Read the book: «Акамедия»

Font:

Предисловие

Новая книга Александра Саркисова, как и прежние его книги, посвящена военно-морскому флоту и людям, для которых флот стал смыслом их жизни.

Основу новой книги составляют две повести – «Акамедия» и «Море Эритрейское».

Несмотря на то, что обе повести написаны в свойственной Александру Ашотовичу ироничной манере, впечатление они оставляют разное. «Море Эритрейское» – это почти синдбадовская сага о советских гидрографах в далеком Красном море, об их нелегких буднях и нечастых, но от этого особо веселых злоключениях. Несмотря на описание всех трудностей, переживаемых героями повести, повесть оставляет ощущение чего-то светлого и доброго, ощущение уверенности в завтрашнем дне. Именно эти чувства и присутствуют у моряков, возвратившихся после дальнего похода домой. Да, им было трудно, но они с честью и достоинством прошли через все испытания и, немного отдохнув, снова готовы служить своему Отечеству.

Что касается повести «Акамедия», то, несмотря на то, что ее герои не стоят на уходящих из-под ног шатких палубах, а сидят и грызут гранит науки в больших и светлых аудиториях, их одолевают совсем иные чувства, чем героев «Моря Эритрейского». Пришедшие в стены академии, чтобы стать профессионалами высочайшего уровня, офицеры неожиданно понимают, что объявленная сверху перестройка уже вынесла страну на край пропасти. И вместо размеренной и интересной службы всех их ждет страшная неизвестность. И эти переживания не могут заслонить все красоты и блага столичной жизни.

При этом, на мой взгляд, автору удалось очень тонко передать как позитивное эмоциональное состояние героев «Моря Эритрейского», так и грядущее крушение идеалов и всех жизненных устоев героев «Акамедии». Почему? Скорее всего, потому, что автор сам побывал и в том, и в другом качестве.

Отмечу, что до этой книги А.А. Саркисов писал исключительно небольшие рассказы-новеллы, и две его повести – это первый опыт в новом литературном жанре. Причем опыт, как мне кажется, вполне удачный.

Что касается включенных в книгу рассказов, то все они написаны в уже привычной Александру Саркисову манере.

И герои рассказа «Жертвы зачистки», находчивые курсанты-выпускники, сумевшие превратить практику в отдаленном гарнизоне во второй отпуск, и находчивый курсант Беловский, дерзко объявивший проверяющему, что он Гогенцоллерн, и его коллега Коля Давыдкин, ставший в одночасье самым знаменитым артистом Ленинграда, и заместитель командира эсминца Костя Сабуров, лихо побратавшийся с немецким капелланом на Кильской неделе, – все они узнаваемы для флотского читателя. Кроме этого, все герои рассказов весьма симпатичны автору, который описывает приключения и злоключения своих героев так, как описывают похождения только очень близких друзей.

В целом новая книга Александра Ашотовича Саркисова – это его новый несомненный успех, еще одна ступень наверх по лестнице обретения профессионализма. Это еще одна взятая литературная высота.

Стоит лишь пожелать автору и далее трудиться не покладая рук на ниве русской словесности, радуя нас новыми произведениями. Ну а самой книге, как говорят на флоте, попутного ветра и семи футов под килем!

Секретарь Союза писателей России
капитан I ранга
Владимир Шигин

Все события и герои, описываемые в книге, вымышлены автором. Любые совпадения с реально существующими людьми абсолютно случайны.

Море Эритрейское

Африка ужасна,
Да-да-да!
Африка опасна,
Да-да-да!
Не ходите в Африку,
Дети, никогда!

Корней Чуковский

Инструктаж

«Инструктаж» – сколько музыки и философского содержания в этом слове, и является он началом начал – первоосновой всего сущего. Для военного моряка инструктаж так же обязателен и естественен, как прием пищи, утренняя приборка или любовь к Родине. Любое дело на флоте начинается с инструктажа, хоть плац мети, хоть медяшку драй, хоть стреляй ракетами, инструктаж и подведение итогов есть альфа и омега флотской службы.

Актовый зал отдела гидрографической службы Черноморского флота был забит до отказа офицерами океанографической экспедиции и дивизиона гидрографических судов. Мероприятие готовилось серьезно, потому как дело предстояло многотрудное и долгое. В зал вошел начальник гидрографии вместе с начальником политотдела спецчастей.

– Товарищи офицеры!

С шумом, хлопая сидушками, все встали и замерли в самой безопасной для военнослужащего стойке – стойке смирно.

– Товарищ контр-адмирал офицеры дивизиона и экспедиции для инструктажа собраны!

Адмирал обвел взглядом собравшихся.

– Товарищи офицеры.

С шумом, хлопая сидушками, все расселись.

Сначала адмирал напомнил, что одиннадцатая океанографическая экспедиция была создана распоряжением Совета Министров СССР специально для проведения комплексных гидрографических работ в Красном море. И теперь после окончания рекогносцировки мы отправляем в Эфиопию наш передовой отряд. Заканчивая, он сказал, что на картах Красного моря много белых пятен, и долг гидрографа – эти пятна заполнить.

Следом выступил начпо и коротко рассказал о непростой ситуации, которая сложилась после победы революции во главе с товарищем Менгисту, и напомнил, что долг каждого коммуниста – помочь братскому эфиопскому народу.

Лейтенант Морев сидел на предпоследнем ряду среди таких же, как и он, лейтенантов с горящими глазами, готовых сию секунду отбыть в далекую Эфиопию. Что он знал об этой стране? Знал он немного – что находится она в Африке, что прадед Пушкина был эфиоп, а еще он знал ругательство – «Эфиоп твою мать!» – и интуитивно догадывался, что такую словесную конструкцию в отношении братского народа не придумали бы.

Начальник гидрографии и начпо пожелали всем удачи и удалились. Начался инструктаж. Начальник экспедиции начал издалека, с убаюкивающей историко-географической справки.

– Красное море – знаменитое, о нем упоминается даже в Библии. Египтяне называют его Вази-Вр, что означает «зеленый простор», на иврите оно звучит Ям Суф – «тростниковое море», впервые его описание составил греческий географ и историк Агатахрид Книдский. Его работа называлась «Об Эритрейском море».

Дальше шла профессиональная информация, из которой следовало, что море нужно было назвать не Красным, а Длинным или Соленым.

Прикрыв глаза, Морев слушал, как музыку, названия островов и проливов, все это напоминало ему «Тысячу и одну ночь». Его будоражили видения мужественных эфиопских воинов с щитами и копьями и прекрасных эфиопок с тюками на голове, он представлял себя Синдбадом-мореходом.

Сказку прервал инструктор политотдела, выскочивший на подиум, как черт из табакерки. Нахмурив мимические мышцы, разрубая ладонью воздух, он решительно углублял и расширял тезисы, озвученные начпо.

– Товарищи! В стране в разгаре гражданская война. На востоке Эфиопии боевики Фронта за освобождение Эритреи борются против центрального правительства полковника Менгисту Хайле Мариам, на севере идут бои с просудански настроенными сепаратистами, а на юге идет война с Сомали за провинцию Огаден.

Он напоминал вышедшего из боя комиссара, требующего подкрепления, ему не хватало только окровавленной повязки на голове и маузера.

– Новая власть нуждается в братской помощи советского народа! Мы должны помочь эфиопским товарищам защитить завоевания революции!

Дальше шло эмоциональное описание тягот и невзгод, выпавших на долю эфиопского народа, и уверенность в том, что наша работа поможет развитию народно-хозяйственного комплекса молодой страны. Инструктор вошел в раж.

– Мы коммунисты и не можем равнодушно наблюдать за тем, как силы империализма пытаются задушить молодую республику! Каждые 60 секунд в Эфиопии кончается минута! Мы должны помочь им это остановить!

Он был настолько убедителен, что удостоился жидких аплодисментов.

Следующим выступил доктор. Видавший виды помятый майор лениво перечислял унижающие человеческое достоинство названия тамошних болезней – шистоматоз, лейшмания, желтая лихорадка, малярия, проказа, гельминты, венерические и вирусные инфекции.

Самыми безобидными и почти родными из докторского перечня оказались венерические заболевания.

– А еще там обитает муха цеце, которая переносит болезни, вызываемые одноклеточными паразитическими организмами трипаносомами.

После этого заявления вопрос «Какая муха тебя укусила?» воспринимался не как фразеологизм.

Еще многие начальники выступали с напутственным словом, и уже можно было сделать предварительные выводы – обстановка напряженная, народец так себе, климат говно, и чтобы не загнуться в далекой Эфиопии от болезней и стрессов, нужно иметь запасец расслабляюще-дезинфицирующего зелья.

После двухчасового инструктажа в шпаргалке у Морева было записано:

1. Эритрейское море, Менгисту Хайле Мариам, интернациональный долг.

2. Сделать прививку от желтой лихорадки.

3. Получить тропическую форму.

4. Купить ящик водки?

Знак вопроса относился не к предмету покупки, а к его количеству.

Да пошли вы все!..

Началась предпоходовая суета, больше смахивающая на шухер. Гидрографическое судно напоминало потревоженный муравейник, в центре которого восседал командир, исполняющий роль матки и управляющий всем этим на первый взгляд броуновским движением. Повторялось это каждый раз перед каждым экспедиционным походом, но даже прослужив на флоте не один десяток лет, привыкнуть к этому было нельзя. Каждый раз как в первый, новизна ощущений девственная.

Экипаж вкалывал с утра до ночи, не жалея себя, порой даже с элементами героизма, самопожертвования и мазохизма.

Ученые разделяют три основных вида мазохизма – физический мазохизм, психический мазохизм и мазохизм на сексуальной основе, напрочь упуская из поля зрения военно-морской мазохизм, существующий исключительно на флоте, использующий синергетический эффект от взаимодействия трех вышеуказанных видов и обостряющийся в период предпоходовой подготовки. Причем кайф от процесса получают все, и начальники, и подчиненные.

Штурман Леня Андреев корпел, склонившись, над картой. В третий раз переделывал он «План экспедиционного похода», начальники ловили кайф, отправляя документ на переделку, а штурман кайфовал от того, что заканчивал третий вариант плана.

Леня звезд с неба не хватал, но был аккуратен и имел красивый почерк. Печатными буквами, тушью в правом верхнем углу он написал последнюю фразу: «Утверждаю. Начальник штаба Черноморского флота». Штурман, конечно, понимал, что план этот на фиг никому не нужен и в руки его вряд ли кто возьмет, но все равно старался.

Что главное в подготовке к выходу в море? Любой моряк скажет – бумаги! Так уж повелось, что в первую голову проверяющего интересуют бумаги. Все, что положено кучей руководящих документов, должно быть записано в соответствующем журнале, и в графе «отметка о выполнении» должен стоять жирный «вып.». С лейтенантской поры вдалбливалась истина: если ты мероприятие не провел и записал, то ты ошибся, а если провел и не записал – совершил преступление.

Дверь в командирскую каюту не закрывалась. Штурмана, механики, радисты нескончаемым потоком тащили бумаги на подпись. Капитан III ранга Лукичев не глядя подписывал уставшей рукой документы. На рабочем столе собралась стопка бумаги высотой с метр. В каюту вошли замполит и старпом, один принес заявку на кинофильмы, другой журнал боевой подготовки. Командир смерил их взглядом человека, так и не познавшего христианской добродетели, и нервно дернул кончиком носа.

– Да пошли вы все!..

Он размашисто смахнул бумаги со стола на пол, хлопнул дверью и вышел на палубу. Погрузка экспедиции была в полном разгаре, уазик, подвешенный на кране, как нашкодивший пацаненок за ворот, никак не хотел помещаться между плашкоутом и малым гидрографическим катером.

– Боцман! Куда ты его тулишь?! Совсем очумел?!

– Так больше некуда.

Лукичев в сердцах махнул рукой.

– Да пошли вы все!..

Он вышел на ют, по трапу матросы тащили ящики с экспедиционным оборудованием и шмотьем, забивая под жвак кормовую лабораторию. Командир обреченно наблюдал за тем, как его судно превращается в Ноев ковчег, и его это откровенно нервировало. К нему подошла камбузница Кузьминична с щеночком на руках. Кузьминична была женщина фактурная, эдакая смесь Софи Лорен с Нонной Мордюковой. Не женщина – Джомолунгма, глазей сколько хочешь, а вот влезть боязно. Личная жизнь, понятное дело, не ладилась, мужики инстинктивно ее сторонились, и всю свою нерастраченную бабью любовь Кузьминична отдавала беспородному кобельку с чудной кличкой Додик.

Вдавив щенка в грудь пятого размера, она просила командира разрешить взять его с собой в море. Обычно немногословная Кузьминична вещала, как Цицерон, правда, просьба больше походила на ультиматум, и Лукичев сдался.

– Ладно, бери, но если будет гадить, за борт выкину!

– Спасибочки, Юрий Михайлович, вы обедать будете? Я сегодня котлетки нажарила, а если хотите, я вам отбивнушку с картошечкой сварганю.

Раскаявшись в принятом в минуту слабости решении, командир сплюнул за борт.

– Да пошли вы все!..

Как всегда перед выходом в море, активизировались контрольные органы – на судно зачастил особист. Загадочный и неприступный, как гостайна, тенью он перемещался по коридорам и трапам.

– Командир, а что-то я не вижу навигатора Ивакина.

– И не увидишь, его уволили.

Ивакин как радиоэлектронавигатор был не ахти, но стукачом был добросовестным, наивно полагавшим, что его основной миссией на судне является секретное сотрудничество.

Лишившись верного бойца невидимого фронта, особист вспылил, на голубом глазу сдавая своего сексота.

– Да на каком основании?! Вы что себе позволяете?!

Знающий жизнь Лукичев понимал – большая собака не лает, она и так знает, что она большая, и к воспроизводящему децибелы особисту отнесся без пиетета.

– Да пошли вы все!..

Несмотря на то, что дата проверки судна была известна загодя, нагрянула она неожиданно, почти как зима.

Полдня проверяли бумаги, играли тревоги, опрашивали экипаж. Остановила не на шутку разошедшихся проверяющих общепримиряющая команда по трансляции – «Команде обедать!»

На сытый желудок, как известно, много не наработаешь, а коки расстарались, меню было праздничное. Проверяющие ели с добавочкой.

Соловея и лениво похлопывая ресницами, они составляли незлобливый акт проверки. Понятное дело, имел место ряд легко устраняемых замечаний, но вывод внушал оптимизм – «Судно к выходу готово».

Начальник моринспекции пожал командиру руку и пожелал счастливого плавания, тот, улыбаясь, уважительно тряс руку начальника, произнося про себя: «Да пошли вы все!..» Тяжелый это период для командира, ему бы поскорей в море, там-то он гармонию и обретет, потому как в море над командиром только Бог.

До выхода оставалось несколько дней, и за это время нужно было устранить замечания моринспекции и попрощаться с семьей. На вахту, по традиции, ставили холостяков, а женатики исполняли впрок супружеский долг и метили территорию.

Долгие проводы, лишние слезы

С утра на причале Каменной стенки собрались празднично одетые провожающие, в основном женщины с детьми. Начинались ритуальные действия проводов судна в море, сопровождающиеся коллективным меряченьем с выкриками, всхлипываниями и взмахами рук.

Странное это было действо, и не свадьба, и не похороны, скорее что-то среднее, какое-то осененное грустью торжество.

Командир мерил шагами ходовой мостик, процедура проводов затягивалась и негативно влияла на его мироощущение, что остро чувствовали подчиненные. В голове крутилась популярная песенка «Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда…». Старпом принимал доклады о готовности к походу.

Не любил Лукичев проводы, своим родным не разрешал приходить, и если б мог, запретил бы и всем остальным. Чего зря душу рвать? Известное дело – долгие проводы, лишние слезы. Песенка никак не отпускала: «Как важно все, что ты сказала, все, что в ответ я прокричал…»

– Старпом, ну что там у тебя?

– Жду доклада старшего механика!

Наконец механики отрапортовали, старпом доложил командиру:

– Товарищ командир, судно к походу готово!

Лукичев вышел на крыло мостика, на причале толпа торжественно-грустных провожающих готовилась к кульминации. Мелькнула мысль: «А интересная все-таки штука это расставание, если подумать, оно всегда дает больше, чем забирает».

– Товарищ командир, получено добро от оперативного дежурного флота на выход!

– Вот и слава богу. Убрать трап! Отдать кормовые!

С юта доложили:

– Трап на борту, кормовые отданы!

Командир снял фуражку и бросил ее на пульт управления.

– Боцман вира якорь! Обе машины вперед самый малый!

Штурман сделал запись в судовом журнале: «10.03 Получено добро от ОД ЧФ, снялись с якоря и швартовых, следуем на выход из Южной бухты». Судно уверенно скользило по Южной бухте, справа госпиталь, слева Графская пристань. Из штурманской рубки показалась голова Лени Андреева.

– Товарищ командир, время поворота влево на курс 274,5 градуса!

– Лево руля, курс 274,5 градуса!

Судно медленно повалилось влево и легло на створ Инкерманских маяков. Вот теперь все, прощай, Севастополь.

На траверзе Стрелецкой бухты подошел большой гидрографический катер, который предстояло тащить на буксире до самой Эфиопии. Голосом Эдуарда Хиля звучал прощальный припев – «Вода, вода, кругом вода».

Командир обошел судно: палубы заставлены оборудованием, за кормой на буксире телепается катер. Вспомнился анекдот про чукчу – «…экспедиция называется!».

Первый день в море всегда какой-то муторный, еще свежи воспоминания о доме, все на ходу, и вещи, и люди ищут свое место, распорядок скомканный, жратва никакая, да и не особо хочется. Первый день – как первый блин, переспать все это нужно, и тогда с утра моряцкая жизнь войдет в привычную колею.

Рано утром в дымке показался турецкий берег, судно приближалось к проливу Босфор.

– Старпом, объявляй судовую тревогу.

Отшумев положенное звонком, старпом объявил по трансляции:

– Судовая тревога! Судно к проходу узкости приготовить!

Проход турецких проливов – это всегда событие, хоть в первый раз, хоть в десятый, хоть в двадцатый, и каждый новый раз не бывает похож на предыдущий.

Судно втягивалось в Босфор, начиналась традиционная сутолока. Турки – народ неорганизованный, и порой трудно было определить, в каком направлении движение интенсивней – вдоль или поперек. Существует много Правил, Рекомендаций и Приказов, регламентирующих плавание в проливах, но на практике действовал неписаный закон – кто больше, тот и прав. И если на тебя прет огромный контейнеровоз, нарушая все, что можно, то качать права в этой ситуации – безумие, и нужно, позабыв про гордость, выкручиваться из этой ситуации. То же относится и к судам, которые меньше тебя, уворачиваться от твоего форштевня – это их проблема.

Разошедшись с турецким паромом на грани фола, взвинченный Лукичев вышел на крыло. На шлюпочной палубе столпились офицеры экспедиции и вызывающе праздно щелкали фотоаппаратами.

С экспедицией у Лукичева традиционно складывались непростые отношения, он смотрел на них как на хулиганов, залезших в его огород, и ничего хорошего от них не ждал. Раздался брачный рев марала:

– Старпом! Убрать всех лишних с палубы!!!

В районе Румели Хисары стояла растянутая на четыре якоря платформа, о которой не было никакой информации ни в извещениях, ни в предупреждениях. Течением судно сносило в аккурат на эту платформу.

– Штурман, сколько до поворота?!

Учитывая крутой нрав командира и нервную обстановку на ходовом мостике, штурман искренне полагал, что его главная задача при проходе Босфора – это не мешать командиру. Он схватил измеритель и стал колдовать над картой.

– Ми… ми… минуточку!

В моменты опасности штурман начинал заикаться.

– Что?!!!

– Се… се… секундочку!

Лишний раз убедившись в том, что время категория философская и непредсказуемая, Лукичев, не дожидаясь, когда штурман выдавит из себя что-нибудь информативное, скомандовал рулевому:

– Право руля, курс 198 градусов!

Два часа пролетели незаметно, слева за кормой остался Кыз Кулеси, теперь можно и расслабиться. Штурман красивым почерком записал в судовой журнал: «11.47 Прошли траверз маяка Кадыкей, вышли в Мраморное море».

Замполит, расписанный по тревоге на ходовом мостике, как и положено комиссару, находился рядом с командиром, плотно втиснувшись между командирским креслом и радиолокационной станцией. Был он глубоко немолод и убежден в том, что человек живет десять лет – семь лет до школы и три года на пенсии. Уверенно вступив в трехлетний период, зам себя берег. Пламенным борцом за дело коммунизма его нельзя было назвать даже с натяжкой. В атаку за собой он, конечно, никого бы не повел, а с культпросветработой справлялся. Учитывая специфику гидрографии, человек был на своем месте.

Дали отбой судовой тревоге, заглушили правый двигатель и на самом малом ходу шли, чтоб утром быть у входа в пролив Дарданеллы.

Командир уютно умостился в кресле и по привычке прокручивал в голове проход пролива. Достал из кармана длинный наборный мундштук, закурил и обратился к заму:

– Слушай, Николай Антоныч, достал уже меня наш штурман. Надо что-то с этим делать.

Вопрос был непростой, Андреев был членом КПСС, общественником, хорошим семьянином и вдобавок не пил. Такого просто так не уберешь, тут думать надо.

Зам неуверенно предложил:

– Может, нам его по партийной линии двинуть?

Зам был родом из Горького и нещадно окал, да так, что ему позавидовали бы даже вологодские.

– Да брось, Антоныч, он же совсем тупой!

Зам поскреб пятерней затылок.

– Ну тогда только по профсоюзной.