Read the book: «Рассказы», page 2
И почему в сводках Информбюро, которые все так ждут, сказали про Смоленск: «Несколько дней назад наши войска после тяжелых кровопролитных боев оставили город Смоленск»… Это значит, Информбюро обманывало советский народ эти несколько дней, когда Смоленск уже сдан, а народу об этом не говорили?
Отчего Осип, такой здоровенный лось, приперся сюда, вместо того, чтобы остаться под Минском и биться с гадами?
Зачем им отдали служебную комнату, в которую до войны селились командированные на завод инженеры, если мать у Осипа нигде не работает?
Почему никто не желает вникнуть, когда им доказываешь, что он должен сражаться за Родину? Что он готовый солдат, только чуть-чуть моложе. Ведь на военных сборах он пробегал десять километров за час и за пять минут. Он проплывал в одежде, как и положено, двести метров, он делал три попаданья в мишень из трех выстрелов, правда, из учебной мелкашки ТОЗ. Но зато он отлично знает устройство боевой винтовки калибра 7,62.
Костя закрыл глаза и, шевеля губами, перечислил в уме характеристики винтовки образца 1891—30г: «Наилучшие результаты достигаются при дальности стрельбы в 400 метров, а огонь группы действителен до 800 метров, вес винтовки – пять с половиной килограмм, вес снаряженной обоймы – 122 грамма, длина винтовки со штыком – 166 см, без штыка – 123 и три десятых см».
Потом Костя открыл глаза и подумал:
– Почему я не догадался с собой воду взять? Было бы что пить – ни за что меня бы в Тагиле не выловили. Пару стеклянных банок. А еще лучше – наполнить водой резиновую мотоциклетную камеру. И тогда в вагоне можно так схорониться, чтоб не вылазить долго, до самого фронта.
Во двор вышли погулять две маленькие сестры. Они согнали с лужайки куриц и рассадили там кукол. Костя невольно им позавидовал, что для них в этом возрасте, все так спокойно, просто…
3
Костер начинал слабеть, пламя искало веток и не могло их нашарить. Витька не шевелился, чтоб не вспугнуть кукушку, объявившуюся в лесу. Он опоздал спросить у нее, сколько лет ему осталось прожить, она прокуковала несколько раз, пока он сообразил. Тогда он схитрил, не стал ее спрашивать, чтобы мало не получилось – пусть кукует кому другому. А потом пожалел – она куковала долго, хватило бы и ему.
Витька сунул травинку в пламя, наблюдал, как она вспыхнула, скрючилась, побелела и рассыпалась в прах. И тогда он внезапно понял: чтобы струсить по-настоящему, надо спрыгнуть в пруд с самой вышки, утонуть туда, где обрыв. Вот уж точно от страха там, в глубине, он и научится плавать…
4
Участковый инспектор Новиков действительно зачастил, чуть не каждый день он являлся, чтобы проверить Костю, а потом заходил к соседям, узнавать, не надо ль помочь? Роза оказалась запасливой, у нее имелся графинчик, всегда почему-то полный, с тонким горлышком и с изящною стеклянною пробкой. Графинчик этот доставали из шкафика, под веселые шутки инспектора, Роза тоже была веселой.
– Первую здравицу – за товарища Сталина! – чокаясь с Розой рюмками, произносил участковый.
Едва лишь Новиков хлопал входною дверью, Осип угрюмел и менялся в лице, а потом уходил из дома. Отношения с Костей у Осипа не заладились, они общались совсем помалу. Косте было все равно, а Осипу казалось зазорным, что от него сторонятся. Спустя неделю дело дошло до ссоры, хоть причина была ничтожной. Осип принес шахматы в деревянной доске и предложил Косте сыграть.
– Что за игра такая? – спросил неохотно Костя.
– Я научу, научу, – успокоил Осип, скучающий без друзей.– Это сражение как бы, войско идет на войско. Тут есть офицеры, туры, ну а самый главный – король.
– Ну и что? Зачем?
– Состязание, борьба интеллектов!
– Не хочу я, – раздраженно ответил Костя.– Люди на войне гибнут, а ты – фишками рубаться?! Интеллигент!
– Я интеллигент?!
– Ты!
Осип рассердился на несправедливое обвинение и разгласил то, что давно решил:
– Сам ты бесишься, потому что Нина предпочла меня, а тебя забыла!
– Да дурак ты! – крикнул Костя в сердцах.
– Я дурак? Если б ты не струсил в шахматы играть – я бы тебе быстро доказал, кто тут умный, а кто дурак!
– Струсил – ты, когда дал деру от немцев!..
– Я не струсил.
– Ты трус!..
– Я не трус!
– Значит, докажи – едем со мной на фронт?!. Или тебе слабо?!.
Вместо того чтобы подраться, они через несколько дней сбежали на фронт вдвоем, все так же недолюбливая друг друга…
5
Бобыль сходил к деревьям и принес веток, начал о колено их переламывать. Огонь разгорелся снова.
– Я не говорил тебе, у меня есть дома игрушка? – весело спросил он.
– Какая? – произнес Витька.
– А шахматы. Там лошади как живые. Правда, лишь одна голова. Если интересно, сыграем, когда приедем.
– Как это одна голова?
– Просто – да и все, на подставке…
6
Треугольные письма приходили с войны нечасто. Костя и Осип служили вместе, в стрелковой роте, слали письма, каждый – для своей матери. Передавали приветы в конце письма: Осип – только Нине, а у Кости список был длинный, и конечно Нина была в нем тоже.
Но с весны по июль сорок второго года письмоноска пропускала дом. В июле стало известно, что Осип ранен, а в сентябре прибыл он на побывку, косолапый, высокий, бледный. В тот же вечер в комнатушку к Розе проскользнула Костина мать, села на табуретку, волновалась, не решалась долго спросить о сыне. Потом узнала от Осипа: летом, на Дону, фашисты пошли в прорыв – и окруженные, разбитые начали отход наши части. Вот тогда и зацепила Осипа пуля, и повезли его, в грузовике медсанбата, умучивая тряской на кочках, а куда подевался Костя, Осип не мог сказать.
Через тридцать суток, Осипу приказали отправляться на фронт. Повестку доставил участковый инспектор Новиков, вручил и вздохнул, потом подмигнул на тумбочку, где всегда (он знал) есть графинчик.
– Ну, товарищ боец, первую здравицу мы за Сталина! – произнес он, чокнувшись рюмками с Розой и Осипом, и немедленно разлил по второй.
– За победу! Чтоб тебе вернуться с войны героем. Чтобы на груди орденов засверкало как у маршала Ворошилова. Знаешь сколько у него? Четыре ордена Красного Знамени, да еще два ордена Ленина, да республиканские ордена, это не считая медалей!
Роза внезапно вскрикнула:
– Ты! Зарылся тут! Возле юбок! Змей! – и ударила инспектора кулаком в гимнастерку, где должны бы быть ордена, но где их, конечно, не было, а потом еще ударила, выше – по петлицам, по квадратам сержантского звания.
Новиков заслонился рукой, чтоб кулак не попал в лицо, чтобы не было синяка, который ему не скрыть. Он отскочил к двери, сдернул с гвоздя шинель и, не одевая, вышел из комнаты вон.
Чуть позднее, допив графинчик, Осип пошел попрощаться с Ниной. Она красила в сенках пол.
– Нина, я хочу, чтобы ты узнала. Нина, милая, я люблю!..– заговорил он, вступая со двора в сени.
– Осип, ты что? Ты пьян? – спросила Нина, не зная, куда кинуть кисть.
– Я не пьян, Нина, а я люблю! – говорил, подступая, Осип. И, приблизившись вплотную, прошептал, что он утром едет на фронт.
– Иосиф, милый! – сказала Нина, ладонью тронув его небритую щеку.
Он зарыдал, точно только того и ждал.
– Я боюсь! Меня там убьют!..– у него покатились слезы.
– Осип, что ты?! Хороший! Тише!..
Осип согнулся к Нине, обхватил руками ее, плакал и целовал ее в шею, в губы, в лоб, в щеки.
– Осип, Осип, не надо, Осип!
Он навалился, она качнулась и кистью задела стену – отпечался на досках мокрый мазок, книзу потекли капли…
7
Витьке захотелось поскорее ехать домой, чтобы посмотреть лошадей. Он про вышку уже не думал. Они с дедом погасили костер, залили из пруда водой, сели в лодку и направились к кольям. Дед полегоньку греб, чмокая веслами воду.
– Дед, скажи, а в этом месте есть эхо?
– Я не знаю, а ты попробуй, – улыбаясь, сказал Бобыль.
– Э!..– сказал Витька, послушал, и крикнул громче, – Э-э!.. Э-э!.. Э-э!..
– Нету, – сказал Бобыль, – Нету здесь никакого эха.
Солнце распалилось в полную мощь, освещало волны мириадами скачущих искр, заставляло жмуриться и улыбаться…
8
Невысокий мужчина в фуфайке, с котомкою на спине, брел по тротуару вдоль пруда, он остановился у рыбака. Этот в черных очках рыбак, был слепой и рыбачил с берега, пальцами держась за леску, чтоб распознать поклевку. Мужчина пристально смотрел на него.
– Новиков! Это ты?!
Новиков оглянулся на звук.
– Ну, предположим, я! А ты тогда, кто такой?
– Соколов я, Константин.
– Из барака? – вспомнил бывший участковый инспектор.
– Что с тобой?
– А? Глаза-то? Это давно, в войну. В танке я горел, там, на фронте. Добровольцем. Я сам пошел. Ты-то что? Давно про тебя не слышно.
– Вот, освободился, иду. В плен попал я по контузии, в сорок втором. А потом за плен осудили, срок под Магаданом мотал.
Они больше ничего не сказали, Костя повернулся, пошел. Отошел уже далеко, когда Новиков крикнул ему в след, в темноту:
– Эй! Ты слышишь меня?!
– Что?! – отозвался Костя.
– А ведь у нее ребенок! Мальчишку родила без отца!
Костя постоял, размышляя, а затем опять побрел к дому.
Из темноты к Новикову звуков больше не донеслось от него…
90-60-90
1
Утро началось необычно. Его задержали утром на проходной. Антон приложил к датчику свой электронный пропуск, но вертушка осталась запертой.
За стеклом дежурки встрепенулся охранник, высунул подбородок в окно, по начальничьи громко окликнул: «Кочетов? Подойдите сюда»!
Антон приблизился, и охранник, смягчив тон, сказал в полголоса: «Велели тебе передать, чтобы ты немедленно шел к бате. Туда, наверх. Понял?»
Антон кивнул головой, тогда охранник надавил кнопку на пульте – вертушка разблокировалась, зажглась зеленая лампа.
Батей сотрудники называли в разговорах между собой президента банка, Илью Михайловича Зеленицкого. Антон был его личным водителем.
Поднявшись в скоростном лифте на пятнадцатый этаж, Антон попал в безлюдный, светлый, идеальной чистоты коридор и пошел, неслышно в мягких туфлях ступая по блестящим плиткам пола. Приемную Зеленицкого заграждала массивная дверь из двух одинаковых створок. Антон потянул одну из них за бронзовую рукоять и перешагнул плоскую металлическую планку на полу, означающую порог. Здесь он остановился.
В приемной сидели – секретарша Маша, за письменным столом у окна, и направо, у стены, в кресле, вальяжно развалился руководитель службы безопасности Кирилл Васильевич Рудаков, мужчина атлетической комплекции. Руководитель листал журнал и лишь мельком, искоса взглянул на Антона. Маша вовсе не посмотрела, она печатала на компьютере.
– Мне велели к Илье Михалычу, – отнесся Кочетов к секретарше. Она перевела глаза с компьютера на него, тогда он улыбнулся и выдохнул слово.– Здрасьте!
Секретарша не посчитала нужным улыбнуться ему в ответ.
– Подождите, я узнаю. Присядьте, – сухо вымолвила она и поджала аккуратно накрашенные полноватые губы.
– Я постою.
Маша была красива – южной, яркой, ослепительной красотой. Стройная и высокая, в красном, слишком тугом ей платье, она встала из-за стола, пошла, поцокивая шпильками, в кабинет президента. Антон проводил ее взглядом. Маша вернулась спустя несколько секунд.
– Пожалуйста, проходите, – передала она разрешение. Темно-карие, покрытые влагой, глаза ее оставались все так же строгими.
Антон давно заметил и сейчас, едва отвернулся от Маши, осознал опять, что лицо ее обладает особенностью – его невозможно вспомнить. В воображении вместо целого лица вспыхивают детали – длинные серьги, рот, гладкие темные волосы и, конечно, глаза – карие, почти черные, с искрой внутри глаза.
– Можно, Илья Михайлович? – спросил он у президента, вступив в его кабинет.
– А? Да. Входи, – тотчас отозвался Зеленицкий. Он перекладывал бумаги на рабочем столе, но быстро покончил с этим.
– Садись на диван. Сюда, – встал и подвел он Антона к зоне переговоров в углу просторного кабинета. Тут на зеркальном столике перед диваном высилась в вазе целая охапка длинных, свежесрезанных роз. Цветы эти – всем сотрудникам было известно, – доставлялись президенту каждый понедельник и четверг из тепличного хозяйства за городом.
Сидеть на низком диване под навесом пахучих роз было в диковинку для Антона.
– Я вот почему позвал, – начал объяснять Зеленицкий, тоже сев на диван.– Ты у нас сколько работаешь? Года полтора? Два?
– Год и четыре месяца, – отозвался Антон, любивший щегольнуть точностью.
– Быстро время летит, – произнес президент и вдруг опечалился…
Илья Михайлович Зеленицкий, человек, в сущности, еще молодой, всего каких-нибудь лет тридцати восьми, носил в банке прозвище «батя» как бы авансом, в наследство от предыдущего президента. Он был среднего роста, упитанный, в дорогом костюме, импозантный брюнет, на хорошей должности – казалось, у него нет ни малейшей причины печалиться о потерянном времени.
– Я надеюсь, тебе нравится коллектив? Ты освоился? – поинтересовался Зеленицкий, придавая голосу задушевность.
Антон ответил, что все нормально. Хотя беседа удивила его, он старался не подать виду.
– Хорошо, – произнес президент в задумчивости и, помолчав, прибавил.– Знаешь ведь, наш банк – один из старейших в области, очень известный банк. У нас тысячный персонал. Почти у каждого есть дети, семья… Ты ведь не женат, Антон?
– Нет.
– А невеста?
– Тоже не наблюдается, – хмыкнув, ответил водитель.
Зеленицкий замолчал и надолго. Антон от нечего делать принялся рассматривать свои руки – худые, мосластые они торчали из коротких рукавов клетчатой летней рубашки.
– Дело вот в чем, Антон, – продолжил, наконец, президент, очевидно приступая к главной части беседы. Но он сразу же осекся, чтобы предупредить.– Только это строго между нами. Ты готов держать разговор в секрете? Можешь слово дать?
– Да, конечно, – с готовностью ответил шофер.
– Значит, никому?
– Никому.
– Видишь ли, Антон… – с тяжелым вздохом продолжал президент.– Случилось ужасное… До сих пор не могу понять, как это произошло… Во всяком случае, я не снимаю с себя вины… Сегодня ночью, находясь за рулем служебной машины, я сбил человека.
– Как?!
– На улице… Он внезапно, под колеса… И… было поздно.
– Насмерть, что ли?
– Не знаю… Молюсь, что нет…
– «Мерсом»… сшибли?
– Да, на твоем, на «мерсе»… Я надеюсь… Ты дал мне слово, – напомнил Зеленицкий с опаской в голосе.
– Я не выдам, Илья Михайлович… А что сказала полиция?..
Президент нервно вскочил с дивана, сделал несколько шагов по кабинету, вернулся к дивану, руки с растопыренными пальцами энергично раскинул в стороны так, что чуть не сшиб розы на столике, и воскликнул громким шепотом:
– Я не вызвал!
– Почему?!
– Уехал!.. У меня помутился разум!.. Необъяснимо!.. Мне самому загадка. Может быть, это шок? Да, наверное, это шок…
Антон смотрел, как качаются, тронутые рукой президента белые и алые розы и пытался сообразить, как теперь быть?
– Я уехал! – хлопнув ладонью себя по виску, продолжал Зеленицкий.– Потом опомнился, хотел позвонить в полицию… И тут мысль: а как же банк? Как? Ну, скажи, как?
– Как? – машинально за ним повторил Антон.
– В этом-то все и дело! – воскликнул Зеленицкий и снова сел на диван.– Газетчики вой подымут. Президент банка – и вдруг такое! Народ за вкладами ломанется. Старушки – им лишь скажи… И банкротство… И все несчастны… Все вокруг… Все…
Из-под потолка президентского кабинета кондиционер с равнодушным урчанием гнал поток прохладного воздуха, Антону, в тонкой рубашке, сделалось зябко…
2
Через четверть часа, чувствуя, что насквозь пропах розами, Антон вышел из кабинета, и, не обращая внимания на красавицу Машу, прямиком направился в коридор. Не предполагал он, что уральские розы так назойливо пахнут.
Маша ни на миг не отвлеклась от работы. Рудаков, с кресла, внимательно взглянул на Антона поверх страницы журнала.
На первом этаже Антон сразу устремился из банка наружу, на солнцепек, встал на гранитном крыльце, закурил сигарету. Несколько раз затянулся, что было духу. Нужно было принять решение, но какое – еще он не знал. Приподняв плечо к носу, он понюхал свою рубашку – розовый запах, слава богу, пропал…
На другой стороне дороги, у железных ворот новостроя – желтой церкви с золочеными куполами, как всегда на деревянных ящиках и на стульчиках сидели нищие перед своими консервными банками.
«Может, милостыню подать? – спросил Кочетов сам себя.– Или поставить свечку?»
Но перебегать дорогу между машинами, суетиться ему сейчас не хотелось.
«Впрочем, глупости, суеверие», – согласился он сам с собой.
Парадная дверь за спиной у Антона то и дело отворялась, взад-вперед пропускала народ: банк, действительно, нужен многим – с этим уж не поспоришь.
«Хорошо бы сейчас в гараж. Но хотя – зачем? „Мерса“ нет там, ведь он в ремонте».
Так ему сказал Зеленицкий и еще попросил нынче день побыть дома, не отлучаться.
Антон бросил окурок в урну, сошел с крыльца, побрел по тротуару в сторону, где был дом. Пешеходы обгоняли его, лезли по встречной в лоб. Черт бы их всех побрал!
У светофора, на переходе, как всегда в этом месте, он посмотрел направо. Если ехать туда, направо, по проспекту, которому отсюда конца не видно, – город кончится, поплывут поля на склонах пузатых холмов, окаймленные лесополосами. Дальше по дороге – тайга: ели, сосны, осины, березы. Через десять часов пути, через тысячу сто четырнадцать километров, будет Омская область, степь… Речушка на дне оврага и деревня Мостки – там и есть его настоящий дом.
Кочетов написал в анкете банка при поступлении, что приехал на Урал заработать, но на самом деле, он приехал, чтобы не спиться. Зрелые мужики и ровесники, да и многие бабы и школьники пили в деревне Мостки. Антон после армии собирался осесть в деревне, но, понаблюдав, как опускаются, тускнеют его друзья, и сам, напившись несколько раз до бесчувствия, испугался, понял – надо бежать отсюда. Мать не отговаривала его. В городе он снял однокомнатную квартиру.
Войдя в квартиру, Антон запер замок на фиксатор – чего никогда не делал, – и усмехнулся: все равно не поможет. Проблему как-то нужно было решать.
Он переоделся в домашнее, сел на подоконник – глядеть во двор, просто ждать – и уж будь что будет.
Очень скоро ему позвонили в дверь. Кочетов даже вздрогнул. Позвонили опять, продолжительней и настырней. Антон бесшумно приблизился, припал к глазку.
– Кто там?
– Я, Кирилл Васильевич Рудаков. Отворите, Антон, будьте так добры.
– Что вам нужно?
– Вы меня не узнали? Я с работы. Ведь вам же видно?
– Говорите, я вас узнал.
– Не через дверь же мне, в самом деле, – с укоризной возразил Рудаков.
Антон подумал свое: «Будь что будет!», – поднял руку и отщелкнул фиксатор, хотел крутануть замок, помедлил… и не открыл.
– Я здесь с женщиной, не могу вас сюда впустить, – солгал он.– Говорите, что вам надо, мне слышно.
– Я пришел узнать. Вы согласны?
– Нет, не согласен!
– Но, Антон, откройте! Поговорим…
Они препирались еще с минуту. Наконец Рудаков ругнулся, ткнул кулаком кирпичную стену и направился к лестнице. Кочетов, смотрел, как при каждом шаге по ступеням опускается в глазке двери его голова со складками на затылке как у бульдога.
Когда он скрылся, Антон вернулся на подоконник. В ветках тополя чирикали воробьи, потом внизу завелся мотор машины. И удалился. Опять все стихло. Только воробьи – мирно, хорошо, словно у них в деревне.
«Сколько там стоит дом? – начала опутывать Антона опасная мысль.– Четыреста тысяч? А может, и все пятьсот? Много надо вложить труда, чтобы его построить… За два миллиона можно четыре дома купить таких же, как у матери. В палисаднике чтоб сирень – липа перед домом – люблю я липы… И поляна до дороги, обязательно… и трава…»
Через час опять позвонили в дверь. Антон посмотрел. За дверью стояла Маша.
Антон, придав голосу мужественность, спросил у нее:
– Кто?
– Мария, секретарь-референт. Можно я войду к вам, Антон?
– Вы одна?
И когда она ответила, что одна, Антон, помедлил – и отпер дверь. Он готов был, что из-за спины ее выскочит Рудаков, злобный, перехитривший, но она, и правда, была одна. Он посторонился, пропуская ее в квартиру. Маша осторожно, словно по шаткой доске ступая по полу дорогими туфельками на шпильках, прошла в комнату, огляделась.
– Извините, – заговорила она.– По телефону невозможно. Это не такой разговор. А Кирилл Васильевич вернулся, доложил… но ведь дело срочное, невозможно откладывать…
– Да, у меня тут гости, – начал было объяснять Антон, но ему самому стало ясно – Маша по беспорядку в квартире должна понять, что он врет, он смутился и не продолжил.
– Впрочем, пускай думает, что угодно. Я не обязан оправдываться, – решил он.– Пожалуйста, присаживайтесь сюда, – придвинул он единственный в комнате стул, сдергивая с его спинки свою рубашку и джинсы.
Маша послушно подошла к стулу и села. Красная, блестящая ткань ее платья показалась Антону гораздо тоньше, чем выглядела в банке.
Некоторое время они молчали.
Эта красавица, эта хозяйка шикарной приемной банка, так не сопоставима была с его ободранной комнатой, не верилось, что она здесь.
– Антон, я в курсе того, что случилось ночью… – начала говорить она. Черные брови ее от старания сдвинулись к переносице.– Я знаю, что предложил вам Илья Михайлович… Антон, это большая сумма. Хотя дело тут, как вы понимаете, не в деньгах. В ваших руках судьба многих, и очень многих… Мне поручили у вас спросить, вы готовы принять предложение?
Антон поперхнулся и закашлялся:
– Не могу…
– Антон!..
– Что Антон, Антон?..– Кочетов заходил по комнате, восклицая, – Ну что, Антон? Почему я должен на зоне гнить? Мать в деревне из магазина потащит сумки, бабы цыкать примутся за спиной: а сынок-то у нее уголовник! Что ей? И лица не поднять? Да начнут ехидничать, окликать: «Валентина Ивановна, чай, пробился сынок в люди в городе»?
– Ваша мама… Ее не бросят… Батя ей поможет…
– Поможет!..
– Он у нас такой человек…
– Почему он за рулем был? Зачем? Ведь есть же я, – говорил Антон уже про другое, а ее не слушал.– Неужели бы я отказался? Это моя работа!
– Но вы понимаете… Есть моменты… Должен был он сам…
– На служебном «мерсе»? У него своя!
– На своей машине ему нельзя. Там… Ну, словом… Там роман…
– Роман?
– Там любовь…
– А я поплатиться должен!..
– Ну не нервничайте, Антон!..– воскликнула Маша и вдруг посмотрела прямо ему в глаза. Промелькнуло что-то между их взглядами, какая-то мысль и Антон на мгновение замер, потому что не мог поверить. Маша была особенно сейчас манящей, красивой… Они замолчали.
Наконец Антон отвел свой взгляд на окно и произнес:
– Нет, я не могу…
Маша громко вздохнула. Антону показалось, что с облегчением.
– Я тогда пойду? – вымолвила она.
Антон на нее не глядя, пожал плечами. Застучали каблуки по полу, она ушла.
Он быстро пошел за ней следом и запер дверь на замок.
– Сейчас самое лучшее для них, чтобы я умер, – подумал он.– А еще лучше, если перед смертью оставлю записку: «Виноват! Задавил человека! Каюсь!»
– Господи, что за дурь в голове?! – удивился он сам себе.
Ближе к вечеру в кармане у него зазвенел телефон.
– Я вас слушаю!
– Что, лоханулся? – пробасил в трубке Русаков и раздался его смешок.
– Я вас не понял…
– Что тут не понять? К нему – баба! И какая баба! А он – лох! А теперь уж – всё! Тю-тю! Надобность пропала! Отыскал я этого алкаша – жив, собака! Пьяницам всегда везет! А дуракам сегодня – догоняешь? – везет не очень!..
Русаков нажал отбой. Антон долго читал надпись на пульте «вызов завершен»…
– Как же быть теперь? – думал он.
Во дворе парковались автомобили, возвращался домой народ. Кочетов продолжал сидеть в комнате, как Илья Михайлович и велел.
– Ну а завтра что? – думал он.
Он все думал и косился на телефон – тот молчал. И тогда он позвонил сам. Номер на экстренный случай в памяти был забит.
– Алло! Я слушаю! – бодро ответил в трубке Илья Михайлович.– А, это ты, Антон… – узнав его, батя понизил голос.– Ты уже знаешь, что все нормально? Прямо гора с плеч…
– Илья Михайлович, я целый день, как вы сказали – дома…
В трубке стало слышно, как размешивают ложечкой сахар в стакане. Батя думал и молчал.
– Вот что, Антон… Видишь ли, вот в чем дело… После того, что нынче произошло… Я не нашел в тебе отклик… Мне бы не хотелось дальше с тобой работать… Завтра утром приходи в кадры и получи расчет. Ну, и премию, это само собой…
Антона охватила обида. Он не мог сообразить, что ответить. Почему-то стало жалко потерянный день, который, словно арестант, провел в четырех стенах, и еще вдруг вспыхнул, вспомнился образ Маши, ее глаза. С ними что-то было не так. Черные глаза, но без искры… И за Машу тоже обидно стало…
– Ладно, Илья Михайлович. Я вас понял. Только вот что!..
– Что?
– Вы запомните: скорость в городе – шестьдесят. Девяносто – только за городом, а тут – люди. Девяносто – шестьдесят – и потом, пожалуйста, опять девяносто!..
– Что ты говоришь? – Илья Михайлович перебил.– Это какой-то бред!.. Всё, счастливо, Антон! У меня дела! – президент отключил с ним связь.
– Люди тут! – повторил Антон, хоть и знал, что его не слышат.
