…Блуждая по многочисленным улицам огромного города в поисках встречи со своим прошлым, – я не случайно обнаружил себя стоящим перед трехэтажным зданием Кловского лицея. Я попал сюда, на Шелковичную улицу, – бывшую Карла Либкнехта, – со стороны улицы Лютеранской (Энгельса), и теперь глядел на темные окна этого самого лицея взором, как бы обращенным в свою память…

Стоящий на углу милиционер подозрительно покосился на меня. Я дал ему такой повод. В этом лицее могли учиться дети наших бесподобных депутатов?..

Ведь совсем недалеко отсюда высится здание Верховной рады, а также улица Банкова, с ее президентскими апартаментами. Это обстоятельство заставляет стража порядка подозревать в каждом появившемся в этом квартале прохожем, как минимум нежелательный элемент, посягающего на спокойствие наших вип-персон, а также их несравненных отпрысков.

Скорее всего, этот мент просто спасает себя от скуки. На улице в это время, кроме нас двоих, больше никого не было видать…

…Когда-то эти высокие окна горели здесь заманчивым светом.

В этом здании каким-то образом тогда вживались секции борцов и боксеров. На нижнем этаже, лежали желтые, борцовские татами, расчерченные черными кругами. Выше занимались боксеры. Когда они колотили свои «груши» – оттуда неслись громкие звуки ударов…

На углу напротив, наверное, растет уже новый клен. Этот – с резными листьями. Тогда был… я затрудняюсь сказать: какой? С тех пор уже прошло больше четверти века…

Над дверьми магазина теперь: вместо прежней надписи «Соки и воды» – красуется вывеска «Венеция», указывающая на то, что салон теперь торгует только импортной мебелью привезенной из самой Италии…

Мне нравится блуждать по местам своей юности. У меня есть: что и с чем сравнивать. Я как седой ветеран, брожу здесь по местам своих былых сражений, оживляю в памяти картины былых побед и поражений. Здесь, на перекрестках своей памяти, многое теперь выглядит по-иному. Да и сам я теперь уже стал другим. На моей голове уже несравнимо меньше волос. Зато думать стало намного легче…

Обязательно заглядываю на Банковую, чтоб еще раз взглянуть на развевающийся на флагштоке президентский штандарт. Тогда, этого всего не было. Над Крещатиком, недалеко от кинотеатра «Дружба», нависал огромный портрет Брежнева, которому каждый год дорисовывали очередную звезду Героя Советского Союза. Наличие собственного государства обнадеживает меня. Сюда меня приводит также желание увидеть замечательный «Дом с химерами», построенный в свое время архитектором Городецким. Этот архитектор был причастен также к строительству величественного католического костела на Большой Васильковской. Он много чего построил в Киеве…

Теперь его именем названа очень уютная улица, которая ведет от Крещатика (Тогда она носила название Карла Маркса). Архитектор был очень увлеченным человеком, замечательным охотником и участником многочисленных африканских сафари. На фасаде своего прекрасного здания, в хитроумно переплетенных образах животных, угадывается желание их творца изобразить кипящие среди людей нешуточные страсти.

Иногда я, как бы случайно оказавшись рядом, попадаю на какое-нибудь заседание в Писательском доме. Здесь тоже кипят бурные страсти, которые изобразил на своем шедевре знаменитый архитектор. В этом месте теперь замешаны большие деньги. За бесплодной трескотней литературных политруков на заседаниях и презентациях, угадывается прежняя возня за награды и почести, усугубляющаяся теперь еще и борьбой за право распоряжаться собственностью в центре Киева, доставшуюся им за копейки, после развала Советского Союза. Для этого не обязательно прекрасно писать, правдиво отображая время в своих сочинениях; для этого, как всегда, требуется крепкая деловая хватка и локти для расталкивания конкурентов. В этом замечательном доме теперь свили себе местечко какие-то деловые структуры… Можно было предположить, что явись сюда современный Иисус Христос, – «он тоже был поэт», – чтоб демонстративно очистить сей храм культуры от засилья коммерции, сами собой назначенные литературные «евангелисты» найдут управу на такого раздухарившегося Мессию.

Как-то я попал в этом доме на сборище местных шовинистов мечтающих о возрождении «великой России». Участники всех этих «крестных ходов» организовываемых в столице так называемой «Русской православной церковью Московского патриархата»; авторы невнятных виршей и активные бойцы так называемой « пятой колонны». Честное слово, вначале подумал, что репетируют сцену из знаменитых «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова, в которой несравненный Остап Бендер собирает заговорщиков с идеей создать организацию «Меча и орала», чтоб заполучить деньги на нужды концессии! Современные комбинаторы пытались найти средства на поддержание местного шовинистического издания направленного острием на уничтожение Украины, как независимого государства. Все там было: и речи прибывших со всей страны сексотов, их иудины слезы. Полный, абзац!..

Следуя дальше от этого писательского дома в том же направлении, можно сразу попасть к отдельному входу станции метро «Крещатик», или, продолжив путь вниз, быстро достичь центральной улицы с таким же названием…

…Иногда я спускаюсь к Крещатику по Лютеранской улице. Я дохожу до арки…

…Когда-то с Михой, они топали по Энгельса, чтоб узнать подходы к зданию, где отаборилась секция, в которой занимались боксеры. А навстречу им, с горки, неслись дети на самодельных тележках. Тележки были сколочены с досок, к которым, каким-то образом, прикреплялись подшипники. От булыжной мостовой, дети отталкивались лыжными палками. Этот стремительный спуск по неровной брусчатке, сопровождался оглушительным грохотом.

Тогда Миха, – очевидно на правах коренного киевлянина, – каким-то дивным образом умудрился подцепить ногой одну из этих громыхающих колесниц так, что она сделала в воздухе какой-то немыслимый пируэт. После чего Миха поднял за шкирку вывалившегося с нее обескураженного гонщика, и, с побелевшим от испуга лицом, поставил его на тротуар перед собой, начал вычитывать:

– Ты, что здесь так летаешь, поганец?! Из-за тебя могут пострадать невинные люди!

– Я думал, он живым у тебя не останется, – сказал Михе молодой человек, когда они немного отошли от места крушения. – У этого школяра было такое перепуганное лицо.

– Если б ты знал, Игорь, сколько из-за этих летчиков происходит в городе аварий, – без вопросительных интонаций, говорил борщаговский еврейчик из улицы Зодчих, – Они вылетают на своих тележках прямо на проезжую часть! Это какое-то злое поветрие постигло наш город…

….Миха? Миша…

Я вижу, как в плоть надвигающихся осенних сумерек – услужливая память выводит силуэт семнадцатилетнего мальчишки в синей болоньевой курточке с матерчаними вставками…

Быстро сгущаются сумерки…

Сильный пронзительный ветер с дождем срывает с деревьев остатки пожухлых листьев.

Мальчишка надолго застрял на том перекрестке под раздетым кленом, на перекрестке Карла Либкнехта и Энгельса. Отчетливо просматривается в его руках модная тогда полотняная сумка с нарисованным на ней ковбоем, в которой оттопыриваются полукеды, красная футболка и зеленые спортивные трусы.

Его друг, Миха, в тот вечер так и не появился, чтоб идти на первую тренировку.

Михой его называл Ванька Жуков, один казачок с Краснодарского края. Весельчак и балагур.

Ванька дружил с осетином Олегом Кабаевым.

Олег родился у стен славного города Одесса. Ходил всегда в потертых джинсах с американскими подтяжками… Лицо его напоминало небольшую злую мордочку хорька. Его украшали совсем небольшие черные гангстерские усики. Да и сам он выглядел, как настоящий гангстер с американского триллера…

В повадках Кабаева было очень много блатного и криминального. Все эти словца, типа: «Ну, ты чё? Да ты, в натуре…Чё ты, корефан, здесь такое порешь! Не поёл! А ну, повтори! Да я тебя, батенька, на китайские звезды счас порву!» и т.д.

Оба товарища любили этот «птичий язык», и в совершенстве владели им. Это привлекало к ним. Особенно на первых порах, когда были только сформированы группы с вновь поступивших…

Игорь тоже клюнул на это, и перебрался жить к ним в комнату.

…Северный ветер беспардонно обрывает обветшалые наряды с веток деревьев, и бросает их под ноги прохожим. Дворники, лениво орудуя метлами, сгребают их в большие кучи, а потом безжалостно сжигают. Дворы окутаны густым дымом. Дворники, как бы соревнуясь между собой, очищают место для новых желтых, пожухлых пришельцев. Последним листьям везет, как правило, меньше всего. Они прилипают уже к мокрому асфальту. Прохожие безжалостно перемелют их ногами, невольно превращая в липкую коричневую грязь…

А мальчишка все стоял на углу улицы под светящейся вывеской магазина «соки и воды». Его друг снова не пришел…

Игорь не спускает глаз с того здания, с желтыми окнами, в котором сейчас происходит тренировка. Он дождался лишь того, что с этого здания начали выходить спортивные ребята с кожаными сумками, висящими за плечами. К этому времени Игорь совсем окоченел, стоя под дождем на продуваемом всеми ветрами перекрестке.

Вот проходят мимо последние спортсмены. Кажется, что никто из них не обращает внимания стоящего на перекрестке паренька.

Дождавшись пока эти парни с большими сумками за спиной скроются с вида, – уйдут вниз по Энгельса в сторону Крещатика, – Игорь и сам отправится через Круглоуниверситетскую, чтоб спуститься по крутым ступенькам Печерского взвоза прямо к Бессарабскому рынку…

Я начинаю свой путь от Бессарабского рынка. Печерский взвоз нынче разворочен и перегорожен разными зелеными заборами; ведется какое-то «вечное» строительство. По пути я встречаю знакомые деревья, которые создают привычный для моего взора уют на этом участке пути. Следую по каким-то дощатым коридорам, настилам и лабиринтам, пока, наконец, не преодолев все эти искусственные барьеры, достигаю знакомой Круглоуниверситетской…

Отсюда уже до здания Кловского лицея – рукой подать…

…И на этот раз с секцией бокса Игорю снова пришлось повременить. Возможно, это случилось потому, что за все эти дни поисков секции он немножко зациклился на том, что Миха всегда шел впереди, смело открывал двери всех известных ему в городе спортивных организаций; разговаривал с тренерами. Игорь при Михе привык исполнять роль ассистента. В глазах тренеров оба они были уже «переростками». Это в свои-то семнадцать лет? Правда, в «Динамо» им настоятельно советовали обратиться именно в эту секцию: на улице Карла Либкнехта, – где занималась как раз такая же «рабочая» молодежь. Скорее всего, на секцию была возложена роль магнита, притягивающую к себе уличную шпану, чтоб те праздно не шатались на улицах без дела.

Это было на следующий день, после того, как они впервые нашли сюда дорогу. Разведав путь, они свернули тогда в сторону Круглоуниверситетской…

С тех пор прошел еще один день…

Миха, всякий раз ссылался на болезнь своей бабушки.

…После каждой такой неудачи, в общежитие на Летнюю улицу тащиться Игорю совсем не хотелось. Особенно теперь, когда дружба с этими продувными ребятами, к которым он переселился накануне, совсем разладилась. Он даже легко мог представить себе наглую рожу Кабаева. Услужливое воображение тут же дорисовало: сутулую фигуру, облаченную в застиранные и вытертые джинсы, красную футболку и обязательные подтяжки с белыми американскими звездами по всей длине. Он без труда мог даже догадаться, какие слова может сказать осетин, узнав об этом его вояже в секцию: « Ну, ты че, батенька, в боксеры никак решил податься? – И повернув свою небольшую голову к Ваньке Жиркову, скажет: « Он, наверное, хочет мне по бошке настучать». И тогда Ванька Жирков, картинно схватится за живот, и начнет надрывно ухохатываеться, показывая на Него пальцем: «Гляди-ка, Олежка, наш боксер явился! Он хочет тебе по бестолковке настучать! Ха-ха-ха!»

У Ваньки над кроватью повешен рисуночек: под кокетливой надписью «РАR I S, писают нарисованные мальчик и девочка. Они, тоже…пожалуй… будут хохотать. В комнате в это время будет греметь какая-нибудь карнавальная музыка «BОNY M»…

…Еще Игорь припомнил, как совсем еще недавно, после занятий они втроем тащились на Бессарабский рынок воровать у торговок соленые огурцы и яблоки. Воровал только один Кабаев. Они с Ванькой со стороны наблюдали, как в цирке. Одессит был в своем пиджаке с глубокими боковыми карманами. Скрестив руки на груди, он почти вплотную подходил к торговке, и, уставившись на нее мутным взглядом, начинал ее заговаривать, в то же время, нагло сметая из-под своей лежащей на груди руки свободно работающей под низом кистью с прилавка лежащие на нем овощи и фрукты; засовывая их в боковые карманы пиджака.

Казалось, что торговки, завороженные его искусством, тоже пришли сюда поучаствовать в этих репризах.

Отойдя от прилавка, он раздавал «заработанные» во время представления дары садов и огородов, нисколько не стесняясь самих же торговок. Возможно, те, понимая все, считали, что эти копеечные соленые огурцы и яблоки пойдут платой за свое участие в этом захватывающем шоу.

Назад они возвращались через Центральный стадион.

– Это еще что? – Забегая наперед, весело делился опытом выживания в большом городе Ванька. – Мы так целое лето прожили! В первом потоке мы не поступили. Остались на следующий…Когда деньги у нас закончились, мы ходили сюда уже, как в столовку. Однажды, помню, мы настоящую охоту на голубей устроили!

– Да, если б не я, ты б, батенька, с голоду «боты» задвинул! – Похвалил себя одессит.

– Это я-то! – Завёлся Ванька. – Да ты вспомни сам, как ты мазал?.. Нет, ты только вспомни? Забыл?.. Так я тебе напомню. – И начинает рассказывать. – Кабаев затаился за углом… Слышь! Я гоню на него целую стаю… А он… как выскочит! Такие прыжки делает! Гляди!.. Ну, думаю: «Сейчас наделает шороху!» Глазища – во! По пятаку! Прохожие от него – в разные стороны! А он?! Нет, ты только послушай, Игорёк! Ррраз!… И – мимо!.. Что? Разве не так было? – Ванька выразительно смотрит на одессита. – Че, молчишь? Мазила!.. Не надо нам мозги пудрить! Двух голубей я сам, потом, замочил…

Кабаев только улыбается в свои гангстерские усики.

– Голубей мы жарили на Трухановом острове, – продолжает Ванька. – Мы обмазывали их глиной, и зарывали в угли…– Зато овощи всегда были за мной, – уверенно, говорит Кабаев.

– Овощи?! – Зачем-то повторяет Ванька, и тут же воинственно добавляет: – А то я тебе живо напомню, как все было…

…Вот и Летняя улица. От выхода с Центрального стадиона идти до нее совсем не долго.

Все же лучше начать идти от станции метро Печерская, что на бульваре Леси Украинки и продолжать по Щорса в сторону, не поменявшую еще на историческое название – Большую Васильковскую – Красноармейскую улицу. Сколько еще жутких и отпугивающих названий из своего недалекого колониального прошлого держит в себе этот город?

В отличие от этого сами же эти улицы изменилась неузнаваемо. В проулках и на самой Лабораторной и пересекающей ее Анри Барбюса ведется престижное строительство. На Летней улице осталось всего лишь одно здание общежития геологоразведочного техникума, к которому присоседилась индийская кухня в подвальном помещении. Когда-то в этом месте, если мне не изменяет память, был студенческий буфет, в котором можно было за считанные гроши купить зеленую пирамидку с кефиром и сочник, чтоб заморить после занятий червячка…

…Той осенью их отправили собирать яблоки в Дмитриевку, что в Святошинском районе…

Вновь поступивших студентов ожидала работа в огромных садах. В течении, почти месяца, они вынуждены будут жить в палатах какого-то летнего пионерского лагеря, который располагался в красивом сосновом бору на берегу большого зарыбленного озера.

К умывальникам и в туалет там вели крутые деревянные лестницы.

Наступило время золотой осени. Ступеньки лестницы покрывала рыжая хвоя осыпающейся с сосен…

Однажды им по каким-то веским причинам не подали в краны воду, и тотчас же стала популярной песенка о евреях, якобы выпивших ее… Запевалами, нетрудно было догадаться, были Кабаев и Жирков. Поддавшись воцарившемуся возле умывальника настроению, Игорь тоже спел один актуальный куплет, – когда идущий рядом с ним, мешковатый на вид паренек, вежливо попросил его:

– Не надо уподобляться Ване и Олегу! Ты нормальный человек и совсем не похож на этих… Я – еврей!

…Потом они вместе ходили с Дмитриевку. Они шли по улице села, когда их позвала какая-то бабулька. Она просила обтрусить ей высокий грецкий орех. За это она снабдила их мешочком с орехами. Потом они, сидя над озером, крошили толстую скорлупу плодов, доставая оттуда ядреные зерна…

Он читал Михе свои стихи.

Стихи Михе понравились настолько, что он просил Игоря переписать их, чтоб понести своей бабушке. Она, по словам его, неплохо разбиралась в настоящей поэзии. В то же время, в голове у Михи, вызрела неплохая идея помочь своему новому другу. Миха сказал, что поможет Игорю устроиться в секцию бокса, чтоб он мог защищаться себя по жизни: от таких, как Кабаев …

Показав дорогу, хитро-мудрый еврейчик, посчитал свою миссию законченной. Сам он не находил в себе желания тратить на это свое свободное время, поскольку, было время, когда тренерам так и не удалось в нем открыть никаких боксерских способностей. Руки в него были слишком короткие; да и сам он имел мешковатый вид еврейского юноши, больше склонного к коммерции. На ринге он выглядел очень суетливо и мало убедительно. Участие в юношеских соревнованиях по боксу, не оставили в нем больше никаких иллюзий на этот счет…

Почти что уже через три десятка лет мне удается побывать в этом месте.

Капитановка, Мила, Дмитриевка…

Земля здесь баснословно выросла в цене, и стоит теперь огромных денег. На ней, во всю идет строительство коттеджей для новых нуворишей. Я ничего здесь не нахожу, что может кардинально изменить или чем-то дополнить этот мой рассказ; придать ему новую силу. Я начинаю понимать, что брожу здесь всего лишь ради этих нескольких строчек…

…Вернувшись тогда в Киев, Игорь обнаружил себя изгоем в новой комнате. Проснувшись ночью от сильного грохота потрепанного кассетника. Парни из группы "Иглз" рассказывали об отеле, который называется: «Калифорния».

– Можно там сделать потише? – Попросил он Кабаева.

– Да ты чё, Игорёк, оборзел малёхо? – Спросил Кабаев. В щёлках глаз его заметались озорные искорки.

Ванька выкатил глаза, готов в сию же минуту прыснуть своим заразительным смехом.

Дальше: все развивалось слишком быстро.

Осетин тут же подорвался на свои кривые ноги, подскочил к его койке, и, сняв джинсы, показал Игорю свой зад. Ванька сразу же повалился на кровать, и начал заливисто хохотать. А злодей Кабаев, – ловко увернувшись от пинка, – загадочно улыбаясь в свои гангстерские усики, медленно заправился, стоя посредине комнаты, и, не сводя глаз с заливающегося смехом Жиркова, молча подсел на край своей койки. На тумбочке, разрываясь, гремел на всю катушку, какими-то задавлеными, посторонними шумами, неестественными, дребезжащими голосами, Сюзи Кватро, АВВА, БОНИ М и прочими разными забгорными группами, перемотанный синей изоляционной лентой, чей-то принесенный магнитофончик…

По жизни Олег руководствовался только верой в свою особую исключительность. Эта болезненная самовлюбленность его, ни к чему хорошему не приводила. Считая себя выше других, он быстро потерял интерес к определенным наукам; появилась академическая неуспеваемость. Вначале пришлось перевестись на буровое отделение, где требования к учебе и посещаемости занятий были на порядок ниже. Туда же он увлек и Ваню Жиркова. Главным своим занятием Кабаев по-прежнему считал не только бесцельное брожение по тем же комнатам общежития, где жили те старшекурсники, которые занимались фарцовкой.

Иностранцы, в основном негры с Африки, привозили из Европы некоторые вещи, в основном обувь. Им, надо было содержать большое количество киевских проституток. Кабаев начал тоже приторговывать для них некоторыми вещами…

В это время многие негры выглядели в этом общежитии очень нагло, и, казались, совершенно непугаными. Администрация настоятельно рекомендовала своим учащимся терпеть все их выходки, не ввязываться с ними ни в какие драки, потому как это всегда будет дороже себе; потому что могут вызвать в комитет госбезопасности, а там уже в любом случае по головке не погладят. Девушек с этого общежития давно уже перевели в общежитие во дворе техникума, по улице Анри Барбюса 9. Поскольку до того, – пока здесь обитали представительницы прекрасной половины человечества ( О том славном времени здесь остались ходить настоящие легенды), не спасали никакие возведенные в коридорах перегородки, – их разбирали в одну ночь. Случалось, что раздетые девушки выпрыгивали с этажей… Насколько подобные сведения были правдой, теперь никто не собирался перепроверять. Многие годы, за этим общежитием прочно закрепилось звание «мужского монастыря»…

Теперь, по субботам сюда наведывались только проститутки…

…На следующий день Игорь снова занял исходную позицию под резным кленом. Миха снова обещал прийти, если, конечно, его бабушка снова не заболеет, как это случилось накануне. На этот раз Игорь решил не ждать Миху. Как только последний человек со спортивной сумкой за плечами скрылся за заветной дверью, он, выдержав небольшую паузу, и, преодолев в себе врожденную робость, направился в здание с большими окнами, поднялся на второй этаж, откуда доносились характерные удары, и предстал перед стеклянной дверью.

Дальше все было, как в тумане. Дверь ярко освещенной комнаты как-то вроде сама по себе отворилась. Кто-то звал тренера. Через весь зал к нему в коридорчик вышел невысокий, лысенький мужичок, и начал расспрашивать. Он ставил конкретные вопросы, желая разглядеть в этом нескладном пареньке, будущего чемпиона. Ему нужны были такие волевые ребята, с помощью которых он желал осуществить свои амбиции, которые не удалось реализовать, когда он сам был на ринге. Этот паренек, он видел, несколько дней караулил возле секции. Его давно приметили, стоящего одиноко на перекрёстке....

– Я беру тебя к себе, – сказал тренер. – Остальное все зависит только от тебя!

Свою первую тренировку Игорь не мог записать себе в актив. Боксерская «груша», звеня и шатаясь на цепях от неумелых ударов, толкнула, сбив его с ног. К нему тут же был приставлен умелый паренек, который быстро обучил его азам бокса. Остальное, ему пришлось брать тяжелыми изнурительными тренировками…

…Тренировки шли через день.

Он хорошо держал удар, этот мальчишка. К тому же Игорь научился бить жестко, сильно и акцентировано. Он быстро обратил на себя внимание своего тренера. После того как Игорь поколотил одной рукой какого-то малолетнего боксера, тренер ставил ему в ринг к нему только проверенных бойцов, которые уже давно занимались в разных секциях. Каждый из этих бойцов потом благодарили его за эти спарринговые бои…

Вернувшись в общежитие, Игорь развешивал в умывальнике свою мокрую от пота форму. После чего, ложился отдыхать или молча садился готовиться к завтрашним занятиям. Никто у него так не спрашивал: где он пропадает «унылыми декабрьскими вечерами»?..

В комнате теперь на него мало кто обращал внимания.

Осетин пропадал где-то в своих новых друзей, которых менял каждый день.

Потом случилось то, что заставило его бросить секцию. Очевидно, выпала не судьба ему стать великим боксером. Идя на тренировку, не справился с острыми приступами голода, которые всегда преследуют его после окончания занятий, и, рассчитывая в тот день только на легкую, субботнюю тренировку, плотно пообедал в столовке на углу напротив Бессарабского рынка. На его беду, в тот день началась подготовка какого-то опытного боксера к каким-то ответственным соревнованиям, и его поставили к нему в ринг, – и Игорь, отягченный пищей, стал легкой мишенью для мощных ударов боксера. После этого случая тренер как-то сразу охладел к нему; да он и у него к тому времени иссяк весь интерес к боксу. Жизнь в том бешеном ритме выбила его окончательно с привычной колеи, и он решил оставить секцию в пользу учебы…

Но это случилось уже после того, как он жестоко избил осетина.