Read the book: «Смерть в двух экземплярах»

Пролог

Не открою Америку, если скажу, что Россия – глубоко духовная страна и всяк в ней живущий, или почти всяк, тонко чувствует и глубоко переживает. Что, спросите, чувствуют и по какому поводу терзаются душой? Каждого глубоко заботит свое, заветное.

Например, наши вожди страдают оттого, что им достался не тот народ. Не японцы, со своим нечеловеческим трудолюбием, и не северные олени, которые, как известно, совершенно самостоятельно решают вопрос о пропитании, добывая ягель на завтрак, обед и ужин, и при этом не ноют о каких-то там индексациях, тарифах и прочих социальных пакетах. Зато совершенно безропотно отдают пастырям шкуру и мясо. И рога, для тех, кому своих не хватает, собственных.

Демократы переживают оттого, что их время безвозвратно прошло, и халява закончилась. Обмелели молочные реки, куда-то подевались тазики с икрой, а к подъезду перестали подавать авто с мигалками. Только и остается теперь, что оплакивать ушедшие непонятно куда сладкие моменты и потихоньку сдавать в аренду бизнесменам под офисы свободные площади во всяких там Почтовых переулках.

Наша доблестная полиция искренне переживает от засилья преступного элемента. Борьба с ним отвлекает работников правопорядка от столь любимой ими коммерческой деятельности.

Творческая интеллигенция прямо-таки разрывается от невозможности создать хоть что-нибудь эпохальное и полнейшего нежелания работать. Поэтому только и остается, что шляться по презентациям и привычно суетиться лицом, изображая «совесть эпохи».

С олигархами отдельная история. Как следует нахапав и наевшись вкусненького в четыре горла, они вдруг с ужасом поняли, что совершенно не представляют себе, чего бы такого прикупить к уже имеющемуся для комплекта. А еще им вдруг очень захотелось, чтобы ими восхищались. Когда же выяснилось, что сие невозможно, многие по-настоящему расстроились.

О народе говорить не будем, потому как он в отличие от всех остальных всяким там страданиям и душевным метаниям совершенно не подвержен. Может быть, из-за того, что народ в России постоянно занят… выживанием.

Чиновники… Как метко заметил один остроумный писатель, наш служивый люд ощущает серьезный дискомфорт от необходимости жить в той стране, которую так старательно грабит. Ездить, пусть и в машинах с мигалками, по хреновым дорогам, видеть из окошка все те же набившие оскомину пейзажи, встречаться ненароком взглядом с теми, кого шкуришь, и ощущать их «искреннюю любовь». Насколько лучше было бы взять да проснуться в обычный будний день не в этой «рашке», а где-нибудь на Лазурном Берегу или в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, вдохнуть свежий, чуть солоноватый морской воздух и вдруг всей душой и каждой клеточкой любимого организма осознать, что жизнь все-таки прекрасна, и она таки удалась. Так и живут в муках.

Леонид Михайлович в отличие от многих себе подобных стойко переносил факт проживания в России и никуда из нее съезжать не собирался. Все потому, что чиновником он не был. Уже не был. По статусу его скорее можно было отнести к вельможам, людям, прочно стоящим у руля. Как-то совсем недавно один из ему подобных в беседе с журналюгами назвал их «новыми дворянами» и при этом даже ни капельки не смутился. А чего, собственно говоря, стесняться? Такая жизнь: есть быдло, есть те, кто это быдло пасет и ставит в стойло, а есть небожители, элита, кто руководит и направляет, держит в крепком кулаке и не дает разбрестись куда не надо.

Он высоко забрался, прочно устроился и собирался лезть дальше и выше, прямо к облакам. Был истинным патриотом и, если произносил слово «Россия», обязательно добавлял «великая». Демонстративно не шлялся по всяким там Куршевелям и Сардиниям, предпочитая отдыхать от трудов праведных на Валдае. В общем, как в песне поется: загорал в Сочи, рыбачил на Волге, в Ростове солдатом служил. Деньги, правда, предпочитал хранить за границей.

Рано или поздно у любого «слуги народа» возникает финансовый вопрос. Не в том смысле, где бы перехватить до получки, а куда девать излишки. Почему-то у всякого чиновника в процессе бескорыстного служения Отечеству вдруг появляется много денег. Непонятно только, откуда. Когда они перестают помещаться в скромном служебном кабинете, их отвозят домой и хранят под кроватью или на антресолях. Потом они до упора заполняют собой жилплощадь, и вот тогда их относят в банк, желательно в иностранный. У нас в стране банки частенько сбегают неизвестно куда со всеми деньгами, еще они, бывает, лопаются. И вообще, подальше от лишних глаз положишь, на душе как-то спокойнее.

В то утро он, как всегда, приехал к себе, вознесся в персональном лифте на четвертый этаж и прошел в кабинет. Присел за стол, отхлебнул крепкого чаю из любимой кружки и раскрыл газету. Проверил, на месте ли три рабочих маркера, красный, зеленый и черный. Маркеры, естественно, были на месте. Настало время работы с прессой, целый час, в течение которого хозяина кабинета никто и никогда не тревожил. И тут все вдруг пошло наперекосяк.

В дверь не то чтобы постучали, просто поскреблись. Раз, потом другой.

– Ну, кто там? – недовольно поднял голову от прессы хозяин кабинета.

В проеме двери показалось личико личного помощника. Удивленное и взволнованное.

– Леонид Михайлович, вам факс.

– Мне что? – опешил он.

Давно уже, лет десять, никто не слал ему, как какому-то начальнику ДЭЗа, факсы. Немногие вышестоящие звонили или присылали официальные бумаги с лощеными курьерами. Остальные, нижестоящие, привозили документы на подпись лично.

– Факс, – подтвердил помощник. – Пришел на секретариат.

– Откуда?

– Из… – Помощник назвал страну и банк.

– Давай сюда!

– Там все на английском…

– Я что сказал?! – рявкнул он.

Секретарь пискнул от страха, подошел на ватных ногах, положил на краешек стола бумагу и испарился. Леонид Михайлович подвинул листок поближе и углубился в чтение.

Через пять минут он поднялся, подошел к бару в углу кабинета, налил не глядя половину стакана и залпом выпил. Потом вернулся за рабочий стол и взялся за телефон. Коротенько с кем-то переговорив, достал из кармана платок, вытер мокрое лицо и в полной растерянности проговорил:

– Черт знает что!

И действительно, произошедшее только так и можно было прокомментировать. Или даже чуть резче.

Дело в том, что Леонид Михайлович имел кое-какие деньжата, так сказать, скромную заначку на черный день. И хранил он их в одной тихой европейской стране, где в отличие от Швейцарии не производили ни часов, ни шоколада, зато банки там совершенно не уступали по надежности женевским, цюрихским или бернским и существенно превосходили их в плане конфиденциальности и священного трепета в отношении к клиентам. Недаром же там любили держать трудовые накопления нефтяные шейхи, президенты «банановых» держав и другая не менее почтенная публика. Ни разу за все время сотрудничества банк не давал повода усомниться в своей лояльности и высоком профессионализме. А тут вдруг такое…

Подписанный каким-то мелким клерком факс наглейшим образом извещал одного из привилегированных клиентов, что средства на его счетах заморожены и все банковские операции приостановлены. Объяснить причину этого хамства отправитель даже не счел нужным, зато в конце послания настоятельно порекомендовал в самое ближайшее время лично появиться в банке и ответить на некоторые возникшие вопросы.

Президент банка отвечать на телефонный звонок не стал, а какой-то его третий или четвертый зам вежливо, но решительно посоветовал ни в коем случае не затягивать с приездом.

– Это в ваших интересах, – сообщил он и, извинившись, отключился.

Через час с небольшим, когда Леонид Михайлович уже успел не только отдать распоряжение о приобретении билета на послезавтра, но и еще немного выпить и успокоиться, зазвонил телефон. Его личный мобильный, номер которого знали очень и очень немногие.

– Слушаю, – сказал он в трубку.

– Доброе утро, Леонид Михайлович, – произнес совершенно незнакомый голос. – Как дела?

– Кто это? – изумленно спросил хозяин кабинета и посмотрел на экран трубки: «Номер не определяется».

– Мы пока незнакомы, – заявил этот некто. – Но не сомневаюсь, что в самое ближайшее время познакомимся и подружимся.

– Вряд ли, – сухо бросил Леонид Михайлович и отключился.

Больше неизвестный нахал его не тревожил. Весь день, до самого вечера. А день был очень и очень интересный. Хотя бы тем, что министерство иностранных дел страны, в которой находился банк, вдруг взяло да и аннулировало въездную визу одному из наиболее уважаемых людей России. Без объяснения причин.

– Возникли определенные обстоятельства, – сообщил какой-то мелкий чин из министерства, с главой которого абонент был лично знаком. Соединить со своим шефом он отказался, мотивируя тем, что тот в данный момент играет в гольф с премьер-министром.

Вечером телефон опять зазвонил.

– Я слышал, – вкрадчиво проговорил неизвестный, – что у вас возникли некоторые проблемы. Хотите поговорить об этом? – Несмотря на то что он совершенно безукоризненно говорил по-русски, было ясно, что этот язык для него неродной.

Больше всего Леониду свет-Михайловичу хотелось прямо и без лишних церемоний послать его громко, от всей души и с переливами, после чего забросить трубку прямо в пылающий камин, но… Мало того, что перед ним реально замаячила перспектива лишиться очень приличных денег, вполне достаточных для приобретения парочки яхт класса «Пелорус» или «Алиша» и организации скромного банкета «для близких» по случаю обновки, возникла и реальная перспектива хорошенького скандала. Как известно, власть многое позволяет своим скромным труженикам, но лишнего шума не прощает.

– Что вам угодно? – хрипло спросил он. Дурацкий, согласитесь, вопрос, и школьнику понятно, что в таких случаях бывает угодно.

– Мне? – расхохотался неизвестный. – Абсолютно ничего. – И продолжил деловито: – У вас, как я уже говорил, возникли проблемы. Могу помочь в их решении. Вам ведь нужна помощь?

– Да, – шершавым голосом ответил Леонид Михайлович.

– Отлично, – бодро ответил собеседник. – Предлагаю встретиться и кое-что обсудить. – И нагло добавил: – А заодно как-нибудь оформить наши отношения. Что скажете?

А что было сказать? Леонид Михайлович прекрасно понимал, что его вербуют. Даже не вербуют, а подвербовывают, как участковый приблатненного алкаша за бутылку водки.

– Я не расслышал, – повторил неизвестный. – Что скажете?

– Назовите место и время…

Мораль сей истории проста и незатейлива, как железнодорожное расписание, и, что самое главное, в подобную запросто может угодить любой находящийся на госслужбе ворюга. Так что храните деньги в сберегательной кассе, а еще лучше – постарайтесь не воровать, не «пилить» бюджет и не увлекаться «откатами». Тогда, глядишь, и мы, все остальные, заживем немного лучше, а самое главное – честнее. Это нелегко, не спорю, но, может, все-таки стоит попробовать, а?

Часть первая

Бредя по жизни, как болоту, Увеча хилые умы, Творя ослиную работу, Ослами становились мы…

Отрывок из стихотворения, обнаруженного автором при раскопках Херсонеса. Перевод с древнехерсонесского – его же.

Скандинавия, конец лета, 2006 год

Он прошел, не снижая скорости, поворот и на выходе из него прибавил газу. Глянул в зеркало заднего вида – все без толку, расстояние между ним и преследователями не увеличилось, скорее даже наоборот. Машины у тех оказались ничуть не хуже, а водители – явно повыше классом, так что форы у него было не больше десяти минут.

Вообще-то он всегда старался не доводить дела до погони со стрельбой и беготней по крышам. Профессия шпиона по определению не предполагает излишнего пафоса и шумихи. Сделал свое «черное» дело и вали куда подальше, не прощаясь. Именно так у него и получалось все прошлые годы. Но не в этот раз.

Пошел дождь, он включил дворники и глянул на часы – пора.

Достал из бардачка телефон, по памяти набрал номер. После третьего гудка с ним соединились.

– Рад, что вы объявились. Доложите обстановку, – произнес безжизненный, почти механический голос на безукоризненном французском.

– Это я, – ответил он и тут же принялся нести какую-то ахинею, что интересно, по-русски. – Беда, ой, беда, обложили орла сизокрылого волки позорные, обрезали крылья орлиные…

– Продолжайте. – Собеседника, судя по всему, совершенно не удивило, что волки, оказывается, могут не только обкладывать орлов, но и резать им крылья. – Если можно, подробно и в деталях.

– Куда уж подробнее, – проговорил он, на сей раз уже спокойно и деловито. – Отлетался, говорю, орел, отпел свою песню орлиную. Общий привет! – И, отключив телефон, набрал комбинацию цифр и выбросил трубку за окно, самоуничтожаться.

За время этой интересной беседы преследователи приблизились еще больше и катили теперь метрах в ста пятидесяти. Он сбросил скорость и поехал, никуда уже не торопясь. Достал из бардачка сигаретку и с удовольствием закурил. Глянул в зеркало: сзади тоже решили не форсировать события и замедлились.

Он остановился, потому что ехать дальше было некуда. Дорогу перед ним перегородил грузовик, пара микроавтобусов и несколько полицейских легковушек. Сзади повторили маневр и тоже встали, перекрыв дорогу на случай, если он вдруг решит продолжить игру в «догонялки». А он не торопясь докурил сигарету и с полным презрением к общеевропейским ценностям выбросил окурок в окно. Выключил мотор, вышел из машины и остановился посреди дороги, невысокий толстенький очкарик, затравленный и донельзя испуганный. Снял очки, протер пальцами стекла и водрузил их на прежнее место. Посмотрел на людей в полицейской форме и в штатском, наставивших на него оружие, тяжело вздохнул, поднял руки и пропищал:

– Я сдаюсь! Пожалуйста, не стреляйте!

Трое в штатском протиснулись между машинами и направились к нему. Молодые рослые мужики в одинакового покроя строгих костюмах. Похожий на викинга блондин слева, рыжеволосый здоровяк справа и черный как ночь африканец посередине, чуть впереди остальных, по всей видимости, старший этой троицы.

– Ваши руки… – проговорил он, доставая из кармана наручники.

– Да, сэр, – пролепетал толстячок. – Конечно, сэр… – И вытянул перед собой короткие пухлые ручонки.

Шагнул вперед и неожиданно резко пробил на скачке боковым слева. Абсолютно несерьезный с виду пухлый кулачок угодил в челюсть блондину. Удар тем не менее вышел на загляденье, блондин хрюкнул, ноги у него подкосились, потомок викингов медленно и печально опустился на асфальт, разок дернулся и затих.

Толстячок подпрыгнул как мячик и еще раз пробил, на сей раз ногой, по коленному суставу рыжеволосому. И тут же добавил ему же, согнувшемуся от боли, сверху. По загривку и со всей дури. Опять подпрыгнул и, оказавшись напротив чернокожего начальника, влепил ему ногой промеж ног.

Совершив все эти противоправные и абсолютно неполиткорректные действия, он вернулся к своей машине, принял позу задержанного (ноги шире плеч, руки шире ног, голова на капоте) и стал терпеливо ждать, когда же его начнут бить.

То же время. Москва

Кабинет был не мал и не велик, а просто просторен. Дорогая и вместе с тем безликая офисная мебель, сейф в углу, портрет «гаранта конституции» на стене, прямо над креслом хозяина, и крупномасштабная карта со шторками – слева от его стола. Короче, скучно, безвкусно и абсолютно негламурно. Любой офисный дизайнер при виде этой пошлости и убожества обязательно бы нахмурился, томно произнес «фи» и предложил бы немного разнообразить общую картинку: разбить мини-поле для мини-гольфа в углу, развесить по стенам дипломы и сертификаты (пятьдесят у.е. штука, оптом – скидка) и обязательно присобачить икебану из мертвых цветов к крышке стола для посетителей. Впрочем, подобного рода стилистическая революция данному кабинету не грозила, и шансов у любого офисного кутюрье оказаться в нем было ничуть не больше, чем у российских политиков научиться думать о собственном народе.

– …Кандидатуры которых предлагаются… – Человек, сидящий за приставным столом по правую руку от хозяина кабинета, закончил доклад, достал из лежащей перед ним пачки сигарету и закурил. Около пятидесяти лет, неброско одетый, с плохо запоминающейся, зато хорошо забывающейся внешностью.

– А кого рекомендуете персонально вы, Павел Константинович? – Моложавый мужчина во главе стола, очень ухоженный джентльмен чуть старше сорока лет, слегка нахмурил лоб и привычно изобразил государственную озабоченность. – Дело-то, сами понимаете…

– Кондратьева, Всеволод Дмитриевич.

– Не знаю такого.

– Подполковник Кондратьев Станислав Александрович, 1964 года рождения. С 1983 года состоит у нас в кадрах. Прошел подготовку по программе «Притворщик»…

– Что-то слышал о таких.

– Провел свыше десяти операций самостоятельно и восемь в составе группы. Награжден девятью боевыми орденами. Смел, инициативен…

– Ну, это понятно.

– Оперативный псевдоним Скоморох.

– Почему именно Скоморох?

– Шутник, – лаконично ответил неприметный человек.

– Значит, шутник… Проваленные операции были?

– Две.

– Плохо… – Хозяин кабинета за всю службу не провалил ни одной операции. По той простой причине, что ни одной так и не провел. – Значит, Кондратьев… – хлопнул он ладонью по столу. – Пусть будет так. Под вашу ответственность, Павел Константинович.

– Так точно, под мою…

– Сколько времени этому вашему Скомороху потребуется на подготовку?

– Три дня, не больше.

Глава 1
Настоящий полковник

– Чай, кофе, сок? – Подошедшая ко мне стюардесса слегка склонилась и привычно изобразила на кукольном личике улыбку.

– Спасибо, ничего не надо, – отказался я.

Она ушла, даже не взяв под козырек и не щелкнув каблуками.

Совершенно, к слову сказать, напрасно, ведь в кресле перед ней сидел самый настоящий полковник. Может, просто не знала? Я, кстати, и сам узнал об этом только два дня назад, от собственного куратора.

– Две новости, Стас… – Он извлек из потрепанного портфеля лист бумаги, нацепил на несколько раз перебитый, сдвинутый к правому уху нос очки и прокашлялся. – Начнем с приятной…

– Начнем, – кивнул я.

– Приказ министра обороны Российской Федерации по личному составу. – Федор Сергеевич выдержал паузу и продолжил: – Присвоить подполковнику Кондратьеву С.А., войсковая часть… очередное воинское звание полковник. Тебе дали «ведро». Что скажешь?

«Ведро», «горшок», «мозги наружу», как только не извращались в непобедимой и легендарной советской армии, придумывая названия для папахи, знакового аксессуара немногих избранных, после долгих скитаний вплотную подошедших к узенькому ручейку, за которым раскидывается тучная нива с пасущимися на ней товарищами генералами. Самих свежеиспеченных избранных именовали не иначе как «бараны в баранах». В общем, завидовали. Российская армия, на весь свет объявившая себя правопреемницей советской, поднатужилась и родила еще одно название: «масхадовка», в честь одного деятеля, бывшего президента независимой Ичкерии. Президента давно уже грохнули и присыпали, а слово осталось.

– Не ожидал. Объясните, за что? – не особо кокетничая, спросил я.

Всегда считал, что нормальный офицер должен заканчивать службу майором, в крайнем случае – подполковником, ибо подполковник – это майор, которому повезло. Слишком уж часто для того, чтобы забраться повыше, приходится наступать на чьи-то головы, а это – не мое. Именно поэтому девять лет назад, когда на мои невидимые миру погоны спланировала вторая звезда, я решил, что достиг «потолка». И именно в то время меня вдруг резко приблизил к себе один из наших генералов. Этот дядя активно увлекся коммерцией и всерьез рассчитывал, что я за самое скромное вознаграждение займусь для него тем, что долгие годы вытворял за пределами страны. Мне, в свою очередь, это совершенно не улыбалось. Поэтому, получив высказанное в виде просьбы задание «наказать одного очень нехорошего человека», просто-напросто «заболел» и лег в госпиталь. Генерал тонкий намек понял. После этого в моем личном деле и появилась некая «галочка», избавляющая ее обладателя от каких-либо, и всех сразу, забот о собственной карьере. Не стоит беспокоиться о том, что закончилось.

– Поздравляю. – Куратор подошел и протянул ладошку размером со штык совковой лопаты. – Хотя для меня лично ты по-прежнему подполковник. – Согласно старинной армейской традиции, любой, получивший очередное воинское звание, получает право именоваться им только после того, как зверски обмоет его с сослуживцами.

– Тогда я пошел. Готовь посуду.

– Куда это?

– Как куда, в гастроном, естественно.

– Не выйдет, – тяжко вздохнул он.

– Почему?

– Тебя отправляют в командировку, Стас, и это вторая новость… – Куратор застегнул портфель и встал: – Поехали.

– Интересно, куда?

– А то сам не знаешь, куда, – передразнил он. – За инструкциями.

…Все служебные квартиры до неприличия похожи одна на другую, как будто оформлением их занимался один-единственный специально обученный человек. Одна и та же мебель начала восьмидесятых, обязательный протертый до дыр коврик в прихожей, телевизор марки «Рубин» и немецкая люстра с тремя рожками. Комод с разнокалиберной посудой, вешалка на стене у входа и прочая прелесть в виде продавленных диванов и кресел-развалюх.

Сначала нас минуты две рассматривали в телескопический глазок, потом приятный мужской голос спросил, кто мы такие и какого черта нам надо.

– Сотрудники районного военкомата, – честно, как на духу, ответил мой куратор. – Прибыли по вопросам службы.

Дверь распахнулась, на пороге стоял мужчина моих приблизительно лет, в дорогом коричневом костюме. За его спиной в прихожей поигрывал мышцами груди молодой атлет.

– Проходите, мужики, – широко, по-свойски улыбнулся господин в коричневом, тщательно запирая за нами дверь, – вас уже ждут.

Некто сановного вида в сером костюме, сидевший за столом в гостиной, посмотрел на часы, потом на нас и, нахмурившись, бросил:

– Опаздываете!

– Виноват, – по-ефрейторски гаркнул куратор и исполнил команду «Смирно! Равнение направо!» До указанного нам времени прибытия оставалось каких-то пятнадцать минут.

Я молча опустил глазки и по мере сил и возможностей изобразил искреннее раскаяние. Спорить с генералами, знаете ли, пошло и некрасиво, а этот человек, вне всякого сомнения, был-таки генералом.

– То-то же, – удовлетворенно молвил он, встал, подошел к нам и остановился.

Постоял немного, развернулся и треснул куратора по пузу. И тут же отлетел сам, как будто наткнулся на стену.

– Здорово, Сергеич! – вдруг заорал он и совсем не по-генеральски бросился к нему на шею. – Как ты?

– Нормально, Коля, – растроганно проговорил старый бандит и повел метровым плечиком. – Скриплю помаленьку.