Витькины небеса

Подселенцы

Всё Витькино семейство, замерев, смотрело на вошедшего. Вид тот имел начальственный. Сунув руки в карманы шинели, в гробовой тишине прошёлся он по избе, заглядывая в каждый угол. Затем достал мятый листок, исписанный мелким почерком, заглянул в него и молча что-то прикинул. «Что за проверка такая; может, донос кто настрочил?» – в Витькиной голове вертелись ужасные мысли.

– Так вот, товарищи, – наконец нарушил тишину незваный гость. – По распоряжению райкома подселяем к вам на уплотнение троих деревенских ребят, мобилизованных на завод № 32. Возражений нету?

На душе стало легче. Возражать товарищу в шинели никто не стал. И мама, и бабушка, и ребятишки прекрасно знали, каково сейчас призванным на завод людям. Витя и его друзья Мирон и Кузя однажды побывали в гостях у их приятеля Кольки-одессита, переехавшего жить из землянки в барак.

Витька рассказывал домашним, как вошли они внутрь длиннющего деревянного строения, над дверями которого была намалёвана надпись «барак № 25». И как поражён он был видом бесконечно тянувшихся вдоль стен двухэтажных нар. Посреди помещения коптила буржуйка, однако в бараке № 25 было холодно и сыро. Куча грязных портянок в углу источала зловоние. Худые ребята таскали дрова с улицы, тут же кололи их и складывали под нары ближе к печке. В дальнем углу стайка пацанов резалась в подкидного. Кто-то спал прямо в грязной одежде, ёжась и почёсываясь во сне, не обращая внимания на шум. Постельного белья, полотенец – не было. Двое ребят, устроившись поближе к буржуйке, были увлечены вылавливанием и уничтожением друг у друга вшей.

– Как вас здесь много! – удивился тогда Витёк.

– Да что ты, мало! Почти все на работе сейчас. А тут дежурные да больные, да те, кто без одежды остались. Вон, у Генки Марченко телогрейку и обутки стырили. Найти бы, кто ворует, да руки поотрывать! – отвечал Колька.

– Сколько же вас в этом бараке живёт?

– Так недавно комиссия приходила, 270 пацанов здесь живущих насчитали. Так и живём; неплохо тут по сравнению с землянкой-то.

Каково же тогда тем нескольким сотням людей, эвакуированным сюда из разных областей, что ютятся в огромных, выкопанных в промёрзшей почве землянках неподалёку от их деревни? А каково тем людям, которых разместили на уплотнение в городе и которые вынуждены ежедневно преодолевать по 7 км в одну сторону пешком, пробираясь на завод сквозь сугробы в мороз и ветер?

Обо всех этих невзгодах филейские жители знали не понаслышке. Поэтому подселенцев встретили в семье радушно. Особенно, когда выяснилось, что ребята те из деревни Жгули, что находится неподалёку от Поповщины Сунского района – родной деревни Витькиного семейства. Это были семнадцатилетние деревенские парни. Их вместе с сотнями сверстников мобилизовали из колхозов работать на завод. Отныне ребята считались призванными на трудовой фронт и по законам военного времени поступали в полное распоряжение начальства, которое решало, какую работу им поручить, где жить, чем питаться. Им предстояло трудиться по двенадцать часов в день и запрещалось самовольно покидать завод и место проживания.

Так к семерым членам Витькиной семьи (бабушке, маме и пятерым детишкам) добавились ещё три человека. Что же; как говорится, в тесноте да не в обиде. Подселенцам выделили какую-то подстилку, нашлись лоскутные одеяла. Место для сна им определили рядом с Витькой: на полу, возле большой и тёплой печки.

Первая военная зима запомнилась всем кировчанам трескучими морозами за -40 градусов. В деревенской избе спасительницей была русская печь. Она и согревала, и хлеб в ней пекли, и щи варили. На ней отогревали промёрзшие валенки и телогрейки. В печи же и мылись иногда купленным на рынке куском самодельного мыла. Приятно было, придя с мороза, забраться на горячую печку и растянуться на несколько минут, погреть косточки.

Но ни одна печка не греет без дров. И Витька всё продолжал ходить за ними в располагавшийся рядом лес. Свободно рубить деревья запрещали, это дело пресекалось, но что делать? Нужда заставляла; приходилось таскать жерди на санках по-тихому. Иногда, когда ребята-подселенцы работали в ночную смену, а днём было время отдыха, они ему помогали.

Витёк, раскрыв рот, слушал их рассказы о работе на заводе и удивлялся: как быстро крестьянские парни стали заправскими рабочими. Вроде, ещё вчера зубило от молотка не отличали, а теперь уже заготовки для мин вовсю точат! Они рассказывали, что директор завода издал приказ: пока не сделаешь сменное задание, домой не уходить. А ещё рабочим нельзя отходить от станков. Им выдали по три разноцветных флажка для подачи сигналов. Кончились заготовки – поднимаешь красный флажок, тебе их приносят. Так же по сигналу подносят инструмент, убирают стружку. Работают без остановок. Отдыхают лишь, когда с электричеством перебой случается.

***

Все разговоры в то голодное время начинались и заканчивались темой еды. И Витька знал из рассказов подселенцев, что на заводе есть маленькая столовка, где в любое время дня и ночи можно отоварить свой талон на обед. Кормили там в основном заварихой (мука, заваренная кипятком; на вид и вкус – самый натуральный клейстер) да иногда давали по кусочку селёдки весом 37 грамм. Главным деликатесом считался «гуляш» из конских хвостов, но это блюдо было большой редкостью. Вот такой скудный рацион! Хлеба, правда, рабочему полагалось целых 700 грамм на день. Да разве будешь сыт одним хлебом? Не случайно всё чаще стали рассказывать об умерших от истощения прямо на рабочем месте. Все заводчане страшно переживали, чтобы не опаздывать на работу. Ведь за опоздание более чем на 20 минут строго наказывали: полгода удерживали из зарплаты, и без того скромной, по 20 процентов, а главное – урезали хлебную пайку на 200 грамм. Ну, а за несколько опозданий – отдавали под суд!

И всё же целых 700 грамм хлеба вместо четырёхсот, что полагалось на Витьку как на иждивенца! На семейном совете решили попробовать устроить Витю на завод хоть кем-нибудь, лишь бы он там трудился и получал рабочую пайку. Но все три попытки, предпринятые им, окончились неудачей. Как только очередной начальник, к которому обращался Витёк с просьбой о приёме на работу, узнавал, что тому «вот-вот исполнится уже целых 12 лет», сразу же давал пареньку от ворот поворот. Не помог даже поход мамы с уговорами лично к самому директору товарищу Ребенко!⁷

Однажды, притащив домой очередную партию жердей, ребята-подселенцы уселись в сенях покурить (а курили пацаны поголовно, ведь подросткам, как и всем работающим на заводе, выдавали талоны на табак). Парни достали кисеты с ядрёной махоркой, смастерили самокрутки из газеты и задымили. Курил, несильно затягиваясь, и Витёк, так полагалось.

– Слыхали, ЧП-то случилось? – спросил товарищей Миша Зорин. – Ночью из девятого барака разом сорок ремесленников сбежало.

– Да слыхали. Дезертиры проклятые; работать не хотят, вот и бегут, – отвечали ему ребята.

– Но-но, вы словами-то не кидайтесь. «Де-зер-ти-ры!» – передразнил Мишка, – вы хоть представляете, в каких условиях они оказались? Прибыли откуда-то издалека: то ли с Курска, то ли с Белгорода. Само собой, после такой дороги все еле живые. А их в барак холодный отправили – да и забыли про них в суматохе на несколько дней. Ни еды, ни дров. Разобрали они уборную на дрова, сожгли. Стали доски со стройки таскать, а когда дело до шпал дошло, тут охрана огонь открыла. Да и ранили одного бедолагу; ну, остальные и взбунтовались. Над охранником тем давай самосуд устраивать, избили его. А после дошло, видать, что за такие дела по головке не погладят, вот и убежали.

– Нескольких уже поймали. Привезли, говорят, под стражей, и судить их будет военный трибунал. Ох, и влепят же им, мама не горюй!

– Ну а вам, дорогие товарищи, под трибунал попасть не хочется? – зло посмотрел на своих земляков Миша.

– А нас за что?! Что мы, враги народа какие-то? – лихорадочно оправдывались ребята.

– Так ведь есть за что! – Мишка подошёл к одному из них, выдернул у того тлеющую самокрутку, затушил об стенку, неспешно развернул. – Так, что тут у нас? Ага, статья про любимого товарища Сталина. А ты из неё папиросы крутишь, глумишься, вождя нашего не уважаешь. Лет пять лагерей тебе за это светит!

Ребята ошарашенно смотрели на Мишку, а тот натянул на быстро моргающие Витькины глаза его большую отцовскую шапку, прихлопнул ладошкой сверху и пошёл в дом, на ходу только бросив:

– У нас так: был бы человек, а статья завсегда найдётся!

В тот момент Витёк кипел от негодования. Ну и нахал, нельзя так говорить! Ведь наша Советская власть самая справедливая в мире, и товарища Сталина все уважают и любят. Тогда почему же ему нечего возразить Мишке Зорину?

***

В один морозный и солнечный январский денёк мама собралась в город оформлять какие-то справки. Витя напросился с ней. Больше часа топали они по хрустящему снегу, добираясь от Филейки до Кирова. В городе сразу бросились в глаза те перемены, что произошли с началом войны.

Во-первых, кругом было очень много народу; наверное, потому, что в город на Вятке прибыло в эвакуацию множество больших и малых предприятий и разных учреждений, даже две академии и Большой драматический театр из Ленинграда. Естественно, прибывали они в Киров со своим персоналом. Во-вторых, во многих зданиях появились новые хозяева. Например, в здании кинотеатра вместо показа фильмов занимались производством противотанковых гранат. А в бывшей школе размещался переполненный военный госпиталь. И так повсюду. Ну, и наконец, везде висели патриотические плакаты с призывами: «Родина-мать зовёт!», «Воин Красной армии, спаси!» и карикатуры на Гитлера.

На одном таком плакате был изображён фюрер с крысиными усиками, тянущий свои когти к нашей стране, и могучий красноармеец, беспощадно протыкающий его штыком, а внизу непонятная надпись: «Ку-кры-ник-сы», – прочитал шёпотом Витька. Он любовался плакатом, и настроение заметно улучшалось. «Так ему, гаду-извергу!» – думал мальчишка про ненавистного Гитлера.

Вернулись домой – и новая радость: сразу два письма с фронта! От отца и от дяди Зиновия. Папка поправился и воевал сейчас под Москвой. После госпиталя он опять оказался в новой, недавно сформированной части. А дядя Зиновий по-прежнему служил на Ленинградском фронте в рядах 311-й стрелковой дивизии, сформированной в Кирове, и вместе с ним воевали многие знакомые мужики из соседних деревень.

Главное, что понял Витёк из этих писем: немец, похоже, начал выдыхаться. Под окружённым Ленинградом наши воины встали нерушимой стеной, и фашисты уже долгое время не могут продвинуться ни на метр. А под Москвой Красная Армия и вовсе задала фрицам перцу, погнала их, и они драпают! Если так пойдёт, может, к лету и война кончится!

Поздно вечером в избу ввалился радостный Мишка Зорин, их подселенец.

– А что, Витюха, голодать не надоело тебе?

– Да надоело, ежу понятно! – отозвался недоверчиво Витька.

– Тогда готовься. Будешь скоро кушать от пуза, сколько влезет! Блины со сметаной, борщ с мясом, рыбу копчёную и всё такое, – продолжал веселиться Мишка.

«Не сошёл ли с ума парень? Не к добру такие речи!», – кумекал Витёк. А вслух сказал:

– Ты что, выпил?

– И не думал. А вот, послушай, что я тебе сейчас предложу!

Встречи в пути

Предложил Мишка Зорин Витьке весьма заманчивую штуку. А дело было в следующем. Мишка на днях отработал несколько смен за приболевшего напарника. Вкалывал за двоих в самом прямом смысле, неделю с завода не выходил: свои 12 часов отработает, поужинает – и на вторую смену заступает. А что делать? Срочный заказ на изготовление боеприпасов поступил. Время военное: приказ – и точка! Ложился, конечно, ночью поспать часа на 3–4 в цеху, у чуть тёплой батареи, однако с двойной нормой справился и даже сверх плана дал.

И вот, поскольку заказ тот завод выполнил, а станок Мишкин нуждался в капитальном ремонте, решило начальство поощрить вымотанного труженика. Дали ему отпуск на целых 5 дней.

– Поехали к моему дядьке в Белохолуницкий район, у них там колхоз большой, – уговаривал Миша Витьку. – А дядька-то не последний в колхозе человек, между прочим. Мы там так отъедимся – на всю жизнь запомнишь!

– Как же туда добираться-то; далече, поди? – сомневался для порядку Витёк, но мысленно уже сидел за богато накрытым столом колхозного начальника.

– Да очень даже просто. Утром выйдем на дорогу в сторону Слободского, а там в грузовичок попутный попросимся, или в сани кто-нибудь подсадит. К вечеру к дядьке прибудем. Там три дня отъедаемся. А после обратно тем же макаром, – убеждал Мишка. – И мне хорошо, вдвоём веселее, да и вашу семью в твоём лице хоть как-то за приют отблагодарю.

Немного посомневавшись, мама дала добро на путешествие Витьке. Ранние зимние сумерки давно уже поглотили Филейку. Ребята решили пораньше лечь спать, но тут в избу ввалились ещё два Витькиных подселенца: Семён и Степан. Семён пришёл совсем не весел, и было отчего печалиться. Видно организм его так устроен, что парню очень не хватало сна. Уж несколько раз по этой причине он просыпал и опаздывал на работу. Его наказывали, оставляя после смены на подсобные работы, лишили уже 20% зарплаты и урезали хлебную пайку. И вот – очередное опоздание. Начальник цеха сказал строго: «В следующий раз отдаю под суд. Хватит!». Этот короткий разговор возымел действие. Семён трижды всех предупредил:

– Будить во что бы то ни стало! Любым способом! Хоть дубиной по голове!

– Разбудим, не переживай, – отвечали ребята.

Семён тут же лёг, чтобы лучше выспаться, и через пару минут засопел. Мальчишки попили чаю, поболтали о всяком. Спящий Семён начал уже похрапывать. Ребята переглянулись. Степан подмигнул: мол, сейчас разыграем. На цыпочках подкрался к Семёну, наклонился, взялся за плечи спавшего и давай трясти:

– Скорее, скорее! Опять проспал! Беги быстрей, а то опоздаешь!

– А?! Что?! – Семён, не очухавшись, натянул штаны, схватил телогрейку и пулей вылетел из избы.

Ребята попадали со смеху. Мишка подскочил к окну и в форточку закричал: «Стой!» – да бегуна уж и след простыл.

– Ничего, дальше проходной не убежит, – сквозь смех успокоил Степан.

Но не тут-то было. Когда через час вернулся раздосадованный Семён, то поначалу молчал, злился. А потом не выдержал: рассказал, как влетел в проходную – и его не хотели пускать на завод в неположенное время, но он сумел каким-то образом заморочить головы охранникам и прорваться в цех. И только подбежав к станку, за которым работал, как ни в чём не бывало, его сменщик, начал он кое-что понимать.

Неизвестно, что стало причиной: грозное предупреждение начальника или шок от грубоватой шутки сверстников, приведшей к забегу в цех. Но с тех пор Семён уже больше ни разу не опаздывал на работу.

***

Следующим утром Миша и Витя, позавтракав, одевшись теплее и положив в карманы по хорошему куску хлеба, отправились в путешествие. По пути с ребятами от Филейки в Киров шло множество народу, в основном женщины, кутающиеся в шали, да подростки. Это были усталые рабочие завода № 32, бредущие к местам проживания после ночной смены.

Когда подошли к городу, уже совсем рассвело. Витьке вспомнился недавний поход в Киров с мамой и то удивление переменам в городе, испытанное им. Но не всё можно было углядеть, просто пройдя по улицам. И не знал тогда Витька, что в Кирове на тот момент уже разместились около двадцати тысяч человек, эвакуированных из западных областей СССР. Прибыло сюда и включилось в работу по обеспечению фронта два десятка крупных предприятий из Москвы, Ленинграда, Тулы, Одессы, Ворошиловграда, Коломны, Днепропетровска, Ярославля и многих других городов. В Кирове эти заводы начали выпускать танки, самоходные артиллерийские установки, знаменитые реактивные установки «Катюши», аэросани, миномёты, противотанковые и противопехотные гранаты, различные снаряды… И, конечно же, вооружение и оборудование для боевых самолётов.

Вся местная промышленность также была переведена на военные рельсы. Кировские фабрики давали армии обувь и обмундирование. Не случайно знаменитые армейские сапоги стали называть кирзовыми: от аббревиатуры «КирЗа» (Кировский Завод), стоявшей на них. Выпускались нужные Красной Армии лыжи, сани, повозки, санитарные носилки… Да много чего ещё. Уже через несколько месяцев после начала войны все предприятия города, включая промысловые артели, работали на нужды обороны.

…Мальчишки перешли по ледовой переправе на другой берег Вятки, миновали Макарье. Было уже около полудня. Ребята подкрепились припасённым хлебом и продолжили путь. Только вот машин совсем не видать. Довольно часто встречались повозки, ехавшие в Киров, ну а попутных мало, да и те чем-нибудь загружены. Между тем погода начала потихоньку меняться. Стало заметно теплее. Это поначалу обрадовало путешественников. Лишь принявшийся сыпать снежок, тая на лицах, доставлял некоторые неприятные ощущения.

Так и брели они не спеша. Вечером миновали тёмные улочки посёлка Вахруши, центром которого были кожевенный завод и обувная фабрика. Главная улица Вахрушей, по которой шли Витька и Миша, выглядела совсем по-городскому: местами даже стояли каменные двухэтажные дома, вдоль которых в чёрное небо тянулись фонарные столбы. Фонари, правда, не горели; не светились и окна домов. Похоже было, что всё электричество расходуется на нужды производства.

У одного здания с табличкой «Эвакогоспиталь № 3956» стояли кучкой, куря и что-то оживлённо обсуждая, перебинтованные красноармейцы. Подхваченный неведомым порывом, Витька вдруг бросился к ним:

– Дяденьки военные, а вы моего папку там, на фронте, не видали?

Красноармейцы притихли. А самый старший из них, опиравшийся на костыль, заглянул Витьке в лицо своими добрыми глазами, приобнял за плечи, и ответил:

– А как же? Я твоего папку знаю. Хороший солдат, воюет геройски. Привет тебе передаёт.

В это мгновение кто-то из молодых бойцов хихикнул – но тут же получил подзатыльник от старшего товарища. Витька этого не заметил. Всё понимавший Миша оттаскивал за рукав незадачливого товарища, приговаривая: «Ну, будет, будет тебе уже». А Витька, уходя, кричал:

– Так и вы, дяденька красноармеец, привет папке от меня передайте! Пусть быстрее расправится с врагами и возвращается домой, а у нас всё хорошо!

– Передам, обязательно передам, – кричал в ответ солдат, смахивая украдкой с небритой щеки выскочившие из добрых глаз слезинки. – А ты береги себя, сынок; вернётся к тебе папка, с победой вернётся!

Миновали посёлок, и вновь заснеженная дорога с редкими деревеньками. А снег всё валит и валит, идти труднее стало.

***

Лишь ближе к ночи добрались по переметённой дороге голодные и усталые ребята до городка Слободского. Побродя чуток, мальчишки постучались в приглянувшийся дом и попросились на ночлег. Их пустили.

Хозяйка ребят пожалела: перед тем как отправить спать, налила им из бидона по кружке молока и отрезала по маленькой краюшке драгоценного хлеба. Ребята кушали вместе с сыном хозяйки, парню было на вид лет 16. Разговорились, оказалось, звать его Гришка, работает на предприятии «Красный якорь», выпускающем авиационную фанеру. Недавно пришла похоронка на отца. Мрачный Гриша протянул ребятам мятый листочек, в котором значилось: «Красноармеец Пётр Булатов погиб в бою смертью храбрых, защищая Родину». Гриша уже ходил в военкомат проситься на фронт, очень хотел отомстить фрицам, да получил отказ из-за возраста. Вместо этого его отправили учиться на шофёра.

– Ничего, – сказал Гриша ребятам. – Вот курсы шоферские окончу, тогда точно в армию возьмут!

– Да, шофёр – профессия почётная, сложная; не каждый сумеет автомашиной управлять! – ответил Витёк с завистью.

– Всё так, да только не в шофера я хочу, а в разведчики.

– Ну, ты вообще замахнулся! Думаешь, это так просто? – удивился Мишка.

– Просто не просто – а я буду! До самого ихнего фашистского логова добраться хочу, за отца отомстить, – сверкнул глазами Гришка. – Узнают ещё, сволочи, кто такой Григорий Петрович Булатов!

Поужинав, стали укладываться. Мишка попросил хозяйку будить их как можно раньше, чтобы дошагать к следующей ночи до дядькиной деревни. На то, что кто-то их подвезёт, ребята уж не рассчитывали.

Мальчишки дрыхли без задних ног. А когда проснулись, поняли, что опаздывают.

– Что же вы, тётенька, нас пораньше не разбудили? – сердился Миша. – Ведь нам ещё такой путь предстоит!

– Ну что вы, соколики, вы же так устали, жалко тормошить-то, – оправдывалась женщина. – Да и куды вам иттить-то? Вьюга – вон какая; отступились бы.

Но мальчишки уже натягивали валенки и ушанки. Сердобольная хозяйка успела лишь сунуть им по варёной картофелине.

Второй день пути оказался более трудным. Снег всё сыпал и сыпал, дорогу и не различить совсем. За весь день ничего, кроме той картошечки, и не съели. До деревни, конечно, добраться не удалось. Кое-как доплелись до Белой Холуницы, с огромным трудом нашли ночлег, голодные легли спать.

Когда утром Витёк принялся умываться, он почувствовал, каким костлявым стало его лицо. «Наверное, совсем я исхудал; жаль, нету зеркала посмотреть на свою физиономию», – думал он.

До деревни было уже рукой подать. И ребята решили идти сквозь метель. «Часа за четыре доберёмся, – обещал Мишка. – Я эти места, как свои пять пальцев, знаю». Дорогу перемело полностью, Миша вёл Витьку по каким-то одному ему понятным приметам. Голодные мальчишки уже совсем выбились из сил, и присели отдохнуть прямо на снег, спина к спине.

– Миш, далеко ли ещё до твоей деревни? – спросил Витька.

– Не знаю теперь; заблудились мы, вот так-то.

Нужно вставать, но сил не осталось. Очень хотелось спать. Даже чувство голода отошло на второй план. Пурга баюкала, не собиралась останавливаться. Снег укрывал засыпавших мальчишек, образуя небольшой сугробик. Над бескрайним полем сгущались ранние зимние сумерки…