Я рассказываю только о том, что сам видел своими глазами. Или слышал своими ушами. Или мне рассказывал кто-то, кому я очень доверяю. Или доверяю не очень. Или очень не доверяю. Во всяком случае, то, что я пишу, всегда на чем-то основано. Иногда даже основано совсем ни на чем. Но каждый, кто хотя бы поверхностно знаком с теорией относительности, знает, что ничто есть разновидность нечто, а нечто это тоже что-то, из чего можно извлечь кое-что… Я думаю, этого объяснения достаточно, чтобы вы отнеслись к моему рассказу с полным доверием.
Владимир Войнович
«Москва 2042»
Глава первая
Предыстория
Сам факт появления города Крыжовинска на карте нашей Родины окутан завесой легенд и преданий. Первое упоминание о нем в летописи имело место четыреста лет назад. Само оно занимает ровно полторы строки и сводится к тому, что воевода Бухвостов «велел острог ставить». Можно ли считать это основанием города, неясно. Кое-кто, однако, убежден, что Крыжовинск старше Киева и Новгорода Великого. Насчет того, насколько старше, тоже есть разногласия. Отдельные историки отыскивают даже косвенные указания на Крыжовинск в глиняных табличках Месопотамии, но это, разумеется, чистый вымысел.
Первые годы существования Крыжовинска дают крайне мало информации обществоведу. Аскетизм и суровость воинского быта не позволяли проявиться в полной мере отличительным чертам туземного характера. Однако именно под гнетом караульной и иных служб начало вызревать стихийное осознание крыжовинцами своего высокого исторического предназначения. Так, в годы Смуты город вторично удостоился ссылок в официальных документах. Крыжовинск последовательно поддержал всех самозванцев, какие только объявлялись на Руси, и от них же изрядно потерпел. Последний из воровских атаманов дотла сжег деревянный город. На пепелище московские отцы-командиры произвели примерную экзекуцию над пойманными бунтовщиками, но, так как значение крепости было бесспорным, по завершении экзекуции правительственные силы возвели Крыжовинск заново.
Семнадцатый век не раз еще давал о себе знать проявлениями народного гнева. Крыжовинск восставал при известии о «соляном» бунте на Москве, и воевода Бухвостов-второй палил из пушки, утихомиривая толпу. При возмущении Разина в городе был раскрыт целый заговор. Злоумышленники сговаривались, едва покажутся разинские челны, ударить в набат и идти грабить дома «лучших людей». О том, имелись ли планы обобществить всех жён, как предлагали позднее основоположники марксизма, ничего не известно.
Другая яркая страница в истории города – время петровских реформ. Крыжовинск по праву, наряду с Переславлем и Архангельском, претендует на почетное звание колыбели русского флота. Трудовая доблесть крыжовинцев достойно оценена экспертами. Лишь вине скверных администраторов можно приписать факт, что ни одно судно с крыжовинских верфей так и не ушло в поход на Стамбул. Большую часть флота, опасаясь морской волны, оставили под Азовом. Меньшая сгнила у места постройки.
Итогом петровских преобразований было изведение на корню почти всех лесов, окружавших Крыжовинск. Зато о наличии славного города узнали просвещенные европейцы, а его виды были запечатлены шведским карикатуристом.
С расширением Российского государства оборонная значимость города сошла на нет. Численно возросшее население Крыжовинска переключилось на мирные занятия. Но воспоминания о героическом прошлом побуждали отдельных лиц к повышенной активности. Некто, объявившийся тут в 60-е годы восемнадцатого столетия, провозгласил себя императором Петром Федоровичем, якобы спасшимся от убийц. Проповедуя по кабакам, кандидат на престол обещал мужикам закрыть все парикмахерские, немку Екатерину заточить в монастырь, а столицу империи перенести из Санкт-Петербурга в… Крыжовинск. После ареста в очередном кабаке агитатора опознали. Предтечей Пугачева оказался беглый солдат Семён Голштинцев. Мятежника, по отрезании языка, отослали в Тайную канцелярию для допроса.
Девятнадцатый век, век колониальных захватов, телеграфа и пара, для города Крыжовинска и одноименной губернии протекал на удивление спокойно. Данная эпоха ознаменована для Крыжовинска и крыжовинцев лишь одной загадкой, которая породила дискуссию в академических кругах. По свидетельству старожилов, именно через их город проследовал на Кавказ опальный поэт Грибоедов. Одна коренная крыжовинская семья даже хранит и передает из поколения в поколение металлическую заварницу, будто бы оставленную Александром Сергеевичем в дар приветливым хозяевам. Есть, впрочем, и противоположная точка зрения: что заварница, которую кое-кто неверно именует «чайником» – обыкновенная мистификация.
Ради выяснения истины заседало в новейшее время несколько семинаров и симпозиумов, однако воз и ныне там… Вообще, научная жизнь в Крыжовинске, по сравнению с его соседями, началась необычайно рано. Открыл ее тот же Петр, поручивший рядовому лейб-гвардии Преображенского полка Парамону Разносолову обследовать кости ископаемых ящеров близ деревни Зубёнки. То, кому действительно принадлежали (вернее, от кого остались) эти кости, стало ясно гораздо позже. Тем не менее, день подписания петровского указа считается у крыжовинских археологов праздничным, а Парамон Разносолов – зачинателем всей российской археологии. Сам реформатор, кажется, забыл проверить исполнение своего указа. С реформаторами это бывает.
Освободительное движение, охватившее страну после отмены крепостничества, едва ли могло обойти стороной Крыжовинск. Местное жандармское отделение с поличным схватило трех студентов, собиравшихся на одной из квартир якобы для распития лимонада. На самом деле арестованные изучали и конспектировали Das Kapital.
Самодержавие жестоко расправилось с вольнолюбивой молодежью. Всех троих отчислили из вуза с правом поступления на следующий год. Для подготовки к экзаменам смутьянам разрешено было выехать за границу.
Между тем, в Крыжовинске, как и повсюду, выходил на сцену передовой класс. Естественно, что город как крупный промышленный центр попал в поле зрения вождя мирового пролетариата. Борясь с отзовистами и ликвидаторами, Владимир Ильич выкроил минутку для сочинения такого письма:
«т. Бабаянц!
Срочно! Архиважно! Пришлите бандеролью «Справочник животновода». Без статистики за 1905-1907 гг. нам партию не выиграть. И высылайте больше денег. Нужда в деньгах отчаянная!
Жму руку.
Ваш (подпись, число)».
Получателем корреспонденции действительно был крыжовинский мещанин Бабаянц. Десятилетия спустя по материалам этой переписки (все материалы см. выше) было защищено пять кандидатских диссертаций.
Пока здоровые силы в партии теснили отзовистов и ликвидаторов, город постепенно менялся. В обиход вошли газовые плиты, кинематограф и, наконец, два настоящих автомобиля. Оба вызывали обостренное любопытство у жителей всех возрастов и сословий, а однажды устроили первое дорожно-транспортное происшествие. Ни один на узкой улочке не пожелал уступить дорогу другому, в результате произошло столкновение. Водители отделались легким испугом.
Эпизод, казалось бы, мелкий, но в нем превосходно отразилось еще одно свойство знаменитого крыжовинского характера. Притом, из числа ключевых.
Падение монархии крыжовинцы встретили без эксцессов. Горожане, из газет узнав об отречении, тут же украсили свою одежду красными бантами, а добрая половина выпущенных из тюрьмы уголовников записалась в общественную милицию. За решеткой очутились лишь сотрудники жандармского отделения. Через неделю их тоже освободили под честное слово.
Советская власть, как и в столице, установилась в Крыжовинске в темное время суток. Роль «Авроры» исполнил броневичок-грузовичок, управляемый китайским интернационалистом товарищем Сюем. Товарищ Сюй дал пулеметную очередь по крыше губернской управы, отчего спусковой механизм намертво заело. Но произведенного эффекта оказалось вполне достаточно.
В гражданскую войну военное значение города, угасшее с покорением Крыма, возродилось вновь. Как доказал в 30-е годы один местный краевед, затем репрессированный за связь с уругвайской разведкой, в 1919-м на крыжовинском вокзале побывал сам будущий генералиссимус и друг физкультурников. Пока паровозная бригада брала уголь, Иосиф Виссарионович вышел в тамбур, закурил трубку и кинул загадочный взгляд на открывшийся пейзаж.
С прекращением боев страсти скоро улеглись. Быстрый переход от экзальтации к пассивности, вообще, свойственен крыжовинцам. Меньше стало людей в шинелях, опять пустили трамвай, и главная городская гостиница «Ливерпуль», попеременно служившая штабом то красным, то белым, перешла в ведение бесчисленных трестов.
Весьма возможно, что в условиях мирного строительства Крыжовинск сполз бы на глухую периферию, откуда редко возвращаются в число избранных. Такого рода упадок постиг целый ряд древних городов со славной биографией. Но помог НЭП с его экономическими экспериментами. Для оптимизации управления народным хозяйством в одну административно-территориальную единицу было слито несколько соседних губерний. Центром нового образования стал Крыжовинск.
Изменение статуса сильно и, пожалуй, даже необратимо сказалось на менталитете крыжовинцев. В какой-то степени сбылась мечта самозванца екатерининской эпохи: город обрел столичное положение. Пусть не в масштабах страны, а, как выражаются сейчас, на межрегиональном уровне. Всё равно, начало было положено, переход от теории к практике состоялся. Никакие попятные движения не могли уже вытравить этот факт из памяти народной. Вера в то, что наивысший расцвет родимой сторонки еще впереди, получила мощнейший импульс. Даже спустя полвека после НЭПа по Крыжовинску упорно и совершенно серьезно ходили слухи о якобы вот-вот грядущей переброске сюда столицы РСФСР со всей атрибутикой: республиканским ЦК, министерствами, ведомствами и т.п.
Пока же управленческая жизнь била ключом. Пышно расцвели руководящие и координирующие учреждения. Среди гостей Крыжовинска резко возросло количество иногородних ходатаев и просителей. На центральной улице – Большой Дворницкой – по будним дням становилось тесно от бодрой массы совслужащих…
Здесь автор очень просит прощения у читателей. Несколько страниц при подготовке рукописи бесследно затерялись, и найти их я не смог, как ни старался. Сочинять заново уже не было сил.
Глава вторая
Перестройка и демократизация в Крыжовинске
В 90-е годы столичная пресса единодушно относила Крыжовинск с прилегающей губернией к пресловутому «красному поясу». Но это определение, как обычно бывает в случаях с прессой, довольно условно. Эпоха первоначальной гласности и последующей перестройки показала, что крыжовинцы вполне в состоянии шагать нога в ногу с прогрессом. Особенно, когда указанное направление совпадает с умонастроениями начальства.
Успехи крыжовинцев на поприще демократизации тем ценнее, что самые первые позывы к переменам, происшедшие в руководстве партии и правительства, ими (крыжовинцами) были встречены абсолютно индифферентно. Инициатива Михаила Сергеевича по установлению безъядерного, ненасильственного мира стала тут заурядной темой политзанятий. Единственным предметом более или менее оживленных дискуссий в обществе сделались наряды и, как сразу решила женская половина Крыжовинска, совершенно вызывающее поведение Раисы Максимовны в ходе зарубежных визитов генерального секретаря. Лозунг «ускорения» был жестоко высмеян в курилках. Знаменитая же антиалкогольная кампания завершилась полным исчезновением из продажи любых лосьонов и пятновыводителей.
Как и повсюду в нашем Отечестве, движение к новому светлому будущему в Крыжовинске возглавила интеллигенция. В крупнейшем городском вузе возник кружок, начавший свою деятельность с обсуждения культа личности Сталина и поисков социализма с человеческим лицом. Над ищущей аудиторией шефствовали маститые ученые-обществоведы. Самый маститый из них, профессор Василий Ипатьевич Гундосов, начинал в юности свое знакомство с социализмом где-то у зоны вечной мерзлоты. Обосновавшись по достижении зрелости в Крыжовинске, он защитил диссертацию по материалам переписки тов. Ленина с тов. Бабаянцем (См. главу 1-ю «Предыстория» – Прим. автора). На масло к своему куску хлеба этот труженик науки зарабатывал, проводя экспертизы сочинений, которые изымались у доморощенных диссидентов. Действуя в строго научных рамках, Гундосов с аптекарской точностью определял содержание буржуазного ревизионизма в этих, с позволения сказать, строчках. После чего эстафету перенимали компетентные органы.
Впрочем, при перестройке «серый дом» надежно хранил свои секреты. О прошлых заслугах Василия Ипатьевича публика узнала много позже, когда профессор уже внушал землякам любовь к Гайдару-внуку и капитализму с президентским лицом…
Параллельно с дебатами в обществоведческом кружке, протекавшими под сенью отеческой улыбки профессора Гундосова, в городе мало-помалу активизировались неформалы. Политика их обычно не интересовала. Облюбовав для собраний подземный переход в центре Крыжовинска, они брили виски или, наоборот, отпускали косы, украшали себя цепями с велосипедной свалки и писали на стенах слово «Кино». На всех без исключения пленумах и конференциях докладчики в обязательном порядке говорили о необходимости «работать» с ними.
То, что при ближайшем рассмотрении можно было принять за политику, пытался пропагандировать только один неформал. Стоя в одном и том же месте Пролетарского проспекта (бывшая Большая Дворницкая), молодой человек с бородкой и в ковбойской шляпе распространял самиздатовскую газету «Вечный студент». Тираж расходился плохо. Идеи «Вечного студента» и его изготовителя, Союза непризнанных дарований, народ не зажигали. (Основным программным требованием был неограниченный прием в Союзы писателей и композиторов). В конце концов, распространитель ушел с проспекта, переключившись на торговлю уставами для всевозможных товариществ и обществ.
Последние, кстати, взошли очень бурно, едва позволило существующее законодательство. Быстрее всех развивались видеосалоны, опеку над которыми взял верный резерв и помощник партии – комсомол. Пока он заботился о досуге и воспитании молодежи, подкармливая подрастающих крыжовинцев мягкой порнушкой с боевичками, старшие товарищи тоже не мешкали. Дабы скорее насытить рынок товарами народного потребления, при больших предприятиях появились малые.
Разумеется, чистым совпадением можно объяснить тот факт, что их учредителями и получателями прибыли всякий раз оказывались родные и близкие директора, его заместителей, главного бухгалтера и председателя профкома. Процесс насыщения… вернее, перестройки, как и завещало Политбюро ЦК, вышеуказанные товарищи начали с себя. Однако скучные экономические истины в ту пору большинство крыжовинцев занимали мало. На сонную глубинку накатывал бурлящий политический цунами.
Тяга к настоящей политической борьбе в крыжовинцах пробудилась накануне выборов Съезда народных депутатов. Именно в те горячие дни и недели выковались кадры, решившие всё. Или не всё. Но что-то, безусловно, решившие.
Потенциальные борцы объединились вокруг фигуры народного кандидата Мудрилова. Народным его прозвали сами соратники и сподвижники, подчеркивая свой решительный разрыв с порочной практикой келейных обкомовских выдвижений. Как произошло выдвижение самого Мудрилова, корпевшего младшим научным сотрудником в техническом вузе, ныне объяснить трудно. Соратники и сподвижники ясности в этот вопрос не вносят. Бытует версия такая: пришел (на собрание), сказал (речь), вынесли (на руках). Речь страшно всех увлекла, хотя вспомнить и процитировать что-либо из нее сейчас никто не может.
Обком явно проглядел «феномен мудриловщины», как его впоследствии окрестили партийные идеологи. Первый секретарь Колбасин был как раз занят другой борьбой – против неуклонного исчезновения колбасы с магазинных прилавков. Второй же, третий, четвертый и прочие секретари с референтами либо готовили очередные нужные доклады, либо настраивались на посевную, либо просто ждали руководящих указаний.
Мудриловский актив сложился из джинсовых аспирантов и кандидатов наук. В головах у активистов клокотала причудливая смесь из подпольных произведений Сахарова, Лимонова и Солженицына, а также доклада Хрущева двадцатому партсъезду. По ночам они собственноручно и бесплатно развешивали плакатики-самоделки, днем, отмыв прически от клейстера, бегали по мероприятиям. Сам Мудрилов, являясь народу в потертом пиджачишке, постоянно подчеркивал, что он такой же, как все, ничем не лучше, и движет им одно стремление – исправить «отдельные недостатки».
Молодость и живость кандидата производили приятное впечатление на крыжовинцев. Исправления отдельных недостатков хотел каждый. Правда, каждый по-своему. Но подобные мелочи в ту пору тоже мало кого занимали… И Мудрилов победил, добившись права представлять Крыжовинск в союзном парламенте. Во время прямых трансляций из Кремлевского дворца земляки несколько раз видели его на экранах своих телевизоров, а как-то раз народный избранник даже вступил в спор с самим Горбачевым. Если бы славный сын города Крыжовинска не запнулся от волнения, а конспект речи не застрял у него в кармане, увертливому генсеку точно не поздоровилось бы.
Увы, Мудриловым в Крыжовинске восхищались недолго. Просвистев, как ракета, по политическому небосклону, полномочный представитель народа пропал из всеобщего поля зрения. Одна газета потом глухо упомянула, что парламентарий прописался в Москве, разведясь с супругой и женившись вторично, поступил на службу в министерство и вполне доволен достигнутым.
Итак, блин вышел комом. Несмотря на это, избирательный пыл в крыжовинцах не угас. Оставались кадры, и оставался вошедший в поговорки характер. Как отмечали славные предки, заставь крыжовинца Богу молиться, и результат превзойдет ожидания.
Ждать следующих результатов почти не пришлось. Волна перестройки катилась дальше, и грянули выборы в российские, еще не суверенные органы власти. Силы демократии, быстро очнувшись от замешательства, вызванного бегством Мудрилова, энергично к ним готовились. Лучшие умы прогрессистов понимали, что полагаться лишь на критику идей нельзя. Обычный житель Крыжовинска за годы советской власти воспитал в себе привычку не ввязываться, хотя бы даже и мысленно, в авантюры, способные поколебать доверие к нему любого начальства. Этот мощнейший инстинкт самосохранения надо было обратить на пользу реформам.
Повод подвернулся удобный. Еще при расцвете застоя Крыжовинск сделался местом одной из «строек века». В итоге там, где с летописных времен была река, теперь широко раскинулось рукотворное Крыжовинское море. Сперва им гордились. Изображение водоема украсило фотоальбомы и подарочные открытки. Поэты и песенники, вдохновленные комитетом по культуре, слагали оды в честь покорителей стихии. Несколько краеведов подали, правда, голос в защиту потопляемых ландшафтов с какими-то памятниками, но грохот приветствий заглушил пессимистов.
Застой крепчал и отцветал. А море зацвело. Поверхность покрылась слоем растительности грязно-бурого цвета. Рыба и прочая живность частью вымерла, частью мутировала. Отходы производства, оседая в стоячей воде, вместо плотвы и пескарей породили уродцев с глазами, как чайные блюдца. Глухими ночами, как божились очевидцы, в зарослях плескалось и вздыхало нечто, по всем признакам схожее с чудовищем озера Лох-Несс…
Само собой, антинаучные фантазии были вдребезги разбиты фельетонистом Собаченко в областной партийной газете. Но проблема моря, в котором нельзя купаться и рыбачить, беспокоила все слои населения. И переход от застоя к ускорению совпал с другим грандиозным проектом. Чтобы смягчить суровый континентальный климат и сделать крыжовинские зимы более теплыми, город решили подогреть. Но не с помощью центрального отопления, а напрямую. Роль грелки академики-разработчики отвели неудавшемуся морю. Атомный реактор, возведенный у городской черты, должен был придать гигантскому водному резервуару нужную температуру. Постепенно повышая ее, творцы проекта предполагали всего за пятилетку уравнять Крыжовинск по климату с городом-курортом Сочи.
План не вызвал возражений у властей. Казна отпустила средства, и закипела работа. Пока рылись котлованы и закладывались фундаменты, крыжовинские острословы беззаботно упражнялись на тему «житницы-кузницы- здравницы». Однако серый бетонный купол, поверх заборов поднявшийся в небо и видный в хорошую погоду с конечной остановки троллейбуса, заставил призадуматься.
Крыжовинцам, как говорилось, буквально с младых ногтей свойственна рассудительная, сугубо земная осторожность. Невзирая на пол, возраст и образование, всё больше их задавалось одним и тем же вопросом: «А вдруг рванёт?» Обком хранил загадочную тишину. Лекторы отвечали на провокационные записочки одинаково: мол, вся Европа использует мирный атом, и ничего, живут. Пример Европы, которую мало кто видел живьём, почему-то не успокаивал.
Схватка с атомной опасностью и стала стержнем всей предвыборной кампании крыжовинских демократов. На смену первопроходцу Мудрилову спешили герои, доселе находившиеся в тени.
Поскольку экологическое движение противопоставило административному волюнтаризму силу науки, среди его лидеров появились, разумеется, представители естественных дисциплин. Лириков от обществоведения подкрепили физики. Первенствующие позиции в отношении своих коллег тут же занял доцент Абрамкин.
Слывший на родном факультете отчаянным либералом, он порой вел семинарские занятия, сидя на краешке стола, мог запросто уклониться от темы и пуститься в обсуждение шансов местного футбольного клуба, а больше общения со студентами ценил лишь общение со студентками. С одной из них Виктор Евсеевич в итоге сочетался браком, побив аналогичный университетский рекорд, принадлежавший одному профессору-античнику. По возрасту суженая годилась жениху в дочери. О дочерях от первого брака ученый также заботился по-джентльменски… Соседи по микрорайону, знавшие доцента как застрельщика всяческих субботников и воскресников, без затей называли его «Витьком». В карьерные перспективы общественника-одиночки никто, конечно, не верил.
Однако именно раскомплексованный Абрамкин стал председателем предвыборного блока «Если хочешь быть отцом». Перевес при голосовании ему дала наиболее шумная, по сравнению с другими, группа делегатов-физиков. Аргументация впечатляла: Абрамкин, уверяли выступавшие, специалист и профессионал – в том смысле, что угроза радиации ему понятна как дважды два. Студенческая и преподавательская молодежь мужского пола проявила солидарность с доцентом. Ну а что касается слабой половины, то, как уже сказано выше, здесь новый лидер был изначально вне конкуренции.
Заместителем председателя демократы-экологи дружно выбрали другого кандидата наук – Бориса Бубенцова. Выходец из лояльнейшей партийно-советской семьи, он вел курс диалектического материализма в одном вузе со скандально известным Мудриловым. Пройдя тренировку в предвыборном штабе народного кандидата, Борис Андреевич изъявил готовность баллотироваться самому. Смущали два обстоятельства: чрезмерно лояльное прошлое собственных родителей и фамилия. Как назло, тогда в прокат опять вышел популярный у интеллигенции фильм «О бедном гусаре замолвите слово». Там главный герой, тоже Бубенцов, был дрянным актером захолустного театра. По заданию охранки он изображал ярого оппозиционера. Проще говоря, подался в провокаторы. Естественно, могли возникнуть нежелательные аллюзии… От грязных намеков не прикрыли бы даже пышные, действительно гусарские усы молодого философа.
К счастью, пристально исследовать житие перспективного политика ни один делегат не потребовал. Усы покоряли всех без исключения дам, а Борис Андреевич в противоположность говорливому вождю блока предпочитал многозначительно молчать. Лишь иногда кандидат ронял какую-нибудь кудрявую восточную мудрость и вновь умолкал. Само собой, очень скоро его единодушно сочли умнейшим человеком.
Обком, видя, какая мощь поднимается против его всевластия, решил биться всерьез. Чуждым кандидатам в депутаты отвели для изложения биографии и программы по десять строк в ежедневной газете. Ни строчкой больше. Типография экстренно печатала толстую, цветную, с графиками и таблицами, брошюру о пользе и безопасности атомной грелки. Коллективное произведение докторов и членкоров должно было дойти до каждой домохозяйки. Наконец, первый секретарь Колбасин решительно поклялся по радио и телевидению, что колбаса в городе будет.
Велико же было изумление ответственных товарищей, когда выборы в Крыжовинске партия проиграла. Преобладающую фракцию городского Совета создал блок с абсолютно несерьезным названием. Опираясь на волеизъявление народа, депутаты-демократы мигом запретили дальнейшее возведение взрывоопасного объекта. Грохот стройки прекратился, а доски от заборов оказались растащены дачниками. Циклопических размеров корпус для реактора, на который ушел не один миллиард рублей, горсовет рекомендовал использовать под овощехранилище.
Пока партаппарат пребывал в шоке, оппозиция сделала другой важный шаг. Совет учредил свою газету. По настоянию радикального крыла название заимствовали у городского листка, выходившего между Февральской и Октябрьской революциями. «Крыжовинский привратник» сделался трибуной для бичевания номенклатуры и обнародования писем в поддержку. Поддерживали: Ельцина, Хасбулатова, «500 дней», свободу Литвы и т.д., и т.п. Творческий костяк редакции составили бывшие сотрудники комсомольского печатного органа. Сказалось передовое воспитание, упомянутое нами при рассказе о видеосалонах… Бразды же правления получил заслуженный, с двадцатилетним стажем, член редколлегии областной партийной газеты. Валерий Серафимович Задов, не в пример однофамильцу, шефу махновской контрразведки, с людьми был мягок и ласков. Подчас даже излишне ласков, что давало повод к похабнейшим сплетням.
По словам одного источника, вопрос о сексуальной ориентации будущего редактора был как-то поднят в узком кругу. Как уверяет тот же источник, при сем прозвучала историческая фраза: «Человек он наш – будет служить и за совесть, и за страх». Понятно, что документальных подтверждений источник не дает. Но если сведения верны, то ясно, что и среди романтического половодья тех месяцев находилось место трезвому расчету.
Подстегнуть процесс перемен в Крыжовинске попытались и столичные знаменитости. Из всех политвояжей городу особенно запомнился приезд «бабушки российской революции». Единомышленники обращались к ней просто – Ильинична. Явившись к своим сторонникам прямо с вокзала в сопровождении двух адъютантов (один нес чемодан, другой знамя), «бабушка» призвала сейчас же выразить презрение «совку». Процессия из нескольких десятков революционеров гуськом выбралась на Пролетарский проспект. Создав помеху транспорту, с криками: «Даешь Учредительное собрание!» она зашагала к зданию обкома. На полпути к цели подоспел ОМОН. Демонстрантов быстро и без потерь погрузили в зарешеченный автобус.
За хулиганство Ильиничне дали пятнадцать суток. Купаясь в лучах славы, неистовая демократка отсидела пять. Интервью с ней, взятое в застенке, оперативно опубликовал «Огонек».
Полемику об Учредительном собрании, затеянную в местных изданиях, прервало срочное сообщение о пленуме обкома. Первый секретарь Колбасин пал! Подавший заявление «по собственному», он без шума и пыли был переброшен на хозяйственную работу в Москву, откуда когда-то и прибыл руководить Крыжовинском. По слухам, усилил собой пищевую и перерабатывающую промышленность.
В тот же день крыжовинцы узнали имя его преемника. Под пение «Интернационала» в должность вступил Иван Минаевич Шабашкин.
Последний первый секретарь был соткан из противоречий, как сама эпоха. Родившийся в крестьянской семье, он уже в юности решительно и бесповоротно перешел от физического труда к умственному. Путевку в большую жизнь ему дала самодеятельность. За виртуозную игру на гуслях шустрого Ваню стали продвигать по комсомольской линии. Из деревни перебравшись в город, он поступил в институт, на факультет почвоведения. Учился на «три с плюсом», осознанно посвятив себя общественной работе. Слово «осознать» в лексиконе Ивана Минаевича на все последующие времена стало ключевым, знаковым. Уже поднявшись до облисполкома, наш герой защитил кандидатскую диссертацию по научному коммунизму. Так сказать, подкрепил теорией практику. А теория марксизма сурова: свобода есть осознанная необходимость. Осознал – и свободен. Это помогало Ивану Минаевичу выпутываться из любых передряг.
Хотя путь Шабашкина до 1991 года вряд ли можно счесть извилистым. Райком, обком, облисполком… И постоянно своя, родная, крыжовинская земля. Ни других областей или республик, ни, Господи упаси, других стран (естественно, соцлагеря). И всегда Иван Минаевич был по-молодому шустр, ловок, подтянут. Белизной гималайских снегов сияли его манжеты и воротнички. Вот, собственно, и все слагаемые успеха.
Наступление перестройки Шабашкин воспринял, как подобает службисту. Партия сказала «надо». Дальше известно что. Михаил Сергеевич ему даже нравился. Но осознать до конца не получалось, и вполне рыночная фамилия не помогала. Видимо, шестое чувство подсказывало, что очень уж многое рухнет из представлявшегося вечным. Пуще же всего удивляли, настораживали и раздражали новые, незапланированные люди, вопреки директивам хлынувшие откуда-то словно муравьи.
Заняв кабинет первого секретаря, Иван Минаевич от резких движений и заявлений воздержался. Аппаратная привычка диктовала иную тактику: освоиться, осмотреться, расставить кадры. Меж тем, волна перестройки ждать не собиралась. Демократы, обзаведясь атрибутами власти, волей-неволей приняли хозяйственное управление Крыжовинском. Здесь, к всеобщему потрясению, одной беззаветной преданности делу экологии оказалось мало. Джинсово-кроссовочные депутаты, как правило, о механизмах реальной экономики не имели никакого представления. Старые же исполкомовские чиновники под дамокловым мечом реорганизации вовсе перестали трудиться. Колбаса, пропавшая с прилавков при Колбасине, с его уходом почему-то не вернулась обратно. За ней стали исчезать: масло, сахар, мыло… С избытком хватало лишь газет и журналов. По горсовету, где в целях демократизации был снят милицейский пост, бродили, не вытирая ног, многочисленные зеваки. А прямо в приемных располагались со своими раскладушками голодающе-протестующие правозащитники.