Read the book: «Ловчий. Кабан и трещотки»

© Башкуев А. Э., 2017

Серия 6
Antidotum adversus Caesarem
(Противоядие против Цезаря)

1а

1797. Павильон. Весна. Эзель. Абвершуле

Идет урок. Ученики, склонившись над партами, что-то пишут. В класс входит директор – аббат Николя.

Аббат Николя: Воспитанник Бенкендорф!

Александр Бенкендорф поднимается. Он кладет перо на место, закрывает чернильницу, переворачивает исписанные листы лицом вниз. Аббат кивает ему головою на выход. Мальчик кивает в ответ и выходит за аббатом из комнаты. В коридоре директор откашливается.

Аббат Николя: Из Риги дурные вести. Ваша мать – умерла.

Александр молчит.

Аббат Николя (нервно покашливая, продолжает)’. Я могу отпустить вас на похороны.

Бенкендорф: Это не нужно.

Аббат Николя: Хорошо. Тогда на сегодня вы освобождены от занятий.

2а

Натура. Весна. Вечер. Сад Абвершуле

Маленький Бенкендорф идет по саду. Темно. Громко кричат вороны. Лицо у мальчика каменное. Пола его широкого монашеского одеяния цепляется за колючий куст. Мальчик тянет ее, но она зацепилась и рвется. Лицо мальчика искажается, он распахивает свой монашеский наряд. Под ним – черная офицерская форма. Мальчик выхватывает свою шпагу и начинает рубить ветви кустарника. Тут из-под его шпаги вываливается какой-то кулек. Он нечаянно срубил розу, закутанную в тряпье от мороза. Мальчик хватает розу и пытается приладить ее на место среза, на стволе розы – шипы, они ранят его руки. Роза не держится. Мальчик роняет ее и свою шпагу. Он стоит в снегу на коленях, закрыв лицо руками, и мы не видим, плачет он или нет. Затем он поднимается и уходит от нас по зимнему саду. На снегу остаются следы его сапог и пятна крови из израненных рук. Громко кричат вороны.

3а

За 1796. Четырьмя месяцами ранее. Павильон. Зима. Ночь. Зимний дворец

В огромной Тронной зале гулко и пусто. Мы видим отблески света. К трону Российской Империи приближается Император Павел, за ним со свечами идут верные учитель двора Салтыков, который в последние годы фактически руководил культурой и образованием, и статс-секретарь Безбородко, он же канцлер и министр иностранных дел. Павел садится на трон, и сразу же видно, что трон не его. Там, где трон был впору огромной и дородной Екатерине Великой, маленький тщедушный Павел теряется. Он пытается усесться то так, то этак, но трон для него неудобен, огромен, и Павлу там неуютно. Пока он так барахтается, два самых влиятельных царедворца усопшей царицы терпеливо ждут, пока тот на месте освоится. Наконец Павел не выдерживает, с трона спрыгивает и начинает ходить по зале туда-сюда. Из-за того, что свечи в руках Салтыкова и Безбородко, получается, будто новый император то выходит на свет, то погружается в беспросветную тьму.

Павел (с раздражением): Почему так темно? Велите, чтобы был свет!

Безбородко (извиняющимся голосом): Так ведь ночь на дворе… А слуги все в том крыле – собирают покойницу. Сейчас я велю…

Павел (резко): Не надо, так обойдусь (с обидою в голосе). Черт, даже свет в такой день – и то ей, а я тут впотьмах – хоть глаз выколи (чуть попыхтев). К черту! Прикажите свечи зажечь и камин!

По комнате бегут слуги, быстро разжигающие свечи по углам, а также затапливающие камин. Он горит ярче, и перебивает свет от свечей. От этого лицо Павла начинает сиять кровавыми, багровыми сполохами. Павел стоит у огня и этого не видит, но Безбородко и Салтыков друг с другом с ужасом переглядываются.

Салтыков (Безбородке на ухо тихо и с осуждением): Дурной знак! Не затевают свое правление ночью… Дождались бы утра, что за спешка?

Безбородко (Салтыкову на ухо и чуть слышно): У него указов в кармане штук сто. Писал их всю жизнь. Видно, не может терпеть, ибо указы сии так и жгут ему ляжку…

Павел (подозрительно): О чем это вы? Мать мою, верно, еще не оплакали? (С угрозою:) Но погодите, нынче я все сделаю тут по новой!

Салтыков (громко и угодливо): Да полноте, Ваше Величество! Мы обсуждаем порядок похорон и всей церемонии…

Павел (радостно): Да-да! Мать мою захоронить в одной могиле с отцом! Из Александро-Невской лавры его живо выкопать – и к матери под бочок, чтоб они всегда были рядом!

Безбородко (начиная утирать голову платком): Вы хотите показать всему миру на царских похоронах разложившегося покойника?! Что подумает про нас Европа?!

П АВЕЛ (капризно): А мне-то что до Европы?! Положить их обоих в одном гробу… Рядом! Я сказал – РЯДОМ!

Салтыков (заламывая руки): Все, все мигом сделаем… Однако же… Петр Федорович за все эти годы, пожалуй, немного испортился. А если кто пожелает сравнить вас на лицо с вашим батюшкой? Сравнение явно не пойдет ему на пользу!

Безбородко (жалобно подхватывая): Вот и я думаю, хорошо б подданные помнили вашего отца по портретам, а в его новом виде лучше бы они его и не видели!

Павел задумывается, делает еще пару кругов по залу, хмурится, потом начинает сморкаться. Наконец он говорит расстроенным голосом.

Павел (разочарованно): Да, пожалуй, вы правы. Лучше из гроба его уже не вытаскивать. Но все равно, я потом обязательно положу их двоих вместе. А Орловы понесут траурные венки за гробом убиенного ими папеньки!

Салтыков (осторожно): Орловы сменили Воронцовых в качестве самых сильных поволжских помещиков. А те на Волге подняли мятеж, объявив Пугачева вашим родителем. Лишь с изгнанием Воронцова Волга была успокоена. Стоит ли затевать это вновь – в обратную сторону?

Павел (с яростью): Что?! Бунтовать?! Да я их в бараний рог, в порошок всех сотру! Как Воронцовых на Волге моя мамка стерла (со всей дури кричит). Отца перезахоронить вместе с матерью (немного одумавшись), но – потом. И пусть за гробом идут не все Орловы, но лишь один – Алексей. У него земли на югах, в Новороссии. Их только заняли, и народ там за него не подымется.

Салтыков (переводя дух): А вот это – мудро, Ваше Величество!

Павел (усмехаясь): Алехан Орлов тут дал маху, выпросил себе кусок вдали от прочей семьи. Прищучу его, а помощь ему не придет! Вот что значит отрываться от коллектива! И чтоб закрепить сие навсегда, раздадим все свободные земли в Поволжье моим немецким сторонникам, а Орловы попрыгают! Теперь с указами (начинает рыться в карманах).

Салтыков с Безбородкой обескураженно переглядываются.

Безбородко (тихо Салтыкову): Я не лезу в политику, но разве Орловы члены его же немецкой партии?

Салтыков (тихо в ответ): Полноте. Лишь царь и знает, кто ему друг и кто в его партии. И сколько еще нам открытий чудных сулит новое царствие…

Безбородко отдувается и кивает, а тем временем Павел достает свои указы.

Павел (торжественно): С этого дня мы начинаем жить по новой в нашей Империи! Больше не будет фаворитов, бабских капризов и прочего. Нашим девизом для страны и людей становятся порядок и польза! Вы первыми должны мне поклясться, что отныне вы живота не щадите ради народного блага да интересов нашей страны!

Безбородко (одушевленно): Всегда рад живот положить на благо Отечества! Давно пора найти укорот на всех этих Зубовых…

Салтыков (перебивая): И я готов, Ваше Величество! Дел-то нынче невпроворот, желательно дать церковно-приходским школам средства, чтобы они смогли учить детей грамоте…

Павел (насупившись): Школьная реформа? Это потом… Более важные дела на носу. И ты, Николай Иванович, уймись. Меня ты линейкой стегал, потом сыновей моих драл, а нынче за всех детей примешься?! Не выйдет. Отныне телесные наказания в школах учителям запретить, а назначим для этого приставов. Учитель должен детей учить, а не линейкой стегать… Да и это… С этого дня ты больше не учитель для моих сыновей. Выросли.

Салтыков растерянно отстраняется и начинает свои руки рассматривать. Безбородко смотрит на него искоса и осторожно бормочет.

Безбородко: Николай Иваныч на образовании собаку съел. Раз помер министр образованья Бецкой, может, отдадим его пост Николаю Иванычу?

Павел (отмахиваясь): Да, хорошо. Разумеется, занимайтесь образованием, но денег я вам на ваши прожекты не дам! У нас – реформы!

Салтыков облегченно вздыхает и утирает со лба пот. Он с благодарностью незаметно пожимает руку Безбородке. Тем временем Павел начинает читать указы.

Павел: Итак, самым первым указом я ввожу новые и четкие правила престолонаследия в Российской Империи.

Салтыков (с одушевлением): Давно пора!

Павел: Вторым указом – отменяю действие Жалованной грамоты, запрещавшей телесные наказания дворянства. Отныне дворян можно и пытать, и пороть, как того многие и заслуживают!

Безбородко (одобрительно усмехаясь): И это пора. А то, ишь, разбаловались. А цесаревича Константина в первую голову!

Павел: Третий мой указ – о введении налога на помещиков ради содержания местного управления. Пусть теперь Орловы, Юсуповы и моя кузина сами содержат свою же администрацию в их же провинциях…

Оба советника переглядываются и пожимают плечами. Безбородко робко поднимает руку и спрашивает.

Безбородко: А кто же этот налог будет в провинциях собирать? Те же, кто им облагается? А ежели они решат уклоняться?

Павел: А вот для этого и написан второй указ – о телесных наказаниях для дворянства. Не захотят собирать, тогда мы их палкой!

Советники вновь переглядываются. Безбородко хочет что-то сказать, но Салтыков делает умоляющий жест и движение, будто болтает языком, а потом снисходительно разводит руками. Безбородко пыхтит, кивая в ответ.

Павел: Четвертый указ – о введении единого подушного налога на всех помещиков, а то эти Орловы совсем обнаглели – крестьян у них больше, чем у меня, Государя.

Лица советников становятся скучными, и они оба начинают что-то на пальцах подсчитывать.

Павел: Пятым указом я ввожу запрет на прошения об отставке для тех, кто прослужил менее пяти лет… Так… Шестым указом…

Бубнеж Государя продолжается и продолжается. Оба советника очевидно заскучали, ибо что-то в указах обоим им не понравилось. Они даже начинают меж собой развлекаться – толкаясь и пытаясь друг другу наступить на ногу. А тот все зачитывает…

Павел:…и наконец двадцать седьмым указом я прикажу повесить особый ящик у Зимнего, в который любой обыватель сможет мне кидать письма, докладывая, какие из указов моих не исполнены.

А всех виновных буду лично бить палкой.

С этими словами Павел складывает бумаги с указами в кучку и, даже не ожидая ответа советников, идет прочь из зала. Он почти выходит из Тронной залы, но на пороге вдруг резко поворачивается и с сияющим видом говорит.

Павел (с видимым удовольствием): Кстати, раз уж я, несмотря на все ваши козни, все-таки стал Государем, я начну совершенно новую жизнь. Помирюсь со всею семьей, соберу всех, наконец, под одну общую крышу. Зиму будем проводить здесь, а летом всей семьею отдыхать в Гатчине!

С этими словами Павел резко поворачивается и выходит.

Ошеломленные сановники переглядываются.

Безбородко (с изумлением): Интересно, как он собрался помирить Шарлотту Карловну со своим сынком Константином?!

Салтыков (мрачно): А вот мне интересно, как они с Кристофером поделят Марию Федоровну…

Безбородко (хватаясь за голову): Твою ж мать… Мне послы доложили, что жена Александра Елизавета написала матери уже тыщу писем. И там сказано, что Александр – импотент. Но это еще ничего, жена Константина Анна в Саксонии нынче про него и про Павла такое рассказывает…

Салтыков (задумчиво): Пожалуй, у меня накопилось уже столько дел в министерстве образования…

Безбородко (кивая в ответ): Мудрый ты человек, Николай Иваныч. И впрямь, надо мне все эти новые указы всем послам разъяснять, а это же – каждому написать… Побегу я… Дела!

1796. Павильон. Зима. Ночь. Зимний дворец. 4 а

Комнаты Марии Федоровны

В двери покоев Марии Федоровны кто-то отчаянно и сильно молотится. Двери изнутри открывают, за ними стоят Кристофер фон Бенкендорф в полном облачении, за ним его офицеры: Невельский, Оболенский и прочие. Рядом с Кристофером – бледная Мария Федоровна, а рядом с нею Шарлотта Карловна фон Ливен, сжимающая в руках люльку с маленьким Николаем. К ногам Карловны жмется маленькая девочка – сравнительно высокая и явно голенастая Анна Павловна, родившаяся уже после разделения Гатчины на две части, а чуть поодаль стоят прочие Павловны, они взрослей, и ножки у них всех – коротенькие. Посреди этих великих княжон выделяется высокий и смазливый Константин Бенкендорф. Всю группу освещает бледно-желтый свет восковых свечей, горящих внутри покоев. Камера делает круг, и мы видим, что в дверь молотился сам Император Павел, рядом с которым стоит его начальник охраны генерал Аракчеев и офицеры из его полка. Эту группу освещает чадно-красный свет факелов, которые эти люди несут с собой. Павел достает из кармана указ, сует его Аракчееву, и тот громко зачитывает.

Аракчеев (торжественно): Особым указом Его Величества Императора всея Руси Павла Первого генерал Кристофер фон Бенкендорф отныне не командует его охраной и лейб-гвардии егерским полком. Он изгоняется из страны и обязан немедля вернуться назад на свою родину – в Лифляндию – к своей супруге и детям. Указ исполнить немедленно.

Мария Федоровна начинает потихонечку всхлипывать, Кристофер отдает ей честь, пожимает руки своим офицерам и под конвоем идет на выход. Вдруг Павел жестом своих людей останавливает.

Павел: Отконвоировать его в Нарву позже, а пока пусть посидит в комнате для охраны. А вот этих предателей (кивает на Невельского с Оболенским и прочих бывших офицеров своей охраны) другим конвоем в Кронштадт и на кораблях сразу в Ригу. Нечего им вместе тут делать.

Аракчеев (козыряя): Будет исполнено! (Кивая своим офицерам на офицеров Кристофера:) Исполнять! (Кивая на Кристофера:) А этого когда везти к Нарве?

Павел (ухмыляясь): Я думаю, ты услышишь. Вы оба услышите.

Комната быстро пустеет. Павел оборачивается к Карловне.

Павел: А ты что стоишь, старая? Муж пришел к любимой жене. Почти пять лет, как не виделись. Сама же была за военным. Убирайся-ка, живо. И детей убирай!

Карловна хочет что-то сказать, но потом передумывает и, прижимая к груди люльку с Николаем и Анну Павловну перед собою подталкивая, хмурясь, выходит из комнаты. В другую дверь, ухмыляясь, выпроваживает великих княжон молодой Константин Бенкендорф. Павел запирает за всеми двери и, сняв с себя ремень, начинает его себе на кулак наматывать и при этом на глазах распаляется.

Павел: Что ж молчишь, моя верная женушка?! Небось от радости язык проглотила? Ну так как раз вот на этот случай мы отменили тут давеча закон, запрещающий телесные наказания для дворян. И особенно – для дворянок. Сама выбирай: или будешь мне верной женой, да чтобы мой молочный брат слышал, или ждет тебя примерная порка!

Мария: Какой же ты урод… Мерзкий карла! Я тебя ненавижу! (Срываясь на крик:) Да бей хоть до смерти, я тебя не боюсь!

Павел (изменяясь в лице): Сама не боишься, за своего аманата побойся! Не доедет до Нарвы наглец! Ты меня знаешь!

Мария (отчаянно): Шарло! Ты меня слышишь?! На помощь! На помощь! Какой же ты…

Камера отъезжает, и мы видим, как Мария Федоровна отчаянно отбивается от Государя Императора, а тот кричит.

Павел: Ах, ты упрямишься?! Никто мне не смеет отказывать! Я тут Царь, я тут главный! Нету противоядия супротив Императора!

1796. Натура. Зима. Утро. Зимний дворец. Людские 5 а

Холодный, грязный и слякотный день. У кареты возится Елена Сперанская, готовясь к поездке. К ней подходит Аракчеев.

Елена: Что-то всю ночь кареты туда-сюда ездили, и даже у нас слышны были крики. Мне даже послышалось, что звали мою хозяйку из Риги.

Аракчеев (небрежно): Цирк. Государь с чего-то решил, что хочет вернуть былую жену, а она – ни в какую. Давай голосить и звать из Риги Шарлотту. Будто до Риги от нас докричишься. Кстати, а чего это от вас один Барклай прибыл на похороны?

Елена: Шарлотта вечно болеет, а у Эльзы Паулевны – радость. Первой у нее была девочка, а нынче она хочет мальчика. А у нее ж – возраст.

Аракчеев: Все ясно. Опять у Розы кашрут, а Эльза беременна. И Государь у нас нынче Павел. Все одно к одному будто сходится… Ну ладно, жду снова в столице.

Аракчеев поворачивается и возвращается во дворец, а Елена стоит, замерев, возле всех своих сундуков у кареты.

Елена (вслед Аракчееву): У меня в столице еще пара срочных дел – к примеру, надо краски купить Розе Марковне…

6 а 1796. Павильон. Зима. Вечер. Зимний дворец.

Покои Павла

Павел сидит в своем кабинете и что-то с ожесточением пишет. Перья у него все время ломаются, он с остервенением их во все стороны разбрасывает, то и дело вскакивает из-за стола, по комнате бегает, назад за стол возвращается и продолжает писать.

Павел (в сердцах пишет и все время бормочет): Ах ты, толстая сучка… Ах ты, паразитка поганая… Я тебя научу, заставлю исполнять мою волю! Пока меня не будут слушать в семье, кто ж в стране станет слушать? Не-е-ет… Будет мой верх! (С отчаянием:) Кого бы спросить, как же приструнить свою бабу? И порол ее, и любил ее, а все только хуже. Мама-то знала, как… (Прикрывает лицо руками и будто плачет, затем успокаивается и начинает сморкаться.) Куда же все подевались? И когда же мне ждать моего Сашку Куракина?! А это что еще за крик?!

Павел вскакивает из-за стола и бежит к двери. Та вдруг сама собой раскрывается, и к нему вбегает младшая невестка Анна Федоровна. Платье ее в беспорядке, глаза безумны, а в руках окровавленная кочерга. Павел отшатывается.

Павел: Это еще что? Кто разрешил, кто пустил?

Анна (захлебываясь от волнения): Так и запомните, в другой раз просто убью! Вот урод, вот урод!..

Павел ловко движется по покоям – так, чтобы между ним и невесткой все время был его стол. При этом Государь опасливо косится на кочергу, которой все время размахивает Анна Федоровна, и торопливо звонит в колокольчик. Маленькая крепенькая Анна не слушает.

Анна (возбужденно кричит): Вот гад, вот хорек! Вы же знаете, венчали с Константином нас походно в Кронштадте, потом мы жили у папы с мамой в Саксонии, и он делал вид, будто я ему безразлична. Говорил всем, мол, я маленькая. А я, дура, верила. Я – надеялась!

Снова раскрывается дверь, в покои вбегает перепуганный, взмокший Кутайсов. Он делает успокаивающие знаки то Павлу, то Анне и при этом как-то зигзагом приближается к женщине, а потом одним кошачьим движением ловко выхватывает у нее кочергу. Впрочем, та не особо и сопротивляется, а продолжает возбужденно бегать по комнате. Государь так же опасливо от нее бегает, она этого не замечает, а со стороны получается, будто они ходят по кругу, причем заметно изумительное сходство в движениях у царя и невестки, благо оба маленькие и крепко сбитые.

Павел: Так что? Что же случилось?

Анна (с отвращением и брезгливостью в голосе): Как что?! Он взял с вас пример. Сегодня пришел и сказал, что раз батюшка принудил к этому матушку, то и он вправе сделать со мною все то же самое!

Павел: Что? Что «то же самое»?

К нему бросается с кочергою Кутайсов, который делает странные знаки, будто он просит царя закончить с расспросами. Тем более что в ответ Анна ярко краснеет, на мгновенье тушуется, а потом, выпячивая подбородок и делая злое лицо, кричит в ответ.

Анна: Сынок твой трахает всех только в задний проход, вот что! А нынче пришел и сказал, что раз его мамка громко ночью орала, то и ты ее нынче тоже… Ибо раньше не кричала и не сопротивлялась она никогда.

Павел (багровея лицом): Да как ты смеешь? Да я ни с кем…

Анна (фыркая): Да полно врать-то, папаша! А в какую дыру ты – свою Христю?! Сказки-то мне не рассказывай! Чай не маленькая. Сынок твой сказал, что он во всем хочет быть похожим на вас, и потому я должна дать ему то же самое.

Павел (судорожно сглатывая): Я никогда… И что же? Вы ему – дали?!

Анна (со всей дури кричит): Да! Дала! Кочергой ему, хорьку, по балде! И еще дам, коль хоть пальцем дотронется до моей задницы!

Павел ошалело смотрит на Кутайсова, тот показывает ему окровавленную кочергу и разводит руками, мол, именно так все и вышло. В этот миг распахивается дверь, и в покои вводят окровавленного Константина, голова которого обмотана краснеющим полотенцем. Константин при этом орет, что сейчас кого-то убьет, и поэтому у него на плечах висят его адъютанты – Яновский с Потоцким.

Павел (нервно и немного растерянно): Костя, мне сказали, что ты…

Константин (с яростью): А что я? Что – я?! Почему ты можешь в жопу драть кого хочешь, а я свою такую же законную жену – не могу?!

Павел в ответ, задыхаясь от гнева, начинает рвать кочергу из рук у Кутайсова (тот отчаянно сопротивляется) и страшно кричать.

Павел: Да как ты посмел про нас с матерью?!

Константин (тушуясь и будто оправдываясь): Рассказывай… Так как в эти дни матушка… под мужиком бабы орут, лишь когда их не туда… пялят…

Павел бросается на сына и начинает остервенело бить его по лицу. Кутайсов безуспешно пытается куда-нибудь заховать кочергу. Чуть успокоившаяся Анна при этом сзади кричит.

Анна: Так его! Так его! А еще раз ко мне полезет, я его, козла, прибью на хрен!

Константин (полужалобно): Да ты че, батянь?! Ты чего?! Я же всего лишь хотел быть таким же, как ты! Не по нраву тебе? Хорошо! Ты более мне не пример!

Павел с трудом отрывается от избиения Константина и хрипло шепчет.

Павел: Ненавижу… Я никогда не обижал твою мать. Да я с Марихен… Я люблю Марихен… (Он вдруг вновь возбуждается.) Твою ж мать!!! Так вот кто про меня распускал все эти слухи в Европах (злобно шипит). Ну вот что, сынок… Любимый… (Обращаясь к Кутайсову, будто Константина нет в комнате.) Есть недостроенный дворец Петра в Стрельне. Пусть этот козел там в глуши и живет. А мне на глаза чтобы более не попадался.

Адъютанты быстро выводят Константина из комнаты. Тот порывается что-то сказать, но сами Яновский с Потоцким зажимают ему рот и что-то шепчут. Когда дверь за цесаревичем закрывается, Павел сокрушенно разводит руками и поворачивается к Кутайсову.

Павел: Ну вот опять оторвали от службы Отечеству. Садись к столу, будешь помогать мне указы писать.

Кутайсов в ответ начинает делать странные знаки. Павел следит взглядом за жестами слуги и к своему изумлению обнаруживает, что в углу комнаты стоит всеми забытая Анна Федоровна. Кутайсов робко спрашивает.

Кутайсов: А с этой-то что? Ежели и ее в Стрельну – большая беда может выйти. Саксония – страна крупная. Считай, пол-Германии.

Павел: А нашу Аннушку мы оставим при нас. Пусть и дальше живет в комнатах Константина. Вся семья у меня будет в сборе и жить под одной общей крышей…

Анна: Хорошо. Только на будущее ты, папаша, слюну-то сразу утри. Я тебе не жена и не Христя. Тронешь меня за попо – крику будет на всю Европу. Знаю я, в кого у тебя сынок такой уродился, и ты меня – слышал.

С этими словами молодая женщина стремительно выбегает из комнаты. Павел бросается ей вслед и кричит.

Павел: Да я никогда! Ни за что! (Поворачиваясь к Кутайсову:) Почему они мне все не верят? У меня с женой исключительно натурально и по согласию. И я ни разу же с Христей!

Кутайсов в ответ пожимает плечами. Выражение лица у него при этом немного загадочное.

7 а 1796. Павильон. Зима. Вечер. Зимний дворец.

Покои Александра

В комнате Александра романтическая полутьма и горят свечи и благовония. На широком диване сидит Наследник престола, прижимаясь спиной к спинке, а у него на коленях расположилась замечательная красавица, которая страстно целует царевича и при этом одною рукой лезет ему в штаны. Непонятно, отвечает ли на поцелуй Александр. Наконец красавица от Наследника немного отодвигается, и Александр ей говорит.

Александр (сухо): Когда тебе надоест, вон на том столике для тебя приготовлен подарок с моим личным вензелем. Уговор помнишь?

Пани Гжибовская (раздраженно): Я должна хвастаться этим подарком, всем показывать вензель и рассказывать, какой ты лев и герой. Доволен?

Александр (холодно): Вполне. Мы закончили?

Пани со своей жертвы с явным раздражением поднимается и идет к заветному столику. Там она довольно хихикает и, перебирая безделушки, воркует.

Пани Гжибовская: Больше всего мне по нраву вот этот красный браслет. Из чего он?

Александр: Раз красный, то, наверно, гранатовый. Носи чаще и пожалуйста – не стесняйся.

П Ани Гжибовская (возвращаясь к дивану и браслет на своей руке так и этак рассматривая): У меня чувство, будто я тебя обобрала. Скажи, что не так, и мы попробуем еще раз.

Александр (чуть отстраняясь): Пожалуй, не стоит. Прощайте.

Пани Гжибовская: И все ж… Я настаиваю.

Александр (сдавленным голосом): Меня от вас мутит. От вас слишком пахнет… немытою женщиной.

Пани Гжибовская (вскидываясь): Ну ты… Ну ты козел!

Гостья стремительно выходит из комнаты. На выходе она на миг задерживается перед столиком с подарками и берет что-то еще. Александру все равно, он сидит с отсутствующим видом, и ему, похоже, все безразлично. Открывается дверь в соседнюю комнату, и оттуда выходит Червинская (Нарышкина), которая, видимо, все это слышала. Она садится рядом с цесаревичем на диван.

Червинская (участливо): Что, и с нею никак?

Александр отрицательно мотает головой, а Червинская целует его. Потом она робко спрашивает.

Червинская (участливо): Может, получится, как раньше, со мной?

Александр снова отрицательно мотает головой, а потом срывающимся голосом шепчет.

Александр (будто подавляя приступы тошноты): Не могу. И от тебя пахнет… Нарышкиным.

Червинская укладывается на диван, кладет голову Александра себе на грудь, целует его и ласково шепчет.

Червинская: Когда-то выветрится. Тогда просто полежим, обнявши друг друга. Иди ко мне – тут тепло. Я тебя отогрею.

Александр обнимает свою подружку и начинает беззвучно плакать. Червинская гладит его лицо, утирает слезы, как кошка их с лица цесаревича слизывая.

Александр: Почему? Почему моя мама меня ни разу не обняла? За что она так ненавидит меня?

Червинская: А ты с ней об этом когда-нибудь говорил?

Александр: Да какой смысл?!

Червинская (резко поднимаясь): Пойдем к ней, и ты скажешь, как ее любишь!

Александр (сухо и холодно): Она все равно скоро сдохнет. И на меня ей плевать. А раз ей все это не нужно, то не нужно и мне.

Цесаревич резко отворачивается от своей пассии, а когда та пытается погладить его, он со злостью отталкивает ее от себя. Червинская устало смотрит на сгорбленную фигурку, уткнувшуюся в диван, встает, идет к столику и пересчитывает безделушки.

Червинская (со злостью): Ах, Зоська, ну – курва! И серьги бирюзовые прихватила, и брошь малахитовую. А дела не сделала! Ну погоди у меня, все вернешь, что потырила!

8 а 1797. Павильон. Зима. День. Зимний дворец.

Комнаты Государя

Павел сидит в своем кабинете и пишет. Осторожный стук в дверь. Павел кричит: «Впустите!», продолжая писать. В кабинет входит просительница, и Павел, лишь дописав, поднимает к ней лицо. Перед ним стоит Шарлотта Карловна в черных одеждах. В руках гувернантки подносик, на котором письмо. Павел, не принимая письмо, спрашивает.

Павел: Что это? Откуда?

Карловна: Давеча из Риги пришло. От кузины вашей Шарлотты Иоганновны.

Павел протягивает руку, небрежно берет и распечатывает письмо. Мгновение он читает спокойно, а потом его будто подбрасывает, он выскакивает из-за стола и принимается кругами бегать по комнате. Подбегает к Карловне и, потрясая письмом, кричит.

Павел: Да это ж… Это ж бунт! Измена! Знаешь, что там?

Карловна: Вестимо дело. Сама по Машиной просьбе Шарлотте писала. Сама и ответ от подруги прочла Маше вслух. Эк она вас ударила! Видать, по больному. Обещает ни рубля налогов не слать, пока вы Машу не отпустите. А коль умрет Машенька, так Латвия вам объявит войну. По-моему, очень понятное и простое письмо.

Павел: Да это же… Это же…

Карловна: Все верно. Больше половины доходов казны. Я сочла. Преподаю математику.

Павел: Да я их… Я же их в порошок…

Карловна: Иль она вас. Я сочла. Пушек и пороха у Витгенштейна уже нынче больше, чем у всей русской армии. Там Барклай и Кристофер, туда бегут лучшие офицеры. А вы и Суворова и Кутузова недавно отставили. Де Рибае дружен с Кутузовым, Суворов с Кристофером, а вы со всеми поссорились. Так что или они вас, Ваше Величество…

Павел (вскидываясь на Карловну): Ах ты, старая карга, да я тебя… Карловна (покойно и холодно глядя в глаза Императору): Так не впервой… Сынок твой – сына моего, Феденьку, а ты, значит, меня. Я – готовая…

Павел (будто скисая и отворачиваясь): Совсем выжила из ума, старая! (После недолгого молчания:) Как там? Ну эта… жена.

Карловна (глухо и холодно): Угасает. Пыталась резаться, как Шарлотта, да бритву отняли. А как стало ясно, что у нее кончились месячные, так и не ест, и не пьет. Скоро кончится. Первая жена твоя померла, стало быть, скоро помрет и вторая. А что? Тебе не впервой… Никто уж и не удивится в Европах-то.

Павел опять начинает метаться по комнате, но уже вяло. Потом он, видно, принимает решение и объявляет.

Павел: Раз ей плохо и она от меня ждет ребенка, пусть навсегда убирается к себе в Павловск!

Карловна: Маша не поедет без девочек и малыша Коли.

Павел (вспыльчиво): Да на хрен они мне сдались?! Все одно раздам я их всех тотчас по дворам Европы. Да и Гагарину выгоните, наконец, из Гатчины! Достала! Никогда мне здоровые телки не нравились. Все! Начинаю новую жизнь! Пошла вон!

Карловна лишь кивает в ответ и молча идет на выход. Когда она уже почти дотрагивается до дверной ручки, Павел ее с подозрением спрашивает.

Павел: Я отпустил вас с колобком во главе. Так ты же напишешь кузине? Налоги ко мне должны прийти вовремя!

Карловна (с легким презрением): Не поверила я Шарлотте, но тебе скажу – все произошло именно так, как она и предсказывала. Налоги к тебе придут вовремя. Эх, везучая ж Машка… Как же повезло ей с подругою!

9 а Павильон. Весна. День. Рига. Дом градоначальницы

Огромная постель, в изголовье которой огромное мрачное черное распятие. В постели лежит Шарлотта, у которой землистый цвет лица и огромные черные круги под глазами. Вокруг суетятся врачи. У кровати хозяйки сидит и держит ее за руку верная Эльза.

Шарлотта (еле слышно): Ты не волнуйся, а то у тебя молоко пропадет.

Эльза (с рыданием в голосе): Все хорошо. Доктора вас сейчас вылечат.

Шарлотта: Не вылечат. Это – сулема, нас учили по химии. Все ее признаки. Главное – вырасти для меня и Сашу, и Дашеньку. А еще служи Марьюшке. Я Петра успела назначить?

Эльза: Так точно. Он уже объявлен вашим душеприказчиком. Как вернется он из Литвы, так и начнет всем командовать.

ш арлотта: Трон пусть Сашке отдаст, когда тому стукнет тридцать. Не раньше, не позже. Или Дашке, ежели с Сашкой…

Эльза: Все сделаем.

Ш арлотта: А с деньгами пусть и дальше Барклай… (Жалобно:) Больно мне, горю я вся, Элечка!

Эльза: Эй, Шимон, Шульц, дайте ей что-нибудь! Опять идет приступ!

Павильон. Весна. Ночь. Рига. Дом градоначальницы 10 а

Слуги и служанки в коридоре дома вдоль стены все построились, и женщины и мужчины плачут иль всхлипывают. За окном мерно и тяжко бьет колокол. Вокруг слуг и служанок стоит мрачная стена молчаливых охранников, в коридоре висит напряжение. Потом раздаются шаги, их много, и они приближаются. Появляется Эльза во главе своих офицеров. Она в наглухо застегнутом под воротник черном мундире, на поясе черный мясницкий передник, а за поясом такие же черные перчатки. Эльза медленно идет мимо строя слуг и служанок, и при ее приближении все по очереди начинают бледнеть, трястись и всхлипывать. На лице Эльзы нет ни кровинки, а глаза и губы у нее белые и холодные. Гулко бухает колокол. Эльза в конце строя останавливается перед Розой Боткиной и будто очень тихо ей говорит, почти шепчет, но шепот этот слышен по всему коридору.