Увидев в Академии Ксенократа, уже пожилого человека, обсуждавшего философские вопросы со своими знакомыми, Евдамид, сын Архидама и брата Агида, поинтересовался, кто этот старец. Ему сказали, что это один из тех мудрецов, что заняты поисками добродетели. «Когда же, – спросил Евдамид, – он воспользуется ею, если теперь он ее только ищет».

Человеку, который предлагал установить в городе демократию, он [Ликург Лакедемонский] сказал: «Сперва установи демократию в своем доме».

Полистратид с товарищами прибыли посольством к полководцам персидского царя; те осведомились, явились ли они по частному делу или от лица государства. «Если все будет ладно – от лица государства, если нет – по частному делу», – ответил Полистратид.

Кто-то спросил Харилла, почему спартанцы выводят на люди женщин в накидках, а девушек без. «Девушкам, – сказал Харилл, – надо искать мужей, а женщинам держаться тех, которых имеют».

[Спартанец], которого хороначальник поставил в хоре с самого краю, <…> сказал: «Молодец, что придумал, как и это место сделать почетным!»

Располагаясь станом в земле союзной и дружеской, он [Ификрат] заботливо окружал его и рвом, и тыном. А на вопрос: «Чего ты боишься?» – он ответил: «Нет хуже, чем когда полководец говорит: «Этого я не ожидал!»

Ификрат, когда его переговорил Аристофонт, сказал: «У противной стороны лучше актер, у меня – драма».

Из числа женихов своей дочери он [Фемистокл] отдал предпочтение хорошему человеку перед богатым, потому что, говорил он, он ищет человека, которому нужны деньги, а не деньги, которым нужен человек.

Стадо оленей во главе со львом страшнее, чем стадо львов во главе с оленем.

На вопрос, есть ли у него свободное время, он [Дионисий Старший] ответил: «Нет, и никогда пусть не будет!»

Судьба учит военному искусству также и побежденных.

Целью тягот и трудов для благородного человека являются <…> опять тяготы и труды.

Антигон, заметив, что его сын самовластен и дерзок в обращении с подданными, сказал: «Разве ты не знаешь, мальчик, что наша с тобой власть – почетное рабство?»

Видя, что Пирр готов выступить в поход на Италию, [его советник] Киней <…> обратился к нему с такими словами: «Если бог пошлет нам победу <…>, что даст она нам?» Пирр отвечал: « <…> Если мы победим римлян, то ни один <…> город в Италии не сможет нам сопротивляться <…> “. – „А что мы будем делать, царь, когда завладеем Италией?“ <…> – „Совсем рядом лежит Сицилия, цветущий и многолюдный остров“. <…> – „Значит, взяв Сицилию, мы окончим поход?“ Но Пирр возразил: „Если бог пошлет нам успех и победу, <…> как же нам не пойти на Африку, на Карфаген, если до них рукой подать? <…>» – «Но когда все это сбудется, что мы тогда станем делать?» И Пирр сказал с улыбкой: «Будет у нас, почтеннейший, полный досуг, ежедневные пиры и приятные беседы». Тут Киней прервал его, спросив: «Что же мешает нам теперь, если захотим, пировать и на досуге беседовать друг с другом?»

Какой бы он ни был, дадим ему несколько монет – не потому, что он человек, а потому, что мы люди.

[Фиванец Пелопид] шел на войну, и жена просила его поберечь себя. «Это надо говорить другим, – сказал Пелопид, – а полководец должен беречь своих сограждан».

Семирамида, выстроивши себе гробницу, написала на ней так: «Кому из царей будет нужда в деньгах, тот пусть разорит эту гробницу и возьмет, сколько надобно». И вот Дарий [персидский царь] разорил гробницу, но денег не нашел, а нашел другую надпись, так гласившую: «Дурной ты человек и до денег жадный – иначе не стал бы ты тревожить гробницы мертвых».

Фессалиец Скопас, когда у него попросили какую-то излишнюю и бесполезную вещь из его домашнего убранства, ответил: «Но ведь нас делает счастливым именно это излишнее, а не то, что всем необходимо».

Эпаминонд, <…> когда фиванцы из зависти и в насмешку избрали его таксиархом, <…> не счел это ниже своего достоинства, но сказал: «Не только должность делает честь человеку, но и человек – должности». И этой службе, которая до него сводилась к надзору за уборкой мусора и стоком воды, он сумел придать значительность и достоинство.

Главную силу войска надо пополнять набором из деревенских местностей; <…> меньше боится смерти тот, кто меньше знает радостей в жизни.

Солдат исправляют на местах стоянок страх и наказание; а в походах их делают лучшими надежды и награды.

Ненависть, порождаемая соперничеством, переживает страх и не прекращается по отношению к побежденным даже после исчезновения самого предмета ненависти.

Безделью сопутствует зависть.

День, что истек без потерь, ты должен записывать в прибыль.

Не верь мнению других о себе больше, чем веришь себе.

Прикиньте в глубине души своей: если вы с трудом сделаете что-нибудь достойное, труд для вас быстро кончается, а содеянное добро остается с вами на всю жизнь; но если ради удовольствия вы сделаете что-нибудь дурное, удовольствие быстро оставит вас, а дурное дело всегда останется на вас.

Одно дело успевать, другое – спешить: кто вовремя делает одно дело, тот успевает, кто хватается за многое и ничего не кончает, тот спешит.

Если ты скрываешь правду, то тебя считают обманщиком, а если сочиняешь неправду – вруном.

Тот, кто бьет жену или ребенка, поднимает руку на самую высокую святыню.

[Катон] сравнил римлян с овцами, которые порознь не желают повиноваться, зато все вместе покорно следуют за пастухами. «Вот так же и мы, заключил Катон. – Тем самым людям, советом которых каждый из вас в отдельности и не подумал бы воспользоваться, вы смело доверяетесь, собравшись воедино».

[Катон] был под судом чуть ли не пятьдесят раз, причем в последний раз – на восемьдесят седьмом году. Тогда-то он и произнес свои знаменитые слова: «Тяжело, если жизнь прожита с одними, а оправдываться приходится перед другими».

Грамматик не может быть совершенным без некоторого понятия о музыке, поскольку он должен объяснять звуки и размеры.

Из новых слов лучше те, что постарше, а из старых – что поновей.

Обычное употребление – самый надежный наставник речи, и следует пользоваться языком как монетой, чекан которой общий для всех.

[При чтении вслух] во всяком случае, необходимо одно предварительное условие: чтобы ученик понимал смысл.

Во многих рождается отвращение к учению оттого, что выговоры в устах иных учителей походят на явную ненависть.

Люди с удовольствием слушают то, чего бы сами сказать не хотели.

Искусство без материала ничто, материал даже без искусства имеет ценность; зато совершенное искусство прекрасней наилучшего материала.

Кто первый выдвигает обоюдоострый довод, тот обращает его против себя.

Обвинять легче, чем защищать: легче наносить раны, чем исцелять их.

Лучшие выражения почти неразлучны с мыслями и находятся сами собой.

Вредить легко, помогать трудно.

История <…> пишется для того, чтобы рассказать, а не для того, чтобы доказать.

Кто идет следом, всегда должен отставать.

И в старости можно научиться всему, была бы охота.

Чем больше ты имеешь, тем с большей жадностью стремишься к тому, чего у тебя нет. <…> Война у тебя рождается из побед. (Скифы – Александру Македонскому.)

Меж царями товарищество ненадежно.

Люди пугают других, чтобы не бояться самим.

Мир надежен там, где его условия приняты добровольно, а там, где хотите иметь рабов, нечего рассчитывать на верность.

Легче всего терпеть знакомое зло.

Добавленное напоследок всегда кажется самым важным.

Лишь тот сможет зваться мужем, кого попутный ветер не увлечет, а встречный не сломит.

Кто видел настоящее, тот уже видел все, бывшее в течение вечности, и все, что еще будет в течение беспредельного времени.

Люди будут делать одно и то же, как ты ни бейся.

Старайся расположить к себе современников. Те, кто предпочитает гнаться за славой у потомства, забывают, что грядущие поколения ничем не будут отличаться от настоящего, которым они тяготятся. И эти поколения тоже смертны.

Либо боги ничего не могут, либо могут. Если не могут, зачем молиться? А если могут, почему бы не помолиться лучше о том, чтобы не бояться ничего такого, ни к чему такому не вожделеть и ни о чем таком не печалиться? <…> Этот молится: как бы мне спать с нею! А ты: как бы не пожелать спать с нею! Другой: как бы от того избавиться! Ты же: как бы не нуждаться в том, чтобы избавиться! Третий: как бы не потерять ребенка! Ты: как бы не бояться потерять! Поверни так все твои моления и рассмотри, что будет.

Ни на богов нельзя сетовать (они-то не погрешают ни вольно, ни невольно), ни на людей (эти не иначе как невольно). Сетовать, выходит, не на кого.

Признак доброты – радость за других.

Я разговариваю только с собой и с книжками.

В плохой покупке всегда каешься, потому особенно, что это укор хозяину в его глупости.

Я считаю счастливыми людей, которым боги дали или свершить подвиги, достойные записи, или написать книги, достойные чтения; к самым же счастливым тех, кому даровано и то и другое.

Как занятия дают радость, так и занятия идут лучше от веселого настроения.

Плохо, если власть испытывает свою силу на оскорблениях; плохо, если почтение приобретается ужасом: любовью гораздо скорее, чем страхом, добьешься ты того, чего хочешь. Ведь когда ты уйдешь, страх исчезнет, а любовь останется, и как он превращается в ненависть, так она превращается в почтение.

Нет ни одного животного, которое проливало бы слезы, и притом с первого дня своего появления на свет. А ведь смех, <…> самый первый смех, появляется у человека только на сороковой день его жизни.

Обзаводясь землей, приглядись прежде всего к воде, дороге, соседу.

На просьбу вежливый отказ – молчание.

Снося обиду – вызываешь новую.

Всегда бойся того, кто однажды тебя обманул.

Заботиться о женщинах – значит отчаяться иметь досуг.

Любви и смерти избежать невозможно.

Никто не живет таким бедным, каким <…> родился.

Ничего нельзя сделать <…> осторожно и быстро.

Привычка к лучшему – худшая из привычек.

Скупого возбуждают, а не насыщают деньги.

Для человека, охваченного каким-либо желанием, все делается недостаточно быстро.

Изящество подобает женщинам, мужчинам – труд.

Самых хищных чиновников <…> он [Веспасиан] нарочно продвигал на все более высокие места, чтобы дать им поживиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, как губками, сухим дает возможность намокнуть, а мокрое выжимает.

Под конец жизни он [Цезарь] стал осторожнее принимать бой: чем больше за ним побед, рассуждал он, тем меньше следует полагаться на случай, так как никакая победа не принесет ему столько, сколько может отнять одно поражение.

Карман у него [мудреца] будет открытый, но не дырявый: из него много будет выниматься, но ничего не будет высыпаться.

Насколько человечнее <…> не преследовать их [грешников], но попытаться вернуть назад! Ведь если человек, не зная дороги, заблудится среди вспаханного поля, лучше вывести его на правильный путь, чем выгонять с поля палкой.

Самый мужественный муж, берясь за оружие, бледнеет; у самого неустрашимого и яростного солдата при сигнале к бою немного дрожат коленки; <…> и у самого красноречивого оратора, когда он готовится произнести речь, холодеют руки и ноги.

Если <…> сердиться на молодых и старых за то, что они грешат, <…> придется сердиться и на новорожденных – за то, что они непременно будут грешить.

Гнев сам по себе безобразен и не страшен. <…> Мы боимся гнева, как дети – темноты, как звери – красных перьев.

Разве ты не видишь, что люди чем счастливее, тем гневливее? Это особенно заметно у богатых, знатных и чиновных.

Самое великодушное прощение – это не знать, в чем кто перед тобой провинился.

Внутри каждого из нас царская душа, каждый хочет, чтобы ему было все позволено, но не хочет быть жертвой чужого произвола.

Стоит прислушаться к примечательным словам человека, состарившегося в услужении у царей. Когда кто-то спросил его, как ему удавалось достичь столь редкой при дворе вещи, как старость, он отвечал: «Я принимал обиды и благодарил за них».

Мщение есть признание, что нам больно.

Лучшее средство от гнева – отсрочка.

Неправость нашего гнева делает его более упорным: мы расходимся все пуще и не желаем перестать, словно сила нашей вспышки может служить доказательством ее справедливости.

Кто смотрит на чужое, тому не нравится свое.

Ты ведешь неверные записи в своей расчетной книге: то, что ты дал, оцениваешь дорого, то, что получил, – дешево.

Баловень счастья <…> считает, что труднодоступная дверь – первый признак блаженного и могущественного человека. Видимо, он не знает, что труднее всего открываются ворота тюрьмы.

[Людей], через тысячу унижений достигших высочайших почестей, тревожит ужасная мысль, что они страдали всего лишь ради надгробной надписи.

Как мы относимся к детям, так мудрец относится ко всем людям, ибо они не выходят из детства ни к зрелости, ни до седых волос, ни когда и седых волос уже не останется.

Отвоюй себя для себя самого.

Плохо живут те, кто всегда начинает жизнь сначала. <…> Напрасно мы полагаем, будто таких людей мало: почти все таковы. А некоторые тогда и начинают жить, когда пора кончать. А <…> некоторые кончают жить, так и не начав.

Если ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя случится непременно, и какова бы ни была беда, найди ей меру и взвесь свой страх. Тогда ты наверняка поймешь, что несчастье, которого ты боишься, или не так велико, или не так длительно.

Не смей пересчитывать всех, кто тебе страшен. <…> К твоей смерти доступ открыт только одному, сколько бы врагов тебе ни угрожало.

Одно дело помнить, другое знать! <…> Знать – это значит делать и по-своему, <…> не оглядываясь всякий раз на учителя. <…> Не становись второю книгой!

Мы считаем купленным лишь приобретенное за деньги, а на что тратим самих себя, то зовем даровым <…> Всякий ценит самого себя дешевле всего.

Нет царя, что не произошел бы от раба, и нет раба не царского рода.

Так называемые наслаждения, едва перейдут меру, становятся муками.

Природа не дает добродетели: достичь ее – это искусство. <…> [Древние] были невинны по неведенью; а это большая разница, не хочет человек грешить или не умеет.

Наслажденье – это благо для скотов.

Наполнять надо душу, а не мошну.

Никогда не считай счастливым того, кто зависит от счастья!

Разве не самое отрадное – когда жена так тебя любит, что ты сам начинаешь любить себя больше?

Кто ждет наказанья, тот наказан, а кто заслужил его, тот ждет непременно.

Дела за нами не гонятся – люди сами держатся за них и считают занятость признаком счастья.

Целым овладевают по частям.

Разве ты не видел, каким криком оглашается театр, едва скажут что-нибудь, с чем все мы согласны <…>? «Имеет все, кто хочет, сколько надобно». Слыша это, <…> те, кто всегда хочет больше, чем надобно, кричат от восторга и проклинают деньги.

С тех пор как они [деньги] в чести, ничему больше нет заслуженной чести: делаясь поочередно то продавцами, то товаром, мы спрашиваем не «какова вещь», а «какова цена?».

Деньги никого не сделали богатыми – наоборот, каждого они делают еще жаднее до денег.

Только не имея некоторых вещей, мы узнаем, что многие их них нам и не нужны.

Никто не может быть презираем другими до тех пор, пока он не научился презирать самого себя.

Цезарю [т.е. императору], которому все позволено, оп тем же причинам много не позволено. <…> Он себе уже не принадлежит, и подобно звездам, без отдыха совершающим свой путь, ему никогда не дозволяется ни остановиться, ни делать что-либо для себя.

Больше всего законов было издано в дни наибольшей смуты в республике.

Все, <…> что почитается очень старым, было когда-то новым. <…> И то, что мы сегодня подкрепляем примерами, также когда-нибудь станет примером.

Наше старание нравиться часто влечет за собой более пагубные последствия, нежели возбуждение нами неудовольствия.

Люди устроены природою таким образом, что, находясь в безопасности, они любят следить за опасностями, угрожающими другому.

Мы <…> явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что представляет собой ничем не ограниченная свобода, то мы – такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было бы столько же в нашей власти, как безмолвствовать.

Власть, добытую преступлением, еще никто никогда не сумел использовать во благо.

[Вителлий] думал, что дружбу приобретают не верностью, а богатыми подарками, и поэтому окружали его не друзья, а скорее наемники.

Люди уходят, примеры остаются.

На солдат <…> оказывают большое влияние нравы тех стран, где они долго стоят.

Уже сама перемена труда уменьшает усталость.

Медицина есть искусство догадок.

Лучшее лекарство – покой.

Народ – не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов.

Граждан <…> следует оценивать по их весу, а не по их числу.

[По поводу астрологии: ] Неужели все погибшие в битве при Каннах родились под одной и той же звездой?

Дружба может соединять лишь достойных людей.

Подлинная дружба встречается реже всего среди вечно занятых государственными делами и борьбой за почести, и где тот человек, который откажется от высокой должности в пользу друга?

Все прекрасное редко.

Самая большая несправедливость – желать платы за справедливость.

От самой глубокой древности едва ли найдутся три пары истинных друзей.

Я не знаю никого другого, кто бы больше боялся того, чего, как он [Эпикур] утверждает, вовсе не следует бояться: я имею в виду смерти и богов. Он провозглашает, что страх перед ними владеет умам всех людей, между тем как среднего человека это вовсе так сильно не волнует. Сколько тысяч людей разбойничают, хотя за это полагается смертная казнь. Другие грабят все храмы, какие только могут; не очень-то страшит одних страх перед смертью, а других – перед богами.

[Об эпикурейском учении о сотворении мира из случайного движения атомов: ] Почему бы <…> не поверить также, что если изготовить <…> в огромном количестве все двадцать одну букву [латинского алфавита], а затем бросить эти буквы на землю, то из них сразу получатся «Анналы» Энния, так что их можно будет тут же и прочитать.

Наши руки как бы создают в природе вторую природу.

С помощью разума совершаются как добрые дела, так и злые. Причем добрые дела совершаются немногими и редко, а злодеяния – и часто, и многими. <…> Если бы боги хотели причинить вред людям, то лучшего способа, чем подарить им разум, они бы не смогли найти.

Ни разу я не слыхал, чтобы кто-либо от старости позабыл, где закопал клад.

[В старости] душа, словно отбыв свой срок на службе у похоти, честолюбия, соперничества, вражды, всяческих страстей, может побыть наедине с собой и, как говорится, жить ради себя!

Войны надо начинать с целью <…> жить в мире.

Государство больше, чем на чем бы то ни было, держится на кредите.

Не знать, что случилось до твоего рождения – значит всегда оставаться ребенком.

Изгнание страшно для тех, кто как бы огородил для себя место, где должно жить, но не для тех, кто считает весь мир единым градом.

Тот, кто господствует на море, хозяин положения.

В гражданских войнах все является несчастьем <…>. Но нет ничего несчастнее, чем сама победа. <…> Победителю, уступая тем, с чьей помощью он победил, многое приходится делать даже против своего желания.

Непозволительно назвать несчастным того, кто может поддержать себя сознанием правоты своих наилучших намерений.

Каждый считает самым несчастным свое положение и каждый менее всего хочет быть там, где он находится.

Государство не может пасть, пока стою я.

Природные качества без образования вели к славе чаще, чем образование без природных качеств.

На людей известных ссылаться не следует, так как мы не знаем, хотят ли они быть названными по имени.

Если нашей жизни угрожают какие-либо козни, насилие, оружие разбойников или недругов, то всякий способ самозащиты оправдан. Ибо молчат законы среди лязга оружия.

Возделывание души – это и есть философия.

Старушки часто не едят по два-три дня – а отними на один день еду у атлета, и он с криком восплачется к Юпитеру Олимпийскому, которому служит, что он так больше не может. Велика сила привычки!

Стенать мужчине иногда позволительно, хоть и редко; вопить непозволительно даже и женщине. <…> Если и случится вскрикнуть мужу сильному и мудрому, то разве лишь затем, чтобы усилить свое напряжение, – так бегуны, состязаясь, кричат что есть сил, так, упражняясь, подают голос атлеты, так кулачные бойцы, ударяя противника, вскрикивают, <…> – это не потому, что им больно или что они струсили, а потому, что при крике все тело напрягается и удар получается сильнее.

Искать меры в пороке – это все равно что броситься с Левкадской скалы и надеяться удержаться на середине падения.

Слава – суд толпы, состоящей из глупцов и подлецов.

Где хорошо, там и отечество.

Любящим нравится, поссорившись с возлюбленным, мириться с ним вновь, – ничто не может доставить им большего удовольствия.

У пунийцев, народа весьма проницательного, говорилось: «имение должно быть слабее хозяина».

Таков общий порок великих и свободных государств: зависть сопутствует там славе, унижению подвергаются люди, которые кажутся слишком высоко стоящими, и бедняки с раздражением глядят на недоступное им богатство богачей.

Неразвитый ум охотнее верит примеру, чем доводу.

Если не умеешь говорить – учись читать.

Со сменой правителя для бедняка не меняется ничего, кроме имени господина.

Когда сталкиваешься с горюющим, утешай кратко, так как рана кровоточит даже тогда, когда к ней прикасаются ладонью.

Мудрый побеждает так, что его победу никто не чувствует.

Старое дерево скорее сломаешь, чем выпрямишь.

[Август] никогда не начинал сражения или войну, если не был уверен, что при победе выиграет больше, чем потеряет при поражении. Тех, кто домогается малых выгод ценой большой опасности, он сравнивал с рыболовом, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок – никакая добыча не возместит потери.

Я был всем, и все это ни к чему. (Последние слова.)

Наместникам, которые советовали ему обременить провинции налогами, он [Тиберий] ответил, что хороший пастух стрижет овец, но не сдирает с них шкуры.

Безымянный донос о любом преступлении не должно принимать во внимание. Это было бы дурным примером.

Государь, который хочет все знать, окажется перед необходимостью много прощать.

Какой-то неразумный человек, не узнав Марка Катона [Младшего], побил его в бане: сознательно никто не поднял бы руку обидеть такого мужа! Когда впоследствии этот человек пришел просить прощения, Катон ответил: «Я не помню, чтобы меня побили».

Один из молодых трибунов спрашивал его [Цецилия Метелла], каковы его замыслы. Он ответил: «Если бы их знала хотя бы моя рубаха, я бы тут же бросил ее в огонь».

Когда Гай [Калигула] спросил его наедине, сожительствует ли Пассиен со своей родной сестрою, как он сам, то Пассиен ответил: «Еще нет», – весьма пристойно и осторожно, чтобы не оскорбить императора отрицанием и не опозорить себя лживым подтверждением.

Сципион Старший свое свободное от военных и государственных дел время проводил в ученых занятиях, говоря, что на досуге у него особенно много дела.

Хороший полководец, как хороший врач, берется за клинок лишь в крайней надобности.

В изгнании [царь] Тарквиний сказал, что он научился отличать истинных друзей от ложных только теперь, когда уже не в силах воздать по заслугам ни одним, ни другим.

Когда [консулу] Фабрицию посол эпирцев Киней давал в дар большое количество золота, он не взял его, сказав, что предпочитает повелевать владеющими золотом, чем владеть им.

[Избиратели] считают себя нашими друзьями, если мы знаем их по имени.

Знаменитый Луций Кассий, которого римский народ считал справедливейшим и мудрейшим судьей, обычно спрашивал во время суда: «Кому выгодно?»

Что непозволительно женщинам, то равно непозволительно и мужчинам.

По естественному праву все рождаются свободными.

Поступает против закона тот, кто совершает запрещенное законом; поступает в обход закона тот, кто, сохраняя слова закона, обходит его смысл.

Свобода – это естественная возможность каждого делать, что он хочет, однако не прибегая к насилию и не нарушая закон.

Заслуживает помощи слабость женщин, а не лукавство.

Если нельзя найти безупречное решение, надо избрать наименее несправедливое из решений.

Кто несет риск, тому должна принадлежать и выгода.

Бани, вино и любовь разрушают вконец наше тело.

Но и жизнь создают бани, вино и любовь. (Эпитафия.)

Ушел, но не исчез. (Эпитафия.)

Разве может человек доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому.

Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? И будет ли Ему выгода от того, что ты содержишь пути твои в непорочности?

Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя.

Для глупого преступное деяние как бы забава.

Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели откормленный бык, и при нем ненависть.

Кто дает ответ не выслушав, тот глуп.

Не радуйся, когда упадет враг твой, и да не веселится сердце твое, когда он споткнется.

Хватает пса за уши тот, кто, проходя мимо, вмешивается в чужую ссору.

Участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и не у человека преимущества перед скотом; потому что все – суета!

Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости.

Если гнев начальника вспыхнет на тебя, то не оставляй места твоего; потому что кротость покрывает и большие проступки.

Не поднимай тяжести свыше твоей силы и не входи в общение с теми, кто сильнее и богаче тебя.

Какое общение у горшка с котлом? Этот толкнет его, и он разобьется.

Если ты вразумил беззаконника, а он не обратился от беззакония своего <…>, то он умрет в беззаконии своем, а ты спас душу твою.

Даром получили, даром давайте.

Лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые.

…От скорби происходит терпение,

От терпения опытность, от опытности надежда.

Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов.

[Умирающую св. Монику] спросили, неужели ей не страшно оставить свое тело так далеко от родного города. «Ничто не далеко от Бога, – ответила она, – и нечего бояться, что при конце мира Он не вспомнит, где меня воскресить».

Сам человек представляет собою большее чудо, чем всякое чудо, совершаемое человеком.

Как Бог Он [Христос] – цель, к которой идут, как человек Он – путь, по которому идут.

Те, которые думают, что всякое душевное зло происходит от тела, заблуждаются. <…> Не плоть тленная сделала душу грешной, а грешница душа сделала плоть тленной.

Никто не может найти Бога, если не поверит сначала, что в конце концов он Его найдет.

Бог не нуждается в наших словах, которые бы <…> напоминали о том, чего мы желаем. <…> Поэтому, когда мы молимся, нет нужды в том, чтобы мы говорили.

Плохие времена, тяжелые времена – вот что люди не устают повторять, но давайте жить хорошо, и времена станут хорошими. Мы и есть времена. Каковы мы, таковы и времена.

Люби – и делай что хочешь. Если молчишь, молчи из любви; если говоришь, говори из любви; если порицаешь, порицай из любви; если щадишь, щади из любви.

Когда спрашивают о человеке, хороший ли он, то спрашивают не о том, во что он верит или на что надеется, но что он любит. Потому что кто истинно любит, тот, без сомнения, истинно верит и надеется; кто же не любит, тот напрасно верит, хотя бы предмет его веры и был истинным, напрасно надеется, хотя бы предмет его надежды и показывал путь к истинному блаженству.

Бог благ, бесстрастен и неизменен. <…> [Иной] недоумевает, однако ж, как Он о добрых радуется, [от] злых отвращается, на грешников гневается, а когда они каются, является милостив к ним; <…> [но] Бог не радуется и не гневается: ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтобы Божеству было хорошо или худо из-за дел человеческих. Бог благ и только благое творит, вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым; а мы, когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом – по сходству с ним, а когда становимся злыми, то отделяемся от Бога, <…> становимся отверженными от Него. <…> Если потом молитвами и благотворениями снискиваем мы разрешение во грехах [отпущение грехов], то это не то значит, что Бога мы ублажили и его переменили, но что посредством таких действий и обращения нашего к Богу <…> опят соделываемся мы способными вкушать Божию благость; так что сказать: Бог отвращается от злых, есть то же, что сказать: солнце скрывается от лишенных зрения.

Взирая на мир, не будем думать, будто отреклись мы от великого чего, ибо и вся эта земля очень мала перед целым небом. Поэтому, если бы и над всею землею были мы господами и отреклись от всей земли, то и в этом не было бы ничего равноценного царству небесному.

Никто без искушений не может войти в Царствие Небесное; не будь искушений, никто бы и не спасся.

Говорят: «Почему в самом устройстве не дано нам безгрешности, так что нельзя было бы согрешить, хотя бы и хотели?» Потому же, почему и ты не признаешь служителей исправными, когда держишь их связанными, но когда видишь, что добровольно выполняют перед тобой свои обязанности.

Пес не одарен разумом, но имеет чувство, почти равносильное разуму. Что едва изобрели мирские мудрецы, просидев над этим большую часть жизни – разумею хитросплетение умозаключений, – тому пес оказывается наученным от природы. Ибо, отыскивая звериный след, когда найдет, что он разделился на многие ветви, обегает уклонения, ведущие туда и сюда, и тем, что делает, почти выговаривает следующее умозаключение: или сюда поворотил зверь, или сюда, или в эту сторону. Но как не пошел он ни туда, ни сюда, то остается бежать ему в эту сторону. И таким образом через отрицание ложного находит истинное. Более ли этого делают те, которые, чинно сидя над доскою и пиша на пыли, из трех предложений отрицают два и в остальном находят истину?

Все, что делается недобровольно, кроме того, что оно насильственно и не похвально, еще и не прочно.

Мы ловим грехи друг друга не дял того, чтобы оплакивать их, но чтобы пересудить, не для того, чтобы уврачевать, но чтобы еще уязвить, и раны ближнего иметь оправданием собственных своих недостатков.

Смерть [установлена] – в пресечение греха, чтобы зло не стало бессмертным.

[Иные] хотя признают верным, что изнемогшее в пороке естество посещено Божественною силою, но с неудовольствием взирают на способ посещения, по незнанию, что всякое устройство тела само по себе имеет равную цену, и ничто содействующее в нем поддержанию жизни не заслуживает осуждения как что-либо нечестивое или дурное. <…> Как прочие органы поддерживают в человеке настоящую жизнь, <…> так родотворные органы имеют промышление о будущем, вводя собою преемство естеству. <…> Ибо не глазом, не слухом, не языком, не другим каким чувственным органом непрерывно продолжается род наш; все это, как сказано, служит для настоящего употребления, а в тех органах соблюдается человечеству бессмертие.