Read the book: «Гранж»

© Александр Валентинович Маркин, 2023

ISBN 978-5-0059-4537-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слово «гранж» введено в вербальный оборот в 50-е годы прошлого столетия в среде музыкальных журналистов, а в 90-е годы прочно закрепилось за новым течением в рок-н-ролле, наилучшим образом отразив его пёстрый, противоречивый, бунтарский характер. В этом явлении нет социальной агрессии. Скорее, философское неприятие довлеющих моральных штампов современного общества. Похож на панк, на русский стёб, но мягче. Его «гаражность» – аристократичнее. Представители гранжа – киники современного мира. Они предельно искренни, честны до цинизма, но – облагороженного, мягкого, гламурного. Не чураются привилегий цивилизации, их высмеивание – кураж пресыщения.

Сегодня гранж – направление субкультуры, охватывает самые разные спектры в искусстве. Гранж – это музыка, мода, живопись, литература, образ жизни и мышления. Термин обладает вербальной привлекательностью, поэтическим звучанием и, несомненно, собственным предметом обозначения, подчёркивая набор нюансов, признаков.

Гранж – пренебрежение общепринятым, порабощающим индивидуальность, пренебрежение всем, что посягает на свободу личности, творчества.

Гранж – пестрота, противоречивость, фееричность, «гламурный пофигизм», «дуракаваляние всерьёз», «глубина мудрости в мелких глупостях», цинизм и романтика «в одном флаконе». Заигрывание с твёрдым слогом, цветовая насыщенность, вербальные метаморфозы, разрыв шаблонов и, при всём, приятие классических размеров, ритмов, рифм там, где они чувствуются новаторски. Несомненно, высокая степень концентрации на теме. Эклектика, при которой – «каждое лыко в строку».

Поэтический гранж, при доминирующих в стиле иронии и самоиронии – лиричен. Элементы ёрничества в нём имеют нотки трагической безысходности.

Киски

 
О, эти вёсны, страсти, грозы,
коза кудрявая в ребро,
стихи, лучи, метаморфозы
и ночи – синее зеро!
 
 
Я знаю этот дикий запах!
его подбросили весталки,
холёный кот на мягких лапах,
о, эти кошечки – нахалки!
 
 
Я их по запаху найду,
я перерою все жасмины,
гаремы кисок заведу
в любви бездонные трясины.
 
 
Мы в них увязнем, обезумев,
сорвём Инканто-Дефиле,
в рахате сгинем и в лукуме,
и в бледно-розовом суфле.
 

Сутра утра – вумэн-э

 
Миамури – э, гивмимани – а,
на одном лице – два сырых яйца,
канарейки – рыбки, чмоки и улыбки,
мурые голубки, бровки, глазки, губки.
 
 
Уси-пуси-ути – розовый хомутик,
беленькие тапки – плюшевые лапки,
золотые ложки, маленькие кружки,
шоколадки-сушки, кофеёк-ватрушки.
 
 
На балконе – пи, на газоне – аф,
вовсе не питон, вовсе не удав,
в телефоне – ай, в домофоне – эй,
счастье у дверей – открывай скорей!
 

Две засады

 
Абсолютная женщина дорогого уюта,
тёмно-серый оазис основного маршрута,
ты лежишь поперёк моего движения,
раскидав в зеркалах свои отражения.
 
 
В изумрудных глазах – огоньки вселенной,
а на мордочке луч от звезды настенной.
Как же мне обойти засаду
и пробраться к царству серебра прохлады?
 
 
И припасть губами к радости пенной,
и глотками сразу, а затем – постепенно.
Но за дверью, справа – абсолютная кошка,
коготок в оправе и вампир немножко.
 
 
Голубой халатик и с мышонками тапки,
а на шее – бантик, и глаза – царапки.
У неё на меня – своя засада,
коготками в спину и прощай, прохлада.
 

Пьяный Конг

 
Я древний Конг, сожитель обезьяны,
завит колечком длинный ус седой,
задиристый, весёлый, пьяный,
ну и, конечно, вечно молодой.
 
 
Лежу в подушках, пялюсь в телевизор,
потягиваю всласть ямайский ром,
я флейворист, де густа и провизор,
и просто сильно перепивший лом.
 
 
Моя подружка в синем пеньюаре,
бокал в полоску, розовый коктейль,
вся в финтифлюшках и в хмельном угаре,
шальная африканская мамзель.
 
 
Мы в облаке кальянных ароматов,
в «Иссей Мияке», «Спектрум» и «Шанель»,
и птичка киви на диванных матах,
и желтопузый на подушках шмель.
 
 
И социум смурной – по барабану,
наш мир обёрнут в мягкий флёр,
кальян, диванчик, икебана
и на плече возлюбленной узор.
 

Любовь – не шутка!

 
О, я шутила, ржёт кобыла!
попавши в зубы крокодила,
а он жевал её, жевал
и в странные раздумья впал.
 
 
На вкус гурмана крокодила
была просрочена кобыла,
и аромат уже не тот,
филе букета не даёт.
 
 
Вот в прошлый раз от жеребца
играла на зубах живца,
и тёплая сочилась кровь,
не пища – а сама любовь!
 

Дракон

 
Твой образ тонко выколот
на левой стороне,
глазами любопытными,
ты смотришь в сердце мне.
 
 
Шагами неприметными
проникла в лёгкий сон,
тебя заводит грубый мой
и сладострастный стон.
 
 
Тебе – в новинку всё
в моих глубинах сна,
седые дни осенние
и ласточка-весна.
 
 
Виденье любопытное,
ты не беги – постой!
заветную калиточку
к сокровищам открой.
 
 
За ней, в кипящей лаве,
мой дремлющий дракон,
мечтающий о даме,
проникшей в его сон.
 
 
Тебе здесь всё позволено,
ты будешь здесь звездой,
и все грехи отмолены,
дракон здесь – котик твой.
 

Фата

 
А ты гуляешь по ночам
по Млечному Пути,
звездой мелькнёшь то тут,
то там, тебя и не найти.
 
 
Сверну-ка я в бараний рог
весь этот звёздный хлам
и кину шёлковым ковром
к твоим босым ногам.
 
 
И ты увидишь, как велик
тот, кто тобой пленён,
сквозь тернии и напрямик,
и вспышкой озарён.
 
 
Предстанет миг во всей красе —
тебе несдобровать!
придётся в свадебной фате
пространство целовать.
 

Скупердяйка

 
Ох ты, память! скупердяйка и экономка,
то глядишь безмолвно, то смеёшься громко.
И проси тебя – не допросишься,
за завесой вся – купоросишься.
А без спросу – слюнявишь в лобзаниях,
на горе с барахлом да под знаменем.
И зачем опять раскопала
вглубь зарытые нарративы?
разложила по всем углам
безнадёжные перспективы?
По каким играешь правилам,
на какие целишься ставки?
в решете лазеечку пробуравила
да цепляешься из-под лавки.
Не нужны образцы да намёки,
экземпляры большой коллекции,
все отмеренные вышли сроки,
приберут теперь без протекции.
Мы теперь в новый свет помазаны,
и бесполезно – куда? чего?
всё на месте всем будет сказано.
 

Кошки-мышки

 
В урну – папки, файлы – в топку,
мети, декабрьская метла,
теперь иные заготовки,
старьё пусть выгорит дотла.
 
 
Халат и тапки, сигара – в зубы,
предновогодний расслабон,
геймплей, стратегии, зарубы,
питейный квест и марафон.
 
 
Год если кот, то кто же мышка?
пусть будет ею антрекот
и ананас – трещи, сберкнижка!
тебе несказанно везёт.
 

Дереза

 
О, какую сегодня видел!
марсианка – ни дать ни взять,
Мопассан, тот, который Ги де,
вряд ли взялся бы описать.
 
 
Губы в блёстках, в ноздре колечко,
тут и там синева тату,
мелкий шаг и худые плечи
под восточную красоту.
 
 
Слева набок кинута чёлка,
в синий глаз залетел алмаз,
и лущить, и фисташки щёлкать,
да не просто, а – напоказ!
 
 
И одна, и в пустой кафешке,
вся в экзотике и в чудесах,
оказался дремучий леший
с дерезой на одних весах.
 
 
Зацепила суровое сердце,
крякнул бодро седой монах,
заказал себе водки с перцем,
а экзотике – лимонад.
 

Отвали, вселенная

 
Всё вокруг разыгралось в капризах,
навалился незваный кошмар,
и живущий в уме робкий призрак,
и дрожащий от страсти комар.
 
 
Ни гордыни, ни раболепства,
ни признания полной Луне,
за какое же непотребство
от вселенной обструкция мне?
 
 
Жил тихонько, не суетился,
в голове, в основном, не вовне,
даже в мыслях окоротился
и о судном не маялся дне.
 
 
Всё раскладывал амфибрахий,
как пасьянс на игральном столе,
и вот на тебе – липкие страхи
принесла пустота в подоле.
 
 
Смотрит тьма немигающим глазом,
и зудит кровожадно комар,
и накрылись стихи медным тазом
посреди вдохновенья, в разгар.
 
 
Ведь почти окунулся в нирвану,
позабыв о ярме колеса,
вдруг откуда-то из-под ванной
чёрно-бурая вышла лиса.
 
 
И уставилась жёлтым глазом,
смотрит, смотрит – не говорит,
и становится ясно сразу,
по тебе её глазик горит.
 
 
Постояла и тихо исчезла,
не вильнула хотя бы хвостом,
значит, всё для меня бесполезно
в этом мире и, кажется, в том.
 
 
Тут мой внутренний ступор лопнул,
до чего мужика довели?!
и кричу я, как уличный гопник:
эй, вселенная – отвали!
 

Краски девяностых

 
О, где вы, краски девяностых!
где ваш потёртый рваный шик,
горохи, клетки и полоски,
и худосочный к ним мужик.
 
 
Эстетика субтильного мажора
в раю подземных гаражей,
загробный скрип фонящего прибора,
пустынный трепет белых миражей.
 
 
Как было сделано! Как отковалось!
и не допрыгнуть новым временам,
весь ныне «пост» – такая жалость,
припавшая к оставленным следам!
 
 
Цветной фонтан из музыки и света
под белокурый стёб поводырей,
и гроздья пёстрого расцвета
в калейдоскопах модных галерей.
 

Ящерица

 
Ты похожа на ящерицу,
на Хозяйку Медной Горы,
на твоей малахитовой коже
золотые пылают костры.
Словно омут, глаза твои узкие,
кто сказал тебе, что ты – русская?!
На персидском ковре,
вся в изгибах и пластике,
а в глазах золотистых —
красно-чёрные свастики.
Трепещу мотыльком, вожделею,
взгляд ищу, нахожу – цепенею!
Словно сотни влюблённых рептилий
языками двойными обвили
и несут в земноводное царство
для забав, для потех, для дикарства!
 

Котофей

 
Я – кот! Не мартовский – учёный!
на тонкой золотой цепи,
вокруг дубы, берёзки, клёны,
на листьях – граффити-стихи.
 
 
Я – кот, ухоженный, холёный,
для философской болтовни,
нарежь грудинки мне копчёной
и каберне в бокал плесни.
 
 
И я спою тебе все сказки,
и намурлыкаю стихов,
моей ты станешь синеглазкой,
Алисой котофейных снов.
 
 
А если чешет мне за ушком
твой пальчик с алым коготком,
я растянусь, подставлю брюшко,
мяукну – я твой верный гном!
 
 
И холостяцкую берлогу
я закатаю в чудеса,
моя краса и недотрога,
моя волшебница-лиса.
 

Миамуро-сан

 
Какое Солнце! Миамуро-сан!
расплавленное золото в нирване,
космический янтарный великан,
блистающий на тёмно-синем плане.
 
 
Адью! Гудбай! Аривидерчи!
голубоглазый беспонтовый край,
во мне гуляют ядерные смерчи,
в намёт иду, душа – прощай!
 
 
Налился грозной силой атом,
в огне малиновый футляр,
теперь я – киборг-терминатор!
сверкнул рубином окуляр.
 
 
А мы уходим по дорожке,
ведущей в бирюзовый рай,
оставим вам копыта-рожки,
живи вовек, не помирай!