Read the book: «До Эльдорадо и обратно», page 2
Прибавьте сюда ещё постоянное формирование секретных списков на конвертацию деревянных в зелёные какими-то шустрыми ребятами, требовавшими комиссионные вперёд, а также по-прежнему присутствие в уголовном кодексе статьи (по-моему, 88-й): операции с валютой, «вплоть до высшей меры», и вы поймете, что банку пора было выходить на международную арену.
И вот два знаменосца перестройки, отец и я, прибыли в представительство Дойчебанка в Москве с предложениями о взаимовыгодном сотрудничестве. Предложения сводились к следующему:
Дойчебанк, с одной стороны, даёт нам доллары (в крайнем случае, дойчмарки), а мы, c другой стороны, со временем, по-честному, может быть, вернём эту сумму рублями по государственному курсу – 60 копеек за доллар США.
Выслушав наше взаимовыгодное предложение, а также наш английский, директор представительства (здоровенная рыжая тётка) вызвала охрану и попросила нас покинуть помещение. Уходя, я из-за папиной спины что-то кричал про 1945-й и клялся никогда не открывать в Дойчебанке счета – хоть на коленях умоляйте.
И надо сказать, что я осуществил свою страшную месть – никогда не открывал счета в Дойчебанке, так им и надо!
Потерпев фиаско на фронте корреспондентских отношений с инобанками, отец отнюдь не пал духом.
‒ Санёк, ‒ наставительно сказал он, – не журись. Настоящий мужчина, когда ему плюнули в морду, утрётся и в те же двери – ещё раз, пока не победит.
‒ Это что же, опять к рыжей и жадной?
− Нет, мы эту проблему диалектически решим, про Гегеля – составную часть марксизма – слыхал? В общем, дадим несимметричный ответ, как наш Генеральный Штаб – рейгановским звёздным войнам. Сейчас на международную выставку поедем: других дураков, то есть партнёров искать.
У дверей выставочного павильона на Краснопресненской набережной нас встретил вёрткий мужичок лет пятидесяти – сотрудник какого-то торгпредства или бывший фарцовщик, сейчас не помню точно, в общем человек бывалый. В руках бывалый держал авоську (Это такая сетка для продуктов. От слова: «авось» что-нибудь купить удастся).
‒ А! – приветствовал он батю профессиональной широкой улыбкой дипломатов и фармазонщиков, – рад видеть, давно вас жду.
На меня он даже не взглянул, боковым зрением определив, что я так – staff.
‒ Ну, и где наши зарубежные контакты? – спросил отец.
‒ Не беспокойтесь, от меня, как от Джульбарса, – не уйдут.
(Джульбарс – это тот же Мухтар. Только первый служил на границе с Карацюпой, а второй – с Никулиным на Мосфильме).
Здесь хотелось бы сделать маленький (страницы на две) флэш-бэк, как выражается мой продвинутый сын, чтобы читатель, если таковой отыщется, осознал меру отчаянности отца, рискнувшего встретится с иностранцами, да ещё и в присутствии агента КГБ (А кем же, по-вашему, мог быть кадровый сотрудник торгпредства СССР?).
В далеком, 1957-ом, году отца послали в Великобританию принимать закупаемую продукцию «загнивающих» каппредприятий, чтобы потом по-тихому «цап-царапнуть» (как выразился недавно наше всё, а тогда выражались точнее – сп…ть) всю конструкцию и выдать её за новейшие уникальные разработки наших инженеров, закончивших рабфак.
Почему именно его? А потому, что тогда батя руководил отделом технического контроля завода и всех просто з…ал своими требованиями, которые он, садист, объявлял справедливыми. Например, категорически отказался принимать теплообменник, внутрь которого сварщица уронила маску вместе с десятком-другим электродов. Все доводы начцеха, что наличие этих предметов в межтрубном пространстве только улучшит теплообмен благодаря дополнительному завихрению потока и у него на этот счёт уже подготовлена заявка на изобретение, отец отверг, поскольку теории теплообмена не знал, а знал чертёж теплообменника. В общем, пришлось эту махину разбирать, так как выковырнуть посторонние предметы с помощью лома и рыболовной снасти не удалось. Так что на орденоносном заводе резонно решили, что пусть он лучше капиталистам мозги сушит.
Мама тоже поехала в Англию – люди в погонах очень заботились о моральной (читай: сексуальной) устойчивости наших граждан, а в этом плане маманя не уступала КГБ. Господи, какая устойчивость! Видели бы вы отцовский выходной костюм! Мама же отправилась на Запад в бабушкином плюшевом синем платье, зелёном пальто и бордовой шляпке с чёрной вуалью.
Пересадка у неё была в Париже. Советских граждан сопровождающий сотрудник органов разместил в ресторане, строго-настрого запретив что-либо заказывать. Валюты – оплатить хоть чашку чая – не было. Когда же мама попыталась достать из сумки припасённые бабушкой пирожки и крутые яйца, капитан в штатском и это запретил: нельзя показывать капиталистам, что денег нет. «Фоторепортёры снимут, во всех газетах пропечатают», – объявил он.
Так практически на грани голодного обморока прибыли в Лондон. Здесь случился конфуз. Мама не признала во встречавшем её мужчине мужа.
‒ Что вы меня морочите! – возмущалась она. – За кого вы меня принимаете? Что я мужа забыла за три месяца? Он у меня такой… а этот? Посмотрите!
‒ Женщина! Спокойнее! Прекратите срамить государство! – зашипел сопровождающий.
‒ Это ваш муж, просто костюмчик прикупил да shoes вместо сапог одел. Вы присмотритесь, присмотритесь!
(Видимо всё-таки опасения ЧК на счёт половой устойчивости не были лишены оснований).
Всю дорогу из аэропорта «Хитроу» («Это ж надо такое противное название придумать! Вот их капиталистическая сущность и проявилась!» – впоследствии возмущалась мама) она пролежала (буквально) на заднем сидении такси, боясь, что в неё выстрелят шпионы.
Кто-то теперь подумает, что всё это шутки, но это чистейшая правда – шёл 1957-ой год. Меня вывезти не разрешили – как я понимаю, оставили заложником с любимой бабушкой. (Эх, началась жизнь – не то, что при родителях. Кстати, эта черта – предпочтение бабушки и дедушки маме с папой – оказалась передающейся по наследству. Уже мой сын, когда жена приехала проведать, как ребёнку живется у деда, пробурчал: «И чего приехала? Кто её звал?»).
Так вот. Возвратившись на родной завод, мама умудрилась ляпнуть на профсоюзном собрании, что в Англии рабочие живут хорошо и Маркса не читают. Зачем она это сказала, непонятно, ведь всего пять лет назад она же безутешно рыдала на похоронах Сталина.
На следующий день отца вызвали в партком и посоветовали больше на работу не приходить (ещё, слава богу, что на дворе стоял не 37-ой, а 58-ой) – завод, мол, режимный, контингент политически грамотный – нечего на него пагубно влиять. Тут папа, цинично пользуясь тем, что Отец народов уже отдыхал в общей спальне с Вождём мирового пролетариата, потребовал приказ об увольнении с обоснованием. Приказ по непонятным причинам издан не был (земной поклон директору и главному конструктору), но на проходную, находящуюся в ведении 1-го отдела, пришло указание не пускать батю на завод. Самое смешное (это теперь, а тогда – не очень) было то, что про маму никто, включая профком, в этой передряге даже не вспомнил.
Ну и как бы вы, гордые, гражданско-правовые современники в этой ситуации поступили бы? На завод пройти нельзя – вахтёр сочувствует, но не пускает. Не ходить на работу тоже нельзя: уволят за прогул с «волчьим билетом». Задача! А вы говорите – андронный коллайдер.
Так отец что сделал? Приходил к 8-00 на проходную и там весь рабочий день стоял. И так три месяца. А тогда, между прочим, суббота тоже была рабочим днём, в том числе и в Еврейской автономной области (затерянной в монгольских степях советской исторической родине). Перефразируя известную песню тех лет: век не забуду «проходную, что в люди вывела меня!»
И батя победил! Указание – не пускать его на завод – как-то само по себе улетучилось, а приказа об увольнении не было (опять поклон директору и главному конструктору); всё и улеглось.
Теперь, надеюсь, понятно, почему встречу с иностранцами без утвержденного соответствующими органами спецзадания я считал прелюдией к героической работе под всполохами полярного сияния.
Итак, в сопровождении шустрого дядьки мы прошли на выставку. Посвящена она была передовым достижениям в области тары и упаковки. В общем, это неважно, чему; главное, смотрим: бизнесменов вокруг – видимо-невидимо. Стали мы по стендам ходить. Надо отдать должное нашему проводнику в «мир чистогана» (так обзывал Запад и часть Востока, В. Зорин – незабвенный обозреватель газеты «Правда» из этого мира почему-то не вылезавший), он достаточно многих там знал.
Скоро выяснилось, что никто из буржуев предложениями взять у них взаймы валюту не вдохновляется. Вместо этого они показывали на нас пальцами, таращили на нас глаза и подзывали приятелей посмотреть на этот аттракцион – коммерческих банкиров в стране развитого социализма. На все потуги завести разговор о бизнесе ответ был один: «Водка, икра есть? Нет? А больше нас ничего в России не интересует – ну, может, ещё нефть и золото – но это не наш профиль». Тем не менее, они радушно угощали городских сумасшедших кофе и бутербродами с весьма редко встречавшимися в окружающем выставку пространстве финской колбасой и норвежской сёмгой.
И вот тут-то до меня дошло, зачем нашему сталкеру авоська! Прямо по Чехову (а может, Станиславскому?): если на сцене висит ружьё, оно обязательно пальнет – мало не покажется. Ну, вы тоже, наверное, поняли эту нехитрую задумку: под прикрытием двух буревестников грядущей капиталистической революции, затариться дефицитом для семьи, пока они там «гордо реют», пытаясь выклевать валюту.
Мне оставалось в этих условиях только поддерживать честь Родины и отказываться, к удивлению окружающих, жрать и затариваться, следуя совету классика: «От подарков их сурово отвернись. Мол, у самих добра такого завались».
Я героически сопротивлялся запаху колбасы, и смысл переговоров до меня не доходил. (Для понимания момента: мой сын на замечание его тётки: «Зачем ты ешь шкурку от колбасы?», – резонно ответил: «Это тоже кайбаска»). «Инобизнесмены» взирали на меня, как на ожившего героя русских былин: «Смотри, смотри, он ещё и на халяву не ест!».
Однако, когда чёртов финн, щедрая душа, открыл банку пива – мой патриотизм рухнул, как от удара Тайсона. (К тому времени, благодаря объявленной борьбе с пьянством и алкоголизмом, пива было не достать даже в гадюшнике «Мутный глаз», где и в лучшие времена в него добавляли стиральный порошок – для пены).
Тут как раз наш Харон, заполнив до отказа авоську и сунув подмышку десяток фирменных полиэтиленовых пакетов (тоже дефицит, за которым стояли в очереди!), объявил, что согласно международному бизнес-этикету нам пора выйти вон.
Так я потерял свою честь и посрамил честь Родины. Только не забытый до сих пор божественный вкус дешёвого баночного пива и остался от моего первого захода на капитализм.
Эпизод пятый. Кооперативный кредитный ресурс
«Движение – всё, цель – ничто».
Э. Бернштейн. Сказано где-то между 1850–1932 гг.
Заграница заграницей, а что-то предпринимать для обнаружения прибытка в балансе надо было. Капитала, чтобы пустить его в оборот не предвиделось, впрочем, как и самого оборота.
В этот момент на горизонте всплыл кооператор – мой друг из НИИ, также поверивший Горбачеву и его НЭПу. Выпив за встречу, потом за удачу, а потом за тяжёлую долю пассионариев, разговорились. К моему удивлению, у него тоже была напряжёнка с прибылью – а я-то, как и вся страна, был уверен, что кооператорам деньги с неба приходят переводом до востребования.
Однако столкновение в одном месте двух научных сотрудников и двух бутылок портвейна «три семёрки» дало синергетический эффект.
‒ Тебе хорошо, дал деньги и сиди себе, проценты подсчитывай – ни тебе склада, ни тебе транспорта.
‒ Да, дал, подсчитал, тебе их не вернули – считай дальше. Да и доверить мне сбережения народ не ломится – это тебе не международный кинофестиваль.
‒ Оно конечно, но всё равно у меня трудней. Постоянная смена товара и контингента: сегодня компьютеры есть, а завтра компьютеров нет – есть женские колготки, снова покупателя с деньгами ищи. Без денег-то – проблем нет. А, впрочем, постой. Ты говоришь, тебе никто денег не даёт?
‒ А тебе их суют, возьми, сделай милость?
‒ Знаю место, где денег, как народу в очереди за обоями в нашем магазе. Но там дадут только банку, на крайняк – филиалу.
‒ Это где же – в раю?
‒ У его ворот, в Сбербанке.
‒ Да совался я туда, в результате – навар от яиц.
‒ А ты с чем совался? Со своей мордой?
Тут я обиделся, хотя красавцем меня считала только мама, да и то в детстве.
‒ С договором.
‒ Это где «мы, цыгане, с одной стороны…»? Ну, не лезь в бутылку, нам её ещё сдавать. Ты же видел: там сплошь женский контингент, а мы с тобой с Ален Делоном имеем сходство весьма отдалённое.
‒ Что же мне теперь операцию по коррекции профиля сделать, а заодно и уши отрезать, чтобы лапшу не вешали?
‒ На счёт ушей это ты хорошо придумал, для банкира полезно, но лучше достать то, что женщины ценят больше мужской красоты.
‒ Это что же?
‒ Свою красоту.
‒ То есть?
‒ Предложи им мои колготки по сходной цене, а сам за это попроси кредитный ресурс по цене ниже сходной, банкир!
Последнее слово он произнёс так, что я понял – где-то он уже пытался взять кредит.
Тут, наконец, я въехал в тему (мне простительно: он был выпускником Физтеха, а я туда по конкурсу не прошёл) и засуетился.
‒ Значит план такой. Завтра к 9-00 ты к N-скому отделению Сбера подгоняешь грузовик и, как только я махну тебе из окна директрисы, начинаешь распродажу.
‒ Ты ещё карту достань, Кутузов, а в окне цветок выстави, чтоб бедный Плейшнер не ошибся, когда нижнее бельё вываливать.
План пошёл, как по Марксу: товар-деньги-товар. Ресурс, полученный в качестве кредита, опять вкладывался в женское бельё – друг работал творчески и ассортимент расширял.
Процентная ставка обсуждалась на закрытом собрании трудового коллектива N-ского отделения, с учётом качества исподнего. Дамы демонстрировали: сидит-не сидит, пытаясь при этом повысить эту самую ставку, а друга – заставить скинуть цену. «За такие трусы 15 процентов годовых?!» Ну, чисто песня «Коробейники».
На мои робкие поползновения задать классический вопрос типа: «Остап Ибрагимович, когда же мы будем делить наши деньги?», – друг отвечал словами, вынесенными в эпиграф.
Он даже наладил безотходное производство. Снарядил пару машин с остатками отвергнутых банкиршами (из-за оранжевого цвета) панталон в российскую глубинку, где оборотистый шофёр, надев на себя женские трусы и переоборудовав кузов пятитонки в подиум, продал их с невиданным гешефтом.
Тем не менее, месяца через два в моем банке образовался доход, а у моей жены новые колготки.
Эпизод шестой. Соцсоревнование
«Как же я теперь отличу твои деньги от моих? Если я стану отдавать тебе твои монеты, вдруг между ними попадутся мои? А своих денег я не намерен отдавать никому, никому!».
Раджа из мультфильма «Золотая антилопа»
Я был горд собой невероятно. Во-первых, достал жене колготки, чем поверг её в транс. Она подумала, что-либо всё это ей мерещится от усталости после осмотра главного паропровода на 21-ой отметке ТЭЦ-20, либо она по счастливой ошибке вышла замуж не за того человека, с которым расписывалась в ЗАГСе. Во-вторых, можно было выплатить себе премию и зажить!
Однако для начала надо было отразить в балансе доход, чтобы, отразив там же расход, получить прибыль. Подумаешь, скажет кто-то, делов! А вот и делов! Проблема была в том, что бухгалтера у меня не было – только подпись одной сердобольной женщины, которая взяла с меня клятву никогда не приставать к ней с составлением отчётности. Сам же я не отличал сальдо от бульдо. Пришлось звонить в головной офис: просить прислать помощь в виде бухгалтера. И дозвонился на свою голову. Услышав, что в филиале завелись средствА, ко мне нагрянула не только бухгалтерия, но и ревизия.
Перешерстив все мои операции в количестве пяти штук, они помчались на центральный телеграф (в комнатушке, которую я именовал офисом, мыши были, а телефона не было), сообщать, что деньги, как ни странно, действительно есть. Чего они там насообщали, не знаю – переговоры держались от меня в секрете. Однако результат до меня довели. Через два дня на моё имя прибыла подписанная Шефом депеша следующего содержания, цитирую близко к тексту:
90 процентов всей прибыли филиала перечислить в головной офис за «крышу».
Оставшиеся 10 процентов перечислить туда же для зачисления в «Фонд».
Строго указывалось на сомнительный характер проведённых мною операций по привлечению средств. (Сами они из Сбербанка, несмотря на все потуги, получили только горячее понимание, а женскую красоту и колготки я в отчётности предусмотрительно не отразил).
Большие риски на одного заёмщика (как будто у меня их было несколько).
В связи с вышеизложенным, мне объявлялся выговор и предписывалось в трёхдневный срок устранить и доложить.
Отдельным абзацем в конце этой государевой грамоты милостиво сообщалось, что премия будет мне выплачена в конце года по результатам (оцените формулировку) «социалистического соревнования между подразделениями коммерческого банка».
Мечта завалиться с женой в «Арагви» осталась в том же месте, где и была.
Эпизод седьмой. Бег с интеллектуальными препятствиями,
Ковровая дорожка и Белая мышь
«…да примчался к ним на подмогу Мальчиш-Кибальчиш».
А. Гайдар (не путать с Е. Гайдаром)
‒ Наконец, филиал мне может пригодиться, – так приветствовал меня отец при очередном своём появлении в столице нашей Родины.
‒ Рад стараться! – бодро ответил я. К тому времени я уже усвоил содержание указа 9-12 Петра I (от 09.12.1708), где предписывалось: «Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый…».
‒ Что делать будем, ресурс добывать?
‒ Да нет, дело тут похуже – о нас государство вспомнило.
У меня засосало под ложечкой. Надо сказать, что в первый год нашей работы правительство не могло решить, что же с таким чудом-юдом, как коммерческий банк, делать. В том числе и как начислять на него налоги. Мы их и не платили. Как сказал Чёрный Абдулла Верещагину: «Так нет никого в таможне!».
‒ Что, налоговая?
‒ Тише ты, труба иерихонская, услышит ещё кто. Пока нет. А вот регистрироваться в ЦБ придётся.
‒ Подожди, ведь нас уже регистрировали!?
‒ Это я под шумок в Промстройбанке по дружбе зарегистрировался. Тогда ещё не разобрались, нужно ли вообще регистрироваться и где. Печать-то всё равно гербовая, а что там мелкими буквами по краю написано – так кто это читает? Теперь вот разобрались, чтоб их балансом прибило, придётся вставать на учёт в ЦБ СССР. У них устав регистрировать.
Я стоял, не зная, что сказать: лихой вид пропал, остался придурковатый.
‒ Так, бери вот устав банка, осторожней – это первый экземпляр, а я коньяк понесу.
‒ Слушай, а где ты такой пространный устав взял – нести тяжело.
‒ Это я у одного знакомого разведчика выпросил. Он привёз из Лондона устав Московского Народного Банка. Такой наш совзагранбанк есть. Мне его слово в слово перевели. Пусть попробуют не принять устав, который в Лондоне, финансовой столице мира, уважают.
‒ А зачем разведчику устав какого-то банка?
‒ Да надоело им чужие секреты вынюхивать. А тут живое новое дело. Опять же прибыль, если повезёт. Ты погоди, наши разведчики ещё банками да бизнесом займутся – мало не покажется!
Здесь пора частично объяснить название главы. Дело в том, что весь этот разговор вёлся на бегу. Ну, ладно, не на бегу – на спортивной ходьбе, но в очень высоком темпе.
«Солнце склонялось к закату, небо окрасилось в багровые тона. Тьма, пришедшая…» Стоп, стоп куда-то я не туда. Короче, до конца рабочего дня оставалось немного, а по часам чиновников он и вообще закончился.
Подбегаем к ЦБ СССР на Неглинке. Пропуск у отца уже в кармане – кто бы сомневался. Батя мне всегда говорил: «Запомни сынок! Театр начинается с вешалки, а руководитель – с пропуска в вышестоящую организацию».
Ворвались в ЦБ, побежали искать кабинет, где уставы регистрируют. По дороге брали языков из числа зазевавшихся клерков, поэтому быстро нашли. Остановились перевести дух. Отец:
‒ Ну-ка, Сашок, загляни внутрь: сидит там белая мышь?
Я не понял, какая мышь, но приказы не обсуждают. Заглянул и понял! Сидит за столом сухонькая, седенькая старушка – вылитая белая мышка.
‒ Есть, говорю, попалась! Ты её, что ли, на коньяк ловить будешь?
‒ Потом узнаешь, я надеюсь.
Тут батя приосанивается, входит в кабинет и говорит, будто ждал этой встречи, как… ну, словами не объяснишь:
‒ Здравствуйте Н-да Н-на! Принесли вам устав, как договаривались. Два месяца с лучшими юристами составляли.
Бабуся на него так зыркнула, что стало понятно: «ждёт нас не лёгкий бой, а тяжёлая битва».
‒ Где устав?
Я сбрасываю на стол свою ношу.
‒ Что ж, давайте читать.
Склоняется над первой страницей и надолго замолкает. Я отцу шепчу:
‒ Так она больше двух страниц до конца рабочего дня не осилит.
‒ Не знаешь ты старую гвардию, племя ты молодое, с жизнью незнакомое. Главное, чтобы она за работу взялась, а там будет сидеть, пока не закончит. Так у нас, сталинских соколов и мышей, заведено.
И точно, старушка на часы даже не смотрит, только карандашиком чирк-чирк. И вдруг:
‒ Кто эту ерунду вам написал? Ничего не понимает в банковском деле.
Такого апперкота отец явно не ожидал. Бабулька решила отвергнуть устав, слово в слово повторявший устав банка, действующего практически в двух шагах от забора Букингемского дворца. Первый раз я видел его, хватавшего ртом воздух.
Тут я сообразил, что главное – не допустить перехода непосредственно к военному конфликту и, как Киссинджер на Ближнем Востоке, приступил к челночной дипломатии. (Почему челночной – вскоре станет ясно).
‒ Конечно, ошибки есть, оспаривать не будем, однако оставить Калугу без банковского обслуживания тоже, согласитесь, нельзя ни на минуту.
‒ Молодой человек, вы не Мольер, не ломайте комедию.
Тут уже я чуть не упал под ударом эрудиции.
‒ Упаси бог, ещё в детстве во дворе приучен: со старшими шутить себе дороже. Я конструктивно. Вы вот первую страничку поправили? Дайте её мне, а сами вторую читайте.
Схватив исчёрканную страницу, я выскочил в коридор. Задача была – быстро найти приёмную какого-никакого начальника. Тут опять пригодилась мудрость предка: «Хочешь найти в министерстве кабинет министра, иди по ковровой дорожке». Секунд через пятнадцать вхожу в Приёмную (с большой буквы).
‒ Девочки, вопрос жизни или прозябания: дайте воспользоваться вашей пишущей машинкой, мазилка есть? (Мазилка, кто не знает, это такая белая краска. Раньше, в каменном двадцатом веке, ей замазывали ошибку в тексте, а поверх печатали исправление).
Что-то в моих словах, по-видимому, было: секретарши усадили меня за машинку, снабдив всем необходимым.
Печатал я неплохо – спасибо диссертации, поэтому через минуту-две с исправленным текстом (под исправлениями кое-где проступали прежние ошибки: времени, дать просохнуть замазке, не было) я влетел обратно в зону конфликта.
‒ Н-да Н-на! Вот, все исправления учтены, где вторая страница? Старушка посмотрела на меня внимательно:
− Хороший у вас мальчик – шустренький.
В глазах отца застыло безмерное удивление и, как у раненого Атоса на дуэли, немая надежда. Это придало мне новые силы и повысило скорость. Так и пошло: она чёркает, я чиню, в смысле исправляю, батя сидит, процессу не мешает.
Часам к восьми вечера бабуля стала выдыхаться, в ответ я увеличил темп. Видя такое дело, она сдалась, грохнула печатью об наш устав (теперь уже точно наш, не английский же), расцеловалась с отцом: они успели подружиться, и мы откланялись.
Вот в нынешние времена модно ругать чиновников СССР, а вы попробуйте сегодня хоть что-нибудь поправить в задрипанной бумажке прямо в ЦБ – враз обратно в экспедиции окажетесь. Не говорю уже о том, что прорваться через рентгеновские аппараты на входе стало нереально. Видимо, охране приказано передавать наверх всю подноготную посетителя. А тогда мы спокойно, без сопровождающих и блокированных кодом дверей вышли на Неглинку.
Отец выглядел, как Ника Самофракийская с потерянной от счастья головой, – сейчас воспарит.
‒ Теперь понимаешь, для кого коньяк припасён, малыш? Заслужили. Пойдём на лавочку, возле ЦУМа, сядем, на заводе всегда так после аврала делают. Стакан из автомата с газировкой прихвати.
Эпизод восьмой. Царевны-лягушки
«Я торговец живым товаром, Себастьян Перейра!»
Фильм «Пятнадцатилетний капитан». (Цитата по памяти)
‒ Дай кредит – из бедности подняться! – вместо «здрасьте» приветствовал меня тот же бизнесмен, который предлагал недавно купить фальшивые доллары.
‒ Опять?
‒ Не, валюту не покупаю, теперь я её зарабатываю.
Вот это неожиданность! Я ещё ни разу не видел человека, заработавшего хотя бы доллар. Чеки для «Берёзки» – да. Сам за публикацию своих мыслей за рубежом относительно отгадок загадок плазмы, получил парочку. (Жена их спрятала на чёрный день и тратить не позволяла, пока не дождалась чёрного дня – «Берёзки» прикрыли).
‒ Так зачем тогда тебе рубли, валютчик?
‒ Лягушек купить.
‒ Зачем?!
‒ Ну, не самому же их ловить, хотя…
‒ Зачем тебе земноводные? С зоопарком договор? Но откуда у зоопарка валюта?
‒ Тёмный ты человек – учёный! – с презрением ответил валютный бизнесмен из Люберец.
Наивняк, хотел меня унизить. Я и не такое слыхал. Как-то раз рассматривали мы в Комитете по изобретениям и открытиям проект вечного двигателя. (Хорошо ими тогда хоть посёлки не отапливали, как сейчас). Так автор в жалобе в соответствующие органы на наш отказ запатентовать открытие, писал: «А какой-то пацан (это я) ходил вокруг и говорил, что он учёный. Какой он учёный – хрен мочёный!».
‒ Может, и тёмный, да только на ловлю лягушек тебе, при свете, кредит никто не даст, так что колись, как из лягушек доллары делать. Из шкурок, что ли – они ведь тоже зелёные?
‒ Шкурки мы действительно можем оставить себе, при желании, а вот мясо и ливер толкнём французам, они лягушек едят и хорошо за них платят.
‒ Постой, они специально выращенных едят, а ты, как я понял, собрался их в ближайшей луже ловить.
‒ Во-первых, не в луже, ‒ обиделся отважный траппер, ‒ а у нас в Люберцах, на пруду, а во-вторых, я этих лягушатников убедил, что, в связи с общим развалом советской промышленности, экология в СССР сильно похорошела.
Тут он был полностью прав: даже Яуза теперь воняла по-другому.
‒ Неужто и договор есть на поставку квакушек из Люберец прямо в «Максим»? – упорствовал я.
‒ А как же! Бумажку исписать дело не хитрое, вот подпись на ней получить – задача для настоящего Дуримара. Да не боись, есть подпись, зацени – французская!
Действительно, на засаленном от долгих обсуждений листочке всё было в наличии: подпись, печать. Пришлось перейти к деталям: напором Люберецкий заготовитель обладал страшным.
‒ Так, а как же ты требуемое количество наловишь, и удержишь? Как ты мясо до границы довезёшь? Тут указано приём на границе с Венгрией. А…
‒ Не частИ.
Я тут же заткнулся – условный рефлекс у меня. (В общежитии при трапезе из общей кастрюли вслед за этим заклинанием следовал удар ложкой по лбу от старшего артели).
Между тем, соискатель кредита продолжал:
‒ Всё учтено великим ураганом. Зелёную живность мне наловят местные за небольшое количество расфасованного зелёного змия. Это затраты смешные – обсуждать не будем. Теперь не очень смешные – надо рефрижератор нанять, чтобы наши попрыгуньи не волновались в дороге. Хотел я бочки с водой использовать – из соображений гуманизма и дешевизны, да это партнёров не устроило: не хотят на границе лягушек по бочкам ловить. Сколько я их не уговаривал, что, по русской традиции, лягушек в молоке или в воде (для СССР это почти синонимы) возят – не соглашаются. Ну, ладно, дай срок – Бриджид Бордо на них пожалуюсь: жестоко с животными обращаются. Да-а-а…, за морем и лягушка – полушка, да франк перевоз. А вообще-то, классно было бы у французов молоко для перевоза получить. Мы бы лягушек доставили, а освободившееся молоко продали бы на рынке в тех же Люберцах. Или масло, если лягушки правильными окажутся. Ох, что-то я размечтался, как Манилов какой. А я не помещик – я гордый сын библейского народа, то есть человек практический. Впрочем, можно затраты уменьшить, если ты войдёшь в долю.
«Ну, ‒ думаю, – началось, откат-подкат, кредиту закат». Но я ошибся.
‒ На водителе сэкономим. Я сам фуру поведу, а ты рядом посидишь – одному ехать опасно, а тебе платить не надо.
‒ С тобой ещё опаснее, видел я, как ты водишь.
‒ Не трусь, прыщ столичный, кроме платёжек иногда ещё и на накладные полезно взглянуть: хоть мир увидишь из окна рефрижератора. За Московской кольцевой-то бывал? Опять же товар под присмотром директора банка – гарантия возвратности средств.
Последний аргумент крыть было нечем, пришлось согласиться.
Примерно через неделю, утром, под моими окнами, а жил я на последнем, 12-м этаже, в доме по улице Нагатинская, раздался рёв автомобильной сирены. Играла сирена марш Мендельсона. Поцеловав спящих детей и плачущую от страха жену, я кубарем скатился во двор – толерантность соседей на музыку в пять утра не распространялась.
‒ Готов? – спросил Дуримар, салютуя мне по-пионерски.
‒ Всегда готов!
‒ Тронулись!
Понеслись километры под лысые покрышки КАМАЗа. Родина проносилась за окном под бесконечные заунывные песни приятеля о том, как он со своей бандитской крышей отбивается от других крыш. Эх, «птица-тройка», ничего, в общем-то, по сути не изменилось со времён Николая Васильевича. Ближе к ночи сбивались в кучу с другими водилами, раскладывали костерок из старых покрышек, готовили немудрёную закусь; поевши, укладывались спать. Выставляли, конечно, и дозорных с дубьём – стереглись разбойничков.
Но даже в этой обстановке, располагавшей к неспешным размышлениям о смысле жизни, природная коммерческая жилка люберецкого Афанасия Никитина не давала ему покоя.
‒ Слушай, Шурик, давай толкнём немного наших лягушек водилам на завтрак, а французам скажем: утруска при транспортировке.
‒ Ты видно решил, что мы уже в Венсеннском лесу. Так мы ещё не доехали, а кто тут будет лягушек замороженных кушать?
‒ А вон – якут с Восточно-Сибирского плоскогорья, им, говорят, мама строганину вместо соски в детстве дает. Пойду ему предложу.
После якута настала очередь молдаван и т. д., с тем же успехом. Долго ли, коротко ли, добрались мы до самого края земного диска – границы.
‒ Посиди тут, я на таможню загляну, понюхаю обстановку. Только двигатель не глуши, гляди жарень какая, как бы пассажирки не разморозились. (Холодильная установка у нас работала от двигателя).
‒ Да ничего, раньше же не размораживались!
‒ Говорю же, тёмный ты человек. Ты когда-нибудь карту годовых изотерм европейской части Союза нерушимого видел?
