Все приключения мушкетеров

IX. Д’Артаньян

Как предвидели Атос и Портос, д’Артаньян через полчаса возвратился. Он не нашел и в этот раз своего незнакомца, исчезнувшего как будто волшебством. Д’Артаньян обежал со шпагою в руке все окрестные улицы, но не нашел того, кого искал; тогда ему пришло в голову попробовать то, с чего бы, может быть, следовало начать, – постучаться в ворота, подле которых стоял незнакомец; но он напрасно ударил десять или двенадцать раз молотком, никто не отвечал, и соседи, привлеченные шумом за воротами или к окошкам, уверяли его, что этот дом уже полгода как не обитаем и что все двери его заколочены.

Между тем как д’Артаньян бегал по улицам и стучался в ворота, Арамис присоединился к своим товарищам, так что когда д’Артаньян возвратился домой, то он нашел у себя всех трех друзей.

– Ну что? сказали вместе все три мушкетера, увидев д’Артаньяна, вспотевшего от усталости и с выражением досады на лице.

– Да что? сказал он, бросая шпагу на постель: – это не человек, а дьявол; он исчез как привидение.

– Вы верите в привидения? спросил Атос Портоса.

– Я верю только тому, что вижу; но как я никогда не видал привидений, то и не верю в существование их.

– Библия приказывает нам верить в них, сказал Арамис, – тень Самуила являлась Саулу и мне было бы жаль, если б вы не верили этому, Портос.

– Во всяком случае, человек он или черт, тело или тень, мечта или действительность, этот человек рожден на мое мученье, потому что его бегство лишило нас прекрасного дела, господа, такого дела, от которого можно бы выиграть сто пистолей, а может быть и больше.

– И как это? сказали Портос и Арамис вместе.

Атос, верный своей системе молчания, удовольствовался вопросительным взглядом на д’Артаньяна.

– Планше, сказал д’Артаньян своему слуге, высунувшему в эту минуту голову в отворенную дверь, чтобы подслушать что-нибудь из разговора их, – поди к хозяину дома, Бонасиё, и скажи ему, чтобы он прислал нам полдюжины бутылок вина Божанси, я предпочитаю это вино другим винам.

– А! так вы пользуетесь открытым кредитом хозяина? спросил Портос.

– Да, с сегодняшнего дня, отвечал д’Артаньян, – и будьте уверены, что если его вино не хорошо, мы заставим его послать за другим.

– Должно пользоваться, но не употреблять во зло, сказал в виде наставленья Арамис.

– Я всегда говорил, что д’Артаньян умнее всех нас, сказал Атос, и высказав это мнение, на которое д’Артаньян отвечал поклоном, снова впал в обычное молчание.

– Но скажите, в чем же дело? спросил Портос.

– Да, сказал Арамис, – расскажите же, любезный друг, если только в этом деле не замешана честь какой-нибудь женщины; в противном случае лучше сохраните свою тайну.

– Будьте спокойны, отвечал д’Артаньян, ничья честь не пострадает от того, что я вам скажу.

И он рассказал своим друзьям от слова до слова все, что было между ним и его хозяином, прибавив, что человек, похитивший жену достойного владетеля дома, был тот самый незнакомец, с которым он встретился в гостинице Франк-Мёнье.

– Ваше дело не дурно, сказал Атос и, попробовав вина с видом знатока, кивнул головой в знак одобрения; – и с вашего хозяина можно будет получить пятьдесят или шестьдесят пистолей. Только теперь следует подумать, стоят ли пятьдесят или шестьдесят пистолей того, чтобы рисковать четырьмя головами.

– Но не забывайте, сказал д’Артаньян, – что в этом деле замешана женщина, похищенная женщина, которой без сомнения угрожают, может быть, мучат ее, и все это за то, что она верна своей госпоже.

– Берегитесь д’Артаньян, сказал Арамис: – мне кажется, что вы принимаете слишком горячее участие в жене Бонасиё. Женщина создана для нашей погибели и от нее произошли все наши бедствия.

При этом изречении Арамиса, Атос нахмурил брови и укусил губы.

– Я беспокоюсь совсем не о жене Бонасиё, сказал д’Артаньян, – но о королеве, которая покинута королем, преследуема кардиналом и видит, как падают одна за другою головы ее друзей.

– Зачем же она любит тех, кого мы ненавидим больше всего на свете: испанцев и англичан?

– Испания ее отечество, сказал д’Артаньян, – и потому очень естественно, что она любит испанцев, детей своей родины. Что же касается до второго упрека вашего, то я слышал, что она любит не англичан, а одного англичанина.

– Право, сказал Атос: – надо сознаться, что этот Англичанин стоит того, чтобы его любили. Я никогда не видал другого такого молодца как он.

– Не считая того, что никто не одевается так, как он, сказал Портос. – Я был в Лувре в тот день, когда он рассыпал свой жемчуг, поднял две жемчужины и продал их по десяти пистолей за каждую. А ты знаешь его, Арамис?

– Также как вы, я был в числе тех, которые арестовали его в Амиенском саду, куда меня провел де-Пютанж, конюх королевы. Я был в это время в семинарии, и приключение это показалось мне жестоким для короля.

– Это не помешало бы мне, сказал д’Артаньян, – если б я знал, где находится герцог Бокингем, взять его за руку и привести к королеве, хотя бы только для того, чтобы взбесить кардинала, потому что наш настоящий, единственный и вечный враг – это кардинал, и если б мы могли найти средство сделать ему какую-нибудь чувствительную неприятность, признаюсь, я охотно рискнул бы головой.

– И лавочник сказал вам, д’Артаньян, что королева думает, будто Бокингема заставили приехать посредством ложного приглашения? спросил Атос.

– Она этого опасается.

– Подождите же, сказал Арамис.

– Чего? спросил Портос.

– Продолжайте, я стараюсь припомнить обстоятельства.

– И теперь я убежден, сказал д’Артаньян. – что похищение этой женщины, преданной королеве, имеет связь с происшествиями, о которых мы говорим, а может быть, и с присутствием Бокингема в Париже.

– Сколько соображения у этого гасконца, сказал Портос с восхищением.

– Я очень люблю его слушать, выговор его забавляет меня, сказал Атос.

– Господа, выслушайте меня, сказал Арамис.

– Мы слушаем, сказали все трое.

– Вчера я был у одного ученого доктора богословия, с которым я иногда советуюсь в и. моих занятиях.

Атос улыбнулся.

– Он живет в отдаленном квартале, продолжал Арамис, – того требуют его привычки и занятия. В то время, когда я выходил от него… – Арамис остановился.

– Ну что же, спросили слушатели: – в то время. когда вы выходили от него?

Арамис как будто сделал усилие над самим собою, как человек, приготовившийся лгать и остановленный непредвиденным препятствием; но глаза трех товарищей были устремлены на него, они наострили уши, не было возможности отступить.

– У этого доктора есть племянница, сказал Арамис.

– А! у него есть племянница! прервал Портос.

– Женщина достойная уважения, сказал Арамис.

Трое друзей засмеялись.

– А! если вы смеетесь и не верите, так и не узнаете ничего, сказал Арамис.

– Мы верим как магометане, и немы как катафалки, сказал Атос.

– Я продолжаю, сказал Арамис. – Эта племянница иногда приходит навестить дядю; вчера случилось, что она была там в одно время со мною и я должен был предложить свои услуги, чтобы проводить ее до кареты.

– А! у племянницы доктора есть своя карета! прервал Портос, который был очень невоздержан на словах; – прекрасное знакомство, друг мой.

– Портос, сказал Арамис, – я уже не раз замечал вам, что вы очень нескромны и что это вредит вам в мнении женщин.

– Господа, дело серьезное, сказал д’Артаньян, предвидевший сущность приключения, – постараемся же не шутить. Продолжайте, Арамис.

– Вдруг человек большого роста, смуглый, по-видимому, дворянин – в роде вашего незнакомца, д’Артаньян.

– Может быть, он самый, сказал д’Артаньян.

– Может быть, сказал Арамис… он подошел ко мне с 5 или 6 человеками, которые шли в десяти шагах за ним, и самым вежливым тоном сказал мне: «Г. Герцог и вы, мадам, продолжал он, обращаясь к даме, которую я вел под руку…

– К племяннице доктора?

– Замолчите же, Портос, вы несносны, сказал Атос.

– «Не угодно ли вам сесть в эту карету без всякого сопротивления и без шума».

– Он принял вас за Бокингема, сказал д’Артаньян.

– Я то же думаю, отвечал Арамис.

– Но даму? спросил Портос.

– Он принял её за королеву, отвечал д’Артаньян.

– Совершенно справедливо, отвечал Арамис.

– Этот гасконец дьявол! сказал Атос; – ничто не ускользнет от него.

– Дело в том, сказал Портос, – что Арамис ростом и фигурой похож на прекрасного герцога; но мне кажется, что одежда мушкетера…

– Я был в огромном плаще, сказал Арамис.

– Черт возьми, в июле месяце! Сказал Портос; – разве доктор боится, чтобы тебя не узнали?

– Понятно еще, что шпион мог ошибиться в росте, но лице сказал Атос.

– На мне была большая шляпа, сказал Арамис.

– Боже мой! сколько предосторожностей, чтобы заниматься богословием, сказал Портос.

– Господа, сказал д’Артаньян, – не будем же тратить времени на шутки, разойдемся в разные стороны и пойдем искать жену лавочника; в этом ключ к интриге.

– Женщина такого низкого звания! неужели вы так думаете, д’Артаньян! сказал Портос с презрительной миной.

– Она крестница ла-Порта, доверенного слуги королевы. Разве я вам не говорил этого, господа? И притом, может быть, со стороны ее величества это расчет искать опоры в столь низком звании. Высокие головы видны издалека, а у кардинала хорошее зрение.

– Если так, сказал Портос, – уговоритесь прежде с лавочником в цене и не берите с него дешево.

– Это бесполезно, сказал д’Артаньян, – я думаю, что если б он даже ничего не заплатил нам, то нам хорошо заплатят с другой стороны.

В эту минуту раздался на лестнице шум ускоренных шагов, дверь отворилась с треском и несчастный лавочник бросился в комнату, где происходило совещание.

– Ах, господа! сказал он, – ради Бога, спасите меня. Там идут четверо, чтобы арестовать меня. Спасите! спасите!

Портос и Арамис встали.

– Подождите, сказал д’Артаньян, делая им знак, чтобы они вложили полуобнаженные шпаги: – здесь нужно действовать не храбростью, а благоразумием.

– Однако, сказал Портос, мы не допустим…

– Предоставьте все д’Артаньяну, сказал Атос, – повторяю, он умнее всех нас и я с своей стороны объявляю, что я ему повинуюсь. Делай, как знаешь, д’Артаньян.

В то время четыре гвардейца показались у дверей передней; но при виде четырех мушкетеров со шпагами, они не решались идти далее.

– Войдите, господа, сказал д’Артаньян, – вы здесь у меня, и мы все верные слуги короля и кардинала.

– В таком случае, господа, вы не будете препятствовать нам исполнить полученные нами приказания, спросил тот, который был по-видимому начальником отряда.

– Напротив, господа, мы поможем вам в случае нужды.

– Что это он говорит? прошептал Портос.

– Ты глуп! молчи! сказал Атос.

– Но вы обещали мне… сказал потихоньку лавочник.

– Мы можем спасти вас только в таком случае, если сами останемся свободны, отвечал также тихо д’Артаньян – если же мы будем защищать вас, то нас арестуют вместе с вами.

– Но мне всё-таки кажется…

– Войдите, господа, сказал вслух д’Артаньян: – я не имею никакой причины защищать этого господина. Я видел его сегодня в первый раз и по какому еще случаю, он сам скажет вам; он приходил требовать с меня денег за квартиру. Не правда ли, Бонасиё? Отвечайте.

– Совершенная правда, сказал лавочник; но этот господин не сказал вам…

– Ни слова обо мне и о друзьях моих, в особенности о королеве, или вы погубите всех нас и не спасете себя. Ступайте, господа, уводите этого человека.

И д’Артаньян толкнул изумленного лавочника в руки гвардейцев, говоря ему:

– Вы бездельник, любезный друг, пришли за деньгами ко мне, мушкетеру! в тюрьму его! ведите его господа, и держите его под замком, как можно дольше, чтобы мне выиграть побольше времени для уплаты.

Солдаты рассыпались в благодарности и увели свою добычу.

Когда они спускались с лестницы, д’Артаньян ударил по плечу начальника их.

– Не выпьем ли мы за здоровье друг друга? сказал он, наливая два стакана вина Божанси, полученного им от щедрого Бонасиё.

– Очень благодарен за честь, сказал начальник, и принимаю с признательностью.

– Ну, так за ваше здоровье… Как вас зовут?

– Боаренар.

– Г. Боаренар!

– За ваше, дворянин, позвольте спросить как ваше имя?

– Д’Артаньян.

– За ваше здоровье!

– И кроме того, сказал д’Артаньян, как будто в восторге, выпьем за здоровье короля и кардинала.

Начальник отряда может быть не доверял бы искренности д’Артаньяна, если бы вино было не так хорошо; но оно было не дурно и потому он не сомневался.

– Но что за низость вы наделали? сказал Портос, когда начальник отряда догнал своих товарищей и четыре друга снова остались одни. Как можно, чтобы четыре мушкетера допустили арестовать в своем присутствии несчастного, который просит их о помощи. – И дворянину пить с полицейским!

– Портос, сказал Арамис, – Атос сказал уже тебе, что ты глуп, и я разделяю его мнение. Д’Артаньян, ты великий человек и когда будешь на месте де-Тревиля, я прошу твоего покровительства, чтобы получить аббатство.

– Ничего не понимаю, сказал Портос, вы одобряете поступок д’Артаньяна.

– Разумеется, сказал Атос, я не только одобряю поступок д’Артаньяна, но и поздравляю его с этим.

– Теперь, господа, сказал д’Артаньян, не беспокоясь объяснять свое поведение Портосу, все за одного, один за всех, таков наш девиз, не правда ли?

– Однако, сказал Портос.

– Протягивай руку и клянись, сказали Атос и Арамис вместе.

Побежденный примером, ворча про себя, Портос протянул руку и четыре друга повторили в один голос клятву, предложенную д’Артаньяном:

«Все за одного, один за всех»!

– Хорошо, теперь ступайте все по домам, сказал д’Артаньян таким тоном, как будто всю жизнь свою привык приказывать, и будьте внимательны, потому что с этой минуты мы будем в борьбе с кардиналом.

X. Мышеловка в 17-м веке

Изобретение мышеловки относится к древним временам; как только первые образовавшиеся общества изобрели полицию, в тоже время полиция изобрела мышеловки.

Так как читатели наши, может быть, незнакомы с наречием Иерусалимской улицы, и как в продолжение 15 лет с тех пор как мы начали писать, еще в первый раз случилось нам употребить это слово в таком смысле, то объясним, что такое мышеловка.

Когда в каком-нибудь доме арестуют лицо, подозреваемое в каком-нибудь преступлений, то это арестование содержат в тайне, в первой комнате помещают в засаде 4 или 5 человек, отворяют дверь всем, кто стучится, за ними опять затворяют и их арестуют; таким образом через два или три дня захватывают почти всех, кто часто бывает в доме.

Это называется мышеловка.

Итак, комнату Бонасиё обратили в мышеловку и всякого, кто приходил туда, люди кардинала арестовали и допрашивали. Само собою разумеется, что так как первый этаж, где жил д’Артаньян, имел особый выход, то приходившие к нему не подвергались следствию.

Впрочем к д’Артаньяну никто не приходил, кроме трех мушкетеров. Они пустились в розыски, каждый отдельно, но ничего не открыли. Атос даже спрашивал де-Тревиля, и это очень удивило его капитана, потому что Атос обыкновенно был крайне молчалив. Но де-Тревиль ничего не знал, кроме того, что когда он в последний раз видел кардинала, короля и королеву, то кардинал имел вид очень озабоченный, король был беспокоен, а по красным глазам королевы видно было, что она или худо спала, или плакала. Но это последнее обстоятельство мало его поразило, потому что королева, со времени своего замужества, часто не спала и плакала.

Де-Тревиль советовал Атосу, во всяком случае, верно служить королю и особенно королеве, и передать такую же просьбу его товарищам.

Что касается до д’Артаньяна, то он не выходил из дому. Он обратил свою комнату в обсерваторию. Из окон он видел всех, кто приходил и попадался в засаду; притом, сняв доски в полу, он через простой потолок, отделявший его от комнаты внизу, где происходили допросы, слышал все происходившее между инквизиторами и обвиненными.

Допросы, предшествуемые подробным обыском арестуемых лиц, происходили почти всегда следующим образом:

– Не давала ли вам госпожа Бонасиё какой-нибудь вещи для передачи мужу ее, или кому-нибудь другому?

– Не давал ли вам г. Бонасиё какой-нибудь вещи для передачи его жене, или кому-нибудь другому?

– Не доверяли ли Бонасиё, или жена его, вам чего-нибудь на словах?

– Если бы они знали что-нибудь, то не спрашивали бы таким образом, сказал сам себе д’Артаньян. Что же они хотят узнать? Не находится ли герцог Бокингем в Париже и не имел ли он или не должен ли иметь свидание с королевой?

Д’Артаньян остановился на этой мысли, которая, судя по всему слышанному им, была очень вероятна.

Между тем мышеловка продолжала действовать и бдительность д’Артаньяна также.

На другой день после арестования несчастного Бонасиё, вечером, когда Атос ушел от д’Артаньяна, чтобы отправиться к де-Тревилю, в девять часов, когда Планше принимался приготовлять постель, раздался стук в дверь с улицы; тотчас дверь отворилась и опять затворилась: кто-то попался в мышеловку.

Д’Артаньян бросился к тому месту, где пол был разобран, лег и начал прислушиваться.

Раздались крики, потом стоны, которые старались заглушить. Допроса не было.

– Черт возьми, подумал д’Артаньян, это кажется женщина: ее обыскивают, она противится, против нее употребляют силу, – какая низость!

И д’Артаньян, при всем своем благоразумии, едва не вмешался в сцену, происходившую внизу.

– Но я вам говорю, что я хозяйка дома, господа; я вам говорю, что я г-жа Бонасиё; я вам говорю, что я служу королеве, кричала несчастная женщина.

– Г-жа Бонасиё, бормотал д’Артаньян; неужели я буду так счастлив, что найду то, чего все ищут?

– Вас-то именно мы и ожидали, сказали допрощики.

Голос более и более заглушался; послышалось как будто происходила борьба. Жертва противилась на столько, на сколько женщина может противиться четырем мужчинам.

– Простите, господа, прост… бормотал голос, потом слышны были только непонятные звуки.

– Они завязывают ей рот, они хотят тащить ее, сказал д’Артаньян, вскакивая. Шпагу, а, вот она! Планше!

– Что прикажете?

– Беги за Атосом, Портосом и Арамисом. Один из трех вероятно дома, а может быть, все. Пусть они возьмут шпаги и бегут сюда. Ах, я вспомнил. Атос у де-Тревиля.

– Но куда же вы идете?

– Я спущусь через окно, сказал д’Артаньян, чтобы поспеть скорее; положи доски, вымети пол, ступай через дверь и беги, куда я тебе сказал.

– О, вы убьетесь, сказал Планше.

– Молчи, дурак, отвечал д’Артаньян. И ухватившись за раму окна, он спустился вниз: к счастью первый этаж был не высок и он упал без ушиба.

Потом тотчас начал стучать в дверь; ворча про себя:

– Дам поймать себя в мышеловку и горё кошкам, которые нападут на такую мышь.

Едва раздался стук молотка, как шум прекратился, приблизились шаги, дверь отворилась и д’Артаньян, со шпагою в руке, бросился в комнату Бонасиё. Дверь, вероятно, от действия пружины, затворились за ним сама собой.

Тогда обитатели несчастного дома Бонасиё и ближайшие соседи услышали страшный крик, топанье ногами, звуки ударяющихся шпаг и продолжительный треск ломающейся мебели. Минуту спустя, те, которые будучи привлечены шумом, подошли к окошкам, чтобы узнать причину его, видели как дверь опять отворилась и четыре человека, в черной одежде, не вышли, а вылетели в нее как испуганное воронье, оставив на земле и на углах столов перья из своих крыльев, т. е. клочки своей одежды.

Д’Артаньяну, впрочем, не трудно было остаться победителем, потому что только один из полицейских был вооружен, но и он защищался только для виду. Правда, что трое остальных напали на молодого человека со стульями, табуретами и горшками, но две или три царапины, сделанные шпагой гасконца, испугали их. Десяти минут достаточно было для их поражения и поле битвы осталось за д’Артаньяном.

Соседи, открывшие свои окна, с хладнокровием, свойственным жителям Парижа в эти времена постоянных волнений и драк, опять закрыли их, увидели, что четверо черных людей убежали; они уже по инстинкту знали, что на время все было кончено.

Впрочем, было уже поздно, а тогда, как и теперь, в Люксембургском квартале рано ложились спать.

Оставшись один с госпожою Бонасиё, д’Артаньян обратился к ней: несчастная женщина лежала в креслах, почти без чувств. Д’Артаньян осмотрел ее с ног до головы.

Это была очаровательная женщина, двадцати пяти или двадцати шести лет, брюнетка, с голубыми глазами, с носом, слегка вздернутым, с чудными зубами и с прекрасным цветом тела, белым и розовым. Впрочем этим и ограничивались признаки, по которым можно было бы принять ее за знатную даму. Руки были белы, но не изящны; ноги также были не аристократические. По счастию, д’Артаньян не дошел еще до того, чтобы заниматься такими подробностями.

Между тем как он рассматривал г-жу Бонасиё и дошел до ног, как мы сказали, он заметил на полу тонкий батистовый платок; по обыкновению, поднял его и на углу его заметил вышитые буквы, точно такие же, как видел на платке, за который едва не подрался с Арамисом.

С того времени д’Артаньяну не нравились платки с гербами; поэтому, не говоря ни слова, он положил поднятый им платок в карман г-жи Бонасиё.

В эту минуту г-жа Бонасиё пришла в чувство. Она открыла глаза, осмотрелась со страхом кругом и увидела, что комната была пуста и что она была одна со своим избавителем. Она тотчас с улыбкой протянула ему руки. А улыбка г-жи Бонасиё была очаровательна.

– Ах, это вы меня спасли, сказала она, позвольте мне поблагодарить вас.

– Мадам, отвечал д’Артаньян, я сделал то, что всякий дворянин сделал бы на моем месте, и вам не за что благодарить меня.

– Нет, милостивый государь, вы оказали мне услугу и я докажу вам, что я не неблагодарная. Но чего хотели от меня эти люди, которых я сначала приняла за воров, и отчего г-на Бонасиё нет здесь?

– Мадам, эти люди гораздо опаснее воров, потому что это агенты кардинала, а что касается до г-на Бонасиё, то его здесь нет потому, что вчера за ним пришли и увели его в Бастилию.

– Мой муж в Бастилии! вскричала г-жа Бонасиё, о Боже! что же он сделал? несчастный, он воплощенная невинность!

И что-то в роде улыбки показалось на испуганном лице молодой женщины.

– Что он сделал? сказал д’Артаньян. Я думаю, что единственное преступление его состоит в том, что он имеет вместе счастие и несчастие быть вашим мужем.

– Разве вы знаете…

– Я знаю, что вас похитили.

– Кто? вы знаете? о, если вы знаете это, скажите мне.

– Человек сорока или сорока пяти лет, с черными волосами, смуглый, с рубцом на левом виске.

– Это верно, но как его зовут?

– Как его зовут? этого я не знаю.

– А муж мой знал, что мена похитили?

– Он был предупрежден об этом письмом, которое писал ему сам похититель.

– Не подозревает ли он, спросила с смущением г-жа Бонасиё, какой-нибудь причины этого похищения?

– Кажется, он приписывает причину политической.

– Прежде я сомневалась в этом, а теперь думаю тоже самое. Так любезный мой г-н Бонасиё не подозревал меня ни минуты…

– О, напротив, он гордился вашим умом и особенно вашею любовью.

Едва заметная улыбка вторично промелькнула на розовых губах прекрасной молодой женщины.

– Но, продолжал д’Артаньян, как вы убежали?

– Я воспользовалась минутой, когда меня оставили одну, и так как знала уже с нынешнего утра, чему следует приписать мое похищение, то с помощью простыни спустилась из окна и думая, что муж мой здесь, прибежала сюда.

– Чтобы отдаться под его защиту?

– О, нет, я знала, что он, бедняжка, не в состоянии защитить меня; но как он мог быть нам полезен в другом случае, то я хотела предупредить его.

– О чем?

– О, это не мой секрет и потому я не могу вам этого сказать.

– Впрочем, сказал д’Артаньян, извините, что я, солдат, напомню вам о благоразумии; я думаю, мы здесь не в таком месте, чтобы сообщать друг другу тайны. Люди, которых я прогнал, воротятся с подкреплением, и если они застанут нас здесь, то мы пропали. Правда, что я послал предупредить троих моих друзей, но неизвестно еще, найдут ли их дома.

– Да. Вы правы, сказала испуганная г-жа Бонасиё, – Убежим, спасемся.

С этими словами она взяла д’Артаньяна под руку и быстро увела его.

– Но куда мы побежим? спросил д’Артаньян, – где мы спасемся?

– Уйдем прежде всего из этого дома, а потом увидим.

Молодая женщина и молодой человек, не позаботившись затворить дверь, быстро пошли по улице Могильщиков, и остановились только на площади Св. Сюльпиция.

– А теперь, что мы будем делать, спросил д’Артаньян, – и куда прикажете мне проводить вас?

– Признаюсь, я в большом затруднении отвечать вам на это, сказала г-жа Бонасиё: – мое намерение было предупредить г. ла-Порта через моего мужа, что он должен сообщить нам подробно, что происходило в Лувре в последние три дня и не опасно ли мне там показаться.

– Но я могу предупредить ла-Порта, сказал д’Артаньян.

– Без сомнения, только одно несчастие: что Бонасиё знают в Лувре и его пропустили бы, а вас не знают и не пустят туда.

– Полноте, сказал д’Артаньян, – у вас верно есть при какой-нибудь калитке Лувра преданный сторож, который по условному паролю…

Г-жа Бонасиё внимательно посмотрела на молодого человека.

– А если я вам сообщу этот пароль, сказала она, – забудете ли вы его тотчас как скажете?

– Честное слово дворянина! сказал д’Артаньян таким тоном, что в истине обещания его нельзя было сомневаться.

– Хорошо, я вам верю; вы кажется честный молодой человек, и притом, может быть, счастье ваше зависит от вашей преданности.

– Я сделал бы и без обещания, по совести, все что могу, чтобы услужить королю или королеве, сказал д’Артаньян; располагайте мною как другом.

– Но куда же вы меня поместите на это время?

– Нет ли у вас кого из знакомых, куда ла-Порт мог бы придти за вами.

– Нет, я не хочу никому вверяться.

– Постойте, сказал д’Артаньян; мы у дверей квартиры Атоса. Да, точно.

– Кто это Атос?

– Один из моих друзей.

– Но если он дома и меня увидит?

– Его нет дома; я проведу вас в его комнату и унесу с собою ключ.

– А если он воротится?

– Он не воротится; впрочем ему скажут, что я привел даму, и что эта дама у него.

– Но это может компрометировать меня.

– Что вам за дело! никто вас не будет знать; впрочем мы в таком положении, что можно пренебречь некоторыми приличиями.

– Ну, пойдемте же к вашему другу. Где он живет?

– В улице Феру, за два шага отсюда.

– Идем.

И оба отправились. Как предвидел д’Артаньян, Атоса действительно не было дома; он взял ключ, который ему всегда давали, как домашнему другу, взошел на лестницу и ввел г-жу Бонасиё в маленькую комнату, описанную нами прежде.

– Вы здесь как дома, сказал он; дожидайтесь, заприте дверь изнутри и отоприте только тогда, когда услышите три удара в дверь таким образом, слушайте. И он ударил три раза: два раза скоро один после другого и довольно крепко, а третий раз немного спустя и легче.

– Хорошо, сказала г-жа Бонасиё, – теперь моя очередь дать вам инструкцию.

– Я слушаю.

– Идите к калитке Лувра со стороны улицы Лестницы и спросите Жермена.

– Хорошо. Потом?

– Он спросит вас что вам угодно; тогда вы скажете ему два слова: Тур и Брюссель; после того он исполнит все ваши приказания.

– А что я ему прикажу?

– Позвать ла-Порта, камердинера королевы.

– А когда ла-Порт придет?

– Вы пришлете его ко мне.

– Хорошо; но где и как я вас увижу?

– А вы хотите непременно меня опять видеть?

– Разумеется.

– Хорошо, предоставьте это мне и будьте спокойны.

– Я полагаюсь на ваше слово.

– Вы не ошибетесь.

Д’Артаньян поклонился г-же Бонасиё, бросив ей самый нежный взгляд, какой только мог, и между тем как спускался с лестницы, он слышал как дверь за ним заперли на два поворота. В два прыжка он очутился у Лувра; пробило десять часов, когда он входил в калитку Лувра. Все рассказанные нами происшествия произошли в течение получаса.

Все случилось так, как говорила г-жа Бонасиё. Но условленному паролю, Жермен повиновался; через десять минут пришел ла-Порт; д’Артаньян в двух словах рассказал ему в чем дело и сообщил, где была г-жа Бонасиё. Ла-Порт два раза переспросил в подробности адрес и отправился бегом.

Но сделавши не более десяти шагов, он воротился назад.

– Молодой человек, сказал он д’Артаньяну, – я вам дам совет.

– Какой?

– Может быть вас, будут допрашивать о том, что было теперь сейчас.

– Вы думаете?

– Да. Нет ли у вас друга, у которого часы отстают?

– Ну?

– Идите к нему, чтоб он мог засвидетельствовать, что в половине десятого вы были у него. Юридически это называется алиби (отсутствие, доказанное присутствием в другом месте).

Д’Артаньян нашел совет благоразумным; он со всех ног побежал к де-Тревилю; но не входя в общую залу, он просил позволения пройти в его кабинет. Так как он был одним из частых посетителей дома, то его просьбу исполнили без затруднения и пошли доложить де-Тревилю, что его молодой земляк, имея сообщить ему что-то важное, просит особенной аудиенции. Спустя пять минут, де-Тревиль спрашивал д’Артаньяна, что он может для него сделать и чему обязан его посещением в такое позднее время.

– Извините, сказал д’Артаньян, воспользовавшийся тем временем, когда оставался один, чтобы переставить часы на полчаса назад: – я полагал, что так как еще только 25 минут десятого, то еще не поздно явиться к вам.

– 25 минут десятого! вскричал де-Тревиль, смотря на часы, – это не может быть!

– Посмотрите, сказал д’Артаньян.

– Справедливо, отвечал де-Тревиль, – я думал, что уже позже. Но, что же вам угодно?

Тогда д’Артаньян рассказал де-Тревилю длинную историю о королеве. Говорил, что он очень опасается за ее величество, что он слышал о намерениях кардинала в отношении к Бокингему, – и все это с таким спокойствием и важностью, что де-Тревиль совершенно поверил ему, тем более что он и сам, как мы говорили, заметил что-то особенное между кардиналом, королем и королевою.

В десять часов д’Артаньян ушел от де-Тревиля, который благодарил его за сообщенные ему сведения, советовал ему всегда верно служить королю и королеве, и, простившись с ним, пошел опять в залу. Но сходя с лестницы, д’Артаньян вспомнил, что оставил свою трость: он быстро опять поднялся по лестнице, вошел в кабинет, передвинул опять стрелку на часах как следовало, чтобы на другой день не заметили, что они врут, и уверенный, что имеет свидетеля в доказательство своей невинности, спустился с лестницы и вышел на улицу.