песком (кажется, я уже что-то говорил о песке?). Если кузов поднят, и масса скользнула вниз, она вывалится в любом случае. Хотите вы этого или нет. Сила тяжести позаботится.

"Лучше ему, чем кому-то другому", – подумал практично.

Исподтишка прощупал Рыбу глазами. Внимательно прощупал. И клянусь, в этот момент я почти любил его. Его потрёпанное пальтишко, морщинистое лицо, засаленный ворот рубахи и ухмылку. Что там ухмылку, даже – вы не поверите! – его запах казался мне приемлемым.

"Ему я могу исповедоваться, – подумал. – Такому чудиле вряд ли кто-то поверит. – Вот за что я любил его. – Даже если он растрезвонит мою историю по всему Белому Свету".

– Давай парень! Это, как в сексе, больно только в первый раз. Потом тебе понравится, и ты даже поймаешь кайф. Думаешь, откуда берутся мазохисты? – Он хихикнул. – Это мы с тобой.

– Пошел ты!

– Ага, – согласился он. – Выступаю немедленно. Авангард с арьергардом поставлю в известность. Предупрежу командиров генерального штаба. Ха-ха. Разве ты не за этим пришел?

Надо отдать ему должное, соображал он неплохо. Даже с учётом многомесячного беспробудного пьянства.

Из заднего кармана Рыба извлёк фляжку, плеснул в мою кружку несколько капель прозрачной жидкости. Столько же влил себе.

– Что это?

– Очищенный ацетон. Медицинский. Расслабляет мышцы, обостряет ум.

Я сказал, что не буду пить эту дрянь.

– Как хочешь, – ответил он равнодушно.

– Ладно, слушай… это случилось на третьей или четвёртой доставке… не помню точно…

…Пришлось потереть лоб и напрячься, но я так и не вспомнил. Детали начинали ускользать из памяти. Рыба сказал, что это нормально и не критично: "Излагай суть, детали проявятся позже. Так всегда бывает".

– Суть, – повторил я и задумался. – Суть в том, что на той доставке заказчик пожелал встретиться в ресторане "Гранд Будапешт". Эта кашеварня, ты наверняка знаешь, расположена в самом центре Сити. На пересечении улицы Магомедова и Коммунистического проспекта. Неслабо, правда?

Рыба согласно кивнул, заметил, что в "Гранд Будапеште" замечательно готовят куриный паприкаш. "Готовили, во всяком случае. И гуляш у них неплох. По-венгерски. Если запивать его минеральной водой".

Хм… оказывается, он не всегда был алкоголиком. Впрочем, чего я ожидал? Когда-то он был ведущим инженером, почти пророком… но обо всё по порядку.

– Гуляш-муляш-паприкаш… я ничего этого не попробовал.

В голове постепенно просыпались картины той доставки. Появлялись детали. Как будто оператор подкручивал объектив, и размытое изображение становилось чётким. Я почувствовал волнение, словно мне вновь предстояло войти в пурпурный зал этого ресторана.

Ослабил ворот.

– Идея мне сразу показалась бредовой. Как можно спрятаться в таком людном месте? Как можно остаться незамеченным? Притом, у меня и костюма-то приличного не было, понимаешь, о чём я? Но что мне было делать? Желание клиента – закон. Погладил рубашку, постирал джинсы, почистил зубы, и пошел.

– Понимаю. Это, как выписка из "Правил жизни для супергероев": корреспонденция должна быть доставлена любой ценой. Даже ценой собственной жизни.

Я попросил его не молоть чепуху, а потом согласился, сказал, что Рыба прав. Прибавил, что мне больше нравятся наши старые "несупер герои". Например, Д'Артаньян: "Один за всех и все за одного!"

Рыба рассмеялся и ответил, что это потому, что я работаю один.

– Одиночка! Когда работаешь в коллективе, лучше придерживаться другого правила: или ты его, или он тебя.

– Как крысы?

– Как волки, – исправил Рыба и попросил продолжать.

– Оделся-причесался, даже одеколоном пшикнулся… забежал в супермаркет, попользовал французский пробник.

Речь зашла о парфюмерии, и я невольно оглянулся, попытался представить каково здесь было раньше, в этой пивнушке? В витринах вспыхивали разноцветные огни, профессионально улыбались модели. Ходили дамы в мехах, и девушки-сотрудницы в красивых передничках порхали, как бабочки: "Вам помочь? Желаете выбрать? В этом сезоне популярны цветочные ароматы, но для вас они слишком легковесны. Попробуйте вот этот парфюм, в нём доминирует нотка сандала!"

"Вот мне и засандалили по самые гланды".

– …Метрдотелю "Будапешта" наврал, будто я брат посудомойки, что иду на кухню – он впустил, хоть и гундосил про чёрный ход. Сложнее, оказалось, справиться с распорядителем зала. Ему я открыто сообщил, что мне назначена встреча с Александром Грассом. Так звали моего получателя. Пингвин-распорядитель долго мурыжил, задавал вопросы: "Да что? Да зачем? Да как же так?"

"Как такое возможно, чтобы – распорядитель закатывал подведённые глазки, – Александр Грасс знался с таким… как вы?"

"Хочешь сказать, с таким оборванцем?" – Мне захотелось двинуть ему в челюсть. Я давно отработал этот удар: нужно приблизиться вплотную и коротко поддать раскрытой ладонью, тогда не останется следов и на камерах не будет понятно, что произошло.

Наконец, распорядитель прошел в зал, "дабы лично осведомиться у дорогого многоуважаемого господина Грасса действительно ли он ожидает не совсем респектабельного молодого человека".

Грасс мне сразу понравился. Быстро соображает мужик. Он бросил на меня всего один взгляд, и через секунду врал распорядителю напропалую. Сказал, что я – бригадир команды скаутов, в которой состоит его дочь. Сообщил "по секрету", что я "матёрый специалист" – так он выразился, – и посоветовал извиниться, если распорядитель меня чем-то обидел.

"Не советую задевать этого парня. Он крут!"

Услышав такую рекомендацию, распорядитель завял, как осенний капуцин, вздыхал так, будто ему оттоптали ласты. Провёл меня в зал, усадил, придвинул стул, помог заложить салфетку, спросил, комфортно ли моей попке? Щелчком пальца призвал ко мне официанта… Жополиз.

Когда официант удалился (оставив передо мной блюдо размерами с половину футбольного поля), Грасс спросил, как мне показалась его шутка?

"Я решил, что быть мастером бойскаутов не так уж и печально. Кроме того, это надёжное прикрытие. Зачем прятать то, что утаить невозможно? Такие вещи нужно выставлять напоказ. Это моё жизненное правило".

Я не согласился, однако сказать ему об этом не решился. Просто подумал, что парень слишком задаётся, и долго он не протянет. Так и получилось: Грасса задушили кевларовой нитью – голову почти отрезало, она болталась на позвоночном столбе, как кегля болтается в пустом ведре. Жуткое зрелище.

Но это случилось много позже, а пока я сидел напротив весёлого жизнерадостного мужика с красиво уложенной шевелюрой. Торопился съесть как можно больше. Не каждый день курьера угощают в "Будапеште".

"Принесли?" – спросил Грасс.

Я потянулся к потайному карману – Грасс взглядом остановил меня. Он демонстративно взял салфетку, медленно вытер руки и положил её, смятую, на стол. Хитрец, он хотел, чтоб я сделал то же самое, только моя салфетка должна была лечь рядом с флешкой внутри. Минуты три я жевал, напустив на себя беспечный вид, и даже икнул, для правдоподобности. Потом взял салфетку, незаметно вынул из кармана флешку. Оставались сущие пустяки: сунуть малышку в салфетку и положить "пакет" на стол.

"Не надо! – сдавленно прошептал Грасс. – Кажется, у нас проблемы".

Пока я возился с салфеткой, ситуация круто переменилась.

Распорядитель зала возмущённо кудахтал, пытаясь сдержать у входа двух полицейских. Один из этой парочки был в штатском, но кобура под мышкой и начищенные тупоносые ботинки наглядно демонстрировала профессию. Распорядитель старался изо всех сил, елозил на пупе, но два копа с пушками это вам не мальчик-курьер в потёртых джинсах.

Признаюсь, я запаниковал.

"Надеюсь, для таких случаев у вас предусмотрена процедура?" – беззаботно спросил Грасс.

Он держался молодцом. Ни улыбка, ни поза, ни оттопыренный мизинчик – ничего не изменилось. Картина маслом: "Сытый господин столуется в своё удовольствие и ему плевать на весь остальной Мир. Бабки в биткоинах, полиция прикормлена, в церкви стоит персональная свечка. Неугасимая, как вечный огонь."

Только в глазах появилась тревога.

Процедура? Кажется да. Процедура существовала.

Второе правило курьера гласило: "Если корреспонденция не может быть доставлена, она должна быть уничтожена".

Флешку можно сжечь, разбить молотком, утопить, окунуть в кислоту. В моём случае – проглотить. Не скажу, что этот метод лучший – ради информации курьера могут "вспороть", как плюшевого мишку… Такие случаи мне известны.

Но вы же не станете меня упрекать, что я не сорвал с Грасса его дорогущий ботинок и не начал лупить им по флешке прямо в обеденном зале?

Я сунул флешку в рот и, – вот, дрянь! – она прилипла к пересохшему горлу, как дерьмо прилипает к рифлёной подошве гриндерсов.

Подумал, что сдохну от удушья прямо здесь и сейчас, под продолжительные аплодисменты двух копов и восторженные взгляды полусотни жующих зрителей.

"Ах, молодёжь, молодёжь!" – промолвил Грасс.

Он действовал решительно: налил в бокал вина и подал мне. Я выплеснул жидкость в глотку, и проклятая флешка провалилась в желудок. Грасс потрепал меня по щеке, и порекомендовал не торопиться: "Прожёвывайте тщательнее, мой друг, иначе команда бойскаутов останется без своего наставника".

Далее Грасс "расписал симфонию по нотам" – так говорит один мой приятель. Вернее, говорил.

Распорядитель подвел полицейских, извинился за "вторжение". Копы предъявили ордер на обыск: "Господин Грасс, у нас есть сведения, что этот молодой человек должен передать вам информацию, запрещённую к распространению!" – стандартная формулировка и стандартная процедура: руки на стол, ноги расставить. Сканер и бесконечно долгие секунды позора.

Раньше так досматривали только в аэропорту. Перед посадкой в самолёт.

Меня много раз обыскивали, и всякий раз я чувствовал себя голым на приёме у проктолога. Напрягаешься и ждёшь… вот-вот… сейчас… ещё мгновение, и плоский металлический сканер вторгнется в прямую кишку, как айсберг борт "Титаника".

Грасс оставался самим собой: "Show must go on!" Он выдернул из-за ворота салфетку, шлёпнул ею прямо в соус, так что брызги разлетелись по сторонам, и всем окружающим стало понятно: полицейские творят беспредел. Широко расставив ноги, он напряг бычью шею. В это мгновение Грасс походил на минотавра.

"Чисто!" – показал сканер, и коп в штатском обратился ко мне: "Твоя очередь!"

Я попытался возразить, что в ордере нет моей фамилии, на что получил ответ (не менее стандартный, чем сам ордер), что я законопослушный гражданин, и искренно ЖЕЛАЮ содействовать правосудию.

"О каком правосудии речь?" – повис вопрос.

С момента принятия "Закона о перлюстрациях" многое изменилось. Изменилось сами понятия "вторжения" и "приватности". Где она теперь, эта самая приватность? Ответ один: в ж… (Если вы думаете, что я говорю о ЖЖ, то вы ошибаетесь. Одна буква лишняя.)

Е-мэйлы, мессенджи, посты, чаты, фотки, гифки, видео – всё просматривается и проверяется. В офисе на вас смотрит корпоративная камера (видеопоток идёт прямиком в Сеть), в квартире – камера соседа-параноика.

Интернет трафик под колпаком. Он отслеживается, фильтруется и классифицируется. Если вы чем-то заинтересовали правоохранителей (я говорю о поведении в Сети), автоматически формируется отчёт. Он же – запрос. Опытный психолог анализирует этот отчёт (о посещаемых вами сайтах) и ставит диагноз, даже не представляя, какой формы у вас нос и какого цвета глаза. В реале, вас как бы не существует. За вас говорят нули и единицы – эти новые Пророки двадцать первого века.

"Скажи мне адрес своего любимого сайта, и я скажу кто ты". Так утверждает один мой знакомый. Вернее, утверждал.

Однако я отвлёкся.

Меня просканировали, обнаружили немного: в кроссовках антикражку, тремор в пальцах, дыру в кармане и туман в мозгу. Полицейские пожелали мне приятного аппетита, и отчалили. Мелочью вроде ворованных кроссовок эти ребята не занимались.

"Изуродовали обед!" – громко произнёс Грасс. Копы даже не обернулись.

Распорядитель прислал бутылочку вина:"Шардоне, 1968 года". "Дабы сгладить некоторое неприятное впечатление от незапланированного визита", – так он сказал. Я усмехнулся: назвать это неприятным незапланированным визитом всё равно, что посчитать авиакатастрофу падением с несущественной высоты.

Грасс, очевидно, разделял моё настроение. Он послал распорядителя. Простым русским словом. Так и сказал: "Пропади ты пропадом, со своим вином". Заткнул за ворот свежую салфетку, едва не оторвав пуговицу. Громко окликнул:

"Челаэк!"

На моих глазах происходила трансформация: утончённый господин (почти француз) Александр Грасс становился русским помещиком. Или даже купцом. Широким, крепким, лохматым. Кто-то может сказать, что произошла деградация, я бы назвал сие превращение возвращением к истокам. Лигатура фальшивой "культурности" сползла с мужика, как лягушачья шкурка с Царевны.

Вечеринка переставала быть томной. Я ожидал, что на подобный грубый зов появится вышибала в строгом английском костюме. С тяжелым ирландским подбородком и сломанным носом боксёра-тяжеловеса. Однако ничего подобного не произошло. Вместо боксёра появился официант (которого Грасс называл половым) и который, выгнув по-лебединому шею, принял балетную "стойку" у нашего столика: "Чего желаете-с?"

"Водки подай! – приказал Грасс. – Штоф. Но не этой дрянной… не "Абсолюта" вашего… нормальная водка у вас есть? Русская?"

"Пшеничная, столичная, на бруньках хохляцкая? Или Смирновскую изволите? Номер двадцать один?"

"Валяй! – размашисто согласился Грасс, оставляя выбор половому. – Грибов маринованных, икры и блинов пусть пожарят. Моментально!"

Шея полового пришла в волнообразное (совершенно противоестественное движение). Он будто бы напрочь утратил хребет и всякие остальные кости.

"На опосля блиночков чем закусывать будете? Мороженку, пироженку или желей фруктовый изволите? Шартрёз, может быть… или отечественным ликёром расставание смажете?"

"Кой чёрт шартрёз? Тоже выдумал… Листовки может быть, выпью… наверное… После решу, – пробормотал Грасс, а потом придал половому решимости: – Пшел вон!"

Половой расплылся в улыбке и, с благодарностью, испарился.

"Сколько столетий давим из себя рабов, – произнёс Грасс в мою сторону, однако ко мне не обращаясь, – а всё они занимают большую часть нашей души. – Он сфокусировал взгляд на мне. – Видел, как расстарался? Мелким бесом рассыпался. Барина почувствовал, холоп".

Спросил, почему я побледнел.

"Ты выглядишь напуганным".

"Напуганным? Да я просто в штаны навалил", – признался я и попросил выпить.

Когда принесли штоф Смирновской, я влил в себя рюмок пять, прежде чем смог встать и добраться до выхода без посторонней помощи.

Нервная, однако, работёнка.

"Закон о перлюстрациях" неожиданным образом изменил Интернет.

Мастер Ма-цзы говорил: "Бурный весенний поток не может ждать, когда впереди появится русло. Он сам его прокладывает".

Так получилось и в Сети. Когда электронные письма стали перлюстрировать, люди вернулись к прежнему (почти забытому) способу передачи информации: курьерам. Нет, гусиные перья и чернильницы не вернулись в обиход, просто ценную информацию стали передавать со мной. Или с каким-то другим курьером. Моим коллегой.

Следующие несколько месяцев прошли относительно спокойно. Я работал дважды в неделю. Этого давало достаточно средств для существования и немудрящих развлечений, типа, кино, бутылки пива или бумажной книги.

Разрабатывал приспособление для уничтожения флешек. В маленькую стальную коробочку запечатывал послание, туда же запускал газ (из баллончика для зажигалок). В случае опасности предполагалось зажечь фитиль, который, в свою очередь, поджигал газ.

На кухне это устройство срабатывало прекрасно. Эффектно хлопало и выплёскивало маленькое облачко синего огня, как в индийском кинофильме.

Этими тренировками я повышал свой профессиональный уровень. Как пишут на обложках журналов: "Становись профессионалом". Я становился.

Появился гончий интерес: больше доставок, изощрённее приёмы, циничнее методы и манеры. Один раз доставлял корреспонденцию на закрытый завод, разработал целый план с переодеванием, фальшивым пропуском, доставкой пиццы и прочей хернёй. Смех. "Миссия невыполнима" да и только. А я – Том Круз – играю спектакль в Театре Одного Нелепого Актёра.

Позже выяснилось, что я только казался самому себе профессионалом. Бледная тень профи.

А знаете почему? Потому что профессионал работает злее. Он не отвлекается на сантименты.

"Позади тебя должны оставаться друзья и трупы", – так говорит мой знакомый. Говорил.

Пятничным вечером взялся доставить посылку в "Китчен Аид". Название придумал кто-то в Сети. Майкл Гарус или какой-то другой топовый тролль из банды Северного Лося (не скажу точнее). В прежние годы этот квартал назывался "Черёмушки".

Согласитесь, "Китчен Аид" звучит выразительнее. Какие черёмухи? Откуда? Когда это было? Даже если они и чахли здесь в прошлом веке, всё давно уже вырубили. Газоны закатали асфальтом и поставили интерактивные билборды. (Мне нравятся эти штуки. Они умные. Если вы улыбаетесь, он улыбается в ответ, а если он увидит на ваших брюках выпирающий холм, такой билборд обязательно покажет порнуху.)

В начале прошлого века американцы выпускали кухонную технику "Kitchen Aid". Всякие мясорубки-комбайны-кофемолки. Это я так… к слову. Гениальные, видимо, были ребята. Предугадали. Жаль не дотумкали писать название по-русски.

Квартальчик тот ещё: шлюхи, бомжи, наркоманы. Все те, чья "виртуальная реальность" не подчиняется операционной системе Андроид. Тут "процессорами" управляет старый добрый героин.

Сумерки сгустились настолько, что персонажи угадывались только контурами. Перемещались, как призраки в Ночь Всех Святых. С одной стороны улицы горели красные фонари – здесь охотились проститутки. С другой (из черноты) светились глаза обитателей.

Я накинул на голову капюшон и пошел.

"Курьер должен быть незаметен" – это четвёртое правило. Или пятое… не помню точно… Однако оно, по любому, из первой десятки.

"Уши и глаза должны быть открыты всегда, при любых обстоятельствах" – этот закон следующий. По очереди, но не по значению.

Двигаюсь, слежу за обстановкой, как капитан Титаренко за воздушным боем. Помните фильм "В бой идут одни старики"? Нет? Напрасно. Я смотрел его дважды.

Вдоль строений, сливаясь со стеной, идёт кто-то ещё. Следом за мной. Кто-то чужой. Хотелось бы добавить "недобрый", но это пустое – других здесь не бывает.

"Хвост?" Очень может быть. Не хотелось бы.

Я "нарезал" лишний круг вокруг квартала, заглянул в навигатор – полагаю, это стало ошибкой. Экран осветил мне лицо. Враг тоже его рассмотрел.

Оказалось, я почти на месте. До адресата рукой подать: в арку, через двор и на третий этаж…

Идти сейчас? Или выждать?

И первое и второе равноценно опасно.

Сжимаю в руке нож (сердце колотится чаще). Решаю затаиться в арке: "А если кто-то сунется – его печаль. Зарежу".

…А вы думаете, за что мне платят деньги?

На арке, на самом верху дуги – это последнее, что запомнилось отчётливо – лепной купидончик. Какой-то остряк разукрасил его гипсовые гениталии красным маркером, но это не испортило скульптуру. Озорной кучерявый мальчонка, в кудряшках. Милый…

Шаг в арку. Удар. Я чувствую, что лечу куда-то в бок, цепляюсь за асфальт пальцами, сдирая кожу. В глазах алые искры. Ещё один удар, теперь ногой. По рёбрам. И ещё…

Бьют точно. Прицельно. Профессионалы. В очках ночного видения. Впрочем, эти нюансы я сообразил позднее, а в тот момент решил, что эту боль мне не пережить. Она разворотит мне грудную клетку, как банку вспарывает консервный нож.

Передышка.

О чём-то тихо переговариваются.

"Мама! Как больно! Как нестерпимо больно!"

Смешок. Потешаются надо мной. Над тем, как я корячусь.

"Полиция? Не может быть… слишком долго меня "пасли". Или они тоже меняет методы?"

Вспомнил о флешке. "Как я её проглочу?" Осторожно потянулся к потайному карману – в лицо влетел ботинок.

Хрустнула кость, будто сдавили пластиковую бутылку. По асфальту полетели кровавые сопли. Я даже удивился: темень вокруг непроглядная, а кровавые брызги замечательно видны. Блестят, будто драгоценные камни.

"Не ёрзай, сука!" – подал голос один из них.

Если были бы силы, я бы рассмеялся. Не ёрзай! И хотел бы поёрзать, да не могу.

"Наше дело простое: ты отдаёшь посылку".

"А если нет?" – спрашиваю.

"Тогда ломаем хребет и забираем посылку". Смешок.

Я захрипел, будто совсем плох. Харкнул мокротой. Лежу, притих. Надеюсь, что отдышусь и рвану на улицу. Там светлее, там мы почти на равных.

Эти двое посмеиваются:

"Давай-давай, похрюкай. Вдыхай носом, выдыхай ртом. Береги здоровье".

Не торопятся.

Я вроде чуть-чуть очухался, приподнялся на карачки. Собрался, напружинился, и только хотел бежать – ближний меня подсечкой свалил. Руки по крови прекрасно скользнули. Плюхнулся носом.

"Ах ты, гнида! Ты ещё рыпаешься!" – вдвоём подхватили меня за руки за ноги, вглубь двора зашвырнули. Упал на капот машины. Звук получился металлический.

Далее помню урывками.

Сигнализация заорала… должна была заорать, но я этого не слышал. Чувствовал спиной вибрацию и… и время будто затормозилось. Стало тепло, приятно. По ногам потекло. Показалось, что я кино смотрю, только ракурс какой-то странный: небо серое, облака, осколок луны грозит острым краем, как сломанное ребро торчит из брюшины. Две физиономии надо мной склонились. Голоса ватные, словно сквозь слой воды.

"Живой?"