Если последним сентябрьским утром 2012г. близ Волгограда вам случилось плыть по верхнему бьефу Грачевского пруда от плотины метров 400, то на изломе фарватера меж густых островков растительности вы наверняка заметили охотника с ружьем, барски развалившегося в надувной лодке.

Вокруг него нежным блюзом шуршал камыш, под водой резво шныряли забияки – окуни в полосатых робах, вороны после завтрака совершали воздушную прогулку, степенно болтая на лету с соседками по эшелону на ту же тему, что и 100, и 200, и 300 лет назад: «ка-р-р!» – «к-а-ар!..»

Из-за толстой спины плотины слышалось гулкое мычание коров, запоздало кукарекали петухи, лениво блеяли козы.

Пахло тиной, полынью и древесным дымом…

Федор давно привык охотиться в этом степном оазисе среди бескрайних плантаций моркови, лука и болгарского перца.

Приезжал всегда затемно, и, накачав резиновую лодку, спешил снова насладиться так полюбившимся ему с детства зрелищем: в предрассветной тишине, изредка нарушаемой всплеском играющей рыбы, усталая ночь старательно полирует черным бархатом водную гладь; сквозь сказочные кусты рогоза расплавленным серебром пролегает лунная дорожка, и легкое покрывало тумана начинает нежно заволакивать отраженные в воде звезды; где-то в зарослях жалобно цокает сонная лысуха, в ответ сердито крякает дикая утка; то тут, то там пернатые обитатели водоема с шумом и треском вываливаются на чистую воду и, радостно хлопая затекшими крыльями, совершают короткие заплывы – пробежки; прямо над головой, будто призраки, неслышно проносятся утки – стайками и поодиночке; по курящемуся испариной зеркалу воды невозмутимые ондатры начинают волочить гигантские усы расходящегося следа; затем, путаясь в золотистых нитях солнечных лучей, пролетает полная достоинства неуклюжая цапля, – и все вокруг начинает блистать, сверкать, искриться, наполняться щебетаньем, чириканием и кваканьем – «Here Comes the Sun»!..

Федор был уже не молод – в том возрасте, когда чувства сродни созерцанию водопадов Игуасу вызовет скорее не разворот с Наоми Кэмбэлл, а падение с небес подстреленной утки. Стал замечать, что слабеет зрением (+ 1,5 на каждый глаз; но правый – чуть хуже), быстрее устает, а в левой пятке после долгого сидения беспокоит сильная ноющая боль (похоже, пяточный шип); словом, ему уже стукнуло 54.

Однако, несмотря на все изъяны жизненных коллизий, Федору удалось сохранить гармонию душевных чувств. Если что-то и могло заставить его сокрушаться, так это две подмеченные им особенности: 1) когда приносишь домой пакет с 1,5-литровыми пластиковыми бутылками минеральной воды, – как ни старайся поставить аккуратно, – хоть одна, но упадет; 2) после бритья, как ни умывайся, – глянь в зеркало: не под глазом, так в ухе обязательно останется пена.

Многие замечали, что подобно хлысту, который никогда не упустит шанса согрешить, Федор все время искал повода в чем-нибудь усомниться; ему льстила, – а, может, просто нравилась, – крылатая фраза, что сомнение – признак ума (впрочем, в истинности этого утверждения Федор тоже сомневался).

К примеру, он, как и все нормальные люди, никак не мог взять в толк: камыш вот тут перед ним – или же тростник?.. Располагая от природы пытливым рассудком, Федор хоть и сторонился топких мест фармазонства, но не упускал из виду ни одного сколько-нибудь значимого научного изыскания, – в том числе в области ботаники: ба!.. – оказывается, то, что мы привычно именуем камышом, на самом деле – тростник (Phrágmites austrális)!; но, с другой стороны, еще ни один специалист по пестикам и тычинкам вразумительно не растолковал: где первый, а где – второй.

Словом, Федор находил себя при дверях сенсационного открытия: когда «деревья гнулись», – «шумел» – то вовсе и не «камыш»!..

– Вот, так, однажды попав в рабство к собственной наивности, мы всю жизнь и путаем «экстаз» с «Экибастузом»!.. право, забавными иной раз бывают эти ученые! – Федор ненароком поднял глаза на застрявшую в небе Луну, и тяжелый дилижанс его мыслей свернул на колдобины лингвистики.