Read the book: «Дедсад»

Font:

ISBN 978-5-4496-4465-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дедсад

Опоздали на две недели. Ремонт закончился во вторник и до следующего вторника вонял густой масляной краской от стен, натянувших длинные, непрерывные юбки. Двери же были похожи на новобранцев, с замёрзшими сучками по филёнке. С остальным повезло…

Электрический свет был прост и доступен. Вода распределена по трубам и температуре. Особенно ничего не бросалось в глаза, и глаза вели себя уединённо и не развлекались поиском деталей. Всё как будто казалось на месте…

И место приказало себе не перевоплощаться, жить за счёт собственной определённости и никого не подводить на сей счёт. Несмотря на то что здание было одноэтажным, у него оказалась своеобразная биография и архитектурная история.

Абсолютно точно… и то, и другое уже мало кто знал, но что делать: оно уже третий век дежурило на этом свете и опять умудрилось пригодиться? Ему сделали «ботокс», «пилинг-шмилинг», убрали токсины, почистили кишечник и поставили новые сосуды, поменяли фамилию, имя и отчество. Это значит, что может скоро произойти запланированная встреча между незнакомым временем и его представителями.

Вокруг вернувшего свою красоту и полновесную молодость уважаемого сооружения стояло озеро зелени, растущей здесь в ширину и глубину местной, упрощённой ботаники.

Учреждение решили открывать без социального освещения. «Осветителям» пришлось работать в редакциях, совсем с другими словами – власть оказалась парализованной то ли своей решительностью, то ли скромностью.

Люди, существующие внутри власти, придумали то, что не проходило ни в какие ворота, более того, таких ворот не было нигде в обозрении.

Таким образом, пришлось внутри власти пошушукаться и прийти к мнению: пока ничего не освещать. И не зря… Совсем недавно по специальным каналам прошло сообщение, что в одной оригинальной стране якобы пытаются обогнать нас в области гуманизма, неожиданно заплутавшего на территорию старости.

С другой стороны, бояться было нечего, поскольку всем хорошо известно: кто бы где ни старался, а у нас всегда лучше… особенно старость…

Наша старость – лучшая в мире. Для непредсказуемого доказательства этого и придумали, мало того – построили первый в мире дедсад.

Иван Петрович Берзень скатился в своей родословной до полного обрусения, а после пятидесяти зацепился только за звание подполковника МВД в отставке. В своё время это помогло ему завести семью и получить государственную квартиру.

Так что от «латышских стрелков» давно уже не осталось даже порохового запаха. Предложение возглавить первый в мире «гумпроект» такого рода подогнал бывший сослуживец Пшиковец, который давно обитал внутри власти и как-то вдруг, неожиданно порадел. Первый в мире дедсад!

– А почему нет? – сказал Берзень Пшиковцу.

– Пока планируем одну группу, максимум человек пятнадцать, но смешанную, – стал пояснять Пшиковец.

– По возрасту?

– Нет. По полу.

– Да чего там? В старости один пол – старость! – решил пошутить Иван Петрович.

– Это ещё надо посмотреть. Да, финансирование тоже смешанное – основная часть ложится на самих «воспитанников».

– Скажешь тоже… «воспитанников»?

– Ну не курсантов же? Или пациентов?

– Может быть, «пенсов»?

– А это ещё что за морковь? – улыбаясь, заинтересовался Пшиковец.

– Пенс – мелкая монета. Человек, который ничего не стоит или мало что стоит на самом деле. Ну, тот, у кого пенсия – пенс?

– Иван Петрович, а ты с фантазией. Хотя и дело само, надо сказать, такое же… Короче говоря, принимай дедсад, а вместе с ним и всемирную славу!

Хотя осечка всё же состоялась. Как ни усердствовали таджикские строители, вовремя не получилось – опоздали на две недели. Зато собрался персонал, съехались, словно родственники, в одно место и по общему для всех призыву – поддерживать старческую немощь и бороться с деменцией.

Всего набралось шесть человек во главе с Берзенем.

«Пенсов» записалось двое – пока двое – на всё Старково, но лихо само начало: это всё-таки пилотная часть, чем чёрт не шутит? И потом, надо помнить ещё и то, что Старково находится под мышкой у самого Москватыря. Начало, как и положено, было поручено понедельнику, поскольку у него был самый большой опыт и стартовые способности. Эти двое… ничего не знали о друг друге, но были похожи… по капризам предстательной железы. Хотя не только в общефизическом и анатомическом смысле, а в большей степени с хронологической стороны. Оба давно промышляли тем, что сторожили своё время и приглядывали за временем вообще.

Посмотришь, и сразу видно – вот они, ещё живые, но устаревшие привычки достопамятного. В восприятии такие люди обычно плохо увязываются с будущим и легко ассоциируются с плохо передвигающейся плохой памятью. При всём дефиците жизненного времени – времени некуда девать. Это приводит к сращиванию с мягкой мебелью, к гипнозу телевизионных экранов и позиционированию себя в амплуа теплокровных экспонатов семьи или её руин.

– Отец? Я тебе нашёл… Папа? Ты спишь? Папа! – пытался разыскать за очками отца – своего отца – Захар Петрович.

– А! – сказал папа.

– Что «а», папа? Я нашёл тебе работу. Ты хотел ходить на работу?

– Ты, что шутишь?

– Там ты будешь работать и отдыхать. У тебя будут там товарищи…

– И Саркиз Аванесович?

– Откуда? Тебе ещё и Саркиза Аванесовича?

– Тогда по хер!

– Отец, ты опять? Дети услышат. Учись говорить: «хрен»! Не хер, а хрен! Я тебя сколько раз уже просил?

– Хрен так хрен, какая разница? Захар, ну ты и артист!

– Есть в кого, папа! Я не шучу! С завтрашнего дня начнём, утром отвожу, вечером забираю. Не понравится, уволишься.

День рождения дедсада произошёл тихо и, можно считать, с момента появления Бушманского, доставленного в учреждение его сыном Захаром Петровичем. Захар Петрович был хорошим сыном и оплатил папу, дабы не запускать свой долг перед человеком, прикованным к нему генеалогической цепью.

– Ну что, дети мои, будем с вами работать! – весьма неожиданно для первого знакомства заявил Бушманский. Коллектив предусмотрительно улыбался и решил согласиться на любое предложение вполне ещё жизнеспособного человека. Удивление было общим и перемешалось с рукопожатиями.

– Вы у нас первый, но велика вероятность, что прибудет и Самолапов. Сейчас позвоню, уточню, – сказал Берзень. – Рад нашему знакомству!

– Папа, я поехал. Надеюсь, по поведению будет пятёрка? – похлопал по плечу Захар Петрович и уехал в суету сует общественной жизни.

– Шутник! У меня никогда в жизни не было пятёрки по поведению.

Вот таким образом дедсад и заработал вокруг единственного дедо-человека по принципу человеко-дня. В определённом смысле: день прошёл, и слава богу.

Не успел Бушманский о чём-нибудь подумать, даже захотеть это сделать, как произошло ещё одно явление. Появился «космонавт номер два» – Самолапов. Его привела молодая девушка в халате положительно белого цвета, посадила рядом с первым и приковала их время к телевизору.

– Итак, нас уже двое! – произнёс Самолапов сквозь рабочую речь светящегося квадрата.

– Двое! – подтвердил первый. – А ты кто?

– Я? Я – никто! А ты?

– А хе-хрен его знает. Есть одно смутное предчувствие, что ещё человек, но уже какой-то дефективный. Вообще то я про имя.

– Ага… Денис Иванович Самолапов.

– Денис Иванович, а я Петя Бушманский. Мне сказали, что для простоты общения тут можно и без отчеств обходиться. Дедсад ведь всё-таки?

– Понял, ну тогда – Дениска! Может, каких-нибудь ещё родителей дети подвезут? Не знаешь, Петруха?

– Никогда не называй меня Петрухой, ты ещё бы меня Петрушкой назвал! Я же не собираюсь тебя рифмовать с мальчиковым пенисом. Сам понимаешь? Хотя сразу говорю – подмывает!

– Ладно, я не хотел! Девочек не хватает, скажи?

– Чего не хватает? Да ты прямо шмель какой-то? Девочек ему не хватает! Жена-то у тебя есть?

– Есть.

– Каким образом она тебя одного отпустила в такое загадочное место? Это мне можно, я парень холостой и безрассудный, готов к любви и всяческим приключениям, не влияющим на кровяное давление.

– Петя, если что, ты-то, надеюсь, меня не сдашь?

– Не дрейфь, Дениска! Ты же всё-таки самец по самой природе, поэтому у тебя и мечты самца. Куда бежать от предназначений природы? А вообще-то ты прав! Девочек не хватает. Что это у нас за группа, из двух пацанов?

Человеко-день незаметно следовал за ними, иногда немного опережая, а иногда чуть ли не теряя их из виду.

– Всё хорошо? – спросил у них проходивший мимо Берзень.

– Послушайте, вы что, Макаренко? – поинтересовался Петя.

– Вроде того! – засмеялся управляющий.

– Скажите, пожалуйста, когда нам девочек завезут? – не выдержал Дениска.

– Не нам, а тебе! – уточнил первый.

– Тебе надо, чтобы группа была чисто мальчиковой? – спросил второй. – Мне если надо, я Захару скажу, так он сюда столько барышень навезёт, всем хватит! Товарищ Макаренко, вам какие больше нравятся?

– Ну, ребята, вы даёте! Я вижу, мне с вами повезло! – засмеялся Берзень и ушёл, разговаривая со своим телефоном.

К шести часам вечера за ними приехали дети и развезли их по домашним очагам. «Пенсы», вдохновлённые переменами жизни и ощутившие крадущиеся к ним перспективы откуда-то появившейся заботы, заинтриговали свою физическую и духовную перспективу.

Через десять дней вводная часть эксперимента не только удалась полностью, но и даже переудалась, на одного человека. Группа укомплектовалась успешно – шесть «пенсов» и десять «пенстарс».

Администрация срочно наращивала персонал, поскольку «хором» из шестнадцати человек они ходить или спать не умели, но требовали к себе щепетильности и пофамильного уважения. И что?

Появилась текучесть, которая изменила вязкость времени, ежедневная трясина взялась и зацвела, а само болото жизни незаметно задвигалось и расслоилось так, что кое-где из него уже можно было напиться. «Пенстарс» были разношёрстными, а «пенсы» – разномастными. Разница существовала для понимания её необходимости, например для того, чтобы всё познавать в сравнении. Отношения между ними натянулись свободные, поскольку никто никому был не нужен и никто никому не должен. Странное это возникло товарищество, когда времени у каждого было с избытком, а вообще – угрожающе мало…

И сама собой задача оказалась одна – бороться за продолжительность жизни. А поскольку не только шестнадцать «пенсотеков», но и всё население земного шара, за исключением буддистов, или дзен-буддистов, или ламаистов и типа того, – были не кто иные, как чистокровные экспериментаторы, проживавшие каждый свою историю впервые… Задача оказалась одна – не подходить близко к обрыву и вообще стараться в эту сторону не смотреть. Стало быть, всякий живущий на земле не кто иной, как экспериментатор, испытатель судьбы и личные результаты любого экспериментатора-испытателя всегда шли ему в зачёт и персональное дело, а потом уже в биографию. Условия и могли, и менялись, принципы же – никогда. Бог следил за этим непрерывно и даже учредил, для безупречной широты контроля, самые различные инстанции.

За кажущейся массивностью и историзмом процесса всё учитывалось подробно и обязательно, и даже появлялись мнения, что дотошно. Тем не менее у каждой канцелярии свои правила, а у небесной канцелярии – принципы. «Пенсы» разбились на две тройки, а «пенстарсы» структурировались по настроению, погоде или тематике и разгулу воспоминаний. Хотя среди них высунулись и особенно одарённые, те, что стремились расположиться не только на своей, но и на чужой половине поля. И у них это получалось, не встречая особого возражения у патриархов.

Основные процедуры жизни были всем хорошо знакомы: три раза поесть, один раз поспать и один раз поучиться китайской гимнастике. Остальное – свободное время, полностью походило на общую независимость, поскольку, невзирая на заготовленные заранее мероприятия по досугу, оно прожигалось всей группой по собственному усмотрению, как душе будет угодно. Кто-то утопал в зелени и старался её размножить, ковыряясь в стихийно организованных грядках. Кто-то разбирался в хронических и острых заболеваниях мировой политики, предлагая свои рецепты, готовые микстуры, хирургическое вмешательство и даже ампутацию или трансплантацию органов для особо выдающихся политиков и их политических родственников. Были и «индивидуальные предприниматели» – один художник, художникам рознь, одна поэтесса с силуэтом разъевшейся кошки и один шахматист – историк своей жизни.

После майских праздников Захар Петрович поинтересовался у старшины рода и по совместительству отца и автора его отчества – нравится ли ему теперь его существование? И тогда отец показал сыну свой дневник, который стал писаться по странному желанию, свойственному самому дневнику, и в котором написалась новелла с названием «Подвал». Захар Петрович с осторожностью прочёл одно только название, и этого ему хватило, чтобы похвалить литературное начинание главного Бушманского из всех живущих в обозримом настоящем.

Подвал

С виду кажется: всё как всегда… Так же, как всегда, но любое сравнение на пользу простейшей непредсказуемости, и это человека уличает во всезнайстве и подкалывает его за позу мудрости. День складывался так, что от него было что ожидать. Все метеорологические показатели были подобраны таким образом, что самочувствие запоминалось настроением, а оно подбрасывало ощущение не до конца прожитой молодости. Итак, мы опустили в себя второй завтрак и вышли с ним на прогулку. Я заметил, что шахматисту нравилось быть шахматистом, и он уже мог жить за счёт этого образа.

С утра ему захотелось рассказать мне проснувшийся в памяти биографический факт, и я притворился слушать… Мы решили «загулять» это дело, в четыре ноги разминая ракушку крупного помола.

Теперь все аллейки и даже тропинки озвучивали любое перемещение «пенсообразного» существа. Шахматист уже начал подтаскивать первые фразы и выбирать стиль, как тут я заметил летящую на «бреющем полёте» Светлану Андреевну.

Она шла лоб в лоб, и мы посторонились, чтоб не дай бог… как две аэродромные вороны, не попасть ей в работающие двигатели. Поравнявшись, она включила «реверс» и произнесла:

– Бушманский, можно тебя на минуточку?

– Конечно, можно… – сказал я, и мы отошли от повисшего в самом себе шахматиста.

– Пётр! Не мог бы ты проводить меня в подвал? – спросила она по секрету.

– Мог бы… Просто проводить или с намёком?

– Посмотрим! Я там уже была, но одной – не в кайф!

– Интересно?

– А то? Хоть покурим спокойно…

– Я не курю! И никогда не курил! – произнёс я в заявительной форме.

– Гестапо любит таких девственников, как ты, Бушманский. Уговорит тебя предать Родину – и ты закуришь! Кольцами! Не дрейфь – это я для красного словца!

– Понятно… Эх, Светлана Андреевна, если бы ты знала, как я мечтал когда-то научиться курить кольцами!

– Сама недавно научилась, у внучки, – сказала она, и мы подошли к десятиступенчатому спуску в учебную «аудиторию».

Большой жизненный опыт подсказывал, что подобные помещения живут под гнётом заточённого в них барахла, которому отсрочили приговор к исполнению и позабыли. Каким-то образом это напоминало человеческое существование.

– Здесь и свет есть, только осторожней… Справа, сразу за дверью включатель, – подсказывала Бушманскому Светлана Андреевна.

И действительно, включатель и электрический свет обнаружились одновременно.

– Вот так! – обрадовался я успеху – теперь знаю, где находится выключатель.

– Где?

– Потом покажу…

– Как ты думаешь, нас никто не видел?

– Видел – не видел, давай кури уже!

– А ты не будешь? – удивилась Светлана Андреевна.

– Я решил стать пассивным курильщиком.

– Пётр, а за компанию? – сказала она и предложила сигарету.

– Я за компанию уже стою головой в паутине. Светлана Андреевна, поджигайтесь уже!

Дым пошёл из женщины красивый, а какой ещё может выходить дым из женщины? Несколько лучей, берущих своё начало на солнце, с интересом проникли в подвал через узкое застеклённое окошко и удостоверились, что вместе с дымом летает облако поблёскивающей пыли. Всё вместе вызвало у меня кашель, а курильщица продолжала набирать в себя порции и, манипулируя губами, запускать сиреневые бублики.

– Так, хватит, я уже накурился. Пойду послушаю шахматиста, – сказал я.

– Всё, ты не заводной какой-то! – упрекнула меня женщина-ингалятор.

– Не пойму, чего ты так шифруешься? Взрослая ведь тётка.

– Тётка? – переспросила она.

– О, бог ты мой! Девушка! Конечно же, девушка! – вывернулся я.

– Бушманский, ты чуть не ошибся во мне!

Мы вышли на свет божий, и кислород божий сразу же переметнулся к нам поближе.

– Куда это все подевались? – вооружившись очками, спросила Светлана Андреевна. А достался этот вопрос природе, которая смогла меня тут же припрятать за стволом коренастой липы.

– Бушманский, ты где? – покрутила своим очкастым «радаром» разрушительница здоровья и объявила миру, что я трус и сволочь. – Бушманский, хватит, выходи!

В ответ я перестал дышать, и тут же эту функцию взяло на себя дерево. Получилось вполне органично и показательно с точки зрения единства мира и его взаимообусловленности. Надо было только мембрану листа приклеить на рот.

Один из пролетавших мимо воробьёв невольно подтвердил это предположение.

– Подождите, я сейчас помогу партизану, – сказал он коллегам. – Слышишь? Больше минуты она не выдержит, потерпи, уже на крыло становится…

– Как это на крыло? Она что? Она кто? – зачирикал я ему вопросы.

– Как кто? Похожа на человека, а по сути – муха! Всё, улетела, можешь выходить!

– Спасибо! Ты смотри её не трогай, она же пока ещё тётка, а на муху, может быть, только учится?

– Не переживай, на наш век насекомых хватит…

– А на наш век… тёток!

Стоило выйти на вид, и сразу попался на глаза, потом на другие глаза, «пенсоиды» принялись обставлять своими фигурами полуденное время, играющее с процветающим пространством.

Кровать

Послеобеденный сон – святое дело… «Девчонки» довели эту «нотную паузу» до деликатного посапывания и неистощаемых «исторических» разговоров. Запасы историй были неисчерпаемы, но если даже они имели свойство повторяться, то другое свойство имело свойство не замечать то самое свойство. Вот такой весёлый маразм, претендующий на способ мышления и стиль жизни современников-старожилов.

«Пацаны» храпели без всяких церемоний, по какому-то праву или сложившемуся преимуществу пола и возраста. Таким образом, наши фонетические излияния приобрели черты симфонизма, и от их доказательств с двух сторон обили на старый манер двери. Звукоизоляция восторжествовала, и администрация привыкла.

Всё было бы ничего, если бы не полковник, который на самом деле был генералом, но коллективное сознание, по ошибке разжаловав его, не стало заниматься восстановлением справедливости.

«Полковник» не жаловался в министерство обороны и частенько говорил, как и я: «Один хер!»

Как-будто мы с ним однополчане. Короче говоря, таких «херомантов», как мы, оказалось двое. Молва утверждала, что «санитаркой» в полку могла быть Светлана Андреевна, которая вообще-то плохо поддавалась хронологии и научному анализу и могла скрывать этот факт. Товарищ генерал, игравший для нас роль полковника, храпел, имитируя последние достижения наступательного оружия, направленного на парализацию психики противника. Поскольку противников у него не было, то вибрационное воздействие невольно распространялось и на всё соседствующее или прилегающее. Окружающая среда гибла или не спала вообще, прикидывалась случайными жертвами. Фамилию он носил длинную, противоречивую, звали же его Жорес Иванович.

– Петя! – спросил он однажды. – А какой ты по отцу будешь?

– Тимофеевич! Можешь и без отца, по одному мне, он не обидится…

– А давай лучше будем по отцам?

– Как хочешь.

– И ещё, я думаю, мы не должны отрываться не только от своей страны, но и от событий в мире, поэтому предлагаю ввести политзанятия или политинформации. Ты за кого – за Сталина или за Ленина?

– Я за «Спартак»! – чистосердечно ответил я, но, увидев его отпрянувшее лицо, добавил: – За Спартака!

– Вон ты какой? А я уже смел подумать… Молодец! А Самолапов – подлец!

– Да тут многие «молодцы-подлецы», если всю жизнь жили в условиях, требующих доказательств.

– Но Самолапов Маринку клеит, по китайской гимнастике!

– Клей есть, вот и клеит!

– Тимофеич! Я и сам её хотел клеить, но этот подлец… Может, в морду ему дать? Слушай, он же должен свою жену клеить! Жену же свою клеить почётно и порядочно?

– Да и хер с ним! У нас вон собственных девочек десять штук, одна Светлана Андреевна чего стоит? Красотка! Ей всего около семидесяти! Кстати, спрашивала аккуратно у меня, почему генерал важнее полковника? Я говорю: ты у Жореса Ивановича поинтересуйся воинскими чинами, я же учитель, что с меня толку?

– Говоришь, хер с ним? Хер с ней, с этой Мариной!

– Не понял, как это?

– Так ты говоришь, интересовалась?

– Подойди и потихоньку пригласи её в подвал, покурить…

– Я бросил! Курить со старушкой в подвале – это очень сексуально!

– А что ты хочешь? Сам-то? Потянешь?

– Ну, Тимофеич, ты меня не знаешь, а потому злишь, но это хорошо. Надо показать тебе мои боевые кадры, около семидесяти? Ты что, издеваешься? Я – генерал действующий!

«Девочки» запели Аллу Пугачёву, и Жорес Иванович покраснел, по его лицу стало видно, что песни Аллы Пугачёвой, как и образ жизни её предка Емельяна, поддакивали его нравам. Через некоторое время он переживания бросил и неожиданно заявил:

– Всё! Покреститься надо! Гадом буду, покреститься не помешало бы… Уже.

– Не говори так, а то гадом будешь, реально! Зачем тебе креститься? Вон у тебя и ордена есть, и медальки, и почёт, и уважение, и чин.

– Знаешь, всё равно неравносильно…

Зашёл мужик с телосложением больше халата и сказал, чтобы шли пить минеральную воду. Получив сигнал, «черепахи примчались к водопою» и впились в полиэтиленовые стаканчики.

Вода подразумевала, что у всех примерно одни и те же болезни или их предпосылки, стало быть и обобщала всех нас по этому признаку. Обобщившись и почувствовав перспективы дальнейшего сосуществования, мы переползли в холл и попали на лекцию по фэншую. Как и все предыдущие лекции, всё закончилось распродажей какой-то фигни и пожертвованиями для неизвестных понятий. Я купил себе колокольчик только потому, что его стало жалко. Теперь я возлагаю на него особые надежды, связанные со своим духовным развитием. Наверняка он сможет научить меня таким вещам, которые раньше мне не приходили в голову. Так что моё пожертвование оказалось адресным.

Потом дали всем волю, до обеда, но большинство проголосовало за телевизор и за полное доверие управлять пультом человеку с маленькой шахматной доской.

В это время Светлана Андреевна «покатила» Жореса Ивановича, скрепившись с ним вытянутой рукой, как мальчика, которого впервые поставили на ролики. И пока мы заглядывались на разные образы информации, она вернулась, и Жорес Иванович был уже надут табачным дымом, и это помогало ему почти не прикасаться ногами к полу.

В руке у неё был один конец шпагатика, на другом конце – приближающийся к православию генерал, откликающийся на «полковника». Бросалось в глаза то, что каждый был по-своему счастлив и независим в одно и то же время.

Забуревший коллектив оценил это «парное выступление» опытным взглядом, и женщины не оставили от своей подруги ни одного милосердного слова. До ключевого события оставалось всего ничего, и об этом «ничего» сообщил ничего из себя не представляющий человек женского пола с незапоминающейся фамилией. Спать пошли, как заведено, по тому же признаку пола, и Жорес Иванович, избавившийся от романтического шпагатика, подлетев ко мне, спросил:

– Ты вдовец?

– Вдовец!

– Это хорошо! – ответил он и возбуждённо залёг в казённую постель. И началось… Каждый получил из своей поисковой системы тот сон, который он заслуживает, или тот, на который он сегодня свободно вышел.

Через несколько минут на стенах, у которых стояли кровати, по прямому распоряжению Морфея стали проявляться вполне пристойные сюжеты от представителей покорного ему поколения. Всё испортил генерал. Он сел и заорал на все горы:

– Паша! Куда ты прёшь?! Не лезь туда! Левее! Левее, сука! – и упал лбом в пол, произнеся контуженным голосом: – Это не я! Это кровать! Она!

– Ну, понятно, – согласился художник. – И если б ещё не танки? Так, товарищ генерал? Полковник!

Жорес Иванович общими усилиями был возвращён в злополучную кровать и оттуда парировал:

– Должен же среди вас кто-то Родину защищать!

Таким образом храп в увертюре перешёл в открытую танковую атаку, но соскользнул в другую реальность и переполошил.

Помимо нас, бездарных аккомпаниаторов дневного сна и его видений, постепенно подносило любопытный народ. Одной из первых сбежалась Светлана Андреевна, и, увидев её, Жорес Иванович надел, откуда ни возьмись, генеральский китель.

– Как видишь, сражение проиграно, а население напугано, прости… – Потом он сказал в секретную трубку: – Игорь, немедленно приезжай или пришли машину!

– Ничего, ты красавец! Ещё выиграешь! С такими солдатами?! Правильно я говорю, Бушманский? – улыбалась Светлана Андреевна.

– С нами запросто, одним художественным свистом можно кого хочешь разбить! – согласился я.

– Тимофеич абсолютно прав, – присоединился Самолапов и принялся искать «такую штуку», которую надевают поверх трусов.

Время капнуло, и незаметно все куда-то рассосались, видно пошли искать себя. Примчалась машинка и унесла от нас полковника-генерала в стихию его замыслов. Да, пора было взрослеть, но взрослеть было уже некуда, а приняться молодеть и в голову никому не приходило, за исключением «пенстарсок», и то не всех.

Так что день петлял не зря: что-то подсказывало, что генерал уехал репетировать реванш и осталось немного подождать, чтобы участвовать в параде победителя.

На следующий день утром была каша – овсянка с семенами льна. Само утро тоже было кашей, созданное по простой технологии произвольного смешивания случайностей, смены настроений, пробуждения предчувствий и отрезвления ожиданий. Помимо всего этого попалось столько странных ингредиентов… особенно искривлённых воспоминаний, лиц и улиц, дат и бессмысленностей. Не обошлось и без оливкового масла и гигантской маслины – улыбающегося в свой конспиративный план Жореса Ивановича.

В конце концов каша в качестве каши закончила существование в наших организмах, и мы, прописав в себя по тарелке клетчатки, прилипли к телевизору, чтобы посмотреть на своего президента: может, что-нибудь пообещает или даст, а может, на рыбалку пригласит? Что ему, жалко пригласить? Сказал бы:

– Ребята, на рыбалку хотите? Ну, тогда я вас приглашаю! Когда время свободное появится, обязательно поедем!

Страна сложилась так, что кроме него рассчитывать было не на кого, и поэтому старались все, а также советники, референты, визажисты, «осветители», телохранители и с другой стороны – враги со своими камарильями. Но наш был наш – по всей Конституции!

Телевизор насыпал достаточное количество свидетельств о жизни страны и мире и о жизни страны в мире, вся просвещённая часть дедсада с удовлетворением констатировала то, что изменения в пределах нормы. Жить пока ещё можно…

И всё же настоящее событие произошло. Сначала приехал автомобиль с сочной, целеустремлённой женщиной, которая, похоже, вся шла в гору. Лет она была сорока… тогда, когда «изюм» хорош в любом виде и в любом количестве. Она спросила у всех сразу:

– А где Жорик?

– Полковник? – догадался кто-то из телезрителей.

– Генерал! – поправила она.

– Генерал Жорик, может быть в подвале, с дамой, – сообщил художник.

– Как это?

– В поисках новых ощущений они там организовали курилку.

На разговор вышел Берзень с Анной Павловной, женщиной-терапевтом.

– Мадам! – сказал директор. – Готов ответить на любое ваше предложение. У вас здесь есть кто-то ваш?

– А как же? Мне позвонил Игорь и сказал, что он тут не может спать, ему ваши кровати мешают получать изображение во сне. Я привезла ему кровать!

– Кому?

– Жорику!

– И где кровать?

– А где Жорик? Если он начнёт воевать, вы долго будете его искать. Особенно в казаков-разбойников. Лучше пусть во сне казакует, в пижаме.

На поиски никого посылать не пришлось. Жорес Иванович шёл впереди, не пряча возбуждения лёгкой победы. Светлана Андреевна, превращённая в птицу, но уменьшенная в десять раз, вместе с одеждой, сидела на палке, которую он держал в руке. Палку с птицей он тут же передал Анне Павловне и сказал:

– Пить не умеет! Видишь, в кого превратилась? И курить тоже, но всячески пристаёт, видно изголодала по гребле на каноэ.

– Чик-чирик! – сказала Светлана Андреевна в своё оправдание, но это оказалось малоубедительно. Женщина-врач тут же унесла её к себе, понимая проблемы женского механизма. Скорее всего, будет кормить червячками и проростками, чтобы она быстрей отрезвела.

– Жорик! – воскликнула мадам и, нахлынув на него, ловко поймала военные губы, которые, судя по всему, нужны ей были как символ.

– А ты как здесь, красотка? Как муж? Как дети?

– Нормально! Жорик, как я скучаю! Вот тебе кровать немецкую привезла, с пультом, моторчиками, матрасиком, который лучше бы на пол бросить… Жорик! Жорик!

В это время к парадной двери подкатил корейский грузовичок с людьми и коробками.

– Пусть сначала старую кровать разберут и вынесут в подвал, – решил Берзень.

– Ну, тогда и я курить начну со Светланой Андреевной, – сказал Самолапов.

– Не развращайся, ты женат! – сказали три женщины, сочувствующие супружеству.

И люди понесли разобранные и ещё не собранные вещи туда-сюда. В итоге на кровать по фамилии «Tempur Flex» пошли смотреть, как на произведение искусства. Потом её запустили, и весь дедсад полез на неё за ощущением удовольствия, так что пришлось организовывать очередь. Сам Берзень нажимал на пульт и поднимал человеческие ноги, головы или переворачивал тела набок.

Жорес Иванович наблюдал со стороны и наговаривал своей боевой подруге слова, которые были не для протокола, а для романтической повести.

Основные испытания кровати начались тогда, когда к этому подступило своё время и объявили послеобеденный сон. Слух женской и мужской палаты, а также всей администрации ждал главного… Чуда! И оно произошло!

Немного поизменяв позы, Жорес Иванович замолчал… забыв закрыть глаза. Самое интересное в том, что это не помешало ему спать. Целый час за этим чудом ходили наблюдать, потому что никому уже не было никакого дела до своего сна.

Светлана Андреевна обрела прежнюю прыть и, съев котлету из свеклы, прослезилась… неизвестно от чего. Видно, женский механизм ещё давал сбои и течь, а так она даже похорошела и в конце концов ушла в сад, петь на расчёске. Наблюдения закончились по инициативе самого объекта наблюдения – он кашлянул и уверенно подытожил: