Read the book: «Борух Баклажанов. В поиске равновесия», page 17
Оскар Шиндлер. Человек-знамя
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».
Евангелие от ИоаннаГлава 12-ая, стих 24-ый
«Синема, синема, синема, от тебя я без ума!». Каждый помнит эти слова из песни к фильму «Человек с бульвара Капуцинов», в котором Андрей Миронов поставил жирную точку в своей карьере великого актера. Фильмы советских лет все знали наизусть, равно как и песни из них, распевая их в компаниях или бубня себе под нос, чеканя шаг по пути на работу.
Страна в тот период не предоставляла особого досугового выбора, и люди искали себя в литературе, являясь на тот момент самой читающей нацией. Они часто жили предвкушением момента, когда после рабочего дня спустятся в метро и, раскрыв книгу или толстый журнал с литературными новинками, унесутся куда-то далеко, а вечером после ужина окунутся туда вновь. Думается, что во многом именно отсутствие выбора и концентрация людей на чем-то духовном и создало ту внутреннюю наполненность советского человека. Был ли он дитем системы? Безусловно. Она, как авторитарная мать, тысячами запретов, сама того не понимая, оградила свое чадо от всей планетарной пошлости и мракобесия, взрастив в итоге феномен, который невозможно повторить.
«Уровень спроса должен быть равен качеству предложения», – скажет любой экономист, и качество было на уровне, посему люди по сей день живут советскими постановками и цитатами из них.
Если же общение с книгой проходило один на один, то посещение театров и кино давало возможность выйти в свет, а главное, возможность общения и обсуждения, что во многом объединяло людей. Сколько интересных знакомств случилось в театральных буфетах и на премьерах киноновинок, а азарт в поиске «лишнего билета» мог бы сравниться разве что с эмоциями посетителей игорных домов.
Театр и кино, кино и театр, словно два брата, старший и младший, вот уже многие годы идут по жизни рука об руку, соревнуясь и споря, но органично дополняя друг друга. Театр дарит живые эмоции и личный контакт актера со зрителем, равно как и обмен энергией, необходимый им обоим. Но жизнь идет вперед во всем, ускоряя шаги и наращивая темп. «Быстрее, выше, сильнее» во всем – и бегуны бьют рекорд за рекордом, а матчи мирового футбола давно превратились в состязания военных стратегов. Массовость везде и во всем – и вот уже группируются заводы и фабрики, создавая ассоциации и консорциумы, а уютные семейные магазинчики вытесняются крупными торговыми сетями.
Мысли эти приходили и к представителям российской эстрады начала 90-х, и «Ласковый май» гастролировал по стране не одним десятком составов, чему поражался даже сам Дьявол.
Эта идея широкого охвата и легла частично в основу развития кинематографа. В отличие от театральных работ, в кино на художнике лежит большая ответственность, ибо оно длиннее во времени и суть сказанного уходит далеко в года, формируя не одно поколение. В этом кино чем-то схоже с литературой. Автор обязан действовать без права на ошибку, ибо, что написано пером, топором уже не вырубишь.
Что до киноискусства как такового, его видов, стилей и течений – это мы оставим киноведам. Цели же глобально две – это развлекать и воспитывать. Но не так важно скрасить быт и досуг, привнеся туда эмоций, как заставить остановиться и задуматься. Воспитательная функция неизбежно несет в себе определенный оттенок идеологии и формирует послевкусие, которое мерило многому.
Как-то в преддверии дня Великой Победы Борух сидел перед телевизором, листая каналы. Шли в основном фильмы о войне, которые он любил и смотрел с удовольствием. Признаться, он даже больше любил не сам День Победы, а его предвкушение, как люди любят вечер пятницы в ожидании выходных. Любовь к военным фильмам передалась ему от деда. Еще с самого раннего детства Боруха они смотрели их всей семьей, иногда и просто вдвоем, а иной раз вместе с его штурманом Гордеем, который часто наведывался к ним перед праздником. Время было позднее, уже закончился «В бой идут одни старики» и Баклажанов, переключив канал, наткнулся на «Список Шиндлера». Фильм только начинался, и Борух решил посмотреть, хотя знал его почти наизусть. Как и «А зори здесь тихие» фильм был тяжелым, но снятым хорошо, и Баклажанов каждый раз досматривал его до конца, что сделал и в тот раз. Уже глубокой ночью он сидел, уставившись в уже выключенный телевизор, и мысленно прокручивал ленту еще раз. Он думал о многом, находясь под каким-то куполом собственных мыслей и пытаясь поймать нужные. Перед глазами все еще стоял образ главного героя, и Борух размышлял о его судьбе.
Человек и время или человек во времени? Это их поединок или существование одного в другом? Хорошо, если время праведное и можно плыть с ним по течению, если же нет – что ж – каждый выбирает сам. Выбор этот не прост, но именно он, как и естественный отбор, выявляет сильнейших, способных противостоять безликой толпе. Среди стаи школьников, травящих вновь прибывшего новичка, всегда найдется один, который встанет на его защиту. Это и есть вожак. Их мало, но они были, есть и будут во всем. Это могут быть худосочные юнцы в наглаженных мамами рубашках или видавшие виды тертые знатоки жизни, изрядно потрепанные ею. У одних сила в кулаках, у других в упорстве или слове, но это лишь орудия, ибо априори сильны они нутром. Врожденное чувство справедливости награждает их этой силой, потому как «сила в правде»41.
Оскару Шиндлеру было далеко до идеала. Он был членом нацистской партии, не знал меры в спиртном и, как и многие, наделал в жизни массу ошибок. Он был жаден до денег и, как любой истинный делец, меры в этом также поймать не мог. Но в нем жили те самые весы с чашами людских и физлицких законов, и он выбрал людские. Поймал ли он равновесие? Наверное, нет, ибо то чувство справедливости заставило его отдать последнее. Он проявил себя как личность, подав пример истинной жертвенности, который подхватили, сделав из него знамя. Шиндлер поневоле стал одним из многих механизмов «клубной» идеологической машины, коими были и кинокомпания, и режиссер, и, как следствие, сам фильм. Он стал еще одним мощнейшим инструментом пропаганды в борьбе с отрицанием геноцида еврейского народа, хотя лишь бездушному животному придет в голову это отрицать. Этот факт был давно доказан множеством свидетельств и свидетелей, живущих даже поныне, и закреплен документально, но вопрос этот до сих пор на острие ножа, а стало быть, страсти кипят.
«Кто спасает одну жизнь – спасает целый мир». Эта фраза, сказанная Шиндлеру его бухгалтером, стала лейтмотивом к фильму. Вот уж два тысячелетия за спиной – слова лишь иные, а суть все та же. Как говорится, акт второй: «те же и Шиндлер». Спасши более тысячи жизней, он подарил жизнь десятку тысяч. Поставьте их в ряд и вдумайтесь – это целая дивизия, дивизия людей, которых могло и не быть, людей разных возрастов и положений, осевших по всему миру, знаменем которой был их спаситель, подавший великий пример. К этому символу по праву возвращаются и будут возвращаться впредь, увековечив его и похоронив самого героя на горе Сион в Иерусалиме. Он человек-знамя, знамя страданий этого народа и его борьбы в отстаивании себя. Под этим знаменем бесчисленные организации и фонды по всему миру оперируют сотнями миллионов, не давая человечеству забыть о том черном пятне в его истории и требуя всемирного покаяния, но не давая ответа на один простой вопрос. Это тот самый вопрос «почему?»: «Почему Оскар Шиндлер умер…нищим?».
Управляющий как он есть
Имея безграничное влияние во всех областях, «Клуб» уже давно назначал своих управляющих в большой политике. «Ближние» были успешнее, «Дальние» же как-то споткнулись на одном человеке. То ли в силу своей молодости, то ли окончательно уверовав в собственное могущество, они не сумели хорошенько разглядеть его. Это был Мужчина до мозга костей. С юных лет он был закален трудностями во многих делах, схватывал все налету и во всем всегда привык идти до конца. Будучи всецело человеком «Горизонтальным», он был талантлив и мыслил нестандартно во всем вплоть до собственной прически. Всю жизнь он шел против шерсти, не признавая догм и ломая систему, и в чем-то походил на того римского харизматичного брюнета из ранней юности Баклажанова. Он был во многом зависим от «Клуба», но бросил ему вызов, тот же в свою очередь поставил на Женщину. Ей было на порядок проще – мощь бесчисленных «клубных» структур прикрывала ей тылы, но тем она была и слаба. Она напоминала назначенного директора, который при наступлении трудностей мог бы «перекрыться» кредитами или просто разорвать контракт, в отличие от индивидуального предпринимателя, отвечавшего за все лично, коим и являлся Мужчина. Он был скорее пилотом гражданского воздушного судна, обязанным разделить любую судьбу с пассажирами, нежели военным летчиком, который с парашютом смог бы покинуть самолет. «Ипэшнику» труднее – в битве он один и отступать нельзя, но это и делает его сильнее, ибо каждый из нас даже не представляет, на что способен, когда понимает, что у него нет иного выхода.
Битва была жаркой, но Мужчина победил и победил по праву, сделав почти невозможное.
– Почему «почти»? – спросите вы.
– Потому что «невозможного» нет!
Но не так тяжело победить, как потом удержать эту победу. Переиграв Женщину, Мужчина сделал лишь первый шаг, вступив на территорию, где все принадлежало «Клубу». Подобно новичку в классе, он двигался постепенно, осваиваясь с новым окружением и набивая тумаки и шишки, но даже не думал останавливаться.
Что-то необъяснимое двигало его вперед, придавая все больше сил. Это «что-то» лишало его сна и выжирало изнутри, словно желудочный сок пустой без еды желудок. Это та самая завышенная самооценка, которая сгубила Печорина, не сумевшего с ней совладать, потому как во многих из нас сидит «Наполеон», но не каждый способен его предъявить. Она дана не многим и обладание ею сродни ношению ботинок на размер меньше в вечном поиске подходящих. Это жажда постоянного раскачивания собственного «эго», покорения все новых и новых высот и движения в пугающую неизвестность, движения, не терпящего остановок, как езда на велосипеде, которую так любил Эйнштейн, ибо ты остановился – ты упал.
Мужчина находился в постоянном поиске вектора, поскольку остановка для таких людей подобна смерти. Находя очередной, его самооценка словно превращалась в турбину. Чем тяжелее ему было, тем турбина срабатывала агрессивнее, и горе тем, кто стоял у него на пути.
– Я дал тебе свою фамилию, – сказал как-то в детстве ему отец, – будь любезен не посрамить ее.
– Приложу все усилия, – ответил тогда он, не совсем понимая смысл сказанного.
– Скорее, она сама не оставит тебе иного выбора. Но учти, она дает лишь иллюзию неуязвимости, она скользка и коварна, как та дама!
– Что за дама, отец? – спросил он, начиная теряться.
– «Пиковая», да и не все в карты играют. Так что будь начеку!
Любой человек уникален, но лишь тогда, когда он выходит из толпы и, подходя к зеркалу, бросает вызов собственному отражению. Мужчина поступал так каждый раз, проверяя себя на прочность, и, возвращаясь к зеркалу время спустя, он смотрел на себя и говорил: «И это я могу!». Он упивался личностным превосходством, превосходством в первую очередь над собой вчерашним. Это присуще лидерам и рождает все то же состязание первого и второго, второго и третьего, подтягивая за собой весь пелотон. Мужчина обладал феноменальной силой чувства, видя себя на годы вперед, и, дорабатывая все силой мысли, воплощал задуманное волей и действием в жизнь.
Что же он хотел от этой жизни, и была ли у него мечта? С ранней юности он был напорист и стремился к доминанте во всем. Уже тогда он начал отстаивать свое «Я» и данную отцом фамилию. Тот для него был авторитетом, и Мужчина всеми силами пытался его превзойти. Цели, которые он перед собой ставил, были достижимы с трудом, а задачи выполнимы едва ли, но это лишь раззадоривало его, окатывая злостью. Он рвался вперед всеми фибрами души, как боевой питбуль, и тем слаще были победы, а самооценка взлетала до небес, требуя уже сверхзадач. Все, чего он касался, должно было быть самым лучшим. Женщины, окружавшие его, обязаны были быть самыми красивыми, а здания самыми высокими, и только горы угнетали его, ибо были недосягаемы. Он обожал и боготворил свое «эго» и ничего для него не жалел.
Был ли он счастлив? Думается, да. Счастлив он был в пути, созидая и преодолевая, но мерилом итога для него всегда были деньги, хотя как таковые давно уже мало интересовали его. Они являлись лишь цифрами, но были у него в крови, ибо бывших дельцов не бывает. Им он был по сути, каждый раз пытаясь выжать максимум из любой сделки. Мужчина шел напролом, круша стены и даже не пытаясь искать в них дверей. Он был бульдозером, а надо было пускаться в дрифт; он играл в гольф, а нужен был слалом, в чем иные были сильнее. Он действовал так, как позволяли обстоятельства и время, которые куют решения, но то ли уже было время? Одной деловой хватки было мало – нужен был уже некий симбиоз, которым вполне обладали советские «цеховики». Прибыль не была для них светом в окне, ибо ради выживания они вынуждены были действовать на разных фронтах, отступая и наступая и раскачивая все тот же маятник. Они были как пилоты спортбайков, несущиеся по межрядью или лавирующие в потоке, беспрерывно играя ручкой газа, словно в постоянном поиске компромисса, и давали максимальные обороты, лишь выйдя на оперативный простор.
Со временем он и сам перестал замечать, как из «ипэшника» превращался в назначенного директора, играя в гольф уже клюшками, которые ему подавали. Хотел ли он обратить свое «эго» во благо, было известно лишь ему одному, но быть орудием в чьих-то руках он не привык. Это была очередная, едва ли не самая тяжелая битва в его жизни – противостояние «Клубу 300», который двигал вперед свои дела.
Стратегия вечности
«Вечность». Простое, казалось бы, слово – одно из сотен в словаре под литерой «В», но каким невероятным магнетизмом оно обладает и сколько загадок в себе таит. Оно манит и пугает одновременно, располагая к мечтам и рождая мысли. Оно может сравниться разве что со словом «Вселенная», ибо та тоже не имеет границ. Две эти величины разрушают рамки сознания, даруя творцу внутреннюю свободу и вдохновляя созидать. В этом отношении фантасты и астрономы, пожалуй, самые счастливые люди, а Стругацкий, долгое время проработавший в Пулковской обсерватории, так вообще вобрал в себя все.
«Мы мыслим себя в вечности», – не выходила из головы Баклажанова фраза, брошенная ему во сне Борухом. Признаться, он и сам часто думал об этом, прокручивая в голове что-то подобное на разные лады, гуляя по городу или мчась куда-то на авто. Он смотрел на те же здания и соборы, которые видели Печорин с Онегиным, Раскольников и тот же Акакий Башмачкин. На них смотрели Распутин и Юсуповы, видел их и Ленин. Пройдут столетия, а здания эти будут все также стоять, и на них будут смотреть, но, главное, кто?
– Ты не думал построить дом? – спросил как-то Боруха, проживавшего на тот момент очередной этап праздного безделья, один из его дальних братьев.
– Это ты меня сейчас на «дом, дерево и сына» подбиваешь?
– Тоже вариант, но при прочих равных хотя бы займешь себя чем-то на пару-тройку лет, – ответил тот.
Сам он тогда уже выработал этот стратегический план в голове и поэтапно воплощал его тактикой. Он уже вовсю вел строительство и с упоением рассказывал о множестве тонкостей самого процесса и администрирования. Он умудрялся объединять доставки материалов из разных мест одними транспортными средствами, искусно играя их типами, дабы снизить стоимость, филигранно решал вопросы с подводкой коммуникаций и планировал посадить деревья, чтобы наблюдать, как они растут. Каждой своей тактической победой в битве он приближал победу в войне. Это была стратегия трех лет, но что она в сравнении со стратегией вечности?
Проекты длинного плеча в делах любого толка всегда были наиболее эффективны, плечо же короткое, являлось, пожалуй, лишь тактикой. Двигаясь вперед, «Клуб» умело играл этими плечами, в то время как остальные плечами лишь пожимали.
Баклажанов начал ворочаться, переворачиваясь с боку на бок. Ему снились уже не танки, ему снились самолеты, которые бомбили Югославию. Это были удары по славянскому миру. Крепкая и единая многонациональная Югославия, имевшая выход к морю, «Клуб» явно не устраивала и была у него как бельмо на глазу. Даже в советский период она занимала довольно независимую позицию, насколько позволяло время, будучи неким буфером между «западным» и «восточным» блоками, что с легкой народной руки называли позицией «двух стульев».
«Курица не птица, Болгария не заграница», – с некоторой досадой говаривали тогдашние командировочные. То ли дело Югославия, посещение которой можно было сравнить почти с полноценной поездкой «зарубеж», а бойни в очередях за югославскими сапогами, свидетелем и ярким участником которых был и отец Баклажанова, давно вошли в анналы батальных сцен. Обладание такими сапогами особенно в сочетании с меховой шапкой Нади Шевелевой из «Иронии судьбы» давало советской женщине такое личностное превосходство, которое даже не смог бы описать сам Штанго в своих научных трудах.
Чтобы затопить любое судно, наиболее эффективным является удар под ватерлинию, после чего судно дает течь, и кончина будет приближаться сама собой. Югославия со своим многонациональным экипажем и пассажирами была каким-то белым лайнером, стоявшим на рейде, и надо было ударить в самое тонкое местно, а «где тонко, там и рвется». Этим местом и было Косово, где исторически проживали 7 народностей с различными вероисповеданиями. Надо было просто бросить горящую спичку в эту бочку с порохом – этой спичкой и была идея, идея великого малого народа – идея «Великой Албании».
Идея – великая вещь. Да, да, именно вещь, ибо любая идея материальна апостериори. Идеи зарабатывают триллионы, меняют режимы и стирают с лица земли государства, создавая новые. Они созидают и творят, крушат и уничтожают, лишают сна и сподвигают на почти невозможное. И все это они, другой вопрос – в чьих они умах. Но едва ли не важнее идею продать, иными словами, материализовав ее, получить дивиденды.
– То есть чтобы к рукам чего прилипло? – вдруг встрепенулся Борух.
– Именно!
Продаже идей есть масса примеров. В литературе ее блистательно описал Андре Моруа в своем «Рождении знаменитости», а в кино она была подана в фильме «Блеф». В жизни же идеи ярко продают в строительстве элитной недвижимости. Получив плевок на пустыре, идеологи пишут кричащие статьи в модных журналах, где, оперируя малознакомыми терминами, взахлеб расписывают премии, полученные их объектом, создавая вокруг него некий ореол и продавая покупателю идею избранности. В итоге последний остается с этой иллюзией, с перебоем работающими лифтами и текущими трубами, все на том же плевке на пустыре, а идеологи…уже далеко.
Идея «Великой Албании» витала в воздухе уже давно, и достаточно было вовремя ее подхватить. Перед Второй мировой войной нацисты в точности так и сделали, раздув это тлеющее полено в полуостывшем костре и создав себе союзника. Они дали поверить этому народу в собственное величие и, раскачивая его этнодоминанту, решали свои вопросы в регионе руками дивизии «СС» «Скандербег», убивая чужим ножом.
– Походу как по 3-ей стратагеме все рисуется? – спросил Борух.
– По оной! – бросил Баклажанов.
Спустя полвека мало что изменилось, лишь хозяева стали другими. Они словно обгладывали старые полуистлевшие кости и шли той же тропой, как будто по учебнику своих предшественников. Он писался кровью поколений и редактировался временем, но суть всегда оставалась прежней: «Divide et impera»42.
«Клуб» атаковал мощью военного блока, силы которого в десятки раз превосходили возможности обороны, все также с опорой на созданный рычаг внутри страны – Освободительную Армию Косово. Югославия пала, и все вновь пожали плечами.
– Мне стыдно, что я русский, – подумалось тогда Баклажанову.
– Даже мне как-то неудобно, – подумал Борух в ответ и добавил, – что ты русский.
– Кстати, а как же «Великая Албания»? – вдруг спросил он.
– А, Албания? А, Албания осталась все той же.
«Будущее покажет, что Югославия по сути дела является полигоном и образцом для стран бывшего СССР. Одним из главных пунктов является конфронтация между Россией и Украиной», – сказал Милошевич в своем последнем слове на Гаагском трибунале и как в воду глядел. «И вновь идея великого малого народа. Все та же схема и те же грабли. Та же дивизия «СС», но уже «Галичина», и убийства чужим ножом. Ничего нового – аж скучно», – вертелось в сознании Баклажанова. Шаг за шагом, перебежками и короткими плечами в течение полувека – и вот «Клуб» почти у наших границ. Украинский проект был готов уже давно и мирно лежал на полке в ожидании своей очереди, в то время как готовились силы и средства. «Время «Ч» – это когда наш солдат должен наступить на каску противника, сидящего в окопе», – говаривали патриархи военного дела с университетской военной кафедры. И час «Ч» пробил, только в окопе сидел уже наш солдат.
Идеологические зерна, вброшенные издалека в конце 80-х и щедро политые тогдашними рулевыми, дали достойные всходы и взрастили поколение уже на иных ценностях и книгах. Сама же Украина напоминала Баклажанову дьяка Феофана в исполнении Савелия Крамарова из гайдаевского «Иван Васильевич меняет профессию» с его фирменным выражением лица и в иллюзии собственного величия, когда тот на миг поймал на себя шапку Мономаха. И брат пошел на брата, одурманенный извне.
«Третья мировая война, – думал Баклажанов, – она же началась не многим позже конца Второй и короткими плечами добралась до наших дней по принципу сообщающихся сосудов». Но это уже была война не залповых орудий и даже не кнопок, это была война интеллекта и лицемерия, война подмены понятий, согласно которой, как говорил Милошевич, «за деревьями не виден лес». Можно сколько угодно, пуская кровь, менять режимы и рисовать иные карты, но самое сложное всегда было одно – перекроить сознание людей. Это была война с опорой на «Пятую колонну» внутри нас самих, на те лермонтовские «страсти пустые и неблагодарные», приманки которых были вброшены в наши умы. Это то, с чем в итоге пришел в салун Мистер Секонд43 после героя Миронова, те гельминты, которые жрут изнутри.
– Че-че? – подумал Борух. – Это ты тут медика опять из себя лепить пытаешься? Поясни-ка.
– Черви это кишечные. Руки мыть надобно, когда с улицы в дом свой заходишь. Говорят, помогает.
Война шла по всем фронтам, но в любом противостоянии рано или поздно наступает перелом. В Великой Отечественной это был Сталинград, здесь же это был Крым, когда «Клуб» впервые за долгие годы получил по соплям.
– Для начала неплохо, но расслабляться нельзя, – подумалось Баклажанову, – это был лишь нокдаун, а до гонга еще далеко.
– Да, с нами, русскими, шутки плохи! – подумал в ответ Борух, отчего Баклажанов даже на миг открыл глаза.
– Ну, а если бы с Крымом не срослось, тогда что?
– Во-первых, срослось, – начал Баклажанов, – а, во-вторых, прогнозы давать – дело не шибко благодарное, но мы с тобой знакомы давно, посему пару слов скажу. Получили бы мы военно-морскую группировку прямо у границ, и давление бы продолжилось.
– А дальше?
– А дальше? Вариантов-то немного и что-то уже в жизнь претворяется. Продолжит «Клуб» недра качать соседа нашего братского, прибирая к рукам национальные активы, и кредиты выдавать с непотребными процентами под залог плодородных земель, благо, «Ближние» эту схему уже откатывали лет двадцать-тридцать назад в других регионах. А дальше два пути и оба не в нашу пользу. Либо выдоят все, что можно, и восвояси уйдут, а после себя помойку ядерную оставят, а «незалежные» вассалы с талонами на усиленное питание за кордон дернут. Правда, питаются они, как видно, и без того неплохо. Мы же, как сосед братский, восстанавливать все будем, обескровливая и без того слабую собственную экономику. Но это все маловероятно.
– Либо?
– Ну, либо все пойдет, как идет, – «Банановая республика» под внешним управлением и с предателями во главе. Перебросят туда производства и будут роскошные пуховики шить руками местных «независимых» умов, от которых ничего не зависит, а вдоль границ баз военных понаставят. Останавливаться не в их характере и планах, и смотрят они дальше.
– А земли плодородные причем? – не унимался Борух.
– Видишь ли, род людской может развиваться и совершенствоваться сколько угодно, облегчая себе жизнь технологиями, но покуда существует человек, в цене будут три константы – свежий воздух, чистая вода и плодородная земля, ибо «дышать, пить и есть» еще никто не отменял. Нет, понимаешь, альтернатив пока! Придумаешь – дай знать – ты ж у нас большой выдумщик!
– Добро, шепну, если что, – подумал Борух, все больше втягиваясь в диалог, – но пуховики-то и на Востоке шили и шьют, и экономика мировая не в претензиях вроде?!
– Что такое мировая экономика? Чтоб тебе понятнее было, это твой автомобиль дорогой, но пока ты сам его не завел, он никуда не поедет. Так вот, считай, что за рулем не ты, а те парни в дорогих костюмах!
От услышанного Борух во сне даже несколько расправил плечи и мысленно поправил узел галстука.
– И вот выходишь ты из дома одним солнечным погожим утром весь на костюме и на парфюме, – продолжил Баклажанов, – а машины твоей нет. Угнали ее, понимаешь, только не на Кавказ, а на Восток. Постоишь ты, нарядный, погрозишь им пальцем, а они в ответ посмеются, ибо поболее их будет, да и не те они уже, что раньше.
– Мда, сдается мне, пришел-таки тот час, которого так все боялись, – подумал Борух.
– А именно?
– Час, когда они поняли, что рис – это всего лишь гарнир!
– Еще вчера пришел, – продолжил Баклажанов, – и не без помощи «Ближних». Подогрев Восток, они взрастили монстра и теперь не знают, что с этим делать. Восток ведь он как разведчик, о котором ничего не известно, ибо известный разведчик – это мертвый, рассекреченный или плохой разведчик. Он же и политик, знающий о других все и не знающий о себе ничего. И, наконец, он охотник, который наблюдает с горы, как в долине бьются два тигра, и когда они обескровят друг друга, он спустится и кончит обоих. Так что, такая жизнь настала, что без пол-литра и не разберешься, а нам с тобой «по-сухому» разбираться и осталось.
– Время компромиссов на дворе, ничего тут не попишешь, – подумал Борух.
– Оно. Рад, что понимаешь. Договариваться надо и на гору посматривать.
– Только туда? Сдается мне, что есть еще кто-то, кто в тени разминается.
– Соображаешь, – подумалось Баклажанову, – на гору посматривать – это уже статистика, а нужна аналитика, стратегией приправленная.
– Цифры – штука суровая! – донеслось откуда-то эхом.
– Это еще кто? – подумали оба, немного оторопев от неожиданности. – Опять шастает кто ни попадя!
– Это я – Статистика! – прозвучало уже отчетливее. – Правильнее обсудить меня в моем присутствии, верно? Хотя чего мне кости мыть – сама все расскажу!
– Принимается! – в унисон ответили оба.
– Я королева цифр, – начала та, – и без меня «не жизнь, а каторга какая-то», помните, сам Новосельцев говорил. Я не смогу вам ее облегчить, а лишь заставлю задуматься. Я, пожалуй, мыслю прошлым, подводя итоги, а уж что с ними делать, это задача не моя.
– Чья же? – опять подумали оба.
– Моя! – послышался голос. – Я Аналитика – сестра ее младшая. Я хожу в ее платьях, учусь у нее и делаю выводы.
– Выводы делать – задача не простая, но и не великая! – эхом отозвался еще один голос, приближавшийся, словно мотылек на свет.
Голос был густой и весомый, и, казалось, принадлежал какой-то статной даме.
– Вы играете цифрами, фактами и событиями, пропуская их сквозь себя, будто раскладывая пасьянсы, – продолжал голос, – но вам не по силам заглянуть за горизонт. А я могу. Я Стратегия. Вы обе дороги мне, и без вас я слепа.
– Логично, – бросила Логика, но подходить не стала, ибо поодаль о чем-то жарко спорила с Абсурдом и Алкоголем в ожидании Истины, но та была дамой ветреной и являлась не всегда.
– Мне труднее всего, – продолжала Стратегия, – плоды моих трудов если и видны, то спустя годы, а судят меня пристрастнее других. Я лишь могу взять прошлое, обдуманное в настоящем, и бросить его вперед, как озорной мальчишка кидает камень в речку. Камень летит, а мальчишка взрослеет, и вот он уже старик, и камень падает. А реки уже нет – она высохла, и знает об этом только этот старик. Его никто не видел. Он, словно горец-отшельник с иссушенным зноем лицом, сидит, обхватив кривыми пальцами свою деревянную палку. Он смотрит куда-то вдаль и лишь улыбается уголками рта, потому что знает все. Знает и молчит. Старик этот – Время.
– Время – деньги, а денег нет! Что же дальше? – подумал Борух, которому явно хотелось поскорее продолжить эту внезапно прерванную мысленную дуэль.
– А дальше Белоруссия! По крайней мере, она следующая в планах. Ее проект также уже давно лежал на полке бок о бок с украинским, являясь частью удара по русскому миру. Он просто в ожидании.
– В ожидании чего?
– Тонкого момента! Помнишь, как мы в деревне в детстве на пруд ходили? Там еще веревка была к ветке большого дерева привязана. Мы на этой веревке раскачивались и в пруд прыгали, и, кстати, счастливее, чем сейчас, были. Так вот там момент надо было поймать, чтобы на мель не шлепнуться. Мы раскачивались, следя за изгибом ветки, изгибаясь сами и ногами дрыгая в такт и в надежде на нужный порыв ветра, а то и на то, что соседские пацаны подтолкнут. И вот этот момент настает – и ты прыгаешь. Так вот, спрогнозировав, увидеть этот момент вдалеке и пресечь все пути к нему – и есть задача стратегов, а жаркие дебаты о прошлом и настоящем – удел статистиков. Им трудно противостоять «клубным» стратегам, потому как бой априори неравный, как схватка борца с боксером.
– Ты сейчас какими-то короткими плечами мыслишь, стратег ты наш диванный, – усмехнувшись, бросил Борух, – а за горизонтом-то что? Тебя послушать, так «Клуб» от мини к макси-планетарной модели стремится со столицей на землях Палестины.
– Столица там, а страна какая? – задумался Баклажанов, несколько удивившись такому прогнозу оппонента.
– А страна – весь мир!
– Эко ты, провидец, на столетия вперед хватил, – улыбнулся Баклажанов, – «съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть». Это путь в никуда. Твоей логике если следовать, то на каком-то этапе неизбежно противоречия внутри самого «Клуба» начнутся, то бишь грызня между союзниками, и все отыграется обратно.
