Read the book: «И воздастся вам…»

Font::

Им не уйти от кары Немезиды, фашистским служкам дьявольских затей.
А. Г. Звягинцев

Часть 1
Тайные договоренности

Глава I. Сделай это!

Колоссальный маховик небывалого в истории международного судебного процесса набирал ход, раскручивался все стремительнее.

Он работал со скрипом, ибо был чрезвычайно громоздок и наскоро сконструирован, к тому же, у него имелась масса противников, утверждавших, что юридически чистый и непредвзятый процесс в такой ситуации невозможен. И все-таки остановить его было уже практически невозможно – весь мир требовал суда. И даже обозначившиеся серьезные противоречия в подходах к функционированию трибунала двух главных действующих лиц – русских и американцев – не могли похоронить начатое дело.

Советские следователи, наконец добившиеся согласия американцев на самостоятельные допросы обвиняемых – до этого их допрашивали только американские следователи, в таком же положении были и другие делегации, – занялись «живой» работой. Главный обвинитель от СССР Руденко лично утвердил опросные листы, по которым следовало непременно допрашивать обвиняемых.

Кроме того, именно сейчас было очень важно понять, как будут вести себя непосредственно во время процесса фашистские бонзы, чего от них ждать, будут ли они действовать согласованно или каждый будет бороться только за себя и валить вину на других. Именно этим занимался Ребров, участвовавший по приказу генерала Филина практически во всех допросах в роли следователя-ассистента.

Тревожное напряжение в следственной группе да и во всем аппарате Главного обвинителя от СССР после совещания в Москве, где благодаря генералу Филину донос полковника Косачева остался без последствий, спало. Обстановка была вполне рабочей. Однако многомудрый Филин предупредил Реброва, что Косачев своего поражения не простит, и наверняка объектом его ненависти станут именно они – Филин и Ребров…

«Теперь он займется нами, так что не подставляйся, – предупредил Филин. – Намек понял?» Понять было нетрудно – речь шла об Ирине.

После того, что произошло у княгини Трубецкой, Денис и Ирина виделись мало, урывками. И не только потому, что было трудно встречаться без посторонних глаз, что оба оказались загружены навалившимися со всех сторон делами, а и потому, что оба понимали: случившееся у княгини Трубецкой было рубежом, который то ли прекращал их отношения, то ли делал уже совершенно иными. Нужно было каждому что-то решать для себя, причем необыкновенно важное, от чего зависела вся дальнейшая жизнь. И от этой нерешенности любая встреча, даже взгляд казались или последними, прощальными, или обещанием будущего, пусть не ведомого, но от которого нельзя отказаться.

Именно обо всей этой неопределенности, которая неизвестно чем разрешится, неотрывно думал Ребров в кабинете для допросов, где они с Александровым ждали, когда приведут Иоахима фон Риббентропа, бывшего министра иностранных дел Третьего рейха. Рядом с Александровым сидела новая переводчица, на днях прибывшая из Москвы, – очень красивая, ухоженная, модно одетая женщина лет тридцати.

Когда ввели Риббентропа, поразил его внешний вид – на нем, еще недавно щеголявшем в ловко сидящих смокингах и фраках или затянутым в форму эсэсовского генерала, была непонятного цвета жеваная рубашка с обтрепанным воротом, поверх которой болтался бесформенный коричневый пиджак. На ногах грубые башмаки без шнурков, которые им не разрешала иметь американская охрана. Худое лицо Риббентропа с запавшими щеками заросло пегой щетиной. Усевшись на стул посреди комнаты, этот человек, не так давно диктовавший волю Германии и Гитлера целым государствам, весь угодливо подался вперед, изображая абсолютную готовность отвечать на все вопросы.

В кабинете, как это было заведено у американцев, были посторонние люди, которые вели себя так, словно попали на театральное представление. Вслед за Риббентропом неожиданно появился не кто иной, как Крафт. Он устроился на стуле в углу и весело подмигнул Реброву: мол, давно не виделись…

– О, я всегда был верным другом Советского Союза, – преданно глядя в глаза Александрову, заговорил Риббентроп. – Чтобы добиться заключения пакта о ненападении с Россией мне пришлось преодолеть большое предубеждение, существовавшее в руководящих кругах Германии. Очень большое! – Риббентроп для убедительности поднял указательный палец.

Александров кивнул головой и протянул руку к лежавшей на столе пачке сигарет. Достав сигарету, он рассеянно захлопал ладонью по столу в поисках коробка спичек, лежавшего чуть в стороне. Риббентроп вдруг быстро наклонился вперед и протянул руку. Схватив коробок, он торопливо зажег спичку и поднес к сигарете Александрова. Тот удивленно посмотрел на него, прикурил и даже кивнул в знак благодарности. Риббентроп радостно улыбнулся.

– Кстати, господин Александров, а не встречались ли мы с вами в Москве? – уже как бы по-свойски спросил он. – Я хорошо помню, что среди русских дипломатов был человек с такой фамилией.

– Нет, – сухо ответил Александров. – Я никогда не работал в МИДе.

– О, как жаль! – расстроился Риббентроп. – У меня остались от визита в Москву самые приятные воспоминания. Вся история могла пойти совсем по-другому, если бы…

Александров хлопнул ладонью по столу.

– Господин Риббентроп, у нас не вечер приятных воспоминаний, а допрос. Какое отношение вы лично и ваше министерство имели к подготовке нападения на Советский Союз?

Риббентроп прикрыл глаза ладонью, слегка наклонился вперед, словно мучительно что-то вспоминая. «Такое происходит всякий раз, когда ему нужно продумать свой ответ, потянуть время, – отметил для себя Ребров. – Но не только поэтому. Риббентроп сломлен морально, истерзан страхами, память действительно зачастую отказывает ему, хотя он готов бесконечно вспоминать какие-то ничего не значащие детали. И вообще, он слабый, зависимый от чужой воли человек».

– Я ничего не знал о планах войны с Россией, – наконец выдавил Риббентроп из себя. – Ровным счетом ничего. Гитлер все решал сам или с узким кругом приближенных, в который я не входил.

– Но ведь шла дипломатическая подготовка войны, обеспечивалось участие в войне союзников Германии…

– Я не принимал в этом участия.

– Как же так? Вы, министр иностранных дел, не принимали участия? – откровенно засмеялся Александров.

Риббентроп по-женски всплеснул руками.

– Уверяю вас, вы не найдете никаких официальных соглашений на сей счет за моей подписью! Никаких! Поддержка обеспечивалась путем устной договоренности между Гитлером и руководством стран-союзников.

– Но в плане «Барбаросса» прямо говорится, что командование германских вооруженных сил совместно с Министерством иностранных дел, которое вы возглавляли, обеспечивает участие в войне союзников…

– Мне не был известен план «Барбаросса»! – глядя прямо в глаза Александрову, произнес Риббентроп. – Он был вне моей компетенции.

Александров только удрученно покачал головой.

– Когда вы узнали, что принято решение напасть на Советский Союз?

Риббентроп опять прикрыл глаза рукой.

– Об этом мне стало известно только 22 июня 1941 года. Буквально за несколько часов до того, как германские войска по приказу Гитлера вступили на вашу территорию… Да-да, я понимаю, это может показаться вам странным, но при том режиме, что существовал в Германии, положение дел было таково, что министр иностранных дел многое – очень многое – не знал! А о многом узнавал последним.

– Слишком о многом! – усмехнулся Александров. – Прямо-таки обо всем.

– Вы правы, – не моргнув глазом, согласился Риббентроп. – Таков был режим.

– Но еще до нападения вы, как министр, созвали совещание различных ведомств рейха и дали пропагандистские установки: войну с СССР для международного общественного мнения нужно освещать сугубо как превентивную, всячески обвиняя в ней Советский Союз.

Риббентроп вдруг громко шмыгнул носом.

– Я не помню такого совещания.

– Но тому есть документальные подтверждения…

– Возможно, есть документы, в которых что-то такое записано, но это вовсе не означает, что так было в действительности. Я был против войны с Советским Союзом, и потому от меня скрывали подготовку к этой войне.

– Скажите, вы знаете человека по фамилии Багратион-Мухранский?

– А кто это?

– В 1942 году съезд представителей грузинских эмигрантских организаций в Риме признал князя Ираклия Багратиона-Мухранского законным претендентом на престол независимой Грузии. Прошу вас обратить внимание на дату и место —1942 год, Рим, столица государства, где правит ближайший союзник и единомышленник Германии Муссолини… Германские войска рвутся к Сталинграду и Кавказу, самое время строить планы расчленения Советского Союза и, в частности, посадить на грузинский престол своего царька.

– Не помню такого. Я вообще этими вопросами не занимался.

– Но существовал специальный штаб по отделению Кавказа от СССР после победы. Что, МИД Германии ничего о нем не знал?

– Этими вопросами занимался Розенберг!

– Но Розенберг утверждает, что вы активно помогали ему. Что, согласитесь, логично, учитывая вашу должность.

Риббентроп с мольбой и укором посмотрел на Александрова.

– Зачем вы меня мучаете? Вы не представляете, в каком я был положении… Не представляете! Это было так мучительно…

Ребров, обменявшись взглядами с Александровым, неожиданно спросил:

– Скажите, а если бы сейчас, после всего, что произошло, здесь появился Гитлер и сказал: «Сделай это!»

Риббентроп с изумлением посмотрел на Реброва.

– Господи, как вы догадались? Ведь я часто думаю об этом…

– Так как бы себя повели?

– О, я бы повиновался ему… Да, и после всего, что произошло! В нем была невероятная, поистине дьявольская сила. Вне всякого сомнения, он был наущаем самим дьяволом… Мы, обычные люди, легко поддаемся внушению. Поклоняемся силе, как идолу. Вот таким идолом был для немцев Гитлер…

– Хотите сказать, что Гитлер изнасиловал немецкий народ?

– О нет, он не изнасиловал наш народ, он его совратил и развратил. Как мужчина совращает и развращает женщину. Вы не представляете себе, что тогда на нас, немцев, нашло…

– На вас лично?

– И на меня, и на всех немцев… Это было безумие, сумасшествие! Вы не испытали этих горячечных денечков! Когда всех нас несла некая сила!.. Сначала Гитлер увлек нас, потом взбаламутил весь мир, а потом просто исчез и оставил нас тут отвечать за все, что было… Нас, обычных людей, «бацилл планеты»…

– Как вы говорите? – не сразу разобрал Александров, недоверчиво взглянув на красивую переводчицу. – «Бацилл планеты»?

– Да, именно так Гитлер именовал человечество… Именно так. Мы были всего лишь его тенью. А нас собираются судить… – голос Риббентропа стал еле слышен. – За что? Зачем нужен этот суд? Неужели нельзя отыскать более мирное решение, но победители собираются громоздить ненависть на ненависть. Эти горы ненависти погубят всех, накроют весь мир… Я готов принять любой приговор, но только без этого ужасного суда…

Риббентроп выглядел уже совершенно жалко, глаза его были полны слез.

Крафт, сидевший в самом углу, поднялся и направился к выходу. В двери он оглянулся и сделал Реброву знак, означавший, что есть разговор.

Когда плачущего, едва передвигающего ноги Риббентропа увели, Александров, Ребров и переводчица на какое-то время остались одни в пустом кабинете.

– Я свободна? – спросила переводчица, собирая свои бумаги.

Александров кивнул.

Когда за ней закрылась дверь, Александров задумчиво сказал:

– Новенькая. Только приехала. Фамилия Белецкая… Немецкий знает, как родной, но… – он наставительно поднял палец. – Есть муж. И не просто муж, а генерал.

– Ну и что? – удивился Ребров, который был еще под впечатлением допроса и поведения Риббентропа.

– Да ничего, – Александров улыбнулся каким-то своим мыслям. – Просто женщина очень красивая, майор. На нее тут сразу заглядываться стали… Есть на что…

Ребров пожал плечами и нетерпеливо спросил:

– Георгий Николаевич, вы думаете, на процессе он будет вести себя так же?..

– Кто?

– Риббентроп.

– A-а, этот… Да черт его знает! В том-то и заковыка, майор. И нам с вами надо в этом разобраться.

Постскриптум
«В первые часы утра 22 июня 1941 года я ждал вместе с Риббентропом в его кабинете на Вильгельмштрассе прихода советского посла Деканозова… Я никогда не видел Риббентропа в таком возбужденном состоянии, как в те пять минут перед приходом Деканозова. Он метался по комнате, как зверь в клетке. „Фюрер абсолютно прав, что нападает сейчас на Россию, – говорил он, скорее, самому себе, чем мне… – Русские, несомненно, нападут сами, если этого сейчас не сделаем мы…“»
Из воспоминаний личного переводчика Гитлера Пауля Шмидта

Глава II. Встречные обвинения

Крафта, естественно, Ребров нашел в пресс-баре. Перед ним стояло несколько бутылок пива, он курил, непрерывно с кем-то раскланивался и был, как всегда, чрезвычайно доволен жизнью.

– Не знал, что вы посещаете допросы, – сказал Ребров. – Зачем вам это?

– Ну во-первых, просто интересно посмотреть вблизи на чудовищ, которые едва не захватили власть над миром, – засмеялся Крафт. – А во-вторых, бизнес. Я ищу материалы для своего издательства, причем такие, на которых можно заработать. А господин Риббентроп, как мне рассказали, непрерывно что-то пишет. Почему бы не приобрести, если это интересно?

– Ну, не знаю, кому это может быть интересно. Министр, холуйски подносящий спичку… Лакей! К тому же, не скрывающий своего лакейства. Да еще непрерывно лгущий и очумевший от страха…

Крафт улыбнулся горячности Реброва.

– Вы еще не сказали, что до того как стать министром он весьма пошло торговал шампанским.

– Вот именно! Торгаш несчастный!

– Видите ли, не все так просто. Ведь Гитлер был в свое время никому не нужным бездомным психопатом. Безработным… И что из того? Кстати, Риббентроп, когда началась Первая мировая война, спокойно жил в Канаде и имел свой бизнес. Но он по своей воле отправился в Германию, чтобы воевать, скрыл, что у него удалена одна почка. Он был награжден Железным крестом, дослужился до оберлейтенанта… Так что он не такой слизняк, как это могло показаться вам сегодня. Во всяком случае, не всегда был таким… Кстати, по моей информации, остальные подсудимые его не любят и даже презирают.

– Почему?

– Ну, видите ли, он среди них чужак… Он ведь и в нацистскую партию вступил достаточно поздно, только в 1932 году, незадолго до прихода нацистов к власти. Для старых членов партии он был буржуй, примазавшийся к ним. Они-то еще в начале 1920-х годов в мюнхенских пивных дрались с коммунистами, били друг друга скамейками и пивными кружками по головам, а тут появляется торговец, который еще и добавил к своей фамилии дворянскую приставку фон… Но он очень понравился Гитлеру, который как-то оказался в его доме. Это был такой уютный буржуазный дом, где за Гитлером очень трогательно, почти, как говорят, с материнской нежностью ухаживала фрау Риббентроп. Именно она учила фюрера правильно пользоваться ножом и вилкой… А сам Риббентроп много рассказывал Гитлеру о жизни в Канаде и Америке, где тот никогда не был.

– Но нацистом-то он стал!

– Не думаю, что настоящим, так сказать, подлинным. То есть в чем-то симпатизировал их взглядам, но антисемитом Риббентроп никогда не был. Среди его деловых партнеров, знакомых и друзей было очень много евреев. Вряд ли он поддерживал расовую теорию нацистов, потому как вообще не был фанатиком. Это не Геббельс, не Розенберг, не Гиммлер… Но вот Гитлер его просто заворожил и подчинил себе. А с другой стороны, он его страшно боялся. Гитлер однажды наорал на него, и ужас остался в нем на всю жизнь. Поэтому он беспрекословно выполнял то, что от него требовал фюрер. Он мог быть с ним не согласен, но перечить ему он был просто не в состоянии. Понимаете, физически не мог. Как и многие другие.

– Знаете, я иногда думаю: а может, Гитлеру действительно это самое Копье Судьбы помогало? Иначе как объяснить, что эти ничтожества, которые сейчас твердят, что ничего не знали, ни к чему не причастны, во главе с ним стали для немцев сверхчеловеками? Как в это можно было поверить, глядя на них? Действительно, мистика…

– Ну, вы с мистикой полегче! Знаете, наши американские психологи сейчас очень увлекаются тестированием – проверяют уровень интеллекта с помощью всяких вопросов. Протестировали они и этих ничтожеств, как вам кажется. Так вот у всех этих жалких, как вы выразились, людишек достаточно высокий интеллект…

– Верится с трудом.

– И тем не менее. 120 пунктов, набранные при тестировании, считаются средним интеллектуальным уровнем. Так вот ниже он оказался только у трех подсудимых.

– Не помните, у кого?

– Ну почему же… У Штрейхера, Заукеля и Кальтенбруннера… У остальных – выше. У Геринга, Шахта, Зейс-Инкварта и Дёница – исключительно высокие баллы. Исключительно!

– А у Риббентропа?

– Весьма высокий. Так что не надо думать, что это ослы и психопаты. Эти люди сумели воспользоваться исторической ситуацией, как говорится, оседлать волну… Но сейчас каждый из них сбит с толка, озабочен лишь своей судьбой. И думает только о том, как бы выжить. Любой ценой. Ради этого готовы на все. Но не знают, как именно это сделать и можно ли сделать вообще… К тому же, психика человека после такого сокрушительного падения с высот власти в бездну не выдерживает. Да и тюрьма непривычных к ней людей ломает. Впрочем, черт с ними! Что с нашей милой красавицей Ириной? Вы не знаете?

– Нет, – с трудом выговорил Ребров. – А что?

– Она выглядит усталой и задумчивой. Ну, вам, русским, это свойственно… Но мне показалось, что она было задумчива как-то особенно.

Ребров пожал плечами, встал. Он старался не смотреть в глаза Крафту.

– Мне пора. Много дел…

– Да-да, я понимаю – чем ближе начало процесса, тем больше забот.

Крафт смотрел на него понимающе и даже с сочувствием, но это понимание Реброву было невыносимо. Не говоря уже про сочувствие.

Генерал Филин слушал отчет Реброва о допросе Риббентропа. Слушал внимательно, но ни на секунду не переставая думать о своем.

Ребров, которого не переубедил разговор с Крафтом, не жалел красок, расписывая ничтожество Риббентропа, не стесняющегося своего ужаса перед судом, заискивающего перед следователями и охраной, всем своим видом показывающего, как он подавлен страданиями, выпавшими на долю человечества из-за преступных, как он сейчас понимает, действий нацизма, но тут же принимающего позу безвинно оклеветанного человека, когда речь заходит о его собственной вине…

А Филин, слушая разгоряченного Реброва, думал о том, что именно от раздавленного и поверженного в прах Риббентропа, которого теперь открыто презирают даже его подельники, во многом зависит, может быть, судьба всего процесса. Москва категорически требовала, чтобы договор о ненападении между Германией и СССР если и упоминался на процессе, то только в нашей редакции. Например, так, как говорилось в телеграмме Молотова: «22 июня 1941 года гитлеровские заговорщики, вероломно нарушив договор о ненападении, без объявления войны, напали на советскую территорию, начав, тем самым, агрессивную войну против СССР». И больше ни слова. Ни в коем случае. Стоять на этом любой ценой. Упоминание «секретных протоколов» к договору, вокруг которых может быть поднято множество спекуляций, не допускать. Как и политическое толкование событий, относящихся к заключению договора, которое предлагают англичане.

С политическим толкованием все было ясно. Его можно было развернуть в какую угодно сторону. Это тогда, еще до начала войны, все искали способа избежать столкновения с почувствовавшей свою силу Германией. Но сделать это за чужой счет. Все попытки СССР заключить союз с Западом против Гитлера кончились ничем. Запад крутил, тянул время, рассчитывая в конечном счете оставить Советский Союз один на один с Германией. Кстати, даже Черчилль назвал такую политику «величайшей глупостью» и признал: «Кремль потерял веру в обеспечение безопасности совместно с западными державами. Россия обязана позаботиться о себе». Но с тех пор прошло много времени, Гитлер разбит, и теперь много желающих доказывать, что и они пахали… А вот в действиях русских можно найти при желании много чего, что не укладывается в ваши «цивилизованные» представления о добре и зле. Где вы были со своими представлениями, когда мы захлебывались кровью под Москвой и Сталинградом!..

– Товарищ генерал, вы меня слышите?

Ребров удивленно смотрел на Филина.

– Извини, задумался. Ладно, с Риббентропом, с одной стороны, все ясно…

– А с другой стороны?

– А с другой, непонятно, все-таки непонятно, как он себя поведет во время процесса? Чего от него ждать? Передай Гектору, что нас интересует именно этот момент.

– А мне с ним все понятно – будет лебезить и выворачиваться. Врать. Делать вид, что ничего не помнит. Вот и все. Больше от него ждать нечего.

– Хорошо если так. А вдруг он способен выступить со встречными обвинениями? Или его к этому подтолкнут…

– А какие у него могут быть встречные обвинения? – не понял Ребров.

– Ладно, об этом в другой раз, – вздохнул Филин. – Мне надо срочно заглянуть к Покровскому, а ты готовь шифровку для Гектора.

Постскриптум
«Информация, которую посредством секретных операций смогли добыть советские разведчики во время Второй мировой войны, содействовала военным усилиям Советов и представляла такого рода материал, который являлся предметом мечтаний для разведки любой страны».
Аллен Даллес, директор ЦРУ США