Quotes from the book «Бегство в Египет»
Что на свете серее пыли? Мышь. А серее мыши? Правильно, школьная форма.
В своем мышином костюмчике я чувствовал себя невидимкой. Костюмчик был мешковатый, то есть сильно напоминал мешок. Мешок, а в мешке -- я на фоне длинной серой стены дома № 31.
Идя по утренней улице, я мучительно вспоминал: Дегтярный... Дегтярный... поэт. Баратынский, Анненский, Белый... Черный... Дегтярный. Нет, в ряд именитых Дегтярный вписываться не хотел. Я попытался выстроить новый ряд, чтобы с наскоку расшевелить память: Анаевский, Бедный, Голодный... Смоленский... Дегтярный.
До парты, где сидели мы с Женькой, слова долетали плохо - верткие уши отличников хватали их на лету и втягивали в глубину голов.
Декорацией сцены, на которой разворачивалась трагедия, служила выцветшая брезентовая портьера, криво повешенная на стену. За ней, похоже, располагалось окно, легкий сквозняк подпирал брезентовую занавеску, и она лениво дышала.
- Однажды один мужик вышел из дому. Вышел он, значит, из дому, и только он это вышел...
Я вспомнил, что было с этим мужичком дальше. И как говорится - на свою голову. Потому что было там так смешно, что я не выдержал и закачался со смеху.
Я смеялся, а класс молчал. Молчал Женька. Молчал Василий Васильевич. Молчали Пушкин, Гоголь, Чехов и Салтыков-Щедрин, которые висели по стенам. Только Шолохов тихонько шуршал - по портрету гуляла муха.
И в молчании, как петушок на спице, бился мой одинокий смех.
Надо было что-то решать. Улица сама и решила.
"Сделаться на время прохожим. Ну конечно. Проще простого."
Превратиться в прохожего, пройти мимо этих двоих и послушать, о чем они там щебечут.
Прохожий - вещь незаметная. Он в каком-то смысле предмет. Как тот фонарь, или эта стенка, или урна, или копейка на мостовой.
Художник Тициан был неправ. В Египте звенят тополя - серебряные и простые. И Мария везет младенца в скрипучей детской коляске с протертым верхом из кожзаменителя. А Иосиф, добрый лысый еврей, плетется чуть в стороне и бормочет невпопад Пастернака.
- <...> А если утро, так что?
- Утро, Жданов, это такое время, когда человеку приходится выбирать.
Он думал, что уже умер, и место вокруг него - круглый двор, выложенный булыжником, запекшаяся во вмятинах стен чернильная темнота ночи, зубцы на стенах - все это след тяжелой печати ангела, которой тот опечатывает ворота Ада.
Дорога была как плеть, подхлестывающая медлительных путников, а дом, куда они шли, был рукоятью плети.
