Read the book: «Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей»
© Берзан А.П., 2022
* * *
Свой среди медведей
Вот и опять – весна на дворе! В последней декаде марта, на острове установились прочные, весенние насты. Этот шершавый как акулья кожа, ледяной панцирь легко выдерживает вес человека… Михаил Дыхан, с вертолёта, видел в перелесках бассейна Филатовки след медведя. Это было двадцать седьмого марта.
– Так! Медведи начали подниматься из берлог! – понимаю я, – Пора и нам, в лес.
Да, мы и так уж, торопимся! Мы – это я и мой младший брат Игорь. Он работает в отделе биологии СахКНИИ. Цель его командировки на Кунашир – выяснить распространение европейской норки. Европейскую норку называют русской. Русская норка! Это звучит…
Мы работаем с братом, в паре. Первым делом, по прочному насту, мы обследуем ручей Отрадный, в пяти километрах севернее Южно-Курильска. В декабре, я видел много набродов норки по заснеженным берегам этого ручья. Белая книга пороши показывала мне, как норка здесь кормилась, вытаскивая кетин через лунки, на лёд ручья… Но, сейчас – март. Ручей спит, под полутораметровым слоем снега.
Присев у торчащих из наста веток ольхи, я фотографирую покрытые крупной щёткой инея почки деревца. Ручей – где-то далеко подо мной. Его, даже, не слышно. Ти-ши-на. Кругом стоит абсолютная тишина дикой природы.
– Красиво! – улыбаюсь я, прищурившись в видоискатель своего фотоаппарата.
Этот куст ольхи стоит прямо над погребённым глубоко под снегом, ручьём.
– Получается, что это – самые верхние ветки этого куста! – отрываюсь я от глазка фотоаппарата, – Надо же! Всё – под снегом! И ручей. Да и весь распадок…
Игорь не отвлекается. Он тщательно обследует каждую отдушину в насте, над ручьём. Но, пока, всё тщетно…
В среднем течении, в насте над ручьём появляются проталины. Мы, каждый раз заглядываем в эти метровые, снежные колодцы. Там, в воде ручья, во все стороны разбегается рыбная мелочь.
– Смотри! – улыбаясь, кивает брат в колодец, – А, мальмы – полно!
– Ну! – весело соглашаюсь я…
Протралив ручей до самых верховьев, мы выбираемся влево, на плоскогорье и садимся на торчащие из наста пеньки. Вокруг нас стоит по-зимнему заснеженный, молодой березняк.
– Фууу…
– Перекур…
Наши ружья лежат у нас на коленях. Мы переводим дух. И наслаждаемся окружающей “природой и погодой”…
Отражающееся от поверхности изумительно белого снега, яркое солнце выжимает из моих глаз слёзы. На небе – ни облачка. Бездонная синева над головой! Я бросаю беспокойный взгляд на часы: “Уже почти двенадцать! Солнце… так жарко пригревает!”.
– Да! – понимает Игорь, мой намёк, – Нужно торопиться обратно. Скоро – вместо наста, будет мокрый кисель.
Затушив окурок о наст у чёрного носка своего болотника, Игорь поднимается со своего пенька и окидывает взглядом окружающий березняк: “Да-аа! За сегодня – ни одной зацепки! Никаких признаков присутствия норки!”.
– Но, была же она, здесь! – оправдываюсь я, – В декабре!
– Проходная, могла быть… – рассуждает брат, – Держалась здесь, пока рыбы было полно. А, как стало мало – так и свалила.
Мы оба молчим…
– Ну, что? Теперь домой? – интересуюсь я.
Сейчас мы работаем на Игоря, поэтому ему виднее, куда крутить.
– Да! – кивает тот, – Конечно.
Мы раскатываем голенища своих болотников. Торопливо, уже по колено проваливаясь в набрякший водой наст, бредём напрямую через пихтарники, в сторону побережья…
Четвёртое апреля. Южно-Курильск. Сегодня, у нас – выезд на полевые, в заповедник. Опять мешки, картонные коробки с булками хлеба, пакетами гречки и риса… Ведь, мы собираемся не на одну неделю.
Стоит промозглый туман серого рассвета. Сыпит мелкий дождик. Температура едва перешагнула через ноль и расквашенный снег не держит, совершенно.
– Мерзкая погода! – замечает Игорь.
– Ну! Почему у нас, каждый заезд – по такой погоде? – бурчу я, – Каждый год – именно так! Как только соберёмся в лес – так, обязательно дождь! И грязищи – по колено…
Зябко передёргивая плечами, мы лезем под мокрый брезент кузова заповедного грузовика Зил-157. Сегодня, наш путь – только до Филатовки. Мы задержимся на этом кордоне на пару дней. Чтобы обследовать тамошние ручьи.
Всё! Поехали!..
Террасы морского побережья уже, практически, свободны от снега. Зато, глянь чуть к лесу и перед глазами – настоящая зима!..
Мы почти доехали! Перед нами устье Филатовки. Дорога, с морского побережья, сворачивает влево, вверх по речке. До кордона заповедника остаётся метров семьсот…
По долине Филатовки – последние проталины заканчиваются на уровне кордона! Дальше стоит полная зима! И вправо, и влево – белое покрывало сплошных снегов. Правда, теперь оно изрядно посерело, под моросью… Откуда я, это знаю? Нещадно трясясь на колдобинах, я умудряюсь смотреть на “природу и погоду” из кузова машины, чуть отогнув край мокрого, тяжёлого брезента…
Филатовский кордон. Утро. Давление, на барографе, упало ещё ниже. Дождь шёл всю ночь. К утру, его перебило на снег! И сейчас я стою перед окном и смотрю как по старым, тёмным сугробам ветер гонит позёмку нового, белого снега.
– Вуууууу, Уууууууууууу… – в огромных кронах раскинувшихся над кордоном старых берёз, громко завывает метель…
Сидеть в доме и глядеть в окно, для нас с Игорем – не интересно. Мы уже вдоволь насиделись и наждались в посёлке. И мы решаем прогуляться вверх по ручью, что течёт мимо кордона. Это ручей Балышева. В сенях кордона, мы заранее поднимаем воротники, надеваем на руки перчатки и раскатываем голенища своих болотников.
Всё! Мы выходим на высокое крыльцо кордона. Я плотно, чтобы не отжало ветром, закрываю за собой дверь. И сразу слышу многоголосый, костяной перестук над головой.
– Дзинь-дзинь! Тук-тук-тук! Дзинь-дзинь-дзинь!
Я поднимаю лицо на звук и хмыкаю: “Хм! Это веточки берёзы! Обледенели и бьются друг о друга!”.
– Ну! – кивает на это Игорь, – Ветер, смотри, какой!
Резкие порывы холодного, сырого ветра коротко обдают наши лица. Мы втягиваем головы в плечи и сворачиваем за угол дома…
Вот и ручей. Не задерживаясь, один за другим, мы торопливо спрыгиваем с отвесного снежного берега, прямо в ручей. Здесь тихо и даже, уютно. Если слово “уютно” подходит к снежной траншее в рост человека, с мелким ручьём вместо днища!
– Вуууууууу…
Метель многоголосо воет в кронах деревьев, над нашими головами. С борта на борт, она перебрасывает через нас белые струи позёмки. Снежная крупа, белой мукой, густо посыпает наши лыжные шапочки и плечи…
– Ничего! – я прислушиваюсь к своим ощущениям, – Работать вполне можно!
– Ну! – отзывается брат, – Лишь бы ветер не мешал.
Я поправляю на плече, ремень своего ружья и шлёпаю болотниками по мелкой водичке ручья, следом за Игорем. Он – уже весь в работе. Шаг за шагом, он внимательно осматривает припорошенную белым снежком гальку миниатюрных заберегов и всевозможные ниши в снежных бортах траншеи. Ищет, в основном, он. Я – только помогаю. Хотя и очень стараюсь…
Часто, из чёрных выворотней в снежной стенке траншеи, поодиночке выпархивают чёрные, маленькие птички.
– Хм! – кивает на очередную птичку, Игорь, – Крапивник!
– Ну! Поразлетались! – отзываюсь я, – Видишь? Ручьи, у нас, не замерзают всю зиму! И крапивник остаётся зимовать!
– Ну… А, что им? – коротко дёргает плечом между делом, брат, – Морозов, сильных, не бывает. Ручейников – полно! Что, им, ещё нужно? Для счастья…
– Саш! Давай, ты смотри по этому борту траншеи, а я буду – по этому! – через минуту, задаёт мне фронт работ, Игорь и мы углубляемся в поиски…
Поверхность снежка, перед моим лицом, часто прочерчивают мышиные строчки!
– Мышей сколько! – думаю я, прицениваясь к следам – Тьма!
Но, почти в каждом выворотне, мне встречаются такие же как мышиные, только – гораздо более крупные следы, с извилистым, “змеиным” поволоком посередине. Это крысы. Их скачки я легко распознаю. Не только по размеру отпечатков лапок и длинне прыжков, но и по этому характерному следу от голого хвоста. На Кунашире – крысы и зимой обитают в дикой природе, без привязки к человеческому жилью. Чему всегда удивляются приезжающие к нам в командировки “мышатники” – специалисты по мышевидным грызунам. Крысы в дикой природе – это одна из особенностей нашего острова. Как я понимаю – на материке, такого чуда, нет…
Шаг за шагом, я тщательно осматриваю каждую неровность своего борта траншеи… Но, следов норки нет.
– Саш! – зовёт Игорь, – Смотри!
На уровне наших голов, по накрытому толстым снежным одеялом стволу берёзы, горизонтально лежащему через снежную траншею нашего ручья, прошла лисица!
– О! Лисица! – восторгаюсь я, – Совсем свежий след!
– Ага! – соглашается брат, – Улизнула перед нашим носом! Такие вот, снежные мосты через ручьи – излюбленные места зимних переправ лисиц и соболей!
Игорь лезет по снежной стенке ручьевой траншеи, наверх…
– Самец! – довольно улыбается он мне сверху, перегнувшись через снежный край, – Лисовин! По мочевой точке видно!.. Горячий след! Это мы его, сейчас, подшумели…
Игорь спрыгивает ко мне, в траншею…
– Джак! Джак! – через пяток минут громко закричала, выше нас по ручью и понеслась прочь, оляпка.
– Копия крапивника! – прищуриваюсь я, на птичку.
– Крапивник, увеличенный до размеров сойки! – поправляет меня, Игорь.
Но, на этом, сходство этих птичек и заканчивается. Оляпка – водная птичка. От ручьёв и берегов речек она не отдаляется. Даже полёт, у неё – такой же прямолинейный и тяжёлый, как у морских уточек типа каменушек.
– Джак! Джак!
Тревожно “джакая”, оляпка срывается с торчащего из ручья небольшого валуна. Мельтеша своими короткими крылышками, она тяжело несётся над самой водичкой, вверх по ручью. Мы проходим по траншее вперёд, метров пятьдесят.
– Джак! Джак! – и снова оляпка, с тревожным джаканьем, срывается вверх по ручью…
На этот раз я вижу, что до того как взлететь, птичка спокойно плавала на поверхности миниатюрной заводи! Как заправская уточка…
– Ха! – я удивлённо хмыкаю, – Она плавала! Оказывается, оляпка плавает!
– Конечно, плавает! – смеётся на это, брат, – Она питается ручейниками, ковыряет их с камней под водой! Она ж не может просто утонуть в этой воде, если оступится!
Наконец-то, нам сопутствует удача!
– Саш! – улыбаясь до ушей, оборачивается ко мне Игорь, – Иди, смотри!
Я торопливо шлёпаю по мелкой воде, к нему…
Я пристально смотрю на два следочка на лёгкой “муке” свежего снежка, по галечке берега маленького завальчика.
– Ах! – ахаю я, – Норка!
Это перескок норки!
– Ну, – кивает Игорь, – Смотри! Они чуть меньше соболиных и не сдвинутые вперёд-назад, относительно друг друга! Ровная двойка!
– Я вижу! – нетерпеливо отзываюсь я, поедая следы глазами.
Всего два, чётких отпечатка! Но – это норка! Это, бесспорно, норка…
С километр дальше, Игорь находит ещё два таких же перескока норок.
– Судя по размерам следов – это разные зверьки! – прикидывает брат, – Вот и хорошо! Значит, норка есть! И – не одна!
Всё! Мы разворачиваемся в этой узкой, снежной траншее ручья, в обратную сторону. Мы шагаем на кордон. На сегодня – это самый рациональный вариант передвижения…
– Заметил? – уже недалеко от кордона, кивает себе под ноги, Игорь, – Воды стало больше!
– Ну! – на ходу киваю я, – Заметил… Прибывает!
А вот, по медвежьим делам – у меня, сегодня, совершенно пусто.
– Ну, что ж! – думаю я, шлёпая болотниками прямо по ручью, следом за Игорем, – Отрицательный результат – это тоже результат…
Филатовский кордон. Шестое апреля. Разыгравшееся ненастье, быстро проходит! Уже к утру устанавливается хорошая погода. Поднявшись рано утром, Игорь уходит осмотреть речку Филатовку, которая течёт по лесам параллельно ручью Балышева. Собственно, ручей Балышева – это её главный, левый приток.
По Филатовке – следы норки встречали многие! Но Игорь хочет убедиться в этом сам. Пока мы будем собирать пожитки, пока на печке сварится каша и пока мы, наконец, надумаем выходить в дорогу… Я думаю, что в его распоряжении имеется добрая тройка часов.
За суетой сборов, быстро пролетает время! К полудню стукает входная дверь, и в помещение кордона входит довольный Игорь.
– Ну, ты прямо как чувствовал! – оборачиваемся мы от стола, расставляя миски с дымящейся рисовой кашей, – Вовремя успел!
– Ну? Как там, у тебя?
Сняв с плеча ружьё, брат садится за стол.
– Хорошо!.. Норка везде, по Филатовке, живёт! – сообщает он, подхватывая со стола ложку, – Следы, часто встречаются!
– Так, мы ж тебе и говорим! – спокойно бросает на это, рассудительный Архангельский, – Что живёт!
– Ну… – улыбается ему, Игорь, – Вот и я, своими глазами, это увидел!
Не теряя времени, мы торопливо едим…
Андрей Архангельский подводит к высокому крыльцу кордона уже осёдланную лошадь, и мы помогаем ему навесить на её седло вьючные сумы.
Вскоре, наш маленький караван вытягивается по вездеходной дороге, на Медвежий перевал, в сторону Саратовской…
– Как здорово шагать налегке! – тихо радуюсь я, про себя, – Весь наш груз несут лошади! На нас – только ружья…
Три часа бодрого хода – и мы подходим к Саратовскому кордону. Бревенчатый домик с острой, высокой, крытой чёрным рубероидом крышей, всё-также стоит у дальнего края небольшой, белоснежной сейчас, лесной поляны. Увязавшиеся с нами с Филатовского кордона, лайки, заранее извещают лесника о приближении нашего каравана. Сейчас, на Саратовском кордоне обитает Сергей Олевохин.
– Что-то вы долго! – встречает он нас, на крыльце, – В девять сказали, что будете – и всё нет и нет!
Это, в утренний сеанс связи, Архангельский сообщил Сергею по рации, о нашем караване.
Первым делом – разгрузка лошадей и чай, с дороги.
– Серёг! Ты, следов медведей ещё не встречал? – начинаю я, подсаживаясь к заставленному кружками маленькому столу, у оконца.
– Ну, почему не встречал? – усмехается Олевохин, своей блуждающей ухмылкой, – Встречали!
– Когда, это было? – загораюсь я, – Какого числа?
– Так… Когда ж, это было? – задумывается Сергей, – Это было, когда ко мне Вовка Петровский приходил! Мы с ним проехались на Буране, в сторону Тятинки. И там – видели след. Медведь по снегу прошёл. Ещё – проваливался, сильно очень… Это было двадцать третьего марта! Это и был, первый в этом году, след!
– Ого! – вытягивается, у меня, лицо, – Почти две недели назад!
Я торопливо пишу в свой полевой дневничок, самую суть. Мне важны голые факты. А главное, в рассказе лесника – это дата и место…
– Игорь! – пристаёт лесник к моему брату, ему интересен новый человек, – Тебя, каким ветром, сюда занесло? Ты-то, кто, сам?
– В Южно-Сахалинске, у Воронова в лаборатории работаю, – отвечает тот, – Вот, в командировку приехал. Нужно выяснить, как тут, с норкой дела обстоят.
– Понятно… А что, здесь норка есть?! – озадачивается городской человек Олевохин, он абсолютно далёк от лесных дел.
– Должна быть! – пожимает плечами брат.
– Русская норка… – вздыхает Игорь, – Она же стремительно исчезает! Везде, по материку!
– Хм! – хмыкает в ответ, на всё скептический, Олевохин, – Чего так?
– Её всюду выдавливает сбегающая из звероферм, американская норка! Эта норка более крупная. И отлично приживается в нашей природе. Ситуация, сложилась – критическая! Все специалисты сходятся во мнении, и наш Геннадий Воронов, кстати – тоже, что единственная возможность спасения русского вида – это создание резервации нашего зверька на крупном острове, где нет “американки”. Для этого был выбран самый южный из крупных Курильских островов – Кунашир.
– А! Знаю! – вспоминает Сергей, – Где-то под Тятей выпускали!
– Ну… – кивает брат, – В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Первую партию русских норок выпустили в низовьях речки Тятина, у подножий вулкана Тятя. Для охраны этого места, здесь и был организован заказник…
– Это ж сколько зверьков… Откуда столько норок набрали?
– Их вырастили в вольерах Новосибирского академгородка!
– Вот это, даа! – тянет Сергей, – Я и про заказник слышал.
– Хм! – вспыхивает Игорь, – Заказник! Всего год спустя!.. Представляешь? Год спустя была выиграна борьба за организацию на Кунашире заповедника! И “норочий” заказник был реорганизован в природный заповедник “Курильский”.
– Зачем?! – недоумевает Олевохин, – Так всё сложно!
– Да тут норка ни при чём! – тоже горячится Игорь, – Это ботаники! Для ботаников Сахалина и Владивостока, Кунашир – это настоящий ботанический сад, это “снежные субтропики”! И операции по спасению русской норки пришёл крантец! Выпуск на Кунашир следующих партий норки пришлось прекратить.
– Почему?
– Хм! Одним из главных условий природного заповедника, – разъясняет брат, – Является запрет на занесение в его природу новых видов растений и животных.
– Капец… – вздыхает лесник, – И что, теперь?
– Ну… – задумывается Игорь, – С момента выпуска зверьков первой партии уже прошло семь лет! К Воронову с Кунашира поступает самая противоречивая информация о судьбе норок. Ваш Теплов сообщает, что норки здесь обычны. Другие же охотники – что не видели ни одного следочка! Наши тянули-тянули резину – и вот! Наконец, направили меня. Проверить наличие норки непосредственно в местах выпуска…
Я уже не слушаю. За столом кордона можно засидеться надолго. Каких только дебатов здесь не бывает! У меня – своих дел, много…
Ночью подморозило. Звёзды, ярким бисером, полыхают на небе.
– Уппппппппп! Упппппппп! – поёт сычик в ватной тишине Саратовского кордона, за бугром, под которым стоит дровяной сарайчик с Бураном.
Его песенка умиляет меня своей тихой мелодичностью. Колыбельная…
Саратовский кордон. Мы с Игорем поднимаемся очень рано. Кругом – ещё сумерки, граница между ночью и утром.
– Какая-то птица, пела всю ночь! – рассказывает мне Игорь, – В моём углу – такие щели! Всю улицу слышно! Уппппппппп!
– Ага! – улыбаюсь я, – Это мохноногий сыч. Дыхан мне его показывал, одной летней ночью.
К первым лучам солнца, мы с братом уже уходим с кордона. В нашей спешке есть прямой резон: к обеду солнце растопит наст! Чем мы, раньше начнём работать – тем больше успеем сделать.
Для начала, мы решаем пройти по левой стороне, вверх по речке, подрезая речную долину Саратовской со стороны Тятиной.
– Визь! Визь! Визь! Визь!
– Звик! Звик! Звик!
Прочная корка льдистого, шершавого наста лишь коротко взвизгивает под каблуками наших болотников. Над головой – бездонная ширь синего, безоблачного неба.
– Да-ааа! Как по асфальту! – радуюсь я, – Даже осторожничать не надо.
– Ну! – тоже радуется, Игорь, – Такой наст и машину выдержит!
Мы торопливо шагаем вдоль кромки хвойников. Так – мы не пропустим ни один след, прошедших через речную долину, медведей. Попутно, нас интересует и всякая другая живность – лисица, соболь…
Однако пройти, сегодня, нам удаётся не больше километра.
– Всё завалено снегом! – говорит Игорь, – Пока – нам здесь делать нечего!
– Ну!.. – соглашаюсь я, – Кругом – ещё стоит настоящая зима!
Интересно, но сама речка ото льда – полностью свободна! Это важно для Игоря, с его “норочьими делами”. Мы сворачиваем к речке и не спеша, внимательно осматривая каждую мелочь, шагаем по её берегам обратно, к устью…
Саратовский кордон. Ночь. Мы выходим из кордона. Игорь – покурить и послушать, я – просто послушать. Мы надолго замираем на высоком крыльце, прислушиваясь к настороженной тишине ночного леса.
– Тихо всё, – приглушённо говорит брат, – Аж в ушах звенит.
– Ну… – киваю я, – Филины не ухают! Странно это…
Саратовский кордон. Восьмое апреля. Утро. Мы начинаем свою работу с устья Саратовской…
За пару километров речки, Игорь находит пять перескоков норок!
– Ура! – радуется он, – Вот! На Саратовке есть норка!
– Здорово! – радуюсь я, за него, – О том, что здесь есть норка, из наших, “заповедниковских” – ещё никто не говорил!
Я, за Игоря, так рад…
А, ещё – мы видели уток! На сегодняшнем отрезке речки, мы подняли двенадцать больших крохалей!
Выше по речке – нам, пока, делать нечего. Там сплошь идут метровые стенки снега, вертикально обрывающиеся прямо в воду. По водичке, вдоль этого снежного берега – никак не пройти!
Мы отходим от речки. Здесь всё покрывает сплошная снежная целина. Мы шагаем по насту… Подворачиваем ближе к правому борту речной долины…
Обращённые на юг и восток, крутые и высокие склоны сопок, что стоят с западной стороны долины Саратовской, всегда раньше других открываются проталинами. Чем и привлекают к себе медведей со всей округи. По насту, мы виляем по просторным полянам речной долины, между массивами хвойников. Всё выше и выше по речной долине…
И выкручиваем к подножьям далёкой, безлесной сопки. Она стоит в развилке речки и её третьего, правого притока “Угловой”. Показавшееся на востоке, низкое солнце, косыми лучами освещает кроны пихт и елей, сверкающий искрами, льдистый наст…
На обширных полянах, нам часто встречаются следы мышкующих лисиц. Сейчас, очень легко узнавать давность следа! Вот! Эта лисица пробежала совсем недавно – её лапки всего лишь крошили щётку льдинок на поверхности наста. А, вот эта лисичка – она мышковала вчера, ближе к полудню. Её лапки оставили, в уже размягчённом насте, чёткие и глубокие отпечатки. А вот этот след – был оставлен к вечеру! Здесь лисица прошла, сантиметров на восемь проваливаясь в кисель набрякшего водой, за день, наста. И сейчас, после ночи, отпечатки её лапок – это стаканчики из толстого и прозрачного льда…
Цепочка лисьих следов, перед чёрными носками моих болотников, прерывается узкой, глубокой лункой. Тут вчера после полудня, лисица, стремительно орудуя передними лапами, выкопала из-под толщи размягчённого наста, полёвку! Почему я говорю не “пыталась выкопать”, а “выкопала”? Потому, что рядом с лункой лежат, в камень замёрзшие за ночь, желудок и кишки мышки. Это обычное подтверждение удачной, лисьей охоты. Так, эти рыжие бестии, делают всегда.
Время от времени, я вижу, как в стороне, Игорь поднимает палочками с наста очередной экскремент лисицы. Он осторожно заворачивает его в полоску кальки, привязывает бирку и вкладывает в матерчатый мешочек. Такие маленькие мешочки используют геологи СахКНИИ, при сборе образцов минералов или почв…
– Это тоже важное дело! – понимаю я, – Брат разберёт эти экскременты у себя в лаборатории и напишет научную статью о весеннем питании наших, Кунаширских лисиц. Какие из кормов – рыба, птицы, грызуны или насекомые, составляют основу их рациона.
Вокруг необыкновенно красиво. Меняя объективы, я часто фотографирую. То – веточки ольхи, мерцающие в лучах солнца льдистой щёткой изморози; то – голубые переливы снежных сугробов, искрящихся под лучами низкого, восходящего солнца; то – зелёные плети лишайников, седыми бородами свисающие с ветвей мощного тиса… Ну, и конечно – пейзажи. Пейзажи, пейзажи, пейзажи! Свежая, нетронутая природа сейчас, ранней весной, радует душу, как никогда…
– Визь! Визь! Визь! Визь!
– Звик! Звик! Звик!
По голому, покрытому настом склону, мы напрямую поднимаемся на вершину сопки. Как, это – легко, сейчас! И как трудно это, будет сделать летом…
С вершины открывается шикарный обзор, в сторону долины речки Саратовская и вулкана Тятя. Мы успокаиваем дыхание после затяжного подъёма. Стоим и словно красочную картину, рассматриваем лежащую под нашими ногами, панораму.
– Да-ааа!
– Красиво!..
– Сашка! – отрывает меня от лирики, Игорь, – Берлога!
Брат стоит под вершиной сопки, всего метра на два ниже её уровня. Здесь – крутой и уже чистый от снега, бамбуковый склон. Вернее сказать – по этому крутому склону, снег, лавиной соскользнул по бамбуку. И оголился вход…
Я подхожу к Игорю. И приседаю на корточки, перед провалом медвежьей норы.
– Хм! Смотри! Медведь начал копать – и упёрся в скальник!
– Ну. Каменные плитки валом лежат.
– Он понял, что нору берлоги он сделать не может. В глубь сопки копать не стал, а повернул по слою почвы и сразу сделал спальную камеру.
– Ну… Смотри – какая!
Мы оба засовываем в лаз головы.
– Смотри! Потолком служит – всего лишь дернина бамбука!
– Ну!.. Толстая, сантиметров десять!
– Как из проволоки! Она – фиг прорвётся! Крепкая!
– Ага… Давай мерить!
Я достаю рулетку и дневничок.
– Так! Пиши! Размеры лаза: высота шестьдесят, ширина – шестьдесят пять…
Я лезу вовнутрь…
– Длинна до дальней стенки спальной камеры – два метра шестьдесят семь!.. Её ширина – сто тринадцать!.. Высота восемьдесят три!
Через пять минут, мы оставляем берлогу в покое и разворачиваемся лицом к вершине сопки…
Противоположный склон сопки, практически до самой вершины, покрыт смешанным лесом. На краевых к вершине деревьях, на одном с вершиной уровне, нашим глазам открывается огромное, сложенное из толстых сучьев, гнездо!
– О! – изумляется Игорь.
– Гнездо! – стою я, тоже задрав лицо вверх.
– Гнездо орлана-белохвоста!
– Смотри, где устроились!
– Ну… Пустует, пока.
– Ага! Не видно никого… Наверно, ещё рано.
Это гнездо – наше открытие! Оно никому не известно! Три года, орнитологи заповедника пытались выяснить, где находится гнездо орланов в бассейне Саратовской. И всё – безуспешно. Собственно говоря, ничего удивительного в этом нет. Ведь, увидеть его можно только в непосредственной близости.
– А гнездо, всё-же, есть! – радуюсь я, – И – вот оно!
Я вытаскиваю из кармана свой дневничок и вношу в него данные о гнезде…
– Саш! А, гнездо – прямо, стандарт! – прищуривается Игорь, на гнездо, – Я, такие – уже встречал! Орланы находят толстое дерево, к вершине которого, своей вершиной прислонилось зависшее, другое дерево. И в месте стыка этих двух деревьев, собирают себе гнездо, из толстых сучьев.
– Точно! – соглашаюсь я, – Гнездо орланов, что на Тятинке, в завале – тоже построено в развилке, образованной зависшей, сухой пихтой, которая упёрлась в толстенную берёзу.
– Ну, вот!.. Всё записал?
– Ага!
– Тогда, что? Пошли дальше?
– Пошли!
И мы шагаем по насту, дальше. Начинаем скатываться с вершины сопки по другому её склону – в сторону Перевального, к западному борту Саратовской долины…
И, ещё на склоне своей сопки, выходим на след медведя!
– О! Медведь! Наконец-то! – радуюсь я.
– Сегодняшний след! – отмечает Игорь.
Когтистые медвежьи следы чётко печатаются по плотному снегу. Я вытаскиваю рулетку и замеряю ширину передней лапы…
– Двенадцать сантиметров!
– Ясно, – кивает брат, – Молодой, мелкий.
– Ну.
И без рулетки – мы видим, что это молодой зверь, практически, подросток.
– Надо его потропить! – предлагаю я, – Посмотрим, что он, в это время года, жрёт.
Мы шагаем по медвежьим следам, на белом снегу…
По склону сопки, след ведёт нас вниз, в пойму ручейка. Там, впереди, под пихтами, темнеет проталинка! Сойдя с наста в миниатюрное блюдце болотинки, медведь шлёпает своими широкими лапами прямо по покрытому водой, ковру зелёного мха. Я шлёпаю следом, своими чёрными болотниками…
То тут, то там, из зелёного ковра мокрой дернины вертикально вверх торчат тугие, острые рулончики листьев лизихитона. Медвежий подросток сразу начинает кормиться… На нескольких метрах его набродов, я насчитываю восемь покопок. Лунки доверху заполнены мутной жижей. Рядом с каждой валяется скушенный рулончик листьев лизихитона.
Я решаю лишний раз подстраховаться. Я снимаю с плеча ружьё и отдаю его брату: “Игорь, подержи ружьё?! Я проверю, как он ест корневище. Лишняя проверка не помешает”. Я закатываю рукав и погружаю руку в ледяную жижу. Отыскав кончиками пальцев, на дне лунки, уходящее в почву корневище растения, я подрезаю верхнюю его часть кончиком лезвия своего тесака…
И вот, в грязных руках, я держу то, что осталось. Оказывается, обкопав росток лизихитона, медведь скусил его на уровне корневой шейки, оставив толстое корневище этого болотного растения в почве, совершенно не тронутым.
Я поднимаю лежащий рядом с лункой, тёмно-зелёный листовой рулончик и пытаюсь составить вместе обе части растения. Между ними не хватает фрагмента, сантиметра четыре длиной.
– Это, как раз то, что наш медведь съел! – прикидываю я, – Понятно!
Пока ещё не совсем окоченели мои мокрые руки, я торопливо погружаю их в жижу соседней лунки…
Здесь медведь вообще не добрался до корневища! Листовой рулончик скушен высоко над корневой шейкой.
– Хм! Подтверждается то, что мы и так знаем – он ест плотное основание ростка между листовым рулончиком и корневищем!
– Ага, – кивает Игорь, – Рыхлые ткани листовых пластинок не трогает.
Двух лунок вполне хватает для моих рук. Они, буквально скрючиваются, в ледяной жиже. Я торопливо отмываю их и свой тесак, от грязи, в чистой воде. Нож – скорее вгоняю в ножны, на непослушные пальцы – кое-как натягиваю перчатки.
– Так! Теперь давай пройдём по следу дальше.
От овражка болотинки, медведь прямиком направляется на склон Саратовского борта. Мы шагаем по его следам…
Здесь уже пошли первые, небольшие проталинки! На первой же из них, медведь сразу делает покопку. По опыту прошлого года я знаю, что такая вот, маленькая, узкая лунка, на прогреваемом солнцем склоне с плодородной почвой – это симплокарпус. Чтобы убедиться в своей правоте, я подношу к носу оставшуюся от растения, малюсенькую, прозрачную плёночку, наподобие луковичной чешуйки…
– Фу! – морщу я нос от едкого запаха и бросаю прочь плёночку, – Какие сомнения?! Конечно, симплокарпус!
Я поднимаюсь с колен. Медвежьих следов, без снега – не видно. Но, продвижение медведя дальше, по проталинке, я уверенно прослеживаю по цепочке покопочек симплокарпуса.
– Одна симплокарпус! Вторая симплокарпус, третья симплокарпус… – шагаю я, от одной лунки к другой, – Четвёртая – тоже симплокарпус… На этой проталинке – шесть покопок симплокарпуса!
Медвежий след ведёт нас на более крупную проталину, узкой полосой протянувшуюся вертикально по склону. Я петляю по этой проталине, следом за медведем…
– Здесь нашёл восемь покопок! – говорю я.
– Прибавь ещё пять, – приглушенно говорит мне, подошедший сверху, Игорь.
Он осматривал верхнюю часть проталины, не охваченную мной…
Теперь, след подростка ведёт нас поперёк склона Борта, горизонтально в середине его высоты. Это – довольно высоко, отсюда хорошо просматривается вся долина Саратовской, с её пойменными ивняками и ольховниками, обширными массивами хвойников по междуречьям…
Мы бредём по склону, рядом с медвежьим следом. Здесь лежит сплошной снег…
Выбираемся на очередной, вертикальный гребешок. И натыкаемся на лёжку нашего подопечного! Медвежий след с лёжки уходит дальше.
– Свежий! – бросив взгляд на отпечатки когтистых лап, загорается Игорь, – От нас пошёл.
Мы торопливо проходим десяток шагов дальше – и нам открывается следующая, вертикальная складка склона. Хорошо видимая на снежной целине, цепочка медвежьих следов, уходит прежним курсом дальше, режет склон поперёк.
– Вон, он! Вон, он! – в горячке, тычет рукой вперёд, Игорь.
Проследив цепочку следов до конца, я тоже вижу чёрного медведя! Он торопливо шагает по режущему глаза своей белизной, снегу. Время от времени, бросая короткий взгляд через плечо назад, подросток уходит прочь. Он уже приближается к следующему, вертикальному гребешку Борта. Мы стоим и улыбаемся ему вслед…
