Read the book: «Последняя»
Корректор Александра Приданникова
Иллюстратор Александра Веен
Глава 1. Пути сходятся
Ветер гнал тучи на северо‑восток. Ненастье миновало тихий, дремотно‑скучный городок Заречье, почти не потревожив его. Робкий дождик пошуршал ночью в окрестных перелесках, немного побрызгал на черепичные крыши – и только. Никаких вам молний, никаких раскатов грома. Но Э́рсиль очнулась будто от грозового рокота.
– Проклятье! – выдохнула она.
Вскочила с постели, накинула стеганое одеяло поверх сорочки и бросилась на улицу.
Одноэтажный домишко, что снимала Эрсиль, стоял на самой окраине, поэтому с заднего двора открывался широкий обзор на поля – уже перепаханные и угрюмые.
Эрсиль долго смотрела вслед умчавшейся буре и пыталась различить хоть что‑то в беспокойной тьме, окутавшей полноводную реку Морбэ́й. В ушах стучала кровь, сердце разрывалось на куски. Эрсиль сгорбилась возле низкой каменной ограды и прижала ладони к груди.
– Значит, вернулся, – хрипло сказала она.
А чему тут, собственно, удивляться? С августа он проникал в ее сны все чаще, с августа Эрсиль не находила себе места. Она старательно замыкалась – в надежде, что ее не затронет, обойдется. И вот не обошлось. Теперь ей нужно выбирать.
Эрсиль подковыляла к скамейке, тяжело опустилась на нее. Боль помаленьку утихала. Да, за год Эрсиль совсем отвыкла, а он появился так близко. Скорее всего, переправился по Зареченскому мосту и двинулся в столицу.
Над головой Эрсиль шумели дряхлые яблоневые деревья, с ними спорил куст жимолости, что рос неподалеку. Заполонившая грядки душица пропитала сад густым и в то же время острым запахом. Эрсиль нагнулась, сломила пару жестких стебельков, размяла пальцами. Ей полегчало, и решение созрело. Где бы еще раздобыть чуточку смелости?
Наконец Эрсиль поднялась и зашагала к покосившемуся крыльцу. Вдруг смутно белевшую впереди стену, разделенную черными столбами опор, заслонила тень. Заслонила и вмиг исчезла. Эрсиль застыла. Померещилось? А если нет, то что? Во мраке всякая тень – вылитое чудище.
В спальной Эрсиль зажгла масляную лампу. Выволокла из‑под кровати мешок с четырьмя вшитыми ремнями и заглянула внутрь.
– Здравствуй, отрепье, – пробормотала она, вытягивая измятые холщовые штаны и дырявую шаль.
К рассвету все было готово. Мешок увязан аккуратным тючком, в сумке – мятные леденцы, толстый кошелек, неплохая карта Северных Земель и грамоты с печатями шести графств, чтобы беспрепятственно путешествовать по Онсельвальту. За эти бумаги у Эрсиль некогда затребовали баснословную сумму, и не особенно они ей понадобились.
Сундук с книгами и большинством нарядов Эрсиль отнесла в подпол, а сама облачилась в добротное серое платье. Оно старило ее и полнило, с тем умыслом и приобреталось.
Скрутив темно‑русые волосы в пучок и нахлобучив полинялую шляпку с плотной вуалью, Эрсиль поспешила к господину Ба́топу, хозяину дома. После длительного ожидания – господин Батоп изволил кушать, – Эрсиль пригласили в рабочий кабинет. Она разъяснила, что сестра покойного мужа зовет ее погостить, возвратила ключи и даже не заикнулась о деньгах. Господин Батоп выслушал ее с доверчивой улыбкой, разложив прелестной бархатистости щеки по плечам, и тоже не заикнулся о деньгах. А зачем ему? Уж коли он дерет втридорога за лачугу Эрсиль, разве упомянет он первым о месячной переплате? Как бы не так! Впрочем, Эрсиль не обижалась, господин Батоп был ей удобен. Сам нечист на руку, он редко задавал вопросы и держал язык за зубами. Чего не водилось за его женушкой.
Эрсиль замешкалась у дверей, а в столовой разгорался обмен мнениями, отзвуки которого долетали до прихожей.
– Вдовушка‑то наша сбега́ет неведомо куда! А и скатертью дорожка! – восклицала госпожа Батоп.
– Да, шкатертью! – шамкала почтенная родительница господина Батопа.
– Нам же лучше. А то страху натерпелись!
– Это ж почему?
– Вы никак опять подзабыли, страдалица моя? Ну да я повторю, мне нетрудно. – И госпожа Батоп с удовольствием повторила: – Я так разумею, вдовушка наша сама себя вдовою сделала. Лицо ее видели? Это муж ее украсил – он был горазд бутылочку опорожнить. А она осерчала и кочергой его, кочергой!.. Потом из А́берноуфа улепетнула к нам: граница рядом. Все средства его прикарманила и живет припеваючи!
– Батюшки, страсти какие!
Эрсиль искренне согласилась с почтенной родительницей господина Батопа – страсти нешуточные! Ладно, что из Аберноуфа, определили по смягченному выговору, но откуда взялось «кочергой, кочергой»?
– До чего ж приятные люди, – буркнула Эрсиль и еще подумала, что госпожа Батоп не очень‑то в ней и ошиблась.
Эрсиль не медлила и в четверть десятого покупала билет на чистенькой, недавно отстроенной железнодорожной станции. Доехала сначала до И́оля, затем до столицы Йор‑Вейнс. Там она поняла, что опоздала.
Вечером Эрсиль навестила одну лавчонку – якобы барахольщика. Ею владел бабушкин знакомый. Он не отказывался получить несколько самоцветных камушков за полцены. Где‑то отсы́пали бы вдвое против этого. И где‑то поинтересовались бы, откуда у небогато одетой барышни неиссякаемый запас опалов, искусно ограненных топазов, аметистов и сапфиров…
Эрсиль переночевала в гостинице у вокзала и продолжила дышать паровозным дымом и трястись в дребезжащих вагонах. Отступать сразу она не желала.
* * *
Утром восемнадцатого сентября Эрсиль сосредоточенно изучала карту, сидя в поезде. Он вот‑вот должен был отправиться из Гри́для на север.
Тем же утром за девяносто с лишним миль от Гридля матушка Ворку́ра подстерегала констебля. Он вот‑вот должен был отправиться в трактир «Барашек Ту́кби» и угодить прямиком ей в когти.
Следует заметить, что Тукби – это захолустная деревенька южного удела графства Э́льсул. Она окружена дремучими лесами, и вы с чистой совестью можете именовать ее медвежьим углом. Если в такую глухомань забредает чужеземец, вниманием его не обделят. И тогда, не сомневайтесь, на диво зоркими и любопытными окажутся подслеповатые дамы весьма преклонного возраста.
С чем пожаловал седой Мо́риш – тот самый чужеземец, не догадывался никто. В потрепанной широкополой шляпе он завалился на постоялый двор пасмурным осенним днем, славно подкрепился и снял комнату.
– И что, ответьте вы мне, нужно здесь этому шлендырю? – подзуживала своих подруг матушка Воркура, отличавшаяся деятельной натурой. – Он у нас в церкви и не мелькнул, нечестивец! Хлебнем с ним лиха, нагорюемся!
Не напрасно обитатели Тукби величали матушку меж собой Воркуро́нихой. Такой бойкой старушки еще надо было поискать. Матушка караулила чужеземца с завидным пылом, и ее не заботило, что сама она при этом трижды пропустила обедню. А уж когда на Тэ́рлинской дороге ограбили и покалечили местного торговца Но́ттэра, смекалка Воркуронихи заработала вовсю. Какой тут простор для нее открылся! И она не поленилась одарить собственной мудростью констебля.
– Каждый божий день шастал прохиндей по улицам! – втолковывала матушка Воркура, уцепив молоденького блюстителя порядка за пуговицу мундира и притягивая его к себе все ближе и ближе. – Тряс повсюду жидкой бороденкой. Потом шмыг в ельник – и нету! Объявлялся поздно – от порушенной лесопильни… А глаз‑то у него, глаз, а?! Дурной, тяжелый! Колдун, доподлинно колдун! Он Ноттера и обтяпал: кроме него некому…
– Освободите меня, любезная! – хмурился констебль. – Вы обвиняете путешественника в лета́х, который уже покинул Тукби. Но его нет в описании господина Ноттера. Беззаконие учинили трое налетчиков.
– Да мало ли что наплел этот пентюх Нави́лька! – взвилась матушка, но хватку свою ослабила.
Констебль облегченно разогнул спину и на всякий случай попятился.
– А коли превратился наш хмырь в кого и напал? Ему что? Он же как пить дать колдун!
– Ох уж мне эти суеверия, – проворчал констебль и повысил голос: – Вы не волнуйтесь, уважаемая, мы быстро до сути докопаемся. С почтовой каретой бумаги в Тэ́рлин отошлем, эсквайр уполномочил…
Засим юный констебль развернулся на каблуках и поспешил к трактиру – завтракать. Воркурониха осуждающе покачала головой в новеньком парадно‑выходном чепце и засеменила к приятельницам, толпившимся в сторонке.
– Лопух! – бросила матушка жаждущим известий ровесницам. – Проку от него… Пальцем о палец не ударит!
– Ах, ах! – всполошились те. – И что же?
– А ничего же! Подождем, когда о́нсельвальтские Охотники пронюхают! Они‑то колдуна скрутят!..
– Ну‑ну, дорогая моя, насчет колдуна я не уверена, – возразила худенькая женщина, опираясь на суковатую палку. – Господин он диковинный, нет спору, но…
– Попомни мои слова, милая А́ргарет, ведьмарь он и никто иной! Я его мигом раскусила, на один зубок!
Кумушки с намеком переглянулись – мол, совсем Воркурониха плохая стала, всюду ей чудеса да волшебственники грезятся! – после чего они посудачили немного и разошлись по домам. А между тем матушка Воркура была недалека от истины.
Через неделю с небольшим в том убедился некий Боб‑Ломоть, дородный хозяин таверны «Клюка». Хотя он‑то и знать не знал о подозрениях матушки.
* * *
Итак, у Боба выдалась та еще ночка. За окном ливень, темнотища, а в его жалкую харчевню нагрянула целая компания негодяйского вида. И все бы ладно, с шайкой он был накоротке, но куда подевался их запевала, Шейн?
Недавно поползли слухи, дескать, завелись в здешних краях разбойники. Трактирщик понимал, что завестись они не могли, поскольку не выводились. Только вот Джо‑Добряк с ним даже не поздоровался, другие тоже все равно что онемели. Протопали вглубь сумрачного зала и обосновались за двумя длинными столами, по левую руку от лестницы.
Пока было тихо. Бандиты взяли солонины, колбасок, браги, эля и мирно все это потребляли. Но хозяин чуял подвох. Он усердно тер стойку засаленной тряпкой и старался не смотреть на тощего старика в широкополой шляпе. А тот, как назло, точно приковывал все внимание к себе.
– Эй, Боб! – повозившись на хромом табурете, окликнул хозяина Бородач. – Пива подбавь, и притащи своей перцовки, что ли!
Ломоть кивнул и собрался нырнуть в кухоньку за горячительным… Тут наружная дверь заскрипела. Из черноты шагнул рослый мужчина, прячущий лицо под отсырелым капюшоном.
– Принесла ж нелегкая! – сдвинул рыжие брови трактирщик.
Он вынимал припасы из кладовой, а к нему протиснулся Джо‑Добряк.
– Пошевеливайся, Боб, – просипел Джо. – Мориш проволочек не терпит. И не шельмуй, выставляй лучшую снедь и пойло.
– А где Шейн‑то? – спросил Боб.
Джо чиркнул ногтем по горлу. На его бугристой физиономии отразился страх.
– Теперь Мориш у нас командует, – пояснил он.
– Ох, быть беде, быть беде… – запирая ларь, причитал хозяин «Клюки».
Возвратившись, он обнаружил, что человек в кожаном плаще с капюшоном уселся на лавку возле самого входа, а господа лиходеи его как бы не замечают. Обслужив своих первоочередных гостей, трактирщик приблизился к чужаку.
– Чего желаете? – Хозяин угрюмо покосился на лужу, натекшую с одежды посетителя.
– Ужин и комнату, – сухо ответил тот, не поднимая головы.
– Комнат не предлагаю.
– Мне предложишь.
Боб надулся, но предпочел не спорить.
– Луковый суп или баранину? – пропыхтел он.
– Все.
– Все так все…
Спустя полчаса мужчина неторопливо ел горячую похлебку, а братия в дальнем углу расшумелась. Молодцы успели изрядно нахлестаться, и Боб заключил, что оно не от хорошей жизни.
Бородач хвастался перед соседом обожаемыми пистолетами, четверо играли в кости, прочие шутили, жевали, пили. То и дело кто‑нибудь из этой своры заказывал сидра, ревеневки, грога, копченостей, маринованных огурчиков… Полнотелый трактирщик весь упрел, мотаясь в погреб и обратно.
Тем временем старый Мориш глотнул из глиняной кружки пива и поморщился – пиво дрянное. И местечко дрянное, а Моришу срочно понадобилось развеяться. Последний месяц он упорно искал тайник. Да еще горе‑бандиты путались под ногами – жалкое отребье, он вынужден якшаться с ними. И дернул их бес устроить логово в развалинах особняка! Но ерунда, ерунда… скоро он заполучит второй «Тихослов Ха́рольда», заодно поднакопит деньжат, используя грабителей, и тогда уже избавится от них.
Откинувшись на деревянную спинку кресла, Мориш внезапно увидел в окне светлое размытое пятно. Кто‑то подсматривал за ними с улицы. Мориш улыбнулся – развлечение. На ловца и зверь бежит!
Опустив веки, старик прошептал заклинание. В тот же миг сквозь перестук дождя прорезался леденящий душу вой. Пятно за стеклом исчезло. Довольный собой Мориш потянулся, а Джо‑Добряк с суеверным ужасом отпрянул от него – и немедленно поплатился за это: шею Джо будто бы сдавило толстой веревкой. Еще немного, и он потерял бы сознание, но вдруг наваждение схлынуло. Боясь взглянуть на колдуна, Джо украдкой откашлялся. Разбойники продолжали веселиться.
Трактирщик, который улучил минутку и притулился за стойкой отдохнуть, примерз к табурету. Волки? В сентябре? И это рядом с городом! Что творится‑то, ради всего святого?! А человек в капюшоне имел некое понятие о том, что творится, и спокойно принялся за баранину. Он не обманулся, он пришел туда, куда ему требовалось.
Когда дверь «Клюки» распахнулась снова, разнесчастный трактирщик едва оправился от жуткого воя и мечтал, чтобы все его гости растаяли в ночи. А свеженький гость тут как тут!
– И не спится же люду! – выругался себе под нос хозяин. – Лезут откуда‑то и лезут…
На сей раз обветшалую таверну почтил своим прибытием странствующий менестрель. Он сам так и заявил прямо с порога:
– Я странствующий менестрель!
Все расхохотались.
– А я граф Дуну́мский! – рыкнул Бородач и со всего маху саданул кулачищем по столу.
– А я лорд Пинкащаотвешу! – подхватил другой.
– А я Тодди, – присовокупил румяный сбитень в кожаной рубахе. Этот без году неделя бандит из деревенских подался на вольные хлеба недавно.
Гогот оборвался – лишь затем, чтобы сотрясти хлипкие стены таверны оглушительными раскатами.
– Не перевелись еще дурни на земле, – проскрипел Мориш, и попробуй разбери, кого он посчитал дурнем: музыканта, недотепистого здоровяка или же обоих.
– Я менестрель, – нетвердо повторил юноша.
– Ну что же, коли ты истинный менестрель, – оскалился Мориш, – тогда располагайся и позабавь нас. Накормлю щедро.
Гордо выступив на середину зала, паренек взъерошил мокрые волосы. Он был такой же потрепанный, как чехол его лютни. Обшарпанная куртка пестрела заплатами, голодные глаза с вызовом смотрели на присутствующих, а бледные впалые щеки делали его похожим на обедневшего дворянчика.
– Молчать! – рявкнул Мориш на разгалдевшихся прихвостней. – Хозяин, приветь‑ка нашего артиста.
Трактирщик очнулся. Выдвинул стул и заодно поленьев в камин подбросил – разогнать черноту по углам.
Мориш с ленцой раскуривал пеньковую трубку. Музыкант бренчал, налаживая инструмент. А человек в капюшоне подманил к себе Боба и жестом велел занять скамью напротив. Хозяин подчинился, враждебно щурясь на посетителя.
– Твое имя? – безучастно поинтересовался тот.
– Шкандыбай‑ка ты, братец, отсюда. От греха подальше, – заворчал Боб. Он и сам раздумывал, где бы схорониться до утра.
– Имя, – распорядился незнакомец. В тоне его чувствовалась сила, и сила эта, заподозрил хозяин, была подкреплена законом.
– Бобом‑Ломтем люди кличут, – ответил трактирщик.
Его собеседник хмыкнул, наклонился к нему.
– Слушай меня, Ломоть. Почуешь, что запахло жареным, прячься. Усвоил?
– Вы от полиции, господин? – пролепетал хозяин, соображая, как бы выпутаться из передряги. Если его уличат в пособничестве головорезам, не откреститься ему от тюрьмы. Под водительством Шейна ребята орудовали по‑мелкому, с предосторожностями, а нынче в открытую грабят. Вот и возмездие.
– От полиции? – ухмыльнулся незнакомец. – Можно и так выразиться. Охотник.
Трактирщик содрогнулся. Если выслали Охотника – все решено. Кто‑то приговорен к смерти. Уж не осудят ли его, Боба, за компанию?
– Ох, простите великодушно! А мне‑то и невдомек! – зачастил Ломоть. – Совсем замаялся! Изволите видеть, что за катавасия: вломились ко мне в «Клюку», барабанили, барабанили… и не пускать‑то боязно! А еще волки… Получается, это и есть те самые разбойники, о которых у нас сплетничают?
– Да, те самые и есть, – проронил Охотник. – Иди и будь начеку. Позже понадобится твоя помощь.
– Все по вашему приказу, сударь, по вашему приказу… – уверил хозяин и, обливаясь холодным потом, зашаркал к табурету. Не впервой он пожалел, что «Клюка» его наособицу стоит, в двух милях от Тэрлина, – спастись не успеет.
Попыхивая трубкой, Мориш неласково взирал на человека в плаще. Старик уже догадался, что этот очутился здесь неспроста. Но какая ему, Моришу, разница? С его‑то властью он победит любого!
Мориш снова цыкнул на своих клевретов: от скуки те начали горланить песенку странника‑пьяницы. Бандиты покорно затихли и, состроив умные лица, обратились к музыканту – намеревались приобщаться к искусству.
Подкрутив колок, менестрель ловко пробежал пальцами по струнам. Переливчатый звук напитал духоту обеденной, и паренек объявил название первой баллады:
– Песнь о прекрасной леди Ливэ́ль!
– Какая, твою ж, Ливэль! – вознегодовал Бородач. – Наяривай про мельникову дочку!
– Ага‑ага, про дочку! – поддержали его товарищи, но под суровым взглядом колдуна тут же присмирели.
Музыкант играл хорошо, даже превосходно. А вот пел он неважно: виной тому прохудившиеся сапоги да осенние дожди. И все‑таки голос его не утратил приятности, хоть и отдавал легкой хрипотцой.
«Песнь о прекрасной леди Ливэль» завершилась, и настал черед баллады о достославном, благородном и милосердном, но – увы! – сказочном рыцаре Альри́ке. Кое‑кто из мужчин заерзал на лавках, глотая хмельные смешки. Что их развеселило? Охотнику было все равно, он ждал.
Предпоследний куплет, где доблестного воителя загрызает коварный огнедышащий змей, потонул в немелодичном прорвавшемся наружу гвалте. Суть в том, что много лет назад историю Альрике переиначили. В народном изложении неугомонный рыцарь обрел земной покой, лишь когда дракон нечаянно, по безалаберности, на него присел. Менестрель, само собой, исполнял балладу правильно и не стерпел пренебрежительного отношения к легендарному, пусть и вымышленному, герою. Да и к себе тоже.
– Вы мешаете мне работать! Я не привык к подобному! – выпалил он.
– Катись тогда подобру‑поздорову! – посоветовал ему Джо‑Добряк.
«Спятил от голода», – заключил Боб, не умевший объяснить горячность музыканта. Поразмыслив еще с полминуты, трактирщик плашмя бухнулся под стойку – и сделал это как нельзя более вовремя!
– Так и поступлю! – дерзко воскликнул менестрель и, зачехляя лютню, сквозь зубы просвистел: – С‑с‑свиньи!
Охотник приготовился. Тот, за кем он наблюдал, не шевелился. Зато перепившие лиходеи ринулись к языкастому менестрелю с кулаками. Охотник плавно поднялся. Он не спешил: молодчики, кутившие в «Клюке», и в подметки ему не годились.
Пока храбрецы, источая густой сивушный дух, неслись к менестрелю, Охотник сгреб его за воротник и швырнул к двери. Юнец протестующе тявкнул, но додумался покинуть таверну на четвереньках.
Движения Охотника были молниеносны, едва различимы. Нападавшие не сразу поняли, что перед ними теперь не испуганный мальчишка‑музыкант, и налетели на чужака. Тот резким ударом в переносицу оглушил первого. Второму жестко вывернул запястье и оттолкнул пинком. Третий разбойник споткнулся о второго, покачнулся и сшиб теснившихся позади. Господа смутьяны грянулись на пол, соорудив завал.
– Я сам с ним разберусь, – досадливо выплюнул Мориш, выколачивая трубку о край стола.
Он пробормотал заклинание и махнул рукой в сторону Охотника. По неосведомленности своей Мориш полагал, что ему, познавшему тайну, нет равных.
Посрамленные бандиты расползались по углам. Охотник застыл посреди зала каменным изваянием. Мориш безбоязненно шагнул к нему.
– А сейчас как попляшешь? – самодовольно улыбнулся он.
К глубочайшему удивлению мага, Охотник издевательски фыркнул и выскочил на улицу. С головы его сорвало капюшон, взметнулись седые волосы.
Старый Мориш не поверил глазам. Он бросился за Охотником, посылая в него одни чары за другими, но волшебство отчего‑то не подействовало. И тогда Мориш воспользовался Гибельным Словом…
* * *
«Лужа, – определила Эрсиль, в ботинках захлюпало пуще прежнего. – На редкость мерзкая погода. Когда же это прекратится?»
«Никогда», – простонали великанские ели. Их разлапистые ветви сплетались над проселочной дорогой, что напоминала реку, текущую в необъятной темноте.
Разгулявшийся ветер толкал Эрсиль в спину, ноги подламывались, и все же она упрямо шла. За целый день Эрсиль так и не позволила себе отдохнуть. Она торопилась, но блуждания по чащобам графства Эльсул совсем измучили ее.
Ливень ослабевал, за облаками мелькнули крошечные звезды, и небо опять заволокло. А Эрсиль все брела и брела по чавкающей грязи на север. Деревья шумели и скрипели. Эрсиль чудилось, будто в лесу бушуют сумеречные фейри – и не те озорные курносые невелички, о чьих шалостях она с восторгом читала в детстве, а свирепые хо́уб‑лиэ́нны с морщинистыми лицами и зубами‑иглами…
Рядом затрещала хворостина, в кустах ежевики кто‑то закопошился. Эрсиль вздрогнула, обернулась: а что, если там, во мраке, скользит за ней по пятам уродливый карлик?! Потом скривила губы. Смех да и только! Вот уже три года скитаний, поисков, а из‑за такой малости чуть из собственной кожи не выпрыгнула!
Убеждая себя в том, что хоуб‑лиэнны давным‑давно вымерли, она покопалась в сумке. Вынула кулек с ломтем зачерствевшего хлеба и спохватилась, что не купила провизии во встречной деревеньке Тукби.
– Ви́верн меня задери… – пыхтела Эрсиль, вслепую обшаривая котомку. Ни крошки съестного! По закону вселенской подлости. – А ради справедливости, милейший виверн, задерите, будьте любезны, и стервеца, из‑за которого вся эта суматоха! – мстительно добавила она, присаживаясь на травянистый взгорок у обочины.
Он оказался мягким и даже не очень сырым. Хотя о сырости Эрсиль не беспокоилась – ее плащ из грубой ткани не помешало бы основательно выжать.
Сглодав горбушку, Эрсиль поправила лямки заплечного мешка и выпрямилась.
Ночные часы тянулись, отнимая последние силы: ни проблеска, ни огонька вдалеке. Унявшийся вроде бы дождь снова забарабанил по капюшону. Эрсиль с надеждой устремлялась к очередному повороту и твердила, что сегодня все закончится, наградой ей станет мирная обыденно‑счастливая жизнь без тревог и терзаний, без утомительных путешествий…
Лес немного поредел. Эрсиль взбодрилась: по ее расчетам получалось, что до Тэрлина около полутора миль. Впереди сверкнуло медно‑желтым, и вскоре появился двухэтажный покосившийся от времени дом. Верхнюю часть дощатого фасада подпирали обтесанные столбы, и под этим навесом грудился разномастный хлам. Возле порога имелось свободное пространство, озаренное помигивающей лампой у притолоки. А слева на погнутом штыре болталась жестяная вывеска с корявой надписью «Клюка». Для подобной хибары более точного названия и не придумать, рассудила Эрсиль.
С минуту она перебарывала глупое желание ринуться внутрь – сию же секунду, на всех парах! Но нет, сначала требовалось выяснить, что это за «Клюка» такая и чем тут занимается нужный ей человек.
Эрсиль сунула вещи под куст сирени, буйно разросшийся на углу, а сама прижала ухо к стене. Из‑за нее доносилось прерывистое шуршание. Мыши у них столуются, что ли? Где песни, топот, прочий гам, присущий кабакам и харчевням? Подозрительно…
Минуя дверь, Эрсиль подкралась к узенькому оконцу. При этом она почти задела башню из ящиков – эдак шарахнуло бы! Изучив зыбкие тени и бурые сальные пятна на стекле, Эрсиль обогнула таверну. Первое окно занавешивала холстина, второе, за выступающей на улицу каминной трубой, горело поярче. В нем Эрсиль увидела чей‑то мясистый загривок, воротник и лысую макушку, а за ними – край стола и людей.
На том изыскания Эрсиль были пресечены. Окрестности затопил вой – такой неистово громкий, что Эрсиль мотнуло к дымоходу. Звук не рассеивался, не изменялся, и это озадачивало. В зловещем вое ощущалось нечто чересчур зловещее – пробирало до мозга костей, уж если начистоту.
Стихло внезапно, словно отрезало. К Эрсиль подскакали два исполинских волка: клыки торчат, шерсть дыбом, глаза навыкате. Звери кровожадно ощерились и припали к земле. Не успела Эрсиль отойти от потрясения и стегнуть ближнего волка заклинанием, как поняла, что он не рычит, не пыхтит и буквальным образом расплывается.
– Подвижный морок, – облегченно прошептала Эрсиль и, помедлив, ткнула разъяренного зверя. Тот не возражал, рука продырявила ему череп.
– Совсем бесплотный. Нехороший, – сделала вывод Эрсиль, поскольку глубокая черная прореха не исчезала.
Сама Эрсиль работать с подвижными мороками не умела, и развеивать их не умела. А кое‑кто умел – и наслал на нее слуховое наваждение, а затем волков – не иначе как для устрашения.
– Чьих будете? – осведомилась Эрсиль у испорченного зверя. – А чего вытаращились?
Эрсиль знала: чтобы заворожить кого‑то, надо смотреть на него. Либо волшебник укрылся за деревьями, либо в трактире и оттуда заметил Эрсиль. Морок выглядел не ахти и никем теперь не поддерживался. Но зачем колдуну возиться с Эрсиль? Пронюхай он о ее способностях, поймал бы или убил. Так зачем же?
Эрсиль не строила догадок – те все едино не выстроились бы, потому что у нее даже мысли устали и тяжело ворочались на дне головы. Во всяком случае, Эрсиль не хотела обнаружить себя еще раз и почла за лучшее спрятаться до поры под защитой сирени. Понаблюдает‑понаблюдает – а ну как что‑то и разрешиться.
Волки резво порхнули за Эрсиль, и при свете фонаря она совсем в них разочаровалась – ни дать ни взять кучи свалявшегося меха с проплешинами.
– Вы на погоню заговорены? – осенило Эрсиль. – Кинься я наутек, помчались бы за мной?
Прозрачные волки не снизошли до ответа и рассеялись клочьями дыма. Это опять же доказывало, что маг не заботился о своем мороке, не то подлатал бы.
– Чахоточные какие. Мои не бегают, зато покрепче будут, – пробурчала Эрсиль и полезла в гущину.
Ее окатило водой с листьев, сучком порвало штанину, но с горем пополам Эрсиль уселась и подтянула котомки.
На заднем дворе утробно хрюкнула свинья. Эрсиль ей позавидовала: почивает сытая, в тепле и сухости. А у Эрсиль зуб на зуб не попадает и живот урчит от голода. А чем она хуже свиньи? Дабы не погрязнуть в унынии Эрсиль постаралась убедить себя, что она вовсе не хуже. А как, с вашего позволения, утешаться, околевая под хлестким дождем в компании шквального ветра? Эрсиль добралась до четвертого довода: «Я гораздо аккуратнее ем» – и отвлеклась. Уловила нечто… Шаги. Так оно и есть, шаги – едва различимое мокрое шлепанье. Не со стороны Тэрлина, а от деревни, откуда явилась сама Эрсиль.
Из волнующейся лесной мглы вынырнул невысокий паренек – шатающийся и спотыкающийся. То был музыкант Ба́рнид. Эрсиль уже сталкивалась с ним нынче утром.
– Куда прешь, оборванка! – приветствовал ее вежливый юноша, который нарек себя ни много ни мало «менестрелем».
Он позабыл, что неделю назад ужинал с Эрсиль за общим столом и плакался ей на свою горькую судьбу. Барнида не приняли в труппу разъездного театра. Его, восхитительного, талантливого Барнида! Не похабного криворукого дергуна струн, а взаправдашнего менестреля!
– Куда пру, туда и пру, – ощетинилась Эрсиль, но потом вспомнила, что она притворяется нищенкой, и с заискиванием добавила: – А не подаст ли молодой сударь монетку обездоленной женщине?
– Нету у меня ничего, три дня во рту ни крошки! Отлепись, попрошайка!
Эрсиль обиделась не на шутку. Но тогда ей было не до менестреля, да и сюда не ради него она приковыляла. И все‑таки возможность поквитаться с Барнидом представлялась ей весьма заманчивой.
Артист вознамерился сам себе отомстить и заспешил прямиком в таверну, где, по мнению Эрсиль, угнездился колдун – любитель запугивать.
«Ну и получишь же ты на орехи, Барнид», – улыбнулась она.
Менестрель замешкался у порога. Уцепился за ржавое кольцо засова, отпустил, снова уцепился, понурился…
«Трусишь, голубчик, – злорадствовала Эрсиль. – И не зря, не зря. Это тебе не бродяжкам пинков отвешивать».
Барнид тягостно вздохнул и отчаянно бросился в зал. Там загалдели, захохотали, потом все улеглось.
«Безмозглый, – заключила Эрсиль. – Не проверил, а суется. Осторожнее надо! Вот как я. Ха! Веселая вдовушка Эрти – образец для подражания!»
Пока Эрсиль полгода жила в Заречье, она настолько привыкла к легенде о вдовушке, что теперь частенько путалась. Доехав на дилижансе до границы Вейнса с графством Эльсул, она переоделась нищенкой, а в запасе еще имелся «мальчишка‑голодранец». Рядиться в лохмотья Эрсиль не слишком нравилось, но так было проще и безопаснее: кто на босяков позарится?
Менестрель тем часом запропал. Эрсиль куталась в плащ, растирала озябшие пальцы и, чего греха таить, жалела себя: одинокая, клюющая носом, в жуткой глуши, где почтовые кареты ходят раз в месяц, а уж «адских штуковин» – поездов и не видывали! С неба льет, ее травят волками‑призраками, и это сущий вздор по сравнению с тем, что ее ожидает.
А ветер все надрывался, гудел, и в помощь ему загудели голоса в харчевне. Эрсиль встрепенулась. Выпирающий угол дома ей мешал, она наклонилась… Внезапно за стеной что‑то бухнуло. Дверь распахнулась, взвизгнув петлями, и на улицу вывалился менестрель. Белее мела, он метнулся в темноту, волоча по лужам музыкальный инструмент.
Трактир наполнился шумом и воплями. В сияющем проеме возник некто с седыми волосами. За ним и чародей подоспел – смуглый, сутулый, в летах. На подбородке его топорщился клочок бороды, на макушке красовалась шляпа. Старик щедро сыпал заклинаниями, и Эрсиль слышала каждое слово, оброненное им. Она смотрела на него во все глаза. Как ни боялась Эрсиль в ту минуту, любопытство побеждало страх. Она впервые наблюдала волшебника – не считая себя, конечно же.
Наглость этого господина ее изумляла. Он не придерживался главного принципа магов и, уж понятно, ведьмарей – магов вне закона. Ни в коем случае им нельзя ворожить на людях, иначе рано или поздно, а скорее рано, Тайный Сыск выследит и покарает.
В том, что старик – ведьмарь, Эрсиль не сомневалась. А он исступленно бубнил, вычерчивая перед собой диковинные фигуры. Эрсиль недоумевала: круг за кругом чудодей использовал нехитрые устные формулы, которые были ей известны и для которых требовался направляющий жест, ничего кроме. Вон опять, плетение Осколка – прошивает дубовую доску насквозь. И зачем, спрашивается, так крутить своими несчастными кистями? Чтобы их отвинтить?
«Нахватался где‑то нелепых идей», – подытожила Эрсиль.
