Приют непослушных детей. Часть 1

Часть 1

Чем меньше общаешься с людьми, тем меньше наживаешь себе врагов.

Предисловие

Многие из нас сожалеют об ушедшей эпохи Советского Союза. Да, действительно, с развалом великого государства исчезли в небытие многие прекрасные и незабываемые вещи. Исчезли поезда без кондиционеров, в которых можно было ездить, не опасаясь получить воспаление лёгких, исчезли открытые дворы и парки без заборов и шлагбаумов и табличек «Вход только по пропускам», исчезла свобода. Помню, когда мне было пять лет, мы часто ходили гулять с родителями в Лианозовский парк зимой. Яркое солнце, мороз, толпы людей на лыжах, на санках, на снегокатах. Гремит музыка. Кругом палатки с горячими сардельками, пончиками, кофе, сладостями, воздушной кукурузой. Около палаток нет очередей. Ни в одной стране мира вы не увидите такого праздника жизни. Но так ли всё было идеально в советском обществе? Сегодня я вам покажу другой Советский Союз. Советский Союз глазами маленького мальчика, школьника начальных классов обыкновенной московской школы. Вы увидите его взгляды на жизнь, его рассуждения, его переживания и радости. Вы увидите жизнь маленького человека в огромной среде под названием Советский строй.

Изначально книга задумывалась, как сборник юмористических рассказов из жизни маленького непоседы, его приключений в школе, основанные на моих личных воспоминаниях. Каждая глава – это отдельный рассказ со своим сюжетом. И называться она должна была «Мои школьные рассказы». Но по мере прибавления новых глав строение книги преобразилось, поменялся и мой взгляд на ход повествования, и я решил объединить все рассказы в одну повесть. И дать ей новое название – «Приют непослушных детей». С целью не обидеть никого из ныне живущих персонажей описанных событий все имена и фамилии героев изменены. Любое их совпадение – чистая случайность.

Глава 1. А вот и я! Или откуда я взялся!

– Дедушка, почитай мне сказку!

Я уже битый час ёрзал на диване и совершенно не знал, чем себя занять. Время было уже около одиннадцати вечера. Обычно, я уже давно спал в это время, но сегодня спать не хотелось совсем. В таких случаях часто выручали сказки. Сказки я просто обожал. Особенно спектакли, когда их читали по радио. И сейчас был просто великолепный повод упросить деда почитать мне сказку.

Дед, кряхтя, встал с дивана, и направился к письменному столу за книжкой.

– Я тебе сколько раз говорил, сам читай сказки!

– Да там непонятно написано! – схитрил я, поглядывая, что за книжку сейчас выберет дед. Читать я, конечно, умел. Мне было пять лет, и читал я совершенно свободно, но засыпалось на много лучше, когда сказки читал кто-нибудь.

Дед взял книгу, натянул на нос очки. Одна дужка у очков была сломана, и он сделал её из обрезка басовой гитарной струны. Я посмотрел, что за книгу взял дед. Ого, это моя самая любимая – «Страшный рассказ» Чарушина. Это про двух мальчиков, Шуру и Петю, которые остались одни в дачном домике, и к ним ночью забрался ёжик. Дед в очередной раз поправил вечно спадающую дужку из струны и принялся читать.

«Когда стемнело, Шура и Петя сами умылись, сами разделись и легли спать в свои постельки».

Сами умылись и сами разделись! Это дед всегда подчеркивал особенно. САМИ!

– Это надо же, какие хорошие мальчики! Сами умылись и сами разделись! – воскликнул дед. – А тебя, обалдуя, нужно самого раздевать и умывать. Ничего из тебя не выйдет! В детдом тебя надо сдать! Или в детскую комнату в милиции! Вот там узнаешь!..

В процессе чтения сказки дед распалял себя всё больше и больше. Он на полном серьёзе был убеждён, что для того, чтобы стать настоящим человеком, нужно обязательно пройти детдом, а ещё лучше колонию для малолетних преступников. Хотя сам в детдоме никогда не был и в тюрьме тоже не сидел. Дед был страстным поклонником старых советских фильмов о беспризорных детях, прошедших ужасы войны, вроде «Судьбы человека» или «Сына полка». И такие убеждения у него возникли как раз под воздействием подобных произведений. Вот только, что времена давно изменились, и войны уже тридцать лет как нет, и все дети с родителями живут и наслаждаются жизнью, дед не мог, да и не хотел понять. Я даже помню, как он куда-то звонил по телефону, справляясь о возможности сбагрить любимого внучка в места не столь отдалённые.

– Ах ты, мать честная, такие хорошие мальчики и одни остались! – не унимался дед, с досады хлестая пальцами по страницам книги.

В конце концов, чтение сказки всегда заканчивалось одним и тем же – дед доставал ремень, складывал его пополам, дабы я навсегда усвоил урок, что раздеваться и умываться перед сном следует только самому.

Лежа в кровати и почесывая ушибленные места, я начинал предаваться философским размышлениям. Ну, например, откуда я взялся? Наверное, нет такого ребёнка на Земле, который не задавался бы вопросом, а откуда он, собственно, возник на этом свете? Кто-то был убеждён, что его нашли в огороде, кого-то принёс аист, в нашей же семье преобладало мнение, что меня купили в магазине. Правда, сколько я не гулял по улицам своего района, но магазина по продаже детей я так и не видел. По всей видимости, магазин находился где-то далеко в центре, и туда нужно было ехать на метро.

Нет, я, конечно, прекрасно знал, что с начала в утробе матери зарождается нечто похожее на головастика, затем оно медленно растёт, и конце концов превращается в вечно орущее и плачущее существо, которое возят в коляске и суют соску. Вопрос был не в этом, а совсем в другом – а с какого перепуга этот самый головастик начинал вдруг зарождаться? Ведь у всех женщин он зарождался в разном возрасте, а у некоторых не зарождался вообще. Вот это мне было не понятно. Одни дети прозревают в этом вопросе лет в двенадцать, другие в шестнадцать, я же, дожив до пятого десятка, не знаю до сих пор…

Нет-нет, дорогие читатели, не подумайте ничего такого, со знанием физиологии человека у меня всё в порядке! Дело, скорее всего, в каком-то особенном социальном устройстве советского общества, в котором я жил. И что бы лучше понять, что я имею в виду, давайте снова вернёмся в маленькую, уютную комнатку к пятилетнему мальчику и попробуем проследить за ходом его наисерьезнейших измышлений на эту вечную тему.

Итак, я лежал в постели и, наморщив лоб, перебирал в голове сложнейшие варианты решений самой, что ни есть детской проблемы. Моя мать развелась с отцом, когда мне был всего год, и потом не раз таскала меня по загсам, в поисках каких-то непонятных для меня документов. И в каждом загсе я всегда видел одну и туже гигантскую картину на стене на самом видном месте: Ленин и Крупская сидят на скамеечке в саду. Вот она, идеальная советская семья! Муж и жена – это товарищи и соратники по партии! Не более того! И скажите на милость, каким же образом в такой семье могут появиться дети?

Из-за стенки раздался заунывный монотонный голос:

– Трижды три восемь, трижды четыре пятнадцать, трижды пять – двадцать пять. – это соседский мальчишка учил на ночь уроки. Он был старше меня и уже ходил в школу. «Мальчик Петя», как уважительно называли его мои родители. Его всегда ставили мне в пример. Мальчик Петя был великолепен, безупречен, круглый отличник, и уж точно сам раздевался и умывался, а потому нюхать детдом ему совершенно не было никакой необходимости.

В моей голове тут же созрела великолепная идея. Ах, ну да! Конечно! Мои соседи! Вот кто поможет мне разобраться, откуда я появился на свет! Мои соседи были очень уважаемые и очень серьёзные люди. А самое главное, ни на шаг не отступающие от советского образа жизни.

Итак, начнём по порядку. На чём мы, кстати, остановились? Ах, да! На мальчике Петя. Помимо него, в квартире жили его мать по имени Виолетта и отец, чьё имя я так никогда и не узнал. Батя мальчика Пети всем с гордостью заявлял, что работает Паровозником. Странная профессия, а самое главное, шибко распространённая. Меня, между прочим, до сих пор мучает вопрос, где и чем он занимался. Однажды, отец мальчика Пети без всякой совести подключил свой щиток к нашему электросчётчику и целый год на халяву грабастал нашу электроэнергию. Когда же обман вскрылся, и предприимчивую семейку заставили выплатить компенсацию за ворованное электричество, Паровозник очень обиделся, и начал делать моей бабушке въедливые замечания за то, что она не закрывает дверь на лестничный холл. Из-за чего он серьёзно занемог и вынужден ходить теперь по квартире в шерстяных носках.

Мама мальчика Пети была также очень солидная и очень уважаемая дама. Её внешний вид также безупречно соответствовал стандартному облику стандартной советской женщины. Накрашенные губы, бусы на шее и огромная прическа-чалдон, поставленная на химическую завивку. Как говорила моя бабушка, «ведро на голове». Как и положено настоящей советской женщине, Виолетта предпочитала не мыться, а заливать пот литрами одеколона «Красная Москва». Комплекция Виолетты напоминала ровный куб размером два на два и на два метра. Бабушка, ни долго думая, нарекла ей насмешливое прозвище «Припёрда».

Надо признаться, откуда взялся мальчик Петя, меня совершенно не интересовало. Это было и так понятно. Такие, как он возникали из ниоткуда, они есть и были всегда, были вечны, как сама Припёрда и её придурковатый Паровозник.

Напротив нашей двери, то есть на противоположной стороне лестничного холла жила самая настоящая Баба-Яга. Очень злобная и вредная старушонка, со всклоченными седыми волосами. Она всё время сверлила меня взглядом, как будто старалась что-то высосать из меня. Подозрительным было то, что на других детей она никакого внимания не обращала. Ходила она с палкой, всё время кряхтела и охала, особенно, если рядом были соседи. Но моя бабушка утверждала, что старуха притворяется, и на ней вполне можно пахать. Не знаю уж, каким образом бабушка вычислила, что старуха – мордовка и, следовательно, на все сто процентов – чёрная колдуя́. И меня старались всячески оградить от её страшного вампирского ока. Натягивали шапку до подбородка или, например, прежде чем выйти со мной гулять на улицу, первой обязательно выходила бабушка с целью разведать, не тащится ли старая карга по лестничной площадке.

Однажды, я улучил момент, пока бабушка возилась с замком своей двери, подбежал к ведьминой квартире и принялся от души лупить ей ботинком в дверь. Старуха вылетела оттуда, как ошпаренная. Увидела меня и схватилась за сердце. Что уж говорить, бабка напугалась по-настоящему, так как от страха даже забыла обрушить на меня всю огневую мощь колдовского взгляда. А моей бабушке пришлось долго извиняться и убеждать могущественную ведьму, что всё это не более чем невинная шутка.

Как-то раз, к ней в почтовый ящик по ошибке положили мой любимый журнал «Мурзилка». Старуха вытащила его и переложила в наш почтовый ящик. Но от бабушкиной интуиции не могла ускользнуть ни малейшая деталь. Журнал побывал в чужих руках! Поэтому бабушка показала мне журнал только из далека и сказала, что Мурзилка наверняка посыпан колдовским песком и трогать его теперь строжайше запрещено. Я был расстроен на целый месяц. Я уже видел красивую красочную обложку с новыми загадками, викторинами, с какой-то выкройкой для новой поделки, а потрогать, взять это в руки не возможно? Я чуть не заплакал от обиды.

Сначала хотел заикнуться, чтобы мне купили такой же номер в киоске, но потом подумал и не стал ничего говорить. Я и так знал, что ради меня за подписку на Мурзилку отдали «последние деньги», которые предназначались «на хлеб», а я, раздолбай, ничего не ценю. Новый журнал стоил тридцать пять копеек. Сумма весьма нехилая… Так что, лучше помалкивать.

Ну что ж, с Бабой-Ягой всё понятно, идём дальше. А дальше, с левой стороны от нашей квартиры жил ну просто идеальный, просто настоящий эталон советского гражданина. Очень степенный дяденька в шляпе, коротком черном пальто, синих тренировочных и полусапожках на молнии. В этом наряде он неизменно ходил и зимой, и летом. Жил он не один, а со своей матерью. Когда он выходил на улицу, уважение и респектабельность чувствовалось в каждой его детали, в каждом движении. Бабушка часто очень почтительно говорила, что он перенёс два инфаркта. И очевидно, чтобы не допустить третьего, каждый вечер он «вкладывал ума» своей престарелой мамаше, а затем выкидывал её ночевать на лестницу.

Внизу под нами жила ещё более достойная и образцовая семья. Кто там жил я толком и не знал, видел только хозяйку квартиры. Она была как две капли воды похожа на Припёрду, только поменьше в размере. Бабушка очень ею восхищалась. Она утвердительно говорила, что эта женщина очень чистоплотная, в квартире у неё идеальная чистота, а на балконе всё время белое бельё. То, что бельё было белое, особенно задевало самолюбие бабушки и одновременно же и восхищало. Откуда взялись у бабушки такие утверждения так и осталось для меня загадкой. В квартире у этой чистоплотной мадам она ни разу не была, а я, как ни перевешивался через перила балкона, дабы узреть белоснежные простыни и наволочки, вообще никакого белья у неё на балконе не видел, кроме грязных досок и всякого хлама, которым балкон был завален до потолка. Но это было уже не важно. Белое бельё есть, значит есть! И не важно, что из её квартиры к нам во все щели ломились полчища клопов и тараканов. Чистота, значит чистота!

Как видите, дорогие читатели, меня окружали прекраснейшие и достойнейшие соседи, свято чтящие ленинские традиции! В их семьях не позволялись никакие вольности…

…мои размышления прервал истошный визг, доносивший из-за стены. По всей видимости, степенный гражданин в шляпе отрабатывал на своей мамани хук справа. А вы, что думали? А если хулиганы, вроде меня, на улице нападут? Надо же учиться защищаться! Вчера визг был на два тона ниже, значит, отрабатывал левый боковой. Вслед за этим, на лестничной площадке хлопнула дверь, и раздался смачный шлепок падающего тела на кафельный пол.

…не будем отвлекаться, продолжим. Что у нас там дальше? Да-да, не было вольностей. Понятное дело, никаких детей у них и в помине тоже не было. И все четыре порядочные семьи страшно мерзли из-за безалаберности и распущенности моей бабушки, которая не закрывала дверь на лестничный холл… Даже чистейшая душой и телом мадам с нижнего этажа. Нужно было что-то срочно предпринимать…

И на нас подали в суд!

Главными обиженными и пострадавшими выступали Виолетта и Паровозник. Паровозник демонстрировал в суде уже не шерстяные носки, а огромные войлочные валенки, без которых, по его словам, ему, конечно же, из-за бабушки, наступил бы полный каюк. Гражданин в тренировочных и шляпе утверждал, что все два инфаркта он получил из-за нас, и вот-вот на носу третий. Старая Яга поведала суду о страшном заговоре против неё. Мы специально открываем дверь на лестницу, чтобы сделать ей воспаление лёгких, дождаться её смерти и забрать себе принадлежащую ей квартиру. И, вообще, мы тайком печатаем деньги. А мадам с пятого этажа утверждала, что помимо лютого холода, она не может спать из-за дедушкиного храпа. Судья был в ужасе. Хотел немедленно впаять каждому из нас по двадцать лет тюрьмы, меня, естественно, в детдом, но потом вспомнил, что суд-то общественный и выносить такие приговоры он не имеет полномочий. Гражданин в шляпе, с пеной у рта, орал, что дело нужно сегодня же передать в уголовный суд. Яга, выпучив безумные глаза, настаивала на немедленном обыске, так как у нас в квартире, а точнее в большой комнате стоит печатный станок для денег. При этом, она так жестикулировала своей палкой, что чуть не попала судье в глаз. Спустя пять часов ожесточенной перепалки, вердикт суда был следующим:

– к дверям близко не подходить!

– деду на ночь натягивать противогаз! И громко не раскладывать диван!

– мелкому ремня и в детдом!

Всем особенно понравился третий пункт приговора. Вот она, суровая кара советского закона для тех, кто сам не умывается и не раздевается, и не ценит выписанный журнал!

Но давайте вернёмся к нашему вопросу о происхождении детей. Четыре кристально честные и чистые семьи дали однозначный ответ – в строгой советской семье детей не бывает! Так откуда ж я взялся? Я бы подумал, что я один ошибка мироздания, но со мной во дворе гуляли и другие дети. Они ведь тоже откуда-то взялись.

А я же совсем упустил ещё одних соседей! Тех, кто жили над нами, на седьмом этаже. А жили там два весьма интересных персонажа, которые вполне могли пролить свет на мой вечный вопрос. В этой квартире проживали двое молодожёнов. Вольнодумная молодёжь, западный андеграунд, хипстеры, как называли их тогда. Глава семьи носил длинные волосы по плечи, свисающие усы на американский манер, расклешённые джинсы с нашитыми кожаными заплатками и ремень с огромной блестящей пряжкой. «Волосатик», презрительно называл его мой дед. Жена «Волосатика» ходила в неприлично коротком платье выше колен и с огромным декольте. И ещё, она носила древнеславянский обруч на голове, стягивающий её распущенные до талии волосы!

«Ведьма»! – с ужасом на лицах перешёптывались бабки во дворе, когда эти двое проходили мимо. Их ненавидел весь дом. Ненавидели ещё хлеще, чем нас!

Говорили, что в их квартире творились жуткие злодеяния! Говорили, что «Ведьма» дома запирается в ванной и ходит там голая! А ещё, говорили, по ночам там творится такое!..

…нет, нет, нет! Я в ужасе накрылся с головой одеялом. Про это я даже думать боялся! Думать про такое мне было категорически запрещено! И в самом деле, как только подобные мысли подкрадывались к моей голове, это сразу видели все окружающие, как на рентгене! Как правило, мне тут же попадало ремнём или палкой. А бабушка говорила, что прямо сейчас отведёт меня в больницу, где мне отрежут всё и вставят пластмассовую трубку! И это ждёт не только меня, так поступают со всеми непослушными мальчиками, чтоб не думали о всякой «чертовне»! Я очень боялся пластмассовой трубки. Я примерно догадывался, куда мне её приделают. Это было ужасно. Все ребята во дворе засмеют! На детской площадке я часто видел одного мальчика. С ним никто не дружил. Он плохо ходил, с ним была всё время его мама, и он постоянно плакал. Наверное, он баловался и ему приставили такую трубку!

Я ещё глубже залез под одеяло, прислушался к тишине в доме. Вроде все спят, никто не должен услышать мои мысли. Сейчас я тихонечко, шёпотом подумаю про это. В общем, эти двое на верху… спали в одной постели!!!

Муж и жена должны по ночам вести дискуссии на тему превосходства социалистического планирования над капиталистическим программированием, а тут общая постель! Какое кощунство! Какое надругательство над ленинскими идеалами!

Мне вот, например, родители с рождения вбивали в голову, что семья – это зло, женщины – зло в тройне. Человек должен жить один и быть полностью ни от кого независимым. И вообще, жена полагается только настоящим мужам, а таким, как я – только трубка из пластмассы. Я часто задавался вопросом, а кто ж такие, эти самые, «настоящие мужи» и как к ним попасть? Объяснения по этому поводу мне давали самые противоречивые. Одни говорили, что «настоящий мужик» это тот, у кого круглые сутки в одной руке бутылка пива, а в другой сигарета. Более «настоящему мужику» ничего не требуется. Другие говорили, что «настоящие мужики» должны изъясняться только тремя буквами и испражняться на каждом углу, наподобие собачьих кобелей. Мои родители на этот вопрос несли какую-то околесицу, что «настоящий мужчина» – это вообще нечто сверхчеловека, и понять эту высшую сущность для меня также недостижимо, как понять курице работу электрогриля. Более или менее адекватное объяснение дала только моя родная тётя – раз я мальчик, то должен непременно всем уступить, всем помочь, со всеми поделиться. Задумка заманчивая, вот только принесёт ли счастье такой способ восхождения к «настоящему мужчине»?

Идея одиночества была настолько сильна в моей семье, что даже малейшие разговоры на тему какой-то женитьбы в будущем или просто знакомства с женщиной были под строжайшим запретом. В глазах матери это вызывало неподдельный ужас, а от бабушки можно было получить тряпкой по губам. Бабушка почему-то часто раздражалась и регулярно мне напоминала, что ей скоро «сдыхать», а я пойду жить к чужой тётке, где меня будут морить голодом и бить палкой. Странно, моя бабушка была довольно крепкая молодая баба, пережившая и войну и голод, и с какого перепуга она собралась «сдыхать» в пятьдесят лет, так и осталось для меня загадкой.

Зато вторая моя бабка, мать отцова, (кстати, ведьма настоящая, занималась колдовством, или чёрной магией, или ещё чёрт знает чем) предпочитала не рассыпать пустые предупреждения, а действовать. Попросту, испытала на мне проклятье одиночества. Это чтоб наверняка, а то мало ли, вырастет взрослый, да ещё детей возжелает…

К «Волосатику» и «Ведьме» часто наведывался участковый. Особенно по ночам. Вероятно, он как раз и хотел застукать их за совершением этого самого страшного преступления против советского народа. Каждый раз, когда он приходил, весь дом вставал на уши. Созывались понятые, составлялись протоколы, соседи высыпали на лестничные площадки и рассказывали друг другу страшные истории, как эти двое опустились до такой степени, что ложатся спать вместе, да ещё раздетые!

И каждый раз участковый уходил ни с чем. Наверное, «Волосатик» с «Ведьмой» были настолько хитры и коварны, что к приходу милиционера успевали вскочить, одеться и сесть за шахматную доску. Ну что же ты, дяденька участковый? Надо же внезапно, без стука, с ходу вышибать дверь! Участковый уходил всегда подавленный, чувствуя на себе укоризненные взгляды всего дома. Похоже, он и сам не мог себе ответить, а какого дьявола он их до сих пор не посадил?

Да, вот в такой семье, запросто могли завестись дети. Но мои-то родители жили по строгим канонам ленинской семьи.

Так, чёрт побери, откуда же я взялся?

Внезапно одеяло кто-то сорвал, в глаза ударил ослепляющий свет. Рядом с кроватью стояла бабушка с мокрой тряпкой наготове.

– Ах ты, негодник! Опять о всякой чертовне думает! Прям сейчас скорую вызову, чтоб всё отрезали! Игрушек накупили ему целую кучу, ни у кого из детей столько нет, а он, хрен знает, чем по ночам занимается!

Куча игрушек означала пластмассового утёнка без одной лапы, резинового свинёнка со свистком и раскуроченного будильника, на котором я ставил всякие изуверские эксперименты. То превращал его космический корабль, то в бульдозер, то в синхрофазотрон.

Мать в прихожей лихорадочно крутила диск телефона, набирала толи 02, толи 03.

– Мальчик балуется, сладу нет! Приезжайте немедленно! Заберите!

Это потом понял, что сценка с телефоном была всего лишь невинной маминой шуткой, а тогда я такие шуточки принимал за чистую монету.

Я схватил утёнка, прижал его к груди и как молитву шёпотом повторял:

– Прости меня, миленький, я обязательно найду твою лапку и привинчу тебе! Она здесь, под кроватью, её нужно только достать…

И так с утёнком я лежал и ждал. Вот-вот раздастся звонок в дверь, ввалятся громилы без лиц, без имён, без званий, схватят за ногу и поволокут, как чурку, на расправу. Хотя нет. Сначала, наверное, на отрезание. Потом в детдом. Навсегда. С трубкой.