Read the book: «Перчатки с пришитыми пальцами»

Font:

Серия «Аллея»

Женщина из прошлого

Февраль 2018-го

Неужели это она?! Иначе – откуда он может помнить это лицо? Эту отрешенную интонацию, с которой его обладательница произнесла безысходное:

– Ну, вот и все.

И легко взлетевшие вверх руки, когда он начал прослушивать ее сердце. Он узнал их, когда-то это уже было в его жизни. Только когда?

Из того, что было доступно, что не выветрилось повседневностью, не заслонилось другим, более сочным и наваристым, память привычно сканировала эпизод за эпизодом, где могли фигурировать эти как будто сточенные уголки губ, короткий вздернутый носик с горстью веснушек и едва уловимая надтреснутость голоса…

Она, она, вне всяких сомнений!

Время женщину не пощадило, но какая это, в сущности, мелочь в сравнении с тем, что Стас узнал ее. Словно открылась замурованная дверь туда, где он не был целую вечность. Осталось спокойно посидеть и восстановить все до мелочей. Он был уверен, что у него получится. Требовалось только время…

Но времени как раз и не было.

Стас посмотрел на сигарету, которую курил. Тлеющий с одной стороны пучок мелкорубленных сухих листьев, завернутый в бумагу, – тоже, в сущности, символ времени, перехода из одного состояния в другое. Но что-то быстро они, пучки эти, стали заканчиваться! Скоростные, что ли?

Ему не только времени не хватает, но и сигареты!

Из клиники выскочил, на ходу наматывая на шею синий шарф, зам. председателя местного отделения «Неделимой России» Игорь Мартынович Кривицкий. Идеолог партии – как про себя его называл доктор. Ему бы к синему шарфику пришить с одной стороны полоску белого, с другой – красного, получился бы натуральный триколор, а так – неинтересно, обычный болельщик питерского «Зенита». Да и кто ему позволит государственный флаг на шею наматывать!

Следом за идеологом захрустел по весеннему снежку оператор с гигантским кофром. Невысокому длинноволосому пареньку предстояло запечатлеть для потомков историческую встречу доктора с избирателями, как доверенного лица будущего президента. Впрочем, насколько Пермяков был в курсе, съемки не ограничивались данной встречей. Идея снять фильм о нем была озвучена месяц назад одной известной журналисткой на брифинге администрации, и даже поддержана губернатором. С тех пор паренек с камерой частенько маячил у доктора перед глазами, даже во время операций. Приходилось контролировать себя дополнительно, «фильтровать базар», что напрягало и нервировало.

– Станислав Матвеевич, мы через пару часов должны быть в Соликамске, поспешим, родной, – крикнул идеолог, махнув рукой, и засеменил к припаркованному на стоянке черному «мерседесу». – Опаздываем безнадежно… Электорат, конечно, подождет, у нас куча смягчающих обстоятельств, но злоупотреблять этим, сами понимаете, не стоит. Тем более встреча обещает быть плодотворной. По дороге по основным моментам выступления пробежимся кратенько.

Вот, значит, как – электорат! До сих пор Стасу были ближе другие критерии отбора: больные, пациенты, хроники, диспансерные. Гипертоники, язвенники, диабетики, астматики, наконец… Один коллега гинеколог выражался еще конкретней: «У кабинета сидит сплошь детородный возраст!» Другой, главврач профилактория, после третьей рюмки любил философствовать: «Мы имеем дело с безнадежно здоровыми людьми!»

Теперь, значит, электорат. Ну-ну…

Раскрыв дверь иномарки, Кривицкий замер, положил руку на сердце и с мольбой взглянул на Пермякова. Оператор, идущий следом, едва не налетел на него.

И покурить по-человечески времени нет! Не то что посидеть спокойно и вспомнить ту, которая была в его судьбе давным-давно. И вот теперь возникла снова. Ту, которую он когда-то предал, не вспоминая о ней уйму лет, как-то жил без нее… А теперь терзается из-за нехватки времени.

Хотелось просто подумать о ней, просто подумать.

Завтра, собственно, тоже времени не будет… И послезавтра. Дойдя мысленно до конца недели, Пермяков бросил сигарету в урну и направился к «мерседесу».

По сути, сейчас для него нет ничего более важного. Понятно, что женщин в жизни было много. Больше, чем нужно. А сколько их нужно, кто-то знает?

– Игорь Мартынович, можно откровенный вопрос? Так сказать, не по теме выступления, – тронул он за плечо Кривицкого, когда «мерседес» выруливал из ограды Института Сердца. – Сколько у вас в жизни было женщин?

Оператор, сидевший рядом с доктором, от неожиданности хрюкнул.

– Вам бы не про женщин сейчас думать, Станислав Матвеевич. Как вы можете в такое время… Честное слово, не понимаю!

– И все-таки, – проявил настойчивость доктор.

– Две, как на духу, так и быть, отвечаю. Одна школьная любовь, которая уехала… то ли в Омск, не помню сейчас, то ли в Томск давным-давно, научив меня всем премудростям. И вторая – настоящая моя супруга, Надежда. С ней мы рука об руку по жизни уже лет двадцать как…

– Как? И все? Две за всю жизнь? – разочарованно уточнил Стас. – И вы хотите, чтобы я поверил?

– А вы бы сколько хотели услышать? – повернулся к нему идеолог. – Ради успеха нашего общего дела я готов назвать любую цифру. Только бы вы больше не отвлекались на всякую ерунду.

Стас разглядел у него испарину над верхней губой.

«Пожалуй, не врет, – привычно диагностировал про себя. – Ну, что ж, ему проще, чем тебе, доктор, в аналогичной ситуации. Легче живется, наверное. Не надо напрягаться».

– Это не ерунда, Игорь Мартынович, – протянул вслух, – никак не ерунда. Ладно, давайте, что там у вас по выступлению.

– Так вот, акцентировать внимание публики на том, что Центр появился на свет благодаря политике президента, думаю, лишний раз не стоит.

– Но если это действительно так?! Почему же не стоит?

– Это так, я знаю, а не стоит потому, что ситуация изменилась… Стратегически все остается прежним, но тактика немного другая. Сейчас у электората превратное отношение к политикам с такой позицией. Выступления деятелей культуры – актеров, режиссеров и композиторов, говорящих с экрана о том, что вот, дескать, в девяностые были мы все в дерьме, а в нулевые поднялись, – уже приелись, вызывают скорее раздражение, нежели доверие. Особенно если на местах ничего не получается. Ведь поднялись далеко не все, понимаете? А вы – свой, кровь от крови. Должны гнуть свое. Ваш взгляд, ваше мнение – как бы изнутри, под другим ракурсом.

Пермяков слушал идеолога партии, смотрел за окно на проплывающие мимо снежные февральские пейзажи и вдруг понял, что не сможет говорить с избирателями, пока не вспомнит все до мелочей. Эта женщина заняла его всего, вытеснив, отодвинув остальное.

Кстати, узнала ли она его? Вряд ли. Ей не до притворства, она обращалась к нему как к хирургу, который будет ее оперировать. Традиционная словесная прелюдия: «Уж постарайтесь», «На вас одна надежда», «Пожалуйста, сделайте как можно лучше, спасите»…

У него, кстати, давно заготовлен стандартный ответ для таких случаев: «Я лучше не умею! Не обучен!» Хотя ей он мог бы так не говорить! Мог сдержаться. Она – не все, не остальные, она – одна!

Как это ни претит твоему самолюбию, господин профессор, но в жизни этой женщины ты – оперирующий кардиохирург, не более. Не узнала она тебя.

И пусть твоя память говорит о другом. Пусть давно, пусть полжизни назад… Это случилось, выстрелило, озарив все вокруг ярким пламенем… Но это – в прошлом. А в настоящем нет ничего, только предстоящая операция. Не более.

Хотелось, чтобы было иначе, но…

Поступила вчера с направлением от участкового ревматолога. Комбинированный аортально-митральный порок, субкомпенсация, предельная доза сердечных препаратов, диуретиков, калия… Весь набор в наличии: многолетний ревматизм после однажды перенесенной ангины, печень, одышка, отеки, ЭКГ, УЗИ, ЭХО. По данным обследований выходило, что придется вшивать два клапана.

Все предельно ясно. Кроме одного: почему, увидев ее, доктор забыл, кто он, зачем на нем эта зеленая униформа, авторучка «паркер» в руке…

Когда-то, давным-давно, может, не в этой жизни… Между ними, как сейчас говорят, что-то было. И потом не повторилось. Хотя в те дни казалось, что повторится непременно.

Зачем он вчера начал объяснять ей эту муру?.. Что, несмотря на интенсивные изыскания в области разработки материалов и тканей для изготовления протезов клапанов, «идеального», сравнимого с природным клапаном сердца человека, так и не получено.

Какого черта? Идиот! Ей от этого не легче!

Что ей с того, что перед каждым иссечением природного пораженного клапана ты стараешься не упустить ни одного шанса его сохранить, добиваясь максимального восстановления способности нормально функционировать. Да, сейчас есть возможность заменять не весь клапан целиком, а лишь его пораженный компонент. И что?

И про створки митрального кольца зачем завел бодягу? К чему ей знать про вшивание синтетических колец или шовную циркулярную аннулопластику¹ новыми сверхпрочными нитями?

Ни о чем другом, более житейском, человеческом поговорить не судьба? Ничего на ум не пришло? Тупица ты, Пермяков!

Лес за окнами кончился, замелькала холмистость, стало больше света. Намного отчетливей зазвучала чуть картавая речь идеолога партии:

– Наверняка будут жаловаться на инфляцию, коррупцию, кризис, высокую ставку рефинансирования, маленькие пенсии. Здесь можно применить контрвыпад, прием такой есть. А сами-то вы, господа-товарищи, что сделали? Вот я, например, то есть вы как будто, в девяностых не ждал милости от природы. Оперировал и оперировал. Занимался бизнесом, зарабатывая деньги для будущего Центра. Ходил по инстанциям, убеждал чиновников в том, что городу необходима своя кардиохирургия, необходим свой Центр. И добился, как видите… Под лежачий камень вода не течет! Думаю, подобные аргументы от своего человека, своего лидера окажутся более весомыми… Важно, чтобы они услышали это именно от вас.

Если бы можно было хотя бы убавить звук, как в приемнике, ему бы хватило, честное слово! Минут на пятнадцать-двадцать.

Стас скосил глаза на оператора, мирно дремлющего справа от него. Вот счастливчик! Да он и сам не прочь отключиться на полчасика, но идеолог не позволит. Может, во сне он бы увидел ее. Ту, которая…

Когда-то их пути не просто пересеклись – сплелись намертво. Обоим казалось, что по-другому и быть не могло… С каким бы удовольствием он сейчас нырнул в это прошлое. Но… Мешал идеолог партии.

– Станислав Матвеевич, вы меня не слушаете?

– Так, краем уха…

– Опять не выспались? Я же просил убрать все дежурства! Это в вашей власти!

– Не в дежурствах дело, Игорь Мартынович. Извините, – грустно улыбнувшись, Пермяков потянулся, хрустнул пальцами. – Так что там насчет контрприемов в предвыборной борьбе?

– Не в предвыборной борьбе, а, скорее, в политтехнологиях. Надо сейчас говорить не о том, что вам кто-то помог. Царь, бог, президент или еще кто-то. Дескать, он такой хороший, позаботился. Уместней все представить так, что вам не мешали, что добились вы всего самостоятельно. Своим потом и кровью, если хотите. Акцент – на этом!

– Благодаря этому самому невмешательству? Что, бюрократии меньше стало? Вы серьезно?

Он выдал словесную очередь автоматически, не задумавшись. Идеолог же посмотрел на Пермякова так, словно разглядел на нем такой же галстук, костюм и сорочку, как на себе. Невообразимый коктейль из удивления, непонимания и раздражения отразился на уставшем лице.

Дескать, что я с вами как со школьником? Хватит уже!

– Дорогой мой Станислав Матвеевич, я понимаю, вы сложившийся специалист, личность, талант и все прочее… Привыкли сами ориентироваться в окружающем, принимать решения, рубить с плеча. Но давайте все же будем помнить, ради чего мы едем, от чего стоит отталкиваться, не стоит отступать от главного. Вы периодически во время выступления на меня посматривайте. Если я поправляю галстук, значит, вы отвлеклись или… увлеклись, и стоит сбавить обороты. Лучше всего – попросить, чтоб задавали вопросы. Я в этот момент встану и постараюсь все вернуть на круги своя.

– Ага, значит, галстук – это как стоп-сигнал. Дескать, не тем курсом идешь, товарищ! Светлое будущее не здесь, а там. Поворачивай в другую сторону! А если про Украину спросят?

– А что про Украину?! – идеолог пожал плечами. – Здесь политика ясна, определена, и это политика нашего президента. За кого мы, собственно, и агитируем… Другое дело, если попросят записать их добровольцами в Донецк или Луганск. Это – ни под каким предлогом! Можете сколь угодно распространяться, что и там, и там люди научились жить под обстрелами, под грохот канонады. Когда смерть близко…

В этот момент доктору почему-то вспомнился больной Корнейчук, его вечный оппонент в политических спорах. Не далее чем вчера они «скрещивали шпаги». И – явно не в последний раз. Все бы ничего, но после разговоров об Украине у оппонента резко подпрыгивало давление и росли сахара.

Однако сейчас углубляться в это доктору не хотелось.

– Ясненько, но я не об этом, – кивнул головой как можно дружелюбней Стас, так как был уверен, что следующая часть предложения Кривицкому придется не по душе. – Я про галстук спросил, если спросят про Украину, вы его начнете поправлять или…

Сморщившись, как от зубной боли, Кривицкий набрал в легкие воздуха, чтобы разразиться очередной гневной тирадой, но в этот момент у него в кармане запищал мобильник.

– Прошу простить, Станислав Матвеевич. Это наверняка Соликамск. – Вытащив из внутреннего кармана внушительных размеров смартфон, он провел пальцем по дисплею и приложил аппарат к уху. – Да, Изольда Викентьевна… Едем, насколько это возможно по такой погоде. Пробок особых нет, задержались на выезде… Сейчас поинтересуюсь…

– Примерно через пятнадцать минут, Игорь Мартыныч, если в самом Соликамске пробок не будет, – сообщил водитель, молодой длинноволосый парень, «прострелив» незаданный вопрос.

– Четверть часа, говорят, Изольда Матвеевна. Торопимся как можем. Полный зал, говорите? Ну, пусть подготовят свои вопросы, обдумают еще раз. Займите чем-нибудь, вы же профессионал. В нашем деле без опозданий не бывает. Хорошо, договорились.

Остаток пути проехали молча. Северный рабочий городок встретил их хмурым небом, мрачной церковью на въезде и вороньем на одиноко стоящем дереве. Скользнув по птицам равнодушным взглядом, идеолог партии прикрыл глаза. Правильно, вороны же не электорат.

Стас не помнил, как выходил из иномарки, как поднимался по ступенькам Дворца культуры, как разделся, вышел на трибуну. Опомнился, увидев сотню пар глаз, направленных на него, услышал напряженную тишину, воцарившуюся в зале.

«Что ты можешь сказать этим людям, доктор? Сколько у тебя операций на сердце на сегодня? Какой процент осложнений? Зачем? Или расскажешь, как вести здоровый образ жизни? Не пить, не курить, двигаться, питаться соответствующе. Банальную санпросветработу провернешь, как в начале врачебной деятельности? Так и тут тебе не поверят, если увидят с сигаретой. Ты пришел их агитировать голосовать за будущего президента страны. Ты, мальчишка из Усолья, приехавший сорок лет назад в огромный город с одним-единственным чемоданчиком… Вообще, имеешь ли ты на это право?

Перед глазами внезапно появилось лицо вчерашней больной, он услышал ее голос:

– Ну, вот и все…

И провалился. В прошлое.

До перестройки – пятилетка

1980-й

Она танцевала в голубом свете, подняв вверх руки и скрестив их над головой – легкая, воздушная, тонюсенькая, медленно кренясь то в одну, то в другую сторону, словно тростинка на ветру. Казалось, свет проходил сквозь ее хрупкую плоть в легком халатике и нес к нему ее энергию, какую-то незнакомую гармонию. Он чувствовал и то, и другое и… наслаждался.

Наслаждался до тех пор, пока в ребра не уперся костлявый локоть соседа по общаге Богдана Гончаренко.

– Вставай, пан Станислав, пора ответ держать за все содеянное.

Только Богдаша величал его так – с ударением на втором слоге, утверждая, что именно так зовут его любимого польского писателя-фантаста Лема. Станислав. А «пан» – так, для понтов.

Реальность еще не успела обрушиться на него удушливой лекцией по Истории КПСС, а ноги сами выпрямились, словно это был безусловный рефлекс типа кашлевого или рвотного.

– Итак, Пермяков, напомните нам, – слегка гортанный баритон доцента кафедры бесцеремонно рассеял остатки миража с танцовщицей, а зрение кое-как сфокусировалось на роговой оправе лектора. – Кого критиковал Владимир Ильич в своей работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов»?

– Наверное, друзей народа и… это… критиковал…

Стас споткнулся, так как услышал себя со стороны и понял, что сморозил, в общем-то, глупость. К тому же различил разнокалиберный шепот, ползущий к нему едва ли не со всех концов аудитории: «Мнимых… мнимых… друзей народа…» Лектор – грузноватый лысеющий теоретик марксизма по фамилии Чугайнов – также его услышал и, снисходительно улыбнувшись, решил утопающему кинуть соломинку:

– Вот как, значит, «наверное»… А поуверенней? Может, вы перечислите этих самых… идеологов либерального народничества, так называемых «друзей народа»? Пофамильно, так сказать. Я вас внимательно выслушаю, впрочем, как и все присутствующие.

Шепот мгновенно превратился в монотонный шипящий гул, в котором невозможно было ничего разобрать. Спасибо Богдаше – молча раскрыл у себя на коленях конспект с обведенными в рамку фамилиями.

– Садитесь, Пермяков, – устало выдохнул лектор после того, как раскрасневшийся Стас сбивчиво начал считывать незнакомые фамилии. – Витаете неизвестно где, а потом отнимаете время. Повнимательней, пожалуйста. А мы продолжим…

Стас опустился на стул, пожал руку Гончаренко и нехотя раскрыл конспект. Работы вождя мирового пролетариата надо изучать, от них никуда не денешься, без их знания не станешь современным врачом, диалектически мыслящим специалистом, тем более – хирургом. Во всяком случае, именно так выразился на своей вступительной лекции ректор вуза Евгений Анатольевич Гинзбург, профессор, доктор наук. По его словам, не изучив наследие классиков марксизма, невозможно ориентироваться в сложном современном мире.

И хотя было совершенно неясно, каким образом знание фамилий так называемых друзей народа поможет ему ориентироваться в будущей работе хирурга, Стас привык верить преподавателям, тем более – достигшим заоблачных высот в медицинском научном мире. Так его учили.

Да, он уснул на лекции. Потому что с часу до трех ночи в областной клинической больнице стоял на операции. Не ассистировал, конечно, просто стоял и смотрел. Поступил больной с острой кишечной непроходимостью, начавшимся перитонитом…

Думал, упадет от увиденного, от нехватки кислорода и головокружения. Но как-то выстоял, выдержал! Потом, когда жадно курили на балконе в ночной прохладе, его один из хирургов даже похвалил за стойкость.

Еще бы, студент-первокурсник на операции в клинике! Где это видано! Обычно в клинику приходят на третьем, редко – на втором, а тут – первокурсник! Да еще – достоявший до конца операции. Невиданно!

Стас прислушался к тому, о чем говорил лектор.

– Владимиру Ильичу, когда он писал этот фундаментальный труд, было, как и некоторым из вас, кстати, – продолжал Чугайнов, выйдя из-за трибуны и вытянув по-ленински руку с растрепанной книжкой в зал. – Двадцать четыре года! Посмотрите, насколько несравненно политически зрелым и сформированным морально он выступает как автор… Какая озабоченность о будущем пролетарского движения чувствуется на этих страницах! А вы, друзья, что же? Экзамены собираетесь как-то сдавать?

– Да собираемся, собираемся, – зашептал, вздохнув, в своей привычной манере сидевший рядом Богдан, чтобы никто не слышал. – У меня, может, тоже озабоченность, только о своем будущем. Но, если я напишу об этом, кто меня напечатает? Скорее – поднимут на смех.

– А ты попробуй, вдруг случится чудо и напечатают, – борясь с сонливостью, посоветовал другу Стас. – Не боги горшки обжигают. Только надо писать не о своем будущем, а о будущем… страны в целом. Чтобы было интересно всем.

В течение оставшегося получаса он так ни слова и не записал. Потом была лекция по органической химии и семинар по физике. Назавтра светил зачет по английскому…

Кстати, об английском! К примеру, зачем ему он сдался, если за границу он не собирается, а вся зарубежная периодика есть в переводе! Даже если представить невозможное – что он станет всемирной знаменитостью и через много лет поедет куда-нибудь в Европу на международный симпозиум… Во-первых, там наверняка будут переводчики. Во-вторых, он все, чему его учили в вузе, к тому времени благополучно забудет.

И кто только составляет эти программы обучения!

Они с Богданом медленно брели по улице Ленина, направляясь к трамвайной остановке. Грохот трамваев, скрипы тормозов, снежное месиво под ногами – все это никак не отвлекало от разговора.

– Я знаю, почему в магазинах много чего не хватает, – как всегда, поучительно вещал Гончаренко. – Нет выбора, одежда одинаково серая.

– Хочешь разнообразия – иди на толчок, – посоветовал Стас. – покупай джинсы, зонтики, дипломаты, пласты французские… Что там еще? Туфли из крокодиловой кожи.

Богдан презрительно фыркнул:

– Если бы все решалось так просто. И политически все так же серо. Нужна многопартийность. Как в Америке, две партии – республиканцы и демократы… И уже много-много лет!

Заметив толпу у книжного магазина, Пермяков схватил друга за рукав:

– Погоди ты со своими республиканцами. Глянь, опять Майн Рида выбросили! Нужную книгу днем с огнем не сыщешь! Разве что в библиотеке замусоленную, из которой страницы вываливаются. Или стой огромную очередь, и то – по одной в руки! Либо себе, либо на подарок. Третьего не дано… Иначе…

Богдан не дал ему договорить, неожиданно схватив его за рукав:

– Двенадцатый подкатывает, совсем пустой, побежали.

Им повезло: в трамвае удалось усесться у окна. Вагон дернулся, Стас сразу же закрыл глаза и попытался вспомнить хрупкую фигурку в голубом свете, которую видел на дежурстве. Попытался, но не смог. В памяти всплывали то окровавленные салфетки, то зажимы… И узлы, узлы, узлы… Словно вся хирургия состояла из шелковых и кетгутовых нитей, которые требовалось непрерывно вязать, вязать…

Как обмолвился один из хирургов во время перекура, на его этапе главное – выдержать, не бросить, проверить – годишься ли. Все остальное – потом.

После перекура пили крепкий чай в ординаторской. С сушками и кексом. Уставшие хирурги неистощимы на всякие приколы. На тумбочке стоял небольшой телевизор, приглушенно транслировался футбольный матч «Шахтер – Терек». Кто-то смотрел, кто-то обжигался чаем, кто-то корпел над историями болезней.

Комментатор Николай Озеров выдал очередную тираду… что-то типа: «Непроизвольным движением игрок Терека послал мяч на несколько сантиметров правее штанги…» Просматривавший в это время на негатоскопе снимки травмированной конечности своего больного молодой ординатор Николай Пылинкин оглянулся, кашлянул и, подняв вверх указательный палец, продекламировал:

– Коллеги! Здесь среди нас есть студенты, поэтому смолчать в данной ситуации, считаю, преступно. – Все замерли, а анестезиолог Лев Аркадьевич Красноштейн даже застыл с куском кекса у рта. – Так вот, непроизвольным может быть только акт дефекации.

– Ну, ты, Борисыч, всегда был мастер по части… аппетит человеку испортить, – под всеобщий хохот анестезиолог отложил кекс в сторону и поморщился. – От тебя разве что-то приятное услышишь!

– А что, – не унимался Пылинкин. – При всем уважении к Озерову, считаю, выражаться надо правильно. Разве не так? И воспитывать в себе это качество с юных студенческих лет.

Потом хохмили еще долго. А фраза про непроизвольный акт почему-то засела у Стаса в памяти.

Вообще, между операциями хирурги казались ему какими-то… наивными и незащищенными, что ли. Говорили о всякой житейской ерунде – где приобрести рулон обоев, на прихожую не хватает, или как поливать фиалку на окне, чтобы не загнила.

И это были люди, ежедневно оперирующие, спасающие жизни! Как-то не клеилось в голове, не стыковалось одно с другим. Стас все ждал, что вот сейчас начнутся сугубо профессиональные выражения, а вместо них – бытовуха, рутина… Где достать дефицит, как дожить до получки…

Хотя были и профессиональные термины. Их на него обрушилось в первое же дежурство больше чем достаточно: «репозиция», «иммобилизация», «лапароцентез»… Он даже попытался записывать, чтобы на досуге посидеть в библиотеке, подучить, но потом понял, что узнавать значение слов надо сразу же, не выходя из операционной. «Ковать железо, не отходя от кассы».

Однажды к нему на диван подсел Пылинкин и неожиданно спросил:

– У тебя конструктор был в детстве?

– Вообще-то, нет, – честно признался Стас. – Не имел такого пристрастия. А что?

– Плохо, – развел руками хирург. Потом снял очки и начал протирать их полой халата. – Может, ты по дереву вырезаешь или из глины… это… ваяешь? Или чинишь дома все подряд – от часов до электродрели.

– Это вы к чему? – насторожился Стас, удивившись, как могут очки изменять внешность. Без них перед ним сидел словно другой человек.

– К тому, что хирурги много, очень много делают руками. Порой – на ощупь. Мастерят, короче. Клепают, если хочешь, – хирург водрузил очки на нос, став прежним Пылинкиным. – Должна быть страсть, если ты к этому привык с детства, быстро пойдешь в гору, а если нет… Представь, родители занимаются своим делом, а их чадо пыхтит над конструктором… часами! Знакомая ситуация, согласись!

– Соглашусь, – кивнул студент, поняв, наконец, куда клонит старший коллега. – Только не было у меня в детстве конструктора.

– Это не важно, я ситуацию обрисовываю в принципе. Здесь может получиться хирург. Может, и инженер, конечно, это уж – как повезет.

– А из меня, значит… ну-ну… – обидчиво начал Стас, но Пылинкин положил ему руку на плечо:

– Не будем торопиться с выводами. В жизни бывает по-всякому. Я тебе привел это в качестве сравнения, чтобы ты лишний раз сориентировался… для себя. Руки и еще раз руки, запомни. Старайся узнавать ими на ощупь. Попроси кого-нибудь сложить в мешок незнакомые тебе вещи, пусть подыщут оригинальное что-то. А ты ощупывай их, называй вслух, потом доставай.

Почему-то вспомнилось детство. Там в мешках в основном была картошка, которую не требовалось узнавать на ощупь – овощ, он и есть овощ. Ее требовалось периодически чистить. Перед этим, разумеется, сполоснув под умывальником. И свеклу, и морковь…

Еще вспомнилась школа, из которой его выгнали в восьмом классе за соответствующее поведение. Вернее – школьные задворки, куда пацаны ходили выяснять, кто есть кто в этой жизни. Возвращались потом с синяками, недосчитываясь зубов и пуговиц.

Стас недосчитывался, возможно, чаще других, но нисколько не жалел об этом. За что, собственно, и поплатился отчислением. Удивительно, как удалось еще аттестат зрелости получить… Кажется – все вчера было.

Наверное, воспоминания отразились на лице, так как Пылинкин ободряюще подмигнул:

– Выше нос, коллега! Все впереди, то ли еще будет!

В расстроенных чувствах он вышел в коридор и увидел ее, танцующую, порхающую. Кажется, ее звали Людочка, она работала на втором посту торакального² отделения. Видимо, он вышел достаточно неслышно, так как девушка продолжала танцевать, находясь к нему спиной. По коридору струился голубой свет, Стас невольно залюбовался девичьим силуэтом, точеной фигуркой в халатике. Увиденное было настолько неожиданным здесь, в коридоре областной клинической больницы, посреди ночи, что какое-то время студент стоял раскрыв рот.

Может, она параллельно училась в балетной школе, для репетиций другого времени не было. Или просто настроение хорошее у девушки – такое, что захотелось потанцевать.

Это посреди ночи-то!

Неожиданно дверь ординаторской шумно отворилась, кто-то из хирургов направлялся в реанимацию посмотреть прооперированного накануне больного, и видение исчезло, юркнуло в процедурный кабинет. Никто ничего не заметил. Кроме Стаса.

Всю оставшуюся ночь он проворочался на жесткой кушетке, твердо решив утром подойти к Людочке и завязать знакомство. Однако не подошел, не завязал, поскольку проспал, едва успев на лекцию по Истории КПСС. Почему-то хирурги решили, что будить юного коллегу не стоит, здоровый сон важнее.

1.Процедура по усилению и стягиванию кольца сердечного клапана во время операции.

2.Отделение грудной хирургии.